дekoder | DEKODER

Journalismus aus Russland und Belarus in deutscher Übersetzung

  • В чем популисты правы?

    В чем популисты правы?

    Когда осенью 2023 года вышла книга «Сумерки демократии» (нем. Demokratiedämmerung) политолога Файта Зелка из Технического университета Дармштадта, в одной из рецензий было сказано: если следующим президентом США станет Дональд Трамп, она окажется пророческой. Зелк прогнозировал, что постдемократический мир обернется неофеодальной пирамидой, где прослойка сверхбогатых олигархов будет не без успеха определять образ жизни низших слоев и остатков среднего класса, держа их под контролем силой медиа, а привычные институты и процедуры постепенно придут в упадок. 

    20 января 2025 года Трамп вернулся в Белый дом. 

    Пессимистичный анализ Зелка, который считает, что либеральная демократия уже проиграла, строится на том, что в последние десятилетия демократические страны переживают сразу несколько процессов, которые подрывают базовые основы их существования. Все больше вопросов начинают восприниматься как политические, на что государства отвечают попыткой их регулирования. Это ведет к разрастанию чиновничьего аппарата, который все равно не успевает за стремительно раскалывающимся обществом: возникает все больше групп со своей идентичностью и своими требованиями, согласовать которые все сложнее. Взять на себя функцию согласования интересов берутся эксперты, но в результате массовое отчуждение от усложняющейся государственной политики только растет, а само государство воспринимается как недееспособное.  

    Самое же главное, что в прошлом осталась уверенность в том, что либеральная демократия — это обязательная предпосылка устойчивого экономического роста. Исследования показывают, что с этим в последние десятилетия неплохо справляются и недемократические государства, а упадок демократических институтов вовсе не обязательно ведет к падению экономики — и наоборот. И одновременно, пишет Зелк, у западных элит после исчезновения советского блока отпала необходимость в том, чтобы вкладываться в благосостояние своих обществ, следствием чего стал рост неравенства. 

    В интервью изданию Krautreporter Файт Зелк отвечает на вопрос, как долго еще может продолжаться этот упадок демократии.  


    Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России и Беларуси.


     

    Беньямин Хендрикс: Господин Зелк, авторитарные политики и правые популисты в прошлом году одержали большие победы. Начало конца либеральной демократии происходит у нас на глазах? 

    Файт Зелк: Во-первых, это не начало. В 1980-е прошла последняя волна демократизации, в ходе которой множество автократических режимов стали демократическими. Эта волна последние несколько лет спадает. Численность демократических государств снижается уже давно. 

    Некоторые политологи не без оснований указывают на то, что правительства меняются и выборы проводятся с прежней регулярностью. Выборы в нашем понимании — это про демократию, но выборы устраивают и недемократические режимы, вроде России или Северной Кореи. Поэтому если в государстве проводятся голосования, из этого совершенно не обязательно следует вывод, что там господствует демократия. 

    Во-вторых, термином «демократия» мы описываем множество режимов, обладающих демократическими характеристиками. Даже если в будущем события примут самый негативный оборот, какие-то из них сохранятся. Но — да, я думаю, что эта волна дедемократизации не остановится. 

    — По одну сторону либералы, которые говорят, что авторитарные правые популисты угрожают демократии и правовому государству. По другую правые популисты, которые приводят доводы в пользу того, что либеральная демократия — это власть элит. И обещают настоящее «народовластие». Так все-таки проблема в «трампах» и «алис вайделях» этого мира или в либеральной демократии? 

    — Она и там, и там. Из правого популизма может вырасти антидемократическая сила, которая положит конец демократии. Как в Венгрии. Одновременно от демократии отворачивается и некоторая часть электората, которая совершенно не обязательно пойдет голосовать за правых популистов. Среди либералов я тоже наблюдаю все больше скепсиса по отношению к демократии. В целом, можно говорить о растущем недовольстве собственным социально-экономическим положением и о распространении чувства, что государство больше не может решать проблемы общества. Лишь меньшинство немцев придерживается мнения, что государство в состоянии справиться со своими задачами. 

    Компромиссная формула демократического капитализма оказалась обманом

    — Доверие немцев к демократии снижается не первый год. В исследовании Фонда Кёрбера, проведенном летом 2023 года, больше половины опрошенных указали, что их доверие к немецкой демократии в целом невелико или совсем невелико. Какие явления объясняют разочарование? 

    — С одной стороны, это связано с тем, что будущее уже не видится в радужных красках — во многих западных демократиях люди больше не ждут коллективного улучшения. С другой, утверждение, что усилия обязательно будут вознаграждены, оказалось идеологизированным. Многие говорят: вот мы работали изо всех сил — и что с этого получили? Масштаб растерянности и разочарования отличается от страны к стране, но тенденция везде похожая. Все больше людей, оглядываясь назад, приходит к выводу, что компромиссная формула демократического капитализма оказалась обманом. 

    — Другими словами, обещанного прогресса ждать не приходится, неравенство растет, и все больше людей опасается упадка и утраты статуса? 

    — Да, именно так я бы и сказал. И то же самое относится к изменившейся ситуации в мире, в котором ухудшаются и внешние условия для демократии. Усиливаются геополитические конфликты, например вследствие поляризации между США и Китаем или войны в Украине. К этому добавляются очень высокие непосредственные затраты на энергетическую трансформацию и ощутимая дороговизна энергоресурсов. 

    — Есть цифра, которая хорошо иллюстрирует, насколько высокие требования предъявляют к нам мировые процессы. Социолог Штеффен Мау в исследовании «Триггерные точки» показал, что 44% немцев «устали от перемен». Столкнувшись с климатическим кризисом, войнами и пандемией, люди говорят: «Я не справляюсь. Я так больше не могу». 

    — Когда возникает чувство, что все и так держится на честном слове, что правительство ничего не контролирует, когда будущее рисуется в мрачном свете, а еще нужно изменить собственный образ жизни и при этом взять расходы на себя, демократия от такого не выигрывает. Проблема еще и в том, что, говоря упрощенно, при принятии политических решений у богатых больше власти. 

    — Неравное распределение денег конвертируется в неравное политическое влияние? 

    — Исследования показывают, что политические проекты, как правило, реализуются только тогда, когда на это по большей части согласны высшие классы. Если это не так, ничего не происходит. В результате многие политические инициативы на высшие классы и ориентированы. И население в среднем, конечно, вовсе не обязательно будет с восторгом одобрять проекты реформ. 

    Конструктивная ошибка демократии заключается в том, что она обещает политическое равенство, но этого обещания не выполняет

    — Поддержка политических проектов также предполагает, что их понимают. Но большинство немцев чувствуют, что политика становится сложнее и сложнее. Что за этим кроется? 

