дekoder | DEKODER

24 февраля 2022 года Россия начала полномасштабное и вероломное вторжение в Украину. Война, развязанная Владимиром Путиным, принесла неисчислимые страдания украинскому народу, привела к гибели десятков тысяч людей с обеих сторон, к разрушению множества городов Украины, к окончательному превращению самой России в полноценную диктатуру — и при этом не достигла ни одной из внешнеполитических целей, которые, по-видимому, ставили ее организаторы. Власть в Киеве стабильна и популярна как никогда, украинская армия вооружена современным западным оружием, Украина теперь действительно близка к ЕС и НАТО, а сам Запад не раскололся перед лицом российской агрессии. Миф о мощи «второй армии мира» разрушен успешными контрнаступлениями ВСУ.

Весь прошедший год Москва искала способы доказать, что ее действия осуждает только сообщество богатых западных стран, и не жалела ярких эпитетов для их характеристики: «золотой миллиард», «вассалы Вашингтона» — лишь некоторые из них. В самих западных странах, по-видимому, больше опасались, что другие страны захотят воспользоваться российской агрессией и вниманием к ней для того, чтобы военным путем решить собственные внешнеполитические проблемы. И прежде всего, это касается Китая и его отношений с Тайванем, который Пекин официально считает своей мятежной провинцией, а США — форпостом демократии у берегов коммунистической диктатуры. В момент визита спикера Палаты представителей Нэнси Пелоси на остров в августе 2022 года казалось, что угроза открытия «второго фронта» против Запада более чем реальна.
Профессор университета Вирджинии Дэйл Коупланд в статье для Cicero размышляет, возможно ли это в будущем — и что должен сделать Запад, чтобы избежать такого развития событий.

В прошлом году США пришлось всерьез рассмотреть сценарий масштабного военного конфликта с другой крупной державой, что со времен холодной войны было практически немыслимым. В ответ на поддержку Украины Москва впервые за несколько десятилетий угрожала Вашингтону ракетами. А в начале августа, после визита спикера Палаты представителей Нэнси Пелоси на Тайвань, Пекин резко ужесточил свои военные угрозы в адрес острова.

Наравне с самими угрозами почти столь же ошеломительным оказалось то, что они поведали нам об экономической взаимозависимости стран, якобы гарантирующей мир. Экономический рост что Китая, что России, так же, как и их положение на мировой арене, напрямую зависит от торговли. Китаю за последние двадцать лет удалось увеличить свой ВВП в пять раз, в первую очередь — за счет экспорта промышленной продукции, а российский бюджет более чем наполовину формируется из доходов от экспорта нефти и газа. Согласно одной из авторитетных теорий международных отношений, подобные экономические связи должны серьезно повышать цену военного вмешательства для обеих стран. Но, как минимум на первый взгляд, ни одну из этих держав опасность потерять сложившиеся торговые связи не останавливает.

Краткий экскурс в теорию политического реализма

На деле вопрос еще сложнее: при определенных обстоятельствах существующие торговые связи могут вообще оказаться стимулом, а не препятствием для войны. Кроме того, угрозы конфронтации и даже военные действия не всегда сопровождаются разрывом экономических отношений. Пример Китая и России показывает, что экономические взаимоотношения зачастую развиваются не так, как ожидалось. Чтобы торговля действительно предотвращала конфликты между державами, крайне важно разобраться в том, как экономика повлияла на стратегические соображения Пекина и Москвы.

Понять, почему торговля может не снижать, а, наоборот, повышать риск военного противостояния, помогает теория политического реализма. Согласно этой теории, державы соперничают за первенство в военной мощи и за главенствующую роль в мире, в котором нет никакой центральной, защищающей власти. При этом реалисты понимают, что именно экономическая мощь — залог уверенного военного превосходства, а экономической мощи не добиться без международной торговли.

Теория политического реализма говорит, что налаживание торговых отношений имеет два следствия. Прежде всего, торговля может обеспечить доступ к дешевому сырью и богатым рынкам, тем самым повышая общую эффективность экономики и уровень технологического развития, то есть, в конечном счете, способствуя дальнейшему наращиванию военной мощи государства. Именно эти преимущества торговой открытости объясняют, почему некоторые страны отказывались от автаркической модели — например, Япония после Реставрации Мэйдзи или Китай после смерти Мао Цзэдуна.

Всегда ли торговля останавливает войны?

При этом активное развитие торговли имеет и другую сторону: попав в зависимость от импортных ресурсов и экспорта своей готовой продукции, государство становится более восприимчивым к торговым санкциям и эмбарго. Эта зависимость может сподвигнуть страну к наращиванию военно-морских сил для защиты торговых путей или даже к развязыванию войн для обеспечения доступа к жизненно важным товарам и рынкам. 

Лидеры с большой вероятностью не станут препятствовать нарастающей зависимости своих стран от ресурсов и рынков, способствующих их экономическому подъему, до тех пор, пока не будут уверены в том, что торговые связи и в будущем останутся крепкими. Примеры такого подхода — политика Японии в 1880–1930-х годах или Китая с 1980 года. Лидеры этих стран знали, что не будут приняты в клуб великих держав, если не наладят прочные торговые связи с другими важными государствами, в частности с США. 

Если же прогнозы относительно будущего торговых отношений ухудшаются и власти предержащие приходят к выводу, что из-за торговых ограничений, введенных другими странами, сократится доступ к значимыми ресурсам и рынкам, то в перспективе это будет вести к снижению экономической, а следовательно и военной мощи государства. Такой вывод может убедить власти в необходимости вести более самостоятельную и агрессивную политику для защиты торговых путей, обеспечения экономики сырьем и доступа к другим рынкам.

В 1930 году в подобной ситуации оказалась Япония, когда Франция, Великобритания и Соединенные Штаты начали постепенно закрывать свои экономики, вводя дискриминирующие ограничения. В результате руководство Японии посчитало, что его вынуждают усиливать контроль над торговыми отношениями с соседними государствами. При этом японские власти отдавали себе отчет в том, что эти шаги сделают их страну еще более агрессивной в глазах мирового сообщества, давая Великобритании и США еще один повод ограничить поставки сырья в Японию, в первую очередь нефти.

Сегодня перед той же дилеммой, что и правительства практически всех развивающихся государств, стоит китайское руководство. Пекин осознает, что необходимый уровень торговых отношений можно сохранить, только проводя осторожную внешнюю политику. Но и убедительно демонстрировать военную мощь тоже важно, дабы воспрепятствовать попыткам третьих стран ограничить китайскую торговлю. Взглянув на взаимосвязь торговли и внешней политики сквозь призму политического реализма, мы можем понять, почему китайское руководство в прошлом году так остро реагировало на происходящее в Юго-Восточной Азии (прежде всего — на Тайване), а также — в определенной степени — почему российский президент Путин так одержим Украиной.

Расчеты Путина

Большинство комментаторов склоняются к тому, что путинская война в Украине была развязана из опасений за безопасность России (Путин якобы боялся скорого вступления Украины в НАТО), а также из-за стремления президента войти в историю страны в качестве того, кто начал процесс восстановления Российской Империи. Между тем, скорее всего, решение вторгнуться в Украину было подкреплено двумя другими соображениями, связанными с экспортом российских энергоносителей в Европу.

Прежде всего, Путин явно понимал, что Европа зависела от России значительно сильнее, чем Россия от Европы. До февраля 2022 года почти 40% природного газа для европейской промышленности и домохозяйств поступали из РФ. Конечно, российская экономика зависела от продажи газа, однако Путин мог исходить из того, что любое существенное сокращение поставок приведет к росту цен. И это тут же нанесет Европейскому Союзу двойной удар за счет вымывания предложения и увеличения затрат, а общая экспортная выручка России изменится незначительно.

Анализируя односторонний характер связей Германии 1930-х годов со странами Восточной Европы, экономист Альберт Хиршман в 1945 году установил, что при асимметричной взаимозависимости менее зависимое государство может рассчитывать на то, что при желании сумеет силой заставить партнеров принять свои жесткие условия. Ведь те нуждаются в торговле и слишком слабы для того, чтобы оказать сопротивление. После аннексии Крыма в 2014 году Европа продолжила в больших объемах закупать российский газ, и это дало Путину основания полагать, что европейцы не будут возмущаться, если он введет войска в Украину. Он явно недооценил жесткость реакции европейцев, но именно знание об экономической зависимости Европы от России в сочетании с общей уверенностью в том, что Россия с легкостью одолеет Украину за несколько недель, придавало ему уверенности в успехе этого дерзкого предприятия.

Одновременно — и это вторая причина вторжения — Путин имел все основания опасаться того, что экономическое влияние России на Украину и Европу в будущем будет снижаться. В 2010 году на востоке Украины было обнаружено огромное газовое месторождение, расположенное к югу от Харькова и захватывающее территории Донецкой и Луганской областей. Запасы этого месторождения оцениваются в два миллиарда кубометров — столько все 27 стран ЕС совокупно потребляют за пять лет. Правительство Украины быстро изменило законодательство, чтобы привлечь иностранные инвестиции, и в 2013 году подписало договор об освоении месторождения с компанией Shell, а ExxonMobil и Shell договорились о совместной шельфовой добыче у юго-восточного побережья.

«Сейчас или никогда»

В 2014 году, когда Путин принимал решение о вторжении в Крым и в Донбасс, вряд ли он руководствовался чем-то из этого. Но к тому моменту в Кремле уже понимали, что если западные компании начнут осваивать газовые месторождения на востоке Украины, страна не только перестанет зависеть от российского газа, но и сама начнет экспортировать собственный газ в ЕС. Что, в свою очередь, дало бы Киеву дополнительные рычаги в переговорах о газовом транзите с Москвой.

Россия транспортирует газ из Сибири по трем трубопроводам: через Украину, через Беларусь и по прямому трубопроводу в Германию по дну Балтийского моря. Украинский маршрут исторически остается наиболее важным, в первую очередь из-за того, что некоторые страны Центральной Европы (в частности, Венгрия и Словакия) особенно зависят от российского газа. Если бы Украина начала экспортировать в ЕС собственный газ и перестала нуждаться в российских поставках, то добилась бы обратной асимметрии в торговых отношениях с РФ. Ну а налаживание отношений с НАТО и ЕС, даже неформальных, не говоря уже о полноценном членстве в союзах, не только сделало бы Украину политической угрозой для Москвы, но и могло бы подорвать экономическую мощь России.

В итоге действия президента Украины Владимира Зеленского в конце 2021 года, нацеленные на усиление политических и экономических связей с Западом, поколебали уверенность Путина в будущем России и с большой вероятностью усилили его опасения о возможном распространении в российском обществе либерально-демократических идей. И более того, эти действия намекали на то, что Россия может лишиться своих энергетических козырей. Опасения, что Москва может потерять экономическое влияние на Украину, послужили для Путина дополнительным аргументом в пользу того, что

бóльшую часть территории Украины восточнее Днепра (а именно там расположено более 90% всех газовых резервов страны) нужно захватывать прямо сейчас — или никогда.

Может ли Пекин последовать примеру Москвы?

Экономические отношения Китая с остальным миром куда более симметричны: его экономика основана на экспорте промышленных товаров и в значительной мере зависит от импорта сырья, в том числе нефти и газа из России и с Ближнего Востока (это роднит ее с японской экономикой межвоенного периода). 

Роль Китая как «всемирной фабрики», производящей большую часть всех ноутбуков, смартфонов и телекоммуникационного оборудования для сетей 5G, дает стране определенные рычаги влияния на торговых партнеров. К примеру, Пекин может угрожать ввести выборочные экспортные или импортные ограничения против стран, внешней политикой которых он недоволен. Но упомянутая выше зависимость от импорта лишает китайскую экономику долгосрочной устойчивости (как и в случае с межвоенной Японией). Это отличает ее от России, которая безусловно ощущает экономические санкции, однако сохраняет возможность продавать нефть и газ по высоким ценам (а их росту способствуют ее собственные действия в Украине) — что заметно смягчает удар. 

Если бы Китай подвергся воздействию санкций, пусть даже отдаленно сопоставимых по своему масштабу с российскими, то его экономика была бы полностью разрушена. Осознание собственной уязвимости служит для Пекина важным сдерживающим фактором, который препятствует экспансионистским действиям, в том числе планам по захвату Тайваня. Подтверждением этого может служить реакция китайских властей на визит Нэнси Пелоси на Тайвань. Пекин явно продемонстрировал свое раздражение, организовав крупные военные учения и нарушая воздушное пространство Тайваня. Но экономические санкции он ввел лишь в отношении тайваньской сельскохозяйственной продукции, всячески избегая каких бы то ни было ограничений на экспорт тайваньских полупроводников, так как 90% высокотехнологичных чипов и большую часть других микросхем Китай получает именно с Тайваня.

Все зависит от воли Вашингтона

Понятно, что Китай избегает прямых санкций в отношении США, так как опасается новой торговой войны, которая может стать дополнительной нагрузкой для экономики страны, и без того ослабленной кризисом. Тем не менее экономическая зависимость может сподвигнуть Пекин к более агрессивным действиям, если будущее торговых отношений начнет вызывать у властей опасения.

Рассмотрим ситуацию с высокотехнологичными полупроводниками с Тайваня: сегодня Китай способен производить чипы с транзисторами менее 15 или даже 10 нанометров. Однако для сохранения технологического лидерства в сфере искусственного интеллекта, производства беспилотных транспортных средств и смартфонов нужны чипы высокого качества размером меньше семи и пяти нанометров, которые массово производятся только на Тайване. Так, новый iPhone собирается в Китае, но в нем установлен 5-нанометровый чип, который был разработан Apple и изготавливается на заводе тайваньской TSMC (Taiwan Semiconductor Manufacturing Company).

Как в 1930-х годах Япония зависела от поставок нефти, контролируемых американцами и британцами, так и доступ современного Китая на американский рынок в значительной мере зависит от поставок тайваньских чипов. В 1941 году Америка ввела в отношении Японии нефтяное эмбарго — Пекин в наши дни опасается, что США могут перекрыть ему доступ к тайваньским микросхемам. Это может привести его к выводу, что для предотвращения глубокого кризиса в экономике необходимо захватить Тайвань прямо сейчас. Это совсем не гипотетический сценарий: в июле 2022 года один влиятельный китайский экономист заявил, что китайские войска должны войти на Тайвань, чтобы установить контроль над производствами чипов, в случае если Вашингтон введет против Китая санкции, аналогичные тем, что были введены против России.

Но есть и хорошие новости: внешнеэкономические прогнозы Пекина (равно как и прогноз Токио в 1941 году) в полной мере определяются политикой Вашингтона. Если власти США понимают, что их решения влияют на то, какой Китай видит свою внешнюю торговлю в будущем, не только вообще, но и применительно конкретно к экспорту высокотехнологичной продукции, — то они могут избегать действий, провоцирующих Пекин на военные меры для спасения собственной экономики. Если правительство Байдена заверит Китай в том, что страна и дальше сможет получать полупроводники с Тайваня (пусть даже только их, а не голландские станки для их производства), то это уменьшит опасения Пекина относительно внешнеторговых перспектив, тем самым снизив вероятность кризисов и войн.

Как найти хрупкий баланс?

Председатель КНР Си Цзиньпин и его окружение, конечно, будут протестовать против такой позиции США, так как она ставит Китай в зависимость от внешних факторов в вопросе получения микросхем, служащих основой и для высокотехнологичной, и для военной промышленности. Однако поскольку нападение на Тайвань не только спровоцирует экономические санкции, грозящие разрывом торговых связей с Западом, но и может привести к случайному уничтожению заводов по производству микросхем, у Пекина есть все основания воздерживаться от эскалации.

Путин, возможно, полагал, что позиция Запада даст трещину из-за зависимости Европы от российской нефти и газа, но теперь китайские власти знают, что американцы, европейцы и их партнеры по всему миру готовы дать решительный отпор. А значит, вторжение на Тайвань может уничтожить все то, чего Компартия Китая достигла за прошедшие сорок лет. История показывает, что державы, зависимые от третьих стран, проявляют осторожность, если их лидеры позитивно оценивают внешнеторговые перспективы. Только в таком случае они уверены, что торговля способна укрепить их власть и повысить уровень благосостояния жителей, а оба этих компонента необходимы Си Цзиньпину для того, чтобы легитимировать однопартийную систему и обеспечить стабильность в стране. 

Чтобы использовать экономические связи для поддержания мира, крупным державам нужно найти хрупкий баланс. Высокого товарооборота недостаточно, так как опасения возможного ограничения доступа к рынкам сырья и товаров могут толкнуть зависимые от других государства (как, например, Японию 1930-х годов или сегодняшний Китай) к более агрессивной политике. Напротив, более самодостаточным государствам (например, США) нельзя создавать впечатление, что они искусственно держат зависимые страны на голодном пайке или стремятся разрушить их экономику, чего в 1941 году как раз и добивался Франклин Рузвельт, вводя нефтяное эмбарго против Японии. В то же время открытость торговой политики также может создавать трудности, если это позволяет зависимым государствам наращивать потенциал и в долгосрочной перспективе может сделать их угрозой (именно так на Китай смотрят все американские президенты — от Обамы до Байдена).

Эскалации можно избежать

Разумнее было бы призвать Китай и другие развивающиеся страны обеспечить всем равные конкурентные условия, то есть отказаться от валютных манипуляций, незаконного копирования иностранных технологий (и поддержки таких действий), одновременно заверив их в том, что при проведении взвешенной внешней политики им будет гарантирован доступ ко всем ресурсам и рынкам, необходимым для экономического роста и внутренней стабильности. Крупные державы должны создавать такие внешнеторговые условия, которые позволяют более мелким государствам расти в абсолютных числах и при этом не дают никому из торговых партнеров повода опасаться серьезного снижения их экономической мощи на фоне остальных. Ведь это могло бы сделать страну уязвимой к внешним угрозам или внутренним волнениям.

Достичь всего этого в напряженной ситуации вокруг Тайваня вряд ли будет легко, особенно с учетом того, что она только усугубляется дальнейшим сближением Си Цзиньпина с Путиным. Тем не менее дипломатические отношения крупных держав более сбалансированы, поэтому Вашингтон может дать Пекину понять, что Китай нуждается в США и в странах Запада для достижения собственных экономических целей, а США не намерены эксплуатировать зависимость Китая, чтобы помешать ему в его устремлениях. Байден может заверить Си Цзиньпина: американская сторона усвоила урок 1941 года и понимает, что ожидания скорого разрыва торговых отношений может подтолкнуть государство к началу военных действий. Самому Си Цзиньпину он может порекомендовать учиться на ошибках Японии 1930-х годов и отказаться от агрессивной политики, которая подрывает международное доверие и тем самым разрушает налаженные экономические связи. 

Украинского сценария вполне можно избежать, если официальным лицам в Вашингтоне и Пекине удастся улучшить взаимные ожидания от торговых отношений. 

Читайте также

«Война в Украине — это не конфликт двух имперских проектов»

Швейцарский взгляд: ЕС ведет рискованную игру с Россией

Как поход Кремля против «гендера» привел российскую армию в Украину

«Я называю это войной с признаками геноцида»

«Путь для переговоров уже проложен»

Один из ключевых вопросов, которым давно задаются эксперты и публицисты, — переживет ли путинский режим самого Путина? Особенно остро он встал после полномасштабного российского нападения на Украину, ведь теперь он касается будущего не только россиян, но также украинцев, Европы в целом, а возможно, и всего мира. 

Внутриполитические перспективы России в этом отношении кажутся не слишком радужными: история показывает, что одну персоналистскую диктатуру, как правило, сменяет другая, а вероятность установления демократии довольно мала. Это плохие новости для оппозиционно настроенных россиян, но не обязательно катастрофические для остального мира: в конце концов, не каждый авторитарный режим готов вести кровопролитную региональную войну, которая вот-вот перетечет в мировую. 

Однако в случае нынешней России все может оказаться хуже. Как пишет в статье для журнала Cicero политолог и правовед, специалист по Восточной Европе Александр Дубови, вторжение в Украину было волюнтаристским и разрушительным решением лично Путина. Но опиралось оно на представления о роли России в мире, которые начали вырабатываться в российских элитах еще до его прихода к власти.

Почему России никак не удается добиться неоспоримого влияния в своем регионе? Ответ прост: виноваты не какие-то враги, образы которых роятся в головах российских правителей, а неспособность Москвы предложить привлекательный культурно-идеологический проект с опорой на сильную экономику.

Именно ярко выраженная слабость Москвы на культурно-идеологическом поприще, дефицит так называемой «мягкой силы», стал ахиллесовой пятой Российской Федерации. Имея вполне достаточный потенциал, Россия вот уже больше трех десятилетий демонстрирует лишь ограниченную культурную привлекательность даже для постсоветского пространства. 

В итоге Москва пытается достичь гегемонии и лидерства на этой территории, используя в военной, энергетической и экономической сферах исключительно жесткую силу и руководствуясь принципом «доминирование через страх». Вероломное нападение на Украину как нельзя лучше подтверждает этот тезис.

Но после фактического провала этой захватнической войны Россия лишилась своего единственного эффективного козыря — угрозы использования военной силы. Вряд ли кто-то в будущем так серьезно, как прежде, забеспокоится, когда россияне будут бряцать оружием.

Постсоветское пространство: как был утрачен контроль 

После вторжения 24 февраля 2022 года у России не осталось и доли от прежней самоуверенности и недавнего влияния на постсоветском пространстве. У Москвы постоянно сужаются возможности для маневра. Причем даже военные успехи в захватнической войне против Украины вряд ли что-то изменят.

На Южном Кавказе влияние России сокращается за счет усиления Турции. В июле 2022 года Реджеп Тайип Эрдоган как бы случайно, но публично унизил Владимира Путина, заставив того ждать себя перед телекамерами. Что стало последним штрихом к картине их отношений, где каждый исходит исключительно из прагматичных личных интересов.

Казахстан, традиционный союзник Москвы в Центральной Азии, занимает критическую и твердую позицию, де-факто требуя от северного соседа партнерства на равных.

Республика Молдова после некоторых колебаний также дистанцировалась от России решительнее, чем когда-либо. И даже в случае Беларуси нужно обратить внимание на то, как отчаянно лавирует самопровозглашенный президент Александр Лукашенко.

С самого начала так называемой «специальной военной операции» в Украине Минску удается избежать втягивания беларуских вооруженных сил в конфликт. И это несмотря на огромное политическое и экономическое давление со стороны Москвы, сильнейшую экономическую зависимость и полное отсутствие какой-либо альтернативы для репрессивного и тиранического режима Лукашенко.

Система идеологической гибкости

Чрезмерная концентрация российской внешней политики на США показывает, насколько сильной оказалась постколониальная травма современной России, ставшей всего лишь одной из 15 республик бывшего СССР на распадающемся постимперском пространстве. Многие из сложностей, с которыми столкнулись постсоветские государства, переживает и Российская Федерация, но с другой степенью интенсивности. Главной проблемой России остается процесс «строительства нации» (nation building), остановившийся в зачаточном состоянии, и смутное, даже аморфное представление о своей национальной идентичности. В то время как в некоторых других бывших республиках СССР, несмотря на все трудности, в основном наблюдается движение к модернизации, в том числе благодаря смене поколений в элитах, в России время как будто остановилось, и даже наоборот — часы прогресса переводятся все дальше назад.

Основной преградой для обретения объединяющей национальной идентичности в России стала идеологическая гибкость Владимира Путина. Именно идеологическая всеядность была залогом успеха Кремля в его тактическом маневрировании и контроле над элитами и обществом. Как показывает пример позднего Советского Союза, крайне аполитичное, пассивное, атомизированное население поддается контролю гораздо легче, чем идеологизированное и активное общество. Российские власти готовы были поддерживать сколь угодно абсурдные и радикальные идеологические течения, лишь бы сохранить над ними контроль. Единственным исключением были организации, склонные к революционным методам: российские власти опасались насильственной смены власти под воздействием внешних сил. Вот почему, при всей обоснованности критики в адрес этого репрессивного режима, путинскую систему нельзя назвать фашистской. Внешняя политика России также почти всегда проводилась исходя из сиюминутных интересов, отличалась циничностью, идеологической гибкостью и никогда не несла на себе печать идейности, о чем, в частности, свидетельствует господствующие в России представления о многополярном мире. Но теперь кое-что изменилось.

Идеалистический самообман Путина

Идеологическая гибкость Владимира Путина уступила его же фантазиям о собственной исторической миссии — не исключено, что свою роль здесь сыграла и двухлетняя изоляция в период пандемии. Представления Путина об истории, нередко противоречащие фактам, в полной мере раскрылись в разговоре с молодыми российскими предпринимателями и учеными в преддверии Петербургского международного экономического форума [в июне 2022 года].

После того, как российский президент сравнил себя с Петром Великим, стало очевидно, что он уверен в собственной избранности. Захваченный идеей особой миссии, Путин, подобно Наполеону Бонапарту, короновал себя сам как законного квазимонархического правителя всея Руси. На таком фоне одержимость Путина мечтой о Российской империи на четвертом месяце кровопролитной захватнической войны по-настоящему удивительной не казалась.

Центральный элемент этого имперского политического сознания — идея о «собирании земель русских». Мысль эта обосновывается с помощью тенденциозного подбора исторических фактов. «Собирание» изначально обозначало территориальное расширение Великого княжества Московского с помощью завоевания и присоединения земель, принадлежавших распавшейся под натиском татаро-монголов в XIII веке Киевской Руси — исторического протогосударственного предка трех современных восточнославянских государств: Беларуси, России и Украины.

В этом отношении аргументы, согласно которым территория России и так достаточно велика, чтобы не нуждаться в дальнейшем расширении, бьют мимо цели. В интервью «Новой газете в Европе» Евгений Анисимов, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге и ведущий российский специалист по петровской эпохе, отводит понятию пространства особое, крайне важное место в российском политико-историческом сознании. Дело в том, что территориальное расширение России само по себе имеет значительную ценность для политиков и населения. Сам факт, что у страны огромная площадь, уже служит весомым поводом для национальной гордости.

Долгое прощание с последней европейской империей 

Независимо от исхода войны в Украине, имперской мечте России об объединении так называемого «русского мира» сбыться не суждено. Путин сначала помог родиться припозднившемуся «русскому миру», но сам же его и похоронил. Финальная попытка заявить о себе — и последняя империя Европы разбивается на тысячу осколков. Но ее лебединая песня не смолкнет еще долгое время.

Владимир Путин собирался оставить после себя сильную Россию, стабильную изнутри и доминирующую в регионе державу, пользующуюся уважением на международной арене. Однако в учебниках истории итогом его правления будет названо окончательное и бесславное завершение всех имперских устремлений России и начало длительного периода ее внутренней дестабилизации с последствиями, которые на данный момент предсказать сложно. 

От Владимира Великого до Владимира «Отравителя трусóв» 

Предстоящий системный кризис — дело рук самого Владимира Путина. Более двух десятилетий стабильность считалась главным достоянием путинской России, защищать которое необходимо любой ценой. Можно даже назвать ее ключевым элементом российской идентичности, фундаментом современного государства. С таким трудом заложенное и казавшееся непоколебимым, это основание оправдывало путинский режим во внутренней политике (а также на международной и региональной аренах) и было без какой-либо надобности сознательно разрушено им самим всего за несколько недель. Международные санкции в ближайшие месяцы, вероятно, приведут к тому, что окончательно канут в Лету и последние остатки былой социально-экономической стабильности.

С трудом поддающееся рациональному объяснению решение напасть на Украину привело к тому, что Путин окончательно потерял шанс остаться в анналах истории как один из крупнейших правителей России. Безусловно, фигура Владимира Путина, более 20 лет находившегося на вершине власти, войдет в учебники истории. Но с учетом спровоцированных им экономических и социальных потрясений, неумолимо надвигающихся на Россию, пророческим может оказаться выступление Алексея Навального на абсолютно кафкианском судебном процессе в феврале 2021 года: вопреки славным мечтаниям Путина, будущие поколения запомнят его не как нового Владимира Великого, а как Владимира «Отравителя трусóв».

Российская империя Шредингера 

Но сколь справедливой ни была бы критика в адрес Путина, не следует забывать, что он — хоть и ключевая, но не единственная фигура в российской внешней политике. Действия России на международной арене определяются набором интересов и опасений, которые разделяет большая часть правящей элиты.

В основе внешнеполитического консенсуса лежит убеждение, что Россия — это внутриполитически сильное и дееспособное государство, которое остается суверенной великой державой, наследующей империалистические традиции в отношениях с внешним миром. Это великая держава наравне с другими такими же. В этом контексте российское великодержавное мышление не стоит в обязательном порядке сводить к (этно)национализму, оно основано на широком консенсусе элит, который дополняется последовательным и непротиворечивым пониманием угроз и целей в сфере политики безопасности.

В представлении российских элит, страна может существовать только как великая держава. Это напоминает кота Шредингера: стоит только однажды всерьез поставить вопрос о смысле и о сохранении статуса великой державы, Россия, какой мы ее знаем, исчезнет. Ожидать этого в средне- и краткосрочной перспективе не стоит. Не стоит забывать и о том, что внутриэлитный консенсус относительно целей внешней политики, а также о статусе великой державы России начал формироваться уже к концу правления первого президента России Бориса Ельцина, окончательно укрепился в эпоху Владимира Путина и, скорее всего, Путина переживет.

И даже близкий конец путинской эпохи (который сегодня, впрочем, еще не различим) не даст четкого ответа на неизбежно встающие судьбоносные вопросы о политических моделях российско-украинских отношений в будущем, о характере взаимодействия ЕС и России и, в конце концов, о будущем самой России, где образуются многочисленные линии раскола как внутри элит и бюрократии, так и среди населения. Внутриэлитные конфликты, системные проблемы и навязчивая приверженность статусу великой державы не только делают практически невозможной демократически легитимную и упорядоченную передачу власти, но, наоборот, практически гарантируют глубокий системный кризис — с исходом неопределенным не только для России, но и для всей Европы.

Призрак бродит по Европе

Для Европы в целом последствия последнего всплеска имперских амбиций России сейчас можно оценить лишь в общих чертах. По мнению ведущего болгарского политолога Ивана Крастева, сотрудника софийского Центра либеральных стратегий и венского Международного института наук о человеке (IWM), агрессивная экспансионистская политика Владимира Путина привела не только к сдвигу существующих границ в Европе.

Безумный империализм Путина заставляет фундаментально изменить саму концепцию границы между Западом и Россией. Эти перемены возвращают нас к самым мрачным временам европейской истории второй половины XX века и, вполне вероятно, будут иметь последствия на десятилетия вперед. Ни для России, ни для Европы ничего хорошего это не сулит.

Читайте также

Российско-финляндские отношения

Россия и Турция

«Война в Украине — это не конфликт двух имперских проектов»

Как поход Кремля против «гендера» привел российскую армию в Украину

«Путь для переговоров уже проложен»

Политика зависимости и перспективы беларуской государственности

Шведский подход к эпидемии, вызванной новым коронавирусом, существенно отличается от того, что взят на вооружение большинством стран Европы, в том числе Россией и Германией. Границы Швеции до сих пор не закрыты полностью, въезд в нее открыт для граждан Евросоюза. В Швеции по-прежнему открыты рестораны, магазины, продолжают работать детские сады, младшая и средняя школы. Лишь 27 марта были ужесточены правила проведения массовых собраний: теперь запрещены те, в которых участвуют более 50 человек (до этого было «более 500»). Правда, за нарушения предусмотрены серьезные штрафы, но премьер-министр страны Стефан Левен по-прежнему настаивает на том, что ответственность лежит прежде всего на самих гражданах, которые должны вести себя «как взрослые люди». В то же время он призвал людей старшей 70 лет оставаться дома, а остальных — не контактировать с ними.

Ответственный за эту политику — главный эпидемиолог Швеции Андерс Тегнелл, который занимает этот пост с 2013 года. В 2005 году, когда его принимали в Шведскую академию наук, его инаугурационная речь была посвящена влиянию пандемий на общество. Однако в Швеции его подходом довольны не все: на прошлой неделе около 2 тысяч ученых и врачей подписали письмо с требованием ввести полноценные карантинные меры. 

В интервью немецкому журналу Cicero Тегнелл защищает свой подход к борьбе с эпидемией. Оно было опубликовано 26 марта, за день до ужесточения правительственных мер. С тех пор статистика болезни в Швеции ухудшилась. Тегнелл говорит о 2500 зараженных и 60 умерших — по состоянию на 31 марта речь уже шла о 4028 зарегистрированных случаях заболевания и 146 жертвах. Для сравнения: в Норвегии — 4445 больных и 32 умерших, в Дании — 2577 и 77, в Финляндии — 1352 и 13.

Мориц Гатманн: Реакция Швеции на «коронакризис» отличается от реакции остальной Европы: у вас запрещены только мероприятия с участием более 500 человек, по-прежнему открыты детские сады и школы до девятого класса включительно, а также работают рестораны и даже горнолыжные курорты. Вас как «государственного эпидемиолога» считают автором этого плана. Почему же Швеция придерживается другой стратегии?

Андерс Тегнелл: Цель у всех стран одна: мы пытаемся замедлить распространение вируса. В то же время мы все едины во мнении, что устранить вирус полностью уже не получится. Этот вирус сейчас присутствует во всех европейских странах, значит, мы должны уменьшить его воздействие, максимально снизить скорость распространения. Но меры, которые мы выбираем для этого, зависят от законодательства той или иной страны, от культурных особенностей и от того, что говорят ученые. 

Но разве ученые в Швеции приходят не к тем же выводам, что в Германии?

Нет, у меня не складывается такого впечатления — во всяком случае, судя по тому, что я знаю из общения с коллегами из Германии. Мы, например, едины во мнении, что на данном этапе закрывать границы бессмысленно. И мы согласны с тем, что необходимо минимизировать контакты между людьми. Но все мы также согласны и с тем, что очень трудно предсказать эффект от закрытия школ. Этот шаг вызывает множество последствий: это затрагивает детей, да и все общество, особенно родителей. Здесь Швеция отличается от многих других стран: у нас почти всегда работают оба родителя, причем многие из них работают в системе здравоохранения. И они говорят нам: не закрывайте школы. Потому что последствия этой меры для здоровья общества будут гораздо хуже, чем распространение вируса в школе.

В Германии был найден компромисс: для детей медсестер, врачей, продавцов в супермаркетах и т. д. был предусмотрен особый уход…

В Швеции организовать это было бы очень трудно, потому что слишком многим детям все равно надо было бы идти в школу и в детский сад. Эффект был бы очень, очень небольшим. Экономисты подсчитали, что мы потеряем 25% работников, если закроем школы. В сфере здравоохранения эта цифра была бы еще выше.

Обычно нам, работникам здравоохранения, приходится убеждать людей, