дekoder | DEKODER

В середине 2010-х годов, в самый разгар череды кризисных ситуаций, которую американский экономист и историк Адам Туз впоследствии назвал «поликризисом» в немецких СМИ получила определенную популярность концепция «конструктивной журналистики». Считается, что она берет начало в скандинавских странах, и, как многие другие направления современной журналистики, она призвана повысить эмоциональную связь читателей, слушателей и зрителей с медиа по сравнению с той, которую создают традиционные, сухо изложенные «объективные новости».

Сторонники «конструктивной журналистики» считают, что авторы и редакторы в своих текстах и передачах должны не просто излагать информацию — часто тревожную и крайне негативную, — а предлагать ответ на вопрос, что c этой информацией делать и как, по возможности, обратить ее себе на пользу. Этот подход (по крайней мере, с точки зрения его адептов) отличается от так называемой «позитивной журналистики», сосредоточенной на «хороших новостях». Но критики все равно упрекают сторонников «конструктивной журналистики» в том, что те стремятся отретушировать непритягательную реальность и не столько излагают факты, сколько выступают лоббистами различных общественных инициатив. Представители направления отвечают, что традиционная журналистика, особенно таблоидная, заточена на поддержание тревожного интереса через создание негативной картины окружающей реальности.

Специалистка по психологии коммуникации, профессорка Технического университета Рейнланд-Пфальца Микаэла Майер в интервью изданию Übermedien рассказывает о том, действительно ли в СМИ есть перекос в сторону негативных новостей.

Übermedien: Госпожа Майер, на какой заголовок скорее бы кликнули: «В Турции началась война» или «Наконец-то на Ближнем Востоке мир»?

Микаэла Майер: Говоря в общем и целом, вероятнее кликнули бы на заголовок о войне, чем о мире, — отрицательные новости привлекают больше внимания, чем положительные. Но при этом надо понимать, что, в принципе, человек настроен скорее оптимистично и предпочитает позитивные темы. Если наблюдать, записывать и анализировать вашу речь в течение дня, почти наверняка окажется, что вы сказали куда больше хорошего, чем плохого. И вот именно на фоне этого позитивного настроя особенно выделяются отрицательные события. Эволюция научила нас, что такие события могут угрожать жизни: война, пандемия, энергодефицит и так далее. Человек остро реагирует на такие информационные стимулы; они заставляют его быть в тонусе. Поэтому отрицательные новости при прочих равных привлекают больше внимания.

— В любой момент времени?

— Зависит от того, какие новости человек за день успел прочесть, увидеть и услышать. Часто плохого успевает накопиться больше — и тогда, если под конец программы звучит хорошая новость или если вдруг можно кликнуть на положительный заголовок, то именно позитивность оказывается нетипично привлекательной. И если в обычной ситуации положительная информация — это менее значимый новостной фактор, то в таких обстоятельствах человек может почувствовать обратное: это меня удивляет, это ново, пойду-ка по этой ссылке.

— Что за «новостные факторы» и кто их определяет?

— «Новостные факторы» — это критерии, на которые журналисты ориентируются при выборе тем. Например: в какой стране происходит событие? Участвуют ли в нем известные люди? Насколько оно неожиданно? Ну и, собственно, можно ли назвать его позитивным или негативным? У событий всего около двадцати критериев, на которые реагируют люди. Чем больше критериев соответствуют тому или иному событию и чем в большей степени, тем больше журналистского внимания они привлекают. То есть будут ли о событии вообще писать и говорить, и если да, то как долго и как подробно. Двадцать лет назад мы проводили опрос о том, какие новости люди помнят из вчерашней передачи Tagesschau. И люди действительно вспоминали события с высоким новостным фактором, на который ориентируются журналисты, — что подтверждает важность этих критериев для человеческого внимания. Редакции, разумеется, тоже понимают, какие новостные факторы они должны учитывать, чтобы успешно продать свой продукт.

В немецких СМИ разница между количеством плохих и хороших новостей куда меньше, чем в американских

— Так или иначе, на плохие новости великолепно кликают. Эксплуатируют ли медиаконцерны эту внутреннюю склонность человека сильнее реагировать на отрицательное?

— Не знаю, подходит ли тут слово «эксплуатировать». Но, конечно, некоторые — не все — используют это знание в своей стратегии. Каждый медиаконцерн уделяет особенно сильное внимание определенному типу новостей, избегая других. Чем сильнее конкуренция на рынке СМИ, тем выше и потребность генерировать внимание к собственному продукту.

— Может быть, самый важный вопрос: в общей сложности плохих новостей больше, чем хороших?

— Да, в США проводились лонгитюдные исследования, суммировавшие новости за месяц в целом, и результаты показывают, что за последние 30 лет около 90% публикаций были негативными. Но здесь стоит присмотреться к различиям между странами — в Германии разница между количеством плохих и хороших новостей куда меньше. Отрицательная информация и тут доминирует, но в любых СМИ можно найти и значительную долю положительных сообщений.

— Почему же тогда у людей создается ощущение, что все новости — плохие?

— Дело в эволюционно присущем нашему мышлению «эффекту негативности» — склонности уделять больше внимания отрицательной информации. Из-за этого и плохих новостей в СМИ больше, и каждая из них в среднем получает больше внимания: в состоянии нервного возбуждения мы охотнее тратим свои когнитивные ресурсы. Чем более убедительной представляется экзистенциальная угроза, которую несет содержание новости, тем интенсивнее человек ее воспринимает и тем лучше запоминает. Вообще говоря, более чем ожидаемо, что мы выработали привычку обращать внимание на угрозы.

— Иными словами, в том, что на нас так сильно действуют плохие новости, виновата человеческая психика?

— Именно так.

— Как именно все эти плохие новости воздействуют на нас?

— Конечно, они нас огорчают — но и информируют о важных вещах, происходящих в мире. Поэтому мы смотрим и читаем новости, если способны с ними психологически справляться. Но есть и люди, которые этого делать не могут или не хотят и полностью отказываются от СМИ. В среднем пожилые люди менее готовы потреблять отрицательную информацию, чем молодежь. Чем человек старше, тем он больше задумывается о том, что жизнь коротка, — и тем больше ему хочется тратить время на хорошее.

— А все ли плохие новости для нас действительно экзистенциально важны? Не следует ли СМИ самим устанавливать какую-то границу?

— В нашем глобализированном мире поставить такого рода предел очень сложно. При том множестве новостей, которое ежедневно должны отбирать СМИ, негативность служит очень важным фактором. В итоге нашему вниманию предлагается весь спектр отрицательной информации со всего мира. В этом нет ничего сверхъестественного. Но нормально и то, что мировые события нас удручают. В конечном счете каждый сам решает, когда груз новостей становится невыносимо тяжким.

В состоянии нервного возбуждения мы охотнее тратим свои когнитивные ресурсы

— СМИ могли бы как-то повлиять на этот избыток негативности?

— Можно изменить количественный баланс новостей, скажем, в передаче или в газете, а также уделяемое им время и место. Часто в конце новостной программы переходят к более «теплым», приятным темам, чтобы не завершать ее на грустной ноте. Наука объясняет это тем, что зрители, которых программа оставила в плохом настроении, могут не захотеть включать ее снова. Таким образом, в систему встроен внутренний механизм коррекции. Кроме того, журналистам приходится и самим выносить груз новостей, так что они представляют себе эмоциональную реакцию аудитории — и обеспечивают какой-то процент позитива, чтобы мы могли справляться с потоком информации.

— Тогда давайте и я, тоже полная надежд под конец, задам вопрос: в какой степени «конструктивная журналистика» может помочь не перегружать новости негативом?

— Мне кажется, «конструктивная журналистика» может действовать как амортизатор, защищая от перегрузок. Все больше людей не справляются с количеством негатива в СМИ; им не хватает психической устойчивости. «Конструктивная журналистика» может построить для них мост к информационному обществу — сделать так, чтобы они не отказывались от просмотра и прочтения новостей в принципе. Я думаю, людей, которым «конструктивная журналистика» могла бы помочь, на свете очень много.

Читайте также

Журналист не должен становиться активистом. Даже во время войны

«Осознанное отношение общества к ухудшениям уже было бы прогрессом»

В сетях пропаганды

Верят ли немцы своему телевизору?

Он, путинферштеер

Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

Вторжение России в Украину 24 февраля 2022 года поставило целый ряд сложных этических вопросов, один из которых касается журналистской работы: как нужно освещать происходящее в условиях, когда нет сомнений, что одна сторона — Россия — развязала войну и несет полную за нее ответственность. 

Специальный корреспондент журнала Cicero Мориц Гатманн рассказывает о боевых действиях и повседневной жизни украинцев с первых недель полномасштабных боев. В 2014–2015 годах он ездил в Донбасс и своими глазами видел, как начинался конфликт. Его отношение к войне и ее виновникам в Кремле вполне однозначно. И все же он встревожен: по его мнению, солидарность с Украиной и желание поддержать украинский народ в борьбе с оккупантами зачастую мешает немецким СМИ говорить об этой войне объективно. То есть, по большому счету, не дает им выполнять свой профессиональный долг.

Статья Гатманна для портала Übermedien продолжает большую дискуссию об объективности в немецких медиа, в ходе которой был высказан, в частности, такой тезис: многие небольшие редакции не имеют достаточных профессиональных и финансовых ресурсов, чтобы проверить факты и суждения, и вынуждены просто ретранслировать устоявшуюся позицию. Когда идет война, на которую не многие способны добраться физически, и когда в этой войне совершенно очевидно, кто агрессор, а кто жертва, эта проблема только обостряется.

Гатманн призывает немецких журналистов сохранять непредвзятость — но могут ли к этому призыву прислушаться независимые российские журналисты, представляющие страну, которая развязала войну? Вопросы остаются.

Предварительное замечание. Изложенное ниже — это не высокомерная критика коллег, а рефлексия по поводу работы репортера спустя восемь месяцев после начала войны в Украине. Все, что тут сказано, в равной мере касается и меня самого. Пусть этот текст послужит военным корреспондентам, освещающим события в Украине и другие вооруженные конфликты, как повод для размышлений.

Я не припомню другой войны в недалеком прошлом, когда бы нам, журналистам, и обществу в целом было столь предельно ясно, на чьей мы стороне: 24 февраля Украина подверглась нападению со стороны соседней России, обладающей (как казалось) военным преимуществом и действующей с беспрецедентной жестокостью по отношению к мирному населению. Цель — завоевание страны и установление на ее территории пророссийского режима. Таким образом президент России Владимир Путин пытается пресечь попытки Украины идти своим, независимым от Москвы, путем — как во внутренней и внешней политике, так и в экономике.

Всех нас — журналистов, работающих в Украине, — глубоко впечатляют и героическая борьба солдат против превосходящего по численности противника, и страдание людей, вынужденных спасаться бегством, и многочисленные сообщения о варварских военных преступлениях российских войск в Буче и в других населенных пунктах Украины, где были обнаружены тела преднамеренно расстрелянных гражданских лиц.

Мы хотим, чтобы голоса украинцев услышали в Германии и чтобы немецкие политики и граждане не забывали о том, что происходит в Украине. Ведь учитывая нарастающее ощущение кризиса, возрастает и угроза, что поддержку получат политические силы, стремящиеся к заключению гнилого компромисса с Путиным ради того, чтобы восстановить в Германии экономический и социальный покой. Украинцы нуждаются в нашей стойкости, потому что без нашей политической, финансовой и военной поддержки Украина не выстоит в борьбе против России. 

В этих условиях для журналистов, однако, возникает проблема: как быть с информацией, которая может испортить позитивный в целом образ Украины? 

Негативные твиты об Украине — еще не значит пророссийские

Журналист газеты Bild Юлиан Репке, несмотря на свою подчеркнуто проукраинскую позицию, регулярно подвергается в твиттере нападкам со стороны своих же поклонников. Обвинение — распространение российской дезинформации! Повод — сообщения о военных поражениях или о преступлениях украинской армии. Он продолжает писать их — и правильно делает.

Поведение проукраинских журналистов в твиттере — отдельная тема, здесь граница между журналистикой и активизмом размывается слишком часто. И я по себе знаю, насколько велик соблазн использовать собственную популярность в социальных сетях, чтобы обосновать необходимость поддерживать Украину. И тем не менее — оглядываясь на последние восемь месяцев, я вынужден признать, что не стоило ретвитить некоторые сообщения, поскольку проверить их я не мог. 

Один из самых вопиющих примеров за последние несколько недель — история про золотые зубы. Опираясь на сведения высокопоставленного следователя украинской полиции в Харьковской области, одна украинская активистка распространяла снимки ящика с «золотыми зубами», якобы обнаруженными в камере пыток. Сопровождающий вопрос: "Doesn’t remind you of anything from the past history? [Ничего не напоминает вам из истории?]". По данным Bild, эта информация целенаправленно распространялась также Министерством обороны Украины — и была перепечатана тысячи раз.

Но спустя некоторое время работающий на востоке Украины журналист Bild Пауль Ронцхаймер выяснил, что эти зубы (к слову, не золотые) были украдены у местного зубного врача, а не вырваны у пленных или убитых. Этот эпизод отчетливо показывает: даже информация из официальных украинских источников нуждается в тщательной проверке. Несмотря на то, что публикуемые нами сведения достоверны в подавляющем большинстве случаев, достаточно лишь нескольких подобных «проколов», чтобы основательно подорвать доверие к прессе. 

Другой пример — триумфальные твиты украинских чиновников, которыми делились многие журналисты. Там показаны улицы Киева и Днепра, куда попали ракеты — и которые якобы были восстановлены в тот же день. Конечно, это символ столь восхищающего нас сопротивления украинцев, но столь же очевидно, что подобного рода информация — не что иное, как пропаганда. Она отвлекает внимание от ключевой проблемы, суть которой в том, что электростанции, которые остаются главной целью российских ракетных атак, за день восстановить невозможно. Журналистам действительно нужно это ретвитить?

Правило «информационной гигиены»

С началом войны в Украине укоренилась практика, иронично прозванная «информационной гигиеной»: информация, которая может тем или иным образом повредить Украине, сознательно замалчивается. Большинство едино в том, что о проблемах в армии или о коррупции стоит снова говорить уже после окончания войны. С украинской точки зрения это вполне можно понять: не хочется подливать масла в огонь мощной пропагандистской машины противника или предоставлять аргументы тем на Западе, кто только и ждет оснований, чтобы отказать Украине в военной поддержке. 

Похожая моральная проблема встает и перед нами. Однако, перефразируя известное высказывание, — мы должны быть на стороне украинского народа и в то же время не допускать размывания границ между журналистикой и активизмом. 

Это же касается и украинских нарративов: мы должны дать голос (разным) украинцам. Но мы не должны воспроизводить их нарративы один к одному — мы обязаны проверять их на достоверность. Это относится в том числе к оценке ситуации в оккупированных Россией областях.

До недавнего освобождения силами украинской армии происходящее там было «черным ящиком» для журналистов. За несколькими исключениями, ни один из нас не имел туда доступа. Не столько даже из соображений личной безопасности, сколько по причине того, что въезд на оккупированную территорию со стороны России автоматически приводит к запрету на въезд в Украину.

Тем не менее в Германии мне в последнее время часто задавали вопрос: что происходит в Мариуполе? Что думают живущие там люди об Украине, о российской оккупации, о мерах по восстановлению города, предпринятых Россией? Немецкие СМИ один-два раза пытались нарисовать картину, не имея доступа к месту событий, когда российские государственные СМИ — или, как в этом случае, беларуский канал — снимали там пропагандистские материалы о героическом восстановлении силами братского русского народа. В июле репортер ZDF участвовал в поездке в Мариуполь, которую организовала для журналистов российская армия, естественно, не получив шанса независимо рассказать о происходящем. В июне съемочная группа телеканала France 2 смогла пробраться в город. Но, пожалуй, самое нейтральное впечатление (по крайней мере, визуально) создает простой 19-минутный видеоролик, который местный житель снял, проезжая на машине по центру города.

Буча не повсюду

Вероятно, пройдет еще какое-то время, прежде чем мы сможем независимо освещать ситуацию в Мариуполе. По мере того, как Украина километр за километром освобождает территорию, у нас появляется возможность взглянуть на условия жизни во время российской оккупации. Мы должны приложить максимум усилий, чтобы отнестись к этой теме беспристрастно. Даже с учетом того, что на оккупированных территориях проукраинские политики, активисты и молодые мужчины, проходившие службу в украинской армии, подвергались репрессиям, — далеко не каждый населенный пункт превращался в Бучу. 

Моя гипотеза после посещения освобожденных мест в Херсонской области: чем дальше от фронта, чем меньше стратегическое значение поселения, тем спокойнее жилось там во время оккупации. Пример тому — деревня Золотая Балка на берегу Днепра, которую мне удалось посетить. Это тоже фрагмент общей картины — несмотря на все ужасные преступления, совершенные российскими оккупантами и их приспешниками из «народных республик», не везде и всюду была Буча.

Подобно мне в Золотой Балке, коллеги все чаще будут сталкиваться с проблемой так называемого «коллаборационизма». Жители (вновь) захваченных Россией территорий по-разному взаимодействуют с российскими оккупантами и их назначенцами. Некоторых влечет перспектива власти, которая была бы для них недоступна в нормальных условиях, будь то место главврача, мэра или губернатора целой области. Другие рассчитывают на материальную выгоду: в Херсонской области крупные землевладельцы, часть из которых заседала в местном парламенте, получили доступ к сельхозтехнике и земельным участкам своих конкурентов, бежавших на контролируемую Украиной территорию. Многие просто приняли обстоятельства как данность: не имея возможности получить украинскую пенсию, приходится брать ту, которую выплачивает Россия; то же самое касается и гуманитарной помощи. Есть и «идейные» — те, кто приветствовал наступающие войска и даже поступил на службу в российскую армию или выходил 9 мая с российскими флагами на центральную площадь в своем городе.

Реальность сложнее, чем то, что о ней рассказывают

На эту тему есть ряд материалов с четким распределением ролей: вот красивые благородные украинские патриоты, а вот — отвратительные, жестокие и двуличные коллаборационисты. Выходят, однако, и тексты, в которых отражается вся сложность ситуации — как, например, в Süddeutsche Zeitung или в Morgenpost.

Они лишь отчасти соответствуют нарративу, который распространяется активистами в социальных сетях, где в каждом уголке Украины патриоты, которые встречают украинских освободителей с цветами в руках. Подобные сцены стремительно расходятся по твиттеру и тиктоку. И все это действительно происходит. Но исчерпывается ли многогранная реальность этой картинкой? Даже на подконтрольной Украине территории я то и дело встречал людей, которые выражали пророссийские позиции (зачастую в несколько завуалированной форме). 

Один знакомый тележурналист на протяжении нескольких недель снимал квартиру в Краматорске и проводил вечера с соседями-пенсионерами, которые настроены отчетливо пророссийски. Но высказаться на камеру они, конечно, не согласились: после 24 февраля никто в Украине не решается открыто говорить на эту тему, опасаясь подвергнуться остракизму. Тем не менее, даже если это не вполне соответствует нашей картине реальности, подобные настроения существуют, особенно на востоке Украины и особенно среди пожилых людей. Украинский режиссер Олег Сенцов, который провел несколько лет в заключении в России, а теперь воюет в Донбассе, подтвердил эту оценку в недавнем интервью.

Мы, журналисты, несмотря на то, что поддерживаем Украину, должны с особым вниманием относиться к этому аспекту реальности. Значение этой темы будет возрастать по мере того, как Украина постепенно будет отвоевывать территории так называемых «народных республик» — Луганска и Донецка, контролируемых с 2014 года Россией. Не исключено даже, что установить контроль над отвоеванными землями будет проще, чем осуществить реинтеграцию населения в украинское государство, которое за прошедшие восемь лет стало намного более украинским — как в политическом, так и в культурном смысле. Что будет делать Украина с этими людьми? Губернатор (по большей части оккупированной) Луганской области Сергий Гайдай заявил в интервью о необходимости «ассимиляции» населения и «максимального наказания» коллаборационистов. 

Здравая оценка ракетных ударов

Еще одна сложная тема — как бы цинично это ни звучало — здравая оценка ракетных ударов. Например, 10 октября Россия провела массированную атаку, задействовав больше 90 ракет и беспилотников. Многие журналисты живут в Киеве в гостиницах, расположенных неподалеку от целей этих атак, и мы видим картинку с мест: прямые включения, в том числе и с мэром Кличко, на фоне взрывной воронки на детской площадке, разрушенные дома и уничтоженные машины в центре города. Но адекватно ли передают картину репортажные подводки вроде «ракетные удары по детским площадкам, налеты беспилотников-камикадзе на жилые дома»? При попадании примерно 45 ракет (около половины было перехвачено) погибло 20 человек — это сравнительно немного, и об этом как минимум необходимо упомянуть.

Де-факто ракеты по большей части попали в цель — в первую очередь, ударили по электростанциям и электроподстанциям, то есть по объектам критической инфраструктуры Украины. Сделано это было для ослабления страны в преддверии предстоящей зимы. И чтобы составить целостную картину, необходимо понимать, что цель российских обстрелов — это именно критическая инфраструктура, а не детские площадки. Упоминание об этом не отменяет того факта, что жестокая война, которую ведет Россия против Украины, грубо нарушает международное право. Речь только о корректном освещении событий, не искажающем фактов. 

Ограниченное количество жертв [в этом случае] заслуживает внимания в сравнении с ситуацией в городе Запорожье на юго-востоке Украины, который на протяжении недель подвергается обстрелу ракетами типа С-300. В октябре в результате одной из таких атак за ночь погибло почти столько же людей, сколько при массированном обстреле Украины 10 октября. Но и в этом случае ситуация сложнее, чем может показаться: Запорожье — это фактически прифронтовой город, через который украинцы перебрасывают большое количество войск и техники на линию фронта, проходящую южнее. Россия атакует объекты, где, как предполагается, размещены солдаты, расположены склады оружия или проводится ремонт танков и другой боевой техники. Завод «Мотор Сич», на котором, среди прочего, производятся моторы для беспилотников «Байрактар», подвергался многократному обстрелу. К сожалению, российские ракеты попадают в цель, хотя в украинских официальных сообщениях об этом, по понятным причинам, умалчивается. 

Украинцы тоже убивают мирных граждан

Еще более сложная тема — как быть с сообщениями о жертвах среди мирного населения в результате украинских ударов по оккупированным Россией территориям. Представление, будто украинские ракеты наносят хирургические удары по российским позициям, явно не соответствует действительности. В чем я сам мог убедиться, посетив одно недавно освобожденное село в районе Харькова: там украинцы на протяжении недель вели артиллерийский и ракетный обстрел позиций российской армии — в данном случае по школе в центре города, задевая жилые дома по соседству. На улице возле одного из домов еще торчал снаряд от украинской реактивной системы залпового огня. 

Методы ведения войны, используемые ВСУ, принципиально отличаются от российских, самый яркий тому пример — упомянутый выше разрушенный Мариуполь. Но, конечно, промахиваются и украинцы тоже — и попадают по мирному населению. У нас об этом упоминают разве что вскользь. Лишь один пример: 7 октября, по информации местной администрации [оккупационной], украинская ракета попала в автобус недалеко от Дарьевского моста под Херсоном. Минимум четыре человека погибло. На фотографиях с места события виден сгоревший автобус — на протяжении прошедших месяцев украинцы действительно обстреливали этот и другие мосты. Проблема для нас в том, что мы фактически не можем проверить эту информацию. 

Как и рассказы местных жителей о том, что россияне якобы сами обстреливают оккупированные ими населенные пункты, чтобы настроить население против украинской армии. Подобные истории мне рассказывали в Херсонской области. Проверить их практически невозможно. И что делать с такой информацией?

Образ растерзанной страны

В заключение еще один пример медийного искажения, который бросился мне в глаза во время последней поездки. В Германии доминирует образ Украины как разрушенной страны, населенной измученными отчаявшимися людьми. Но если бы вы поехали этой осенью в Украину, то увидели бы людей, которые возвращаются из-за границы в родные города. Во многих местах, даже в Запорожье, всего в 40 километрах от фронта, вы обнаружите очень живую страну: заводы, работающие, пусть и не на полную мощь; рестораны, в которых молодые пары справляют свадьбу; людей, которые ввиду военных успехов украинских вооруженных сил с осторожным оптимизмом смотрят в будущее. 

По пути из Запорожья в Кривой Рог мой автобус сделал остановку в Днепре. Я воспользовался паузой для прямого включения на телеканале WDR. На заднем плане виден автовокзал, люди рассаживаются по автобусам. Только после эфира я заметил, что автовокзал отчасти разрушен в результате российского обстрела в конце сентября. Тележурналист, скорее всего, занял бы место в кадре на фоне разрушений. Но не является ли именно этот прием частью проблемы? Визуальный ряд с большим количеством разрушенных домов и трупов может создать у зрителей впечатление, будто вся страна, в общем, так и выглядит, что каждый день приносит с собой только горе и отчаяние. Но это неправда.

Читайте также

«Что можно противопоставить путинской пропаганде?» Спрашивали? Отвечаем!

«Война в Украине — это не конфликт двух имперских проектов»

Швейцарский взгляд: ЕС ведет рискованную игру с Россией

Как поход Кремля против «гендера» привел российскую армию в Украину

«Я называю это войной с признаками геноцида»

«Путь для переговоров уже проложен»