    — В современных обществах существует разделение труда. Позднее социологи назвали его дифференциацией — и она усиливается. Другими словами, современные общества сильно разделены внутри себя, в них нет единого центра принятия решений. Политика, особенно в демократических странах, отвечает на это своей собственной внутренней дифференциацией. Она усложняется. Все больше сфер нашей жизни становятся политическими — и подвергаются регулированию. Это одна из причин разбухания политического аппарата. Министерства и ведомства разрастаются, но больше становится и сфер, в которых возникают политические движения, выносящие свои требования на всеобщее обсуждение. Линии разделения множатся, сложность растет. Чтобы в этом разобраться, нужно вникнуть глубже, а это непросто. 

    Вторая проблема, связанная с непониманием, заключается в том, что сегодня у нас существует публичная сфера, в которую множество политических игроков хотят внедрить свои представления о реальности. С одной стороны, публичная сфера — это пространство для дискуссий, а с другой — для дезориентации и пропаганды. В этом заключается проблема, потому что демократия предполагает, что граждане неплохо представляют себе, как функционируют институты и что происходит в политике. В конце концов, в демократиях граждане — это основное мерило легитимности. 

    — То есть граждане всегда должны знать, что творится в политике? 

    — Согласно некоторым теориям демократии, достаточно, чтобы граждане раз в четыре года, раз в пять лет давали на выборах оценку: вот это правительство справилось хорошо или не очень? Стоит ли мне проголосовать еще за какую-нибудь партию? Другие теории оценивают гражданскую компетентность строже. Но как ни посмотри на демократию, когда граждане перестают разбираться в происходящем, это проблема. 

    — Потому что, утратив понимание, они больше не могут быть равноправными участниками демократических процессов? 

    — Да, потому что ими легче манипулировать. Может быть и так, что граждане сами замечают, что перестали разбираться в политике, — и тогда они лишают поддержки систему, если в повседневной жизни находят ее несправедливой и нефункционирующей. 

    — Это претензия к гражданам, а не ошибка, заложенная в саму демократическую конструкцию? В конце концов, мы сегодня знаем, что знание о политике распределено очень неравномерно. Чем выше уровень образования и социальный слой, тем лучше представление о политике. 

    — Конструктивная ошибка демократии заключается в том, что она обещает политическое равенство, но этого обещания не выполняет. То же самое касается знания: если я стою на верхних ступенях социальной иерархии, я с большей вероятностью имею доступ к сетям, которые передают мне информацию. Я знаю, что происходит. Людям, в эти сети не включенным, гораздо сложнее получить важную информацию о политике. Она не попадает к ним автоматически. 

    — Я попробую обобщить: вы говорите, что труд перестал для многих окупаться, неравенство растет, наша публичная сфера расколота, политика постоянно усложняется, а элиты обладают большим влиянием, чем остальные категории населения. Так значит, правый популизм справедливо критикует текущую ситуацию? 

    — Популисты говорят в том числе правильные вещи. Например, «Альтернатива для Германии» утверждает, что наша демократия не функционирует, потому что старые партии образовали картель и хотят монополизировать политическую власть. Это утверждение не ложное заведомо. Политологи Кац и Мэйр еще в 1995 году говорили о картельной партии. Но АдГ упрощает реальность. Когда люди вслед за АдГ сводят к этому все проблемы демократии и вырывают тезис из контекста, это неверно. 

    По существу, правый популизм представляет собой форму политической мобилизации, которая подсвечивает одну проблему, рассматривает ее в чем-то даже верно, но изолированно, слишком обобщенно и — как регулярно происходит в политической борьбе — использует в собственных целях. 

    Не стоит ожидать, что демократия прежних времен вернется

    — Эти цели нередко сводятся к проведению авторитарной и националистической политики. 

    — Да. Однако и среди правых популистов существуют различия. Не все они придерживаются одной и той же политической программы. В Германии праворадикальная фракция внутри АдГ вышла на передний план. Но есть и другое направление с девизом «Назад к старым добрым временам боннской республики!». Последняя волна модернизации оказалась неудачной, давайте вернемся к боннской модели государства и общества. 

    — В Польше правительство Дональда Туска как раз разрушает нелиберальную демократию, в Израиле сотни тысяч людей месяцами выходили на улицу, протестуя против судебной реформы. Разве это не опровергает ваш тезис, что время демократии подходит к концу?  

    — Как я уже говорил, не все демократические режимы погибнут. Мой тезис заключается в том, что наши представления о демократии утрачивают убедительность, будь то концепция народовластия или представительной демократии. Это объясняется также тем, что внешние условия не благоприятствуют демократии. Сюда, среди прочего, относятся субъективные представления людей, которые сегодня отличаются от того, что было пятьдесят лет назад, ключевое слово — «индивидуализация». Так что не стоит ожидать, что демократия прежних времен вернется. 

    — Если мы не можем вернуться назад и время демократии подходит к концу, то как будет выглядеть будущее? 

    — Это совсем не просто сказать. Старое уже не убеждает, а новое еще не настало. Одни хотят установления постдемократических, правопопулистских режимов, как в Венгрии. Другие предпочли бы, чтобы управляли государством и принимали законы специалисты. Кроме того, образуются новые политические партии, и невозможно предсказать, какие у этого будут последствия. Я думаю, что многое зависит от политических элит — какие проекты будут у них.  

    Но может случиться и так, что все это будет тянуться еще долго: стабильности будет меньше, а протестов и антисистемных партий, которые, тем не менее, не будут в состоянии по-настоящему изменить или разрушить систему, — больше. Мы будем наблюдать длительную эрозию и недовольство, но без того, чтобы это неприятное положение всерьез менялось. 

    Читайте также

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

    Непереносимость «доказательной политики»

    «Автократы постоянно недооценивают демократию. Мы — тоже»

    Партия пророссийского мира

    Богатство — это то, что бывает с другими

    Театр одного юриста

  • Да, детей и подростков пора защищать так же, как любое другое меньшинство

    Да, детей и подростков пора защищать так же, как любое другое меньшинство

    Тревожная для демократических партий тенденция, которая была зафиксирована во время выборов в Европарламент в июне, сохранилась и на осенних выборах в ландтаги: молодые люди все активнее голосуют за «Альтернативу для Германии». В Тюрингии за АдГ отдали голоса почти 40% избирателей в возрасте до 25 лет (всего она получила 33%), в Саксонии — 31%, это самая популярная политическая партия в этой возрастной группе. Одно из наиболее распространенных объяснений этого феномена сводится к тому, что крайне правые успешно используют социальные медиа, популярные среди молодежи — и в первую очередь тикток, который другие политические силы проигнорировали. 

    Журналист Бент Фрайвальд, который пишет в издании Krautreporter о проблемах образования, полагает, что такого рода объяснения игнорируют структурные проблемы немецкого общества. В частности, то, что дети и подростки лишены возможности эффективно влиять на собственную жизнь — участвовать в управлении школами, устанавливать правила в местах своего отдыха, влиять на принятие решений, как минимум, на муниципальном уровне. В итоге они вступают в активную политическую жизнь с чувством протеста и желанием поддержать силы, которые это недовольство наиболее эффективно эксплуатируют. 

    Можно ли исправить эту ситуацию? Фрайвальд полагает, что для этого необходимо признать молодежь меньшинством. В таком случае молодой возраст станет одним из признаков, дискриминацию по которым — в частности, лишение политических, экономических и социальных прав — запрещает немецкий Основной закон. Прочитайте его статью в переводе дekoder’а.  

    Прошло почти три года с момента, как мои представления о Германии изменились. Тогда, после годичного перерыва, вызванного пандемией коронавируса, я снова вывез группу детей и подростков в палаточный лагерь на природу.  

    Полтора года я писал статьи о жизни молодых людей во время пандемии. И вот, остановившись посреди палаток, не мог оторвать глаз от ребят, которые, выстроившись в большой круг, занимались йогой в лучах заходящего солнца, спокойно и четко следуя указаниям тренера. Одной палаткой дальше около двадцати детей слушали мальчика, поющего под гитару. Мальчик носил слуховой аппарат, у него был СДВГ. В другой обстановке ему трудно, когда вокруг собирается много людей. Но с гитарой в руках он вдруг почувствовал себя увереннее, ощутил, что он на своем месте. Десяток детей в спасательных жилетах протрусили мимо меня в сторону байдарок. Два парня оживленно обсуждали, что они будут делать, если байдарка перевернется.  

    Я написал об этом в твиттере. Потом в инстаграме, Linkedin и на фейсбуке. Написал я следующее: «Все это детям необходимо. Все это мы у них отняли на полтора года». Я кипел от ярости: «Возможно, это прозвучит чересчур пафосно, но в тот момент я испытывал искреннее возмущение по поводу того, насколько мало при разработке коронавирусных мероприятий учитывались интересы детей и подростков». 

    В одном только твиттере мой пост набрал более 15 тысяч лайков. И еще десятки тысяч на других платформах. Мне явно удалось передать чувство, которое испытывали многие: нужно менять сложившийся подход к детям и подросткам.  

    С запозданием в пару месяцев эта мысль нашла отклик и у политиков, осознавших, насколько широко распространено это чувство. Они пообещали принять меры. И уделить молодому поколению больше политического внимания. Что произошло потом? Да, в общем, ничего. Одно исследование за другим подтверждает, как разочарованы молодые люди. 

    И причин для этого более чем достаточно. Понять это еще проще, если обратиться к новому документу, вынесенному на обсуждение Федеральным советом по делам молодежи Германии — экспертным органом при правительстве страны. В него входят полтора десятка человек — политиков, чиновников, ученых и представителей различных ассоциаций. К примеру, в Совет входит исследователь образования Аладин Эль-Мафалаани, чье присутствие само по себе служит для меня подтверждением достаточно высокого уровня компетентности этого органа.  

    В документе эксперты говорят о трех проблемах, которые необходимо учитывать при работе с детьми и подростками, а также для формирования собственного мнения по вопросу межпоколенческой справедливости.  

    Да, демократия знает межпоколенческий дисбаланс 

    Вообще-то, с молодыми людьми следует обращаться как с меньшинством, потому что они и есть меньшинство. Уже сейчас. Сегодня больше, чем половине людей с правом голоса больше 53 лет — и медианный возраст избирателей продолжит расти. 

    С 2005 года доля избирателей в возрасте от 15 до 24 лет постоянно снижается (исключением стал 2015 год), и на сегодняшний день она составляет 10%. По словам исследователя демократии Вольфганга Грюндингера, у этой тенденции есть следующие последствия: «Политики в Германии не зависят от мнения молодежи. Если бы у молодых людей вдруг действительно появилась возможность влиять на результаты выборов, наша демократия была бы повеселее».  

    Эксперты Совета по делам молодежи пишут: «Уже сегодня в обществе наблюдается возрастной дисбаланс: представители разных поколений обладают разным политическим весом при принятии демократических решений. И этот дисбаланс будет только усиливаться». Потому что все больше людей будет выходить на пенсию. Что, в свою очередь, приведет к тому, что политический вес отдельных групп населения изменится: «Наиболее многочисленная группа избирателей окажется в довольно преклонном возрасте, а также прекратит систематическое участие в экономической жизни». 

    Эксперты Совета задаются важным вопросом: насколько устойчивой, динамичной и справедливой с точки зрения разных поколений будет демократия в подобных условиях? Сохранит ли она готовность рисковать и устремленность в будущее?  

    Да, социальное государство знает межпоколенческий дисбаланс 

    В докладе озвучена реальная проблема, которую, как мне кажется, осознает слишком небольшое число политиков: «Политика консолидации и жесткой экономии сопровождалась серьезным дефицитом инвестиций в образование, защиту климата, в устойчивое транспортное сообщение и соответствующую энергетическую политику». 

    В ближайшие десятилетия социальная система столкнется с довольно серьезным вызовом. Поскольку число пенсионеров с каждым годом растет, а молодых людей — падает, все меньше людей зарабатывает деньги, которые необходимы социальному государству: и для того, чтобы гарантировать пенсионные выплаты пожилым людям, и для того, чтобы обеспечить будущее молодых людей. Тут работает простая математика: объем денежных средств, поступающих в бюджет, будет снижаться, а потребности — расти.  

    Даже сегодня, во времена, когда проблема еще не стоит так остро, как этого стоит ждать в будущем, не удается обеспечить необходимый объем инвестиций в молодежную сферу. Эксперты Федерального совета по делам молодежи пишут: 

    «Уже более десяти лет все профильные исследователи фиксируют отрицательный тренд в развитии профессиональных навыков и компетенций — причем на всех уровнях школьного образования и во всех федеральных землях. Соответственно, на протяжении нескольких лет значительную долю от общего числа составляют многочисленные выпускники, которые покидают школы и учреждения среднего профессионального образования без должной квалификации. В то же время по-прежнему не удается решить проблему дефицита свободных мест в детских садах и школах».  

    Это говорит об одном: если мы хотим найти решение назревших проблем, не стоит больше откладывать. Время действительно уходит. 

    Молодым людям отведены только зрительские места 

    Третью проблему, которую поднимают эксперты Федерального совета по делам молодежи, я уже неоднократно затрагивал в своей рассылке. Молодым людям дозволено лишь наблюдать за происходящим, а их участие в каких бы то ни было процессах в большинстве случаев не приветствуется. При том что многие кризисы сильнее всего затрагивают именно молодежь. Молодому поколению нет места в общественной дискуссии. Мы настолько привыкли к тому, что детей и подростков не встретишь в ток-шоу, в новостных сюжетах, в журналистских статьях, что практически не обращаем на это внимания.  

    Эксперты Федерального совета по делам молодежи пишут: «На общественно-политическом уровне говорится, прежде всего, об обязанностях молодого поколения, но почти никогда о его правах. Именно поэтому существует такой широкий диапазон реакций — различные формы политизации и протеста, а также активная общественная деятельность идут рука об руку с неучастием в политической жизни или различными формами радикализации среди представителей молодого поколения».  

    Нужно ли защищать права молодых людей так же, как других меньшинств? 

    На этот вопрос я даю короткий ответ — да! Даже члены Совета по делам молодежи предлагают вынести на обсуждение вопрос о предоставлении молодым людям «юридически гарантированных прав, не зависящих от хода политической борьбы». Вообще говоря, словосочетание «защита прав меньшинств» подразумевает нечто иное, но оно подходит и к этому случаю. Ведь говоря о дискриминации по возрастному признаку, чаще всего имеют в виду пожилых людей, в том числе в соответствующем федеральном агентстве.  

    Мне кажется, что структурный эдалтизм, то есть неравноправие детей и взрослых, ведущее к дискриминации молодых людей исключительно по причине их молодости, играет здесь едва заметную, но значительную, если вообще не решающую, роль. Ярким примером стали выборы в Европарламент, после которых взрослые свысока и довольно пренебрежительно рассуждали о том, почему вдруг молодежь так поправела. Проблема заключается в том, что большинство взрослых вообще не понимают, что такое эдалтизм, в чем он проявляется и как его избежать. Вот что я хотел объяснить в этой статье.  

    Читайте также

    Ковид или ковид-отрицатели — что угрожает демократии больше?

    «Мы не какие-нибудь съехавшие конспирологи»

    Триумф воли Сары Вагенкнехт

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

    Что пишут: о победах радикалов и популистов на востоке Германии

  • Как крайне правые пользуются эпидемией

    Как крайне правые пользуются эпидемией

    Эпидемия коронавируса дала жизнь разнообразным теориям заговора, утверждающим, что элиты используют болезнь для упрочения собственной власти, и придала импульс крайним политическим силам, критикующим правительства западных стран за введение жестких карантинных ограничений. Об этом много писали немецкие СМИ, dekoder переводил некоторые из этих статей и пытался осмыслить новую конспирологию в собственной гнозе

    В период карантина правые радикалы представляют себя — в противовес политикам-плутократам и «лживой прессе» — подлинными защитниками свободы. Хотя прежде они критиковали власть именно за недостаточно жесткие меры, например, против нелегальной иммиграции. В сочетании это демонстрирует ключевую особенность «новых правых»: они требуют не уничтожения демократии как таковой (как, например, «старые правые» — нацисты), а подчинения ее «большинству», выразителями интересов которого, естественно, считают себя. 

    В статье для издания Krautreporter журналист Тарек Баркуни размышляет о том, как в кризисных ситуациях правые радикалы и экстремисты эксплуатируют неуверенность людей и предлагают им объяснения, которые возвращают ощущение контроля над собственной жизнью и общественными процессами. 

    Важное замечание: в оригинале Баркуни всюду использует слово «экстремисты», в переводе мы часто меняли его на «радикалы». Это связано с российским словоупотреблением. В русском языке понятие «экстремизм», как правило, связано не только с радикальными словами, но и с радикальными действиями, а «экстремистами» российские власти зачастую называют любых своих противников и используют против них соответствующую уголовную статью. В немецком языке это не совсем так: Федеральная служба защиты конституции проводит четкую грань между радикализмом, который имеет право на существование в демократическом обществе, и экстремизмом, который призывает к ликвидации основ конституционного строя и потому должен быть поставлен вне закона. Но даже экстремист не обязательно готовит теракты и беспорядки. Именно поэтому в русском понимани Баркуни пишет, скорее, о радикалах.

    Еще в начале апреля Федеральная служба защиты Конституции предупреждала, что правые радикалы могут использовать пандемию в своих интересах, распространяя теории заговора и продвигая апокалиптические сценарии. Так и происходит: правые экстремисты объявляют о конце этого коррумпированного мира, наступившем — внимание, теория заговора! — в результате деятельности тайных обществ.

    Эти тенденции стали особенно заметны на демонстрациях против карантинных мер. Постановления властей и усилия по созданию вакцины экстремисты интерпретируют как первые шаги к установлению в Германии диктатуры, при которой прививки станут принудительными. Так это трактуют праворадикалы в своей пропаганде, используя те же механизмы, что и во времена прежних кризисов.

    Конспирологические теории предлагают растерянным людям простые объяснения 

    Еще во время мирового финансового кризиса 2008 года социолог Зильке Этч отметила, что теории заговора лучше всего распространяются именно в кризисные времена: «Во-первых, потому что люди теряют чувство контроля над происходящим, а во-вторых, потому что теория заговора создает у человека ощущение избранности, ведь он знает что-то недоступное другим». Когда люди понимают, что могут потерять работу, или уже потеряли ее, а сообщения о катастрофах сыплются со всех сторон, у них возникает страх и ощущение ненужности. Они перестают воспринимать информацию, которая предполагает неприятные последствия.

    Недавний репортаж Spiegel-TV показывает, насколько серьезно нынешний кризис отразился на простых людях. Журналисты интервьюируют пожилую участницу одной из берлинских демонстраций против карантина. Со слезами на глазах она сравнивает текущую ситуацию со временами ГДР и говорит прямо на камеру: «У меня сердце кровью обливается при мысли, что им предстоит это пережить еще раз». То, что во времена ГДР такое интервью было попросту невозможным, ей в голову не приходит. Многочисленные исследования показывают, что в чрезвычайных ситуациях как личного, так и социального характера люди больше склонны верить в теории заговора.

    Праворадикалы эксплуатируют неуверенность людей и предлагают им объяснения, которые возвращают ощущение контроля над собственной жизнью и общественными процессами. Контроль вовсе не обязательно должен быть реальным — хватит уверенности в том, что субъективно воспринимаемый миропорядок восстановлен, а ответственность за происходящее несет кто-то другой. Человеку значительно проще поверить в заговор властей против населения, чем в то, что вирус может повергнуть общество в хаос.

    Теории заговора очень хорошо работают в праворадикальном сознании

    В период экономического кризиса 2009 года Зильке Этч уже наблюдала, насколько быстро теории заговора развиваются именно в среде «новых правых». По результатам одного из исследований фейк-ньюз в ходе последней избирательной кампании в германский Бундестаг, семь из десяти «уток» активнее всего распространяли сторонники партии «Альтернатива для Германии». Почему так получается?

    «Любая конспирологическая теория предполагает, что все происходящее — это результат заговора, а значит, существует кто-то, кто управляет миром — иными словами, несет за него ответственность», — объясняет Этч, как это работает. Этого человека или группу можно оценить с точки зрения морали, то есть разделить мир на «хороших» и «плохих», тем самым устранив все сложности. Какие конкретно структуры стоят за «плохими», в этом случае не так уж и важно. В кризисной ситуации конспирология предлагает готовые решения, которых так не хватает людям, потерявшим уверенность в завтрашнем дне. Очень часто под удар конспирологов попадают политики: например, федеральный канцлер, которая воплощает собой абсолютное зло для правых экстремистов, горланящих «Меркель в отставку!» на каждой демонстрации.

    Еще один фактор выделяет Хедвиг Рихтер — специалист по новой и новейшей истории Университета бундесвера в Мюнхене: «Дело в том, что правые радикалы в принципе не доверяют социальной и либеральной демократии, а также в корне не разделяют основные ценности нашего общества и представительной демократии».

    Эту систему они описывают как рушащуюся на глазах. Катастрофический сценарий, который снова и снова повторяется в конспирологических теориях, вплетен в размышления крайне правых по двум причинам. Во-первых, крушение общественного строя провоцирует подспудное чувство страха, что, в свою очередь, делает людей более восприимчивыми к конспирологии. Во-вторых, в этой ситуации сами правые радикалы могут выступить в роли спасителей. Движение PEGIDA — прекрасный тому пример: растиражированная его сторонниками мысль об угрозе исламизации нашла отражение в целиком выдуманной конспирологической теории о так называемом «великом замещении населения», отголоски которой звучали даже с трибуны Бундестага. Тем временем участники демонстраций PEGIDA позиционируют себя как защитников Германии от этой угрозы. Стоит начаться реальному кризису, как его признаки начинают толковать как предвестники краха.

    В книге «Германия с правого фланга» социолог Матиас Квент пишет, что нагнетание страха служит важным инструментом тоталитарной власти, так как страх может оправдать любые политические решения. 

    При необходимости можно прибегнуть и к насилию, о чем недвусмысленно напоминают те, кто на митингах скандирует: «Сопротивление!». Летом 2011 года к насилию обратился и праворадикальный норвежский террорист Андерс Брейвик, посчитавший себя вправе убить 77 и ранить несколько сотен человек.

    Правые экстремисты ставят под сомнение решения властей, которые принимаются в чрезвычайных обстоятельствах

    Решение Ангелы Меркель не закрывать границы Германии для мигрантов в 2015 году было принято в чрезвычайных обстоятельствах. Один кризис вызвал другой. Большинству людей сложно представить, что значит действовать в чрезвычайных обстоятельствах и брать на себя ответственность за каждого из 82 миллионов жителей страны: с одной стороны, нужно найти баланс между интересами разных групп населения, зачастую взаимоисключающими, а с другой — принимать решения максимально быстро.

    Именно этим и пользуются правые экстремисты. Особенно заметно это на примере «Альтернативы для Германии»: в начале коронавирусного кризиса партия не проявляла особенной активности, однако вскоре ее голос зазвучал все громче. Некоторые политики, состоящие в ее рядах, изначально поддерживали конспирологические теории о происхождении вируса и пытались обвинить беженцев в распространении инфекции.

    Положение выгодное: когда ты не в правительстве, не нужно ни оправдываться, ни думать о последствиях. Так правые экстремисты получают возможность атаковать любые меры, принятые в рамках демократической системы. «Они всегда знают, как на самом деле и как лучше. Они ставят под сомнение саму идею демократии», — говорит Хедвиг Рихтер.

    Во главе праворадикальных и конспирологических движений, считает Зильке Этч, часто встают люди, в прошлом имевшие какой-то общественный или профессиональный вес, но затем растерявшие его. Со временем они замечают, что своими теориями могут вернуть внимание публики. Усилия правых экстремистов направлены на то, чтобы замкнуть всю разношерстную публику на себя.

    В кризисные времена бизнес испытывает трудности и находит союзников в праворадикальных кругах

    Когда член Свободной демократической партии Томас Кеммерих вторит правым экстремистам, призывая к скорейшему снятию коронавирусных ограничений, он, скорее всего, руководствуется совершенно другими мотивами — необходимостью перезапуска экономики, серьезно пострадавшей от пандемии. Но его призывы демонстрируют и то, что представители бизнес-сообщества готовы сотрудничать с крайне правым флангом. И не в первый раз.

    Так, журналист Кристиан Фукс в своих расследованиях подробно описывает, как из страха потерять привилегии средний бизнес финансирует общественные организации, близкие к «новым правым». Об этом же рассказывает Зильке Этч: «В Америке регулярно возникают экспертно-аналитические центры, отрицающие изменение климата. Раньше это было чисто американским явлением, однако сейчас [и в Германии] есть псевдообщественные организации, занятые распространением право-либертарианских идей». Одна из таких структур — «Объединение по защите законности и гражданских свобод», финансируемое миллиардером Августом фон Финком

    В результате экстремисты вдвойне выигрывают от кризиса: в условиях всеобщей растерянности их конспирологические теории находят живой отклик, а промышленники начинают финансировать праворадикалов, стремясь предотвратить нежелательные для себя перемены.

    Праворадикалы обещают повернуть время вспять

    Смена плана. Вот известный политик Андреас Кальбиц, бывший член «Альтернативы для Германии», общается со школьниками — и в какой-то момент он просто не может сдержать себя, и вся его ярость прорывается наружу. Сначала он обрушивается на Грету Тунберг, «косолицую девочку с круглым лицом», а потом и на кого-то из детей, называя его «жертвой облучения». Кальбицу 47 лет, он очень зол, потому что мир меняется совсем не так, как ему хотелось бы.

    Хедвиг Рихтер знает, в чем причина этой озлобленности: «Просто взгляните на этих бритых налысо мужчин, которые выходят на улицы со сжатыми кулаками, и вам все сразу станет понятно. Их мир рушится!» Она имеет в виду, что привычной иерархии больше не существует, а преобразования в обществе идут с невероятной скоростью. Ездить на дизельном автомобиле и то уже стало неприличным. «15 лет назад Барак Обама не мог использовать тему однополых браков в предвыборной кампании, так как она считалась слишком противоречивой, — приводит Рихтер еще один пример. — Сегодня же однополые браки признаются в большинстве западных демократий».

    Для правых экстремистов это одновременно и проблема, и возможность. С одной стороны, они теряют часть влияния, когда вовлекают в политический диалог маргинализированные прежде группы. Зато не нужно даже внешних потрясений, чтобы возникала защитная реакция, находящая выражение в теориях заговора. «Предоставление избирательного права чернокожим в США сопровождалось многочисленными выступлениями против всей демократической системы, да и национал-социализм в какой-то мере явился ответом на демократизацию общества, произошедшую после Первой мировой войны», — напоминает Рихтер.

    Этим пользуются праворадикалы, создавая свои теории заговора. Они делают из экоактивистки Греты Тунберг девушку, которая хочет запретить всем путешествовать, ездить на машинах и даже есть мясо. Их посыл всегда одинаков: «Они хотят что-то отнять у тебя, и только мы можем тебя защитить!»

    Правые экстремисты часто узурпируют повестку других групп

    Для этого они вступают в альянсы — зачастую с группами, которые и раньше были открыты для конспирологических теорий. «Новые правые уже давно пытаются проникнуть в эзотерическую тусовку», — утверждает Зильке Этч. Кроме того, они активно работают с геймерами, выживальщиками и «рейхсбюргерами». В еженедельнике, издаваемом сетью магазинов органических продуктов «Рапунцель», основатель и руководитель компании Йозеф Вильгельм утверждает, что людей скоро будут вакцинировать насильно (чего никто никогда не говорил), а пожилых, «конечно, подвергнут естественному отбору» (что унизительно), и агитирует против абортов. Правые экстремисты охотно подхватывают все эти темы и, например, участвуют в так называемом «Марше за жизнь» против абортов.

    То же самое мы наблюдали и на антикоронавирусных демонстрациях в Лейпциге: рядом с многодетными матерями в пестрых шароварах стояли бритоголовые мужчины в футболках марки Thor Steinar, популярной среди националистов. Первые говорили со сцены, что вирус можно победить «радостью», а вторые сразу после них — о Билле Гейтсе, который хочет сделать прививки принудительными, и о «400 богатейших семьях», которые будут управлять всем миром. «Подобные ситуативные альянсы не всегда долговечны, но иногда позволяют правым узурпировать социальную и политическую повестку», — рассказывает Этч. Так, в «Чайной партии», возникшей в 2009 году в США, изначально были сильны голоса за равноправие, однако впоследствии это требование было полностью вытеснено из программы движения.

    Пока лишь немногие разделяют идеи праворадикалов

    Выходит, демократия в опасности? Мнения экспертов расходятся. Хедвиг Рихтер говорит, что как раз во времена пандемии демократия показывает себя с лучшей стороны: «Конечно, споры были, но для демократии это как раз и важно. Большая часть населения готова принять ограничения, а праворадикальные теории заговора хоть и представляют собой угрозу для демократии, но пока еще, к счастью, остаются уделом маргиналов».

    Зильке Этч с этим не согласна: «История отношения к изменению климата показывает, как работают эти механизмы. Раньше большинство американцев были уверены, что причина климатических изменений — в деятельности человека, но теперь многие усомнились в этом. Правым силам и лоббистам определенных отраслей удалось повлиять на общественное мнение. Это достаточно опасно, особенно сегодня, когда люди все чаще читают новости в социальных сетях, удовлетворяя не столько информационные, сколько эмоциональные потребности. К этому нужно прибавить общую растерянность и ощущение перманентного кризиса, вызванное экологическими проблемами, неуверенностью в стабильности собственного заработка и растущим неравенством».

    Правые экстремисты будут использовать каждый последующий кризис, чтобы продвигать свою повестку, — как это случилось во время финансового краха 2008 года и в период пандемии. Для этого они и дальше будут применять конспирологические теории, выстраивающие понятный образ врага, и предсказывать этому миру апокалипсис, даже если он и не наступит. В трудные времена сделать это значительно легче: кризис делает людей уязвимыми.

    Подготовка этой публикации осуществлялась из средств ZEIT-Stiftung Ebelin und Gerd Bucerius

    Читайте также

    Мы были как братья

    «Память не делает людей лучше»

    Бистро #5: Карантин и права человека

    Пандемия — не повод молчать

    Обзор дискуссий № 5: Ослабление карантинных мер – жизнь или кошелек?

    Немецкие «друзья Путина» против карантина

  • Как я полюбил панельку

    Как я полюбил панельку

    Помните начало «Иронии судьбы»? «До какой нелепости доходили наши предки — они мучались над каждым архитектурным проектом! А теперь во всех городах возводят типовой кинотеатр «Ракета», где можно посмотреть типовой художественный фильм. Одинаковые лестничные клетки окрашены в типовой приятный цвет, квартиры обставлены типовой мебелью, а в безликие двери врезаны типовые замки. Красиво, не правда ли?». Сюжет фильма, построенный на том, что можно оказаться в другом городе, пройти по собственному адресу, открыть дверь своим ключом и не заметить, что оказался в чужой квартире, окончательно превратил новостройки в часть советского фольклора, более того, идентичности. 

    Типовые панельки до сих пор воспринимаются в России как уникальная составляющая советской жизни, хотя на самом деле подобные спальные районы были разбросаны по многим странам Европы. Причем массовая застройка жильем, собирающимся из готовых блоков, словно конструктор, началась не на востоке, а на западе континента, и его вдохновителем считается Ле Корбюзье. На то были объективные причины — прежде всего, стремительная урбанизация и дешевизна такой технологии. А то, что эта застройка была особенно активной на востоке Европы, в первую очередь в СССР, объясняется, в первую очередь, тем, что именно там Вторая мировая война принесла наибольшие разрушения. Впрочем, строительство продолжалось и несколько десятилетий спустя.

    В ГДР с 1972 по 1990 год было построено чуть меньше 2 миллионов панельных домов. Сегодня застроенные ими районы часто воспринимаются как наименее социально благополучные. Журналист издания Krautreporter Маттиас Варкус — уроженец Западной Германии, не так давно переехавший в панельку, — пытается развенчать этот стереотип. Можно ли соотнести его размышления с российскими реалиями? В чем на самом деле проблема — в самих новостройках или в том, что их окружает?

    Я самый западный из всех западных немцев на планете Земля. Я родился и вырос в доме на одну семью, в районе, где были расквартированы американские войска, впервые попробовал алкоголь в школе, когда поехал по обмену во Францию, учился в Гессене, регулярно хожу в церковь, а первыми по-настоящему большими городами в моей жизни были Майнц и Кельн.

    Вот уже два с половиной года я живу в гэдээровском панельном доме 1989 года постройки, и мне здесь все нравится. Мои родственники и друзья из Западной Германии поначалу постоянно спрашивали: «Как так вышло? Что случилось? Что, ничего другого не нашлось?».

    Тот факт, что переселение в панельный дом требует какого-то оправдания, уже говорит о многом. Само слово «панелька» употребляется как ругательное: «панелькой» называют любой дом, который выглядит угловато и уныло, хотя многие из них на деле совсем не панельные. Настоящий панельный дом действительно сложен из панелей — больших плоских бетонных плит промышленного производства, которые на стройплощадке просто скрепляются, образуя каркас дома. Такие здания встречаются практически во всех странах мира и строятся не только в городах — отдельно стоящие панельные дома бывают даже в деревнях.

    Но стереотип остается неизменным: услышав слово «панелька», немец сразу думает о крупных спальных районах на окраинах больших городов — о районе Марцан в Берлине, о Грюнау в Лейпциге или о Нойштадте в Галле. Чувствуете связь? Ну да, это все Восточная Германия.

    Я расскажу вам, как название одного из способов сборного строительства превратилось в обозначение уродливого и неблагополучного восточногерманского жилья для маргиналов.
    Но как же панелька дошла до жизни такой?

    Пряничные домики серийной сборки

    Обширные спальные районы с панельным жильем есть и в Западной Германии: так застроены, например, мюнхенский Нойперлах или кельнский Корвайлер. Скорее всего, термин «панелька» оказался связан с Востоком, потому что на Западе такие дома называли по-другому — сборными или «плитными», только вот никому не придет в голову называть жителей гамбургского района Штайльсхоп «жителями плиты». Почему же к обитателям восточногерманских спальных районов и их домам приклеилось такое прозвище, а на Западе этого не случилось?

    Большинство западногерманских панельных домов построены в 1960-х годах. В 1970-е панельная архитектура в ФРГ вышла из моды, уступив место реставрации старых зданий, тогда как в ГДР в 1971 году, наоборот, стартовала новая программа по строительству жилья. Народные домостроительные комбинаты начали без устали возводить панельные многоэтажки на неосвоенных окраинах городов, а здания в центре, часто не видевшие ремонта аж с 1914 года, продолжали разваливаться.

    Самой известной и распространенной типовой серией панельных домов в Германии считается серия WBS-70. Дома серии WBS-70 выглядят вот так:

    © Ронни Крюгер/Wikimedia CC-BY-SA 0
    © Ронни Крюгер/Wikimedia CC-BY-SA 0

    В основе своей они чем-то напоминают пряничные домики и строятся поэтажно: вначале устанавливаются несущие поперечные стены с шагом в шесть метров, затем монтируются наружные панели стен с окнами и балконными дверями, сверху укладываются панели перекрытия, а на них — следующий этаж, и так на 6–10 этажей ровно по 2,6 м в высоту.

    Наружные панели представляют собой трехслойный пирог, состоящий из внутреннего толстого слоя бетона, теплоизоляции и внешнего слоя тонированного вымывного бетона. Вымывной бетон — не требующий особого ухода материал, на котором незаметна грязь и который в любом состоянии выглядит одинаково уныло (примерно так выглядят полы в старых зданиях школ и государственных учреждений: «Это не грязь, это узоры такие»). Швы и стыки между панелями герметизируются и заделываются бетоном. В моей западногерманской деревне таким образом строили разве что модульные гаражи.

    Все кругом сделано из бетона

    Когда я впервые приехал в спальный район Йена-Винцерла на просмотр нашей нынешней квартиры, уличный пейзаж с похожими на бараки бетонными коробками меня скорее отпугнул. Прошло уже два года, и, должен признаться, я до сих пор не то чтобы в восторге от дома серии WBS-70. 

    К некоторым особенностям нашей квартиры нам пришлось долго приноравливаться. Во-первых, все вокруг сделано из бетона. Это значит, что просто забить гвоздь нельзя: чтобы повесить что-то на стену, нужно расчехлять перфоратор. С другой стороны, любая навесная полка выдерживает колоссальный вес, а однажды забитый в стену дюбель ни один человек на свете обратно уже не вытащит.

    Во-вторых, раздвижная штанга, на которой у нас висит шторка для душа, постоянно падает. На то есть причина: дело в том, что ванная комната в домах серии WBS-70 — это готовый бетонный модуль площадью ровно 3,5 квадратных метра, точно рассчитанный по ширине на установку ванной. Стены этих модулей часто наклонные, потому что они отливались вместе с потолком, словно корпуса шоколадных конфет: если бы стены были строго вертикальными, то готовые модули было бы трудно вынимать из формы. Именно поэтому шторка тут падает, стоит штанге съехать вниз хотя бы на миллиметр.

    Но вернемся в начало 1970-х годов, когда Социалистическая единая партия Германии (СЕПГ) инициировала масштабный проект по строительству панельного жилья, рассчитанный на 1,92 миллиона квартир. Если поместить все эти квартиры в один-единственный дом серии WBS-70, то он протянется от Грайфсвальда на побережье Балтийского моря до Эрфурта на юге ГДР, а потом обратно.

    Несмотря на столь амбициозную цель, этот проект не решал проблему в полной мере: жилья в ГДР не хватало постоянно. По данным на 1972 год, в хорошем состоянии была лишь каждая пятая квартира страны, а центральным отоплением была оборудована только каждая десятая; большинство граждан ГДР жили с туалетом во дворе, а во многих домах не было даже водопровода. В районах исторической застройки изменений ждать не приходилось, а в новостройках были ванна, горячая вода, туалет и центральное отопление. Конечно, люди с радостью переезжали в «панельку», если у них появлялась возможность. Квартиры распределялись через предприятия, в первую очередь семейным парам — что стало одной из причин раннего вступления в брак.

    Проблем с квартирами у новых жильцов хватало. Комнаты были очень маленькими — не больше 20 квадратных метров каждая. В условиях централизованной экономики ассортимент производимой в ГДР мебели не отличался разнообразием, поэтому по своему наполнению тесноватые квартиры часто были похожи друг на друга как две капли воды и выглядели так же, как на стенде строительной выставки в берлинском районе Вайсензее:

    © Ёрг Блобелт/Wikimedia, CC-BY-SA 4.0
    © Ёрг Блобелт/Wikimedia, CC-BY-SA 4.0

    В строительной отрасли Восточной Германии недоставало рабочих рук, материалов и мотивации, и это видно по зданиям того времени. Стыки плит часто кривые и трескаются, а теплоизоляция — вообще ахиллесова пята панелек: говорят, будто в первых панельных домах через стыки между наружными плитами в квартиры иногда задувал ветер, приподнимая неаккуратно приклеенный к полу ковролин, который из-за этого быстро стирался о ножки мебели. Сегодня такого уже нет, а вот с прекрасной слышимостью во многих панельках не помогает справиться даже капитальный ремонт.

    Опросы 1982 года показывают, что жители ГДР переезжали в панельные дома не из любви к ним. Так же, как и сейчас, средний немец мечтал о собственном доме, но эта роскошь была доступна лишь немногим. После объединения Германии панельки опустели: у людей появилась возможность строить индивидуальные дома, а старый фонд, к тому времени уже пришедший в катастрофический упадок, был полностью реконструирован. Кроме того, в экономике Восточной Германии произошли радикальные структурные изменения: началась деиндустриализация и отток населения. Города стали уменьшаться, в первую очередь из-за полного или частичного сноса панельных многоэтажек, в то время как исторический центр сохранялся в первозданном виде.

    Панелька образцовой культуры быта

    К моменту объединения на Западе уже давно отказались от строительства крупных спальных районов, а вопрос «социально неблагополучных домов» почти ушел из повестки дня. И вот тут в стране появляется еще пять федеральных земель с большим количеством спальных районов (иногда вообще только-только построенных). При этом все, кто может себе это позволить, массово выезжают из панельных домов. Так в общественном сознании установилась связь «панельные дома = Восточная Германия = социальное неблагополучие».

    Дурная слава панелек не имеет никакого отношения к качеству жизни в них. Да, это не идеальные дома, но добротные и надежные, а главное, непревзойденные по соотношению «цена-качество». В Йене с ее, по восточногерманским меркам, крайне высокой плотностью населения это вообще спасительное преимущество. Снять квартиру в панельном доме практически в любом районе будет намного дешевле других вариантов, а неудобства вроде плохонького ковролина, алюминиевых труб и прохудившейся теплоизоляции уже давно устранены благодаря капитальным ремонтам.

    Фасады панелек сейчас оборудуются дополнительным слоем изоляции или, как минимум, окрашиваются, а в квартирах часто делают удобные перепланировки — несущие стены с шагом в шесть метров это позволяют. Иногда дома подвергаются настолько серьезной реконструкции, что от исходного здания остаются лишь пропорции. 

    После первого знакомства с панелькой у моей семьи было некоторое время подумать, хотим ли мы жить в этой квартире. Я подробно изучил район, и это немного примирило меня с коробкой из вымывного бетона: из окна кухни видны рослые буки и платаны, вокруг много зелени, рядом детская площадка, навес для велосипедов, столы для настольного тенниса, уютная площадка для барбекю и скамейки, на которых любят сидеть пожилые семейные пары. Почти в каждой квартире есть большой балкон или терраса. К тому же в этом зеленом дворе невероятно тихо, несмотря на то, что вокруг расположено 270 квартир.

    Все, кто никогда не был в спальном районе (как, например, мои родители, пока они впервые не приехали к нам в гости), считают, что многоэтажки просто расставлены на карте без учета особенностей местности и окружающей среды. На самом деле все ровно наоборот: да, в некоторых районах (например, в йенской Лобеде) первые дома действительно были размещены по прямоугольной сетке, но потом даже гэдээровские чиновники поняли, что это слишком однообразно, и на свет появились угловатые, а потом и скругленные «змейки» из домов — все для того, чтобы интегрировать их в ландшафт и сделать застройку не такой скучной. В районе Винцерла, где я живу, панельные дома выстроены террасами по берегу реки Заале. Между корпусами широкие проходы, поэтому квартиры светлые и ни одно окно не упирается в глухую стену, а с верхних этажей вообще может открываться прекрасный вид. У нас такого нет, мы живем на первом этаже, зато у нас большая терраса.

    «Марцанский сценарий» с хорошим концом 

    Внутри района много зелени, на каждом углу — детская площадка. Дома образуют большие дворы, в которых никогда не чувствуешь себя стесненно, потому что всегда есть открытое пространство. Зеленые зоны изначально были задуманы как парки с фонтанами и искусственными водоемами, после воссоединения Германии их постоянно развивали и благоустраивали. В нашем квартале всегда есть место для парковки, до центра города каждые десять минут ходит трамвай, рядом — детские садики, школы и все нужные магазины, а из центра квартала можно по лестнице спуститься на луг, где растут фруктовые деревья и начинаются прогулочные маршруты в сторону леса. 

    Большинство моих друзей и знакомых вначале не понимают, почему мы решили переехать сюда, но потом приезжают к нам в гости — и все сразу становится ясно. В нашей квартире есть терраса и ванна (а не душевая кабина — прим. dekoder), есть подвал и стоянка для велосипедов, вокруг тихо и зелено, магазины поблизости. Вроде бы ничего особенного, но стоит эта квартира в два раза дешевле сравнимого жилья в центре. Регулярные опросы показывают, что большинство жителей района полностью удовлетворены своей жизнью здесь.

    К сожалению, вот уже несколько десятилетий как в обществе сложилась традиция: все говорят о жителях панелек, но никто не говорит с ними. Я решил эту традицию нарушить и позвонил Сэнди Видинг. Сэнди выросла в панельном доме, а с прошлого года живет в берлинском районе Марцан, одном из наиболее известных спальных районов Германии с дурной славой. Она рассказала мне, что власти города сейчас очень опасаются всплеска домашнего насилия в связи с коронавирусной самоизоляцией и тут же заговорили о недопустимости «марцанского сценария» — ясное дело, ведь жители панелек якобы особенно агрессивны. Однако статистика показывает, что это совершенно не так: в Марцане случаев домашнего насилия даже меньше, чем в других районах, но этот образ хорошо укладывается в стереотипные представления. Жители спальных районов, в общем, довольны ими — как на Востоке, так и на Западе страны. Миф о неблагополучии панельного жилья навязан извне, причем зачастую людьми, которые в таких районах ни разу не были.

    Сэнди говорит, что ей нравится Марцан: там много супермаркетов и хорошая транспортная доступность, хотя и нет магазина экопродуктов, а ни одно кафе ей пока не приглянулось. Да, фасады домов там тоже выглядят ужасно, но мусор вывозят дважды в неделю, а местное товарищество собственников жилья поддерживает все в полном порядке. Рассказы о том, что в центре всегда чистый воздух, а в спальных районах — загрязненный, Сэнди считает чистым предубеждением.

    Вторая жизнь панельки

    Сегодня в городах не хватает квартир, а аренда стремительно дорожает, поэтому идея панельного строительства снова становится привлекательной, ведь именно так можно быстро решить проблему с нехваткой доступного и удобного жилья. Понятно, что серия WBS-70 и градостроительные принципы времен ГДР будут служить здесь разве что отправной точкой, однако уже с 1950-х годов известны существенно более комфортабельные спальные районы. В качестве примера можно привести многоэтажки в венском районе Альт-Эрлаа: на первых этажах там находятся плавательные бассейны и общественные пространства, на крыше расположены джакузи, а в каждой квартире есть гардеробная, терраса или балкон.

    © Томас Ледл/Wikimedia, CC-BY-SA 4.0
    © Томас Ледл/Wikimedia, CC-BY-SA 4.0

    Подобные дорогостоящие, но успешные проекты строительства социального жилья реализовывались под лозунгом «Жилье как у богачей, но для всех». Стоимость аренды квартир в Германии постоянно растет с 2012 года, и сегодня уже никому не нужно объяснять, почему этот лозунг так актуален.

    По сравнению с серией WBS-70 технология строительства значительно шагнула вперед, поэтому здания совсем не обязательно должны быть прямоугольными, а вымывной бетон и кривые швы ушли в историю. Про гардеробные и бассейны речи, впрочем, не идет: основная задача состоит в уплотнении городского пространства точечной застройкой. Проекты новых районов, призванных в мгновение ока улучшить жизнь огромного количества людей, судя по всему, больше не занимают ничьи умы.

    При этом чисто технически и организационно никто не мешает спроектировать современные серийные дома с индивидуальными террасами, джакузи и спортивными площадками на крыше, чтобы потом штамповать их десятками тысяч. Новым панелькам теперь совсем не обязательно быть домами серии WBS-70, ведь шкаф из «Икеи» тоже смог превратиться из непритязательной ДСП-шной коробки в недорогую и надежную мебель с не выдающимся, но неплохим дизайном.

    Заветная мечта перенести принцип «Икеи» на жилищное строительство никогда не теряла актуальности. Но все равно влюбиться в панельку с первого взгляда, наверное, будет сложно всегда. Чтобы полюбить, придется сначала познакомиться с ней поближе.

    Подготовка этой публикации осуществлялась из средств ZEIT-Stiftung Ebelin und Gerd Bucerius

    Читайте также

    Мы были как братья

    Ost places — lost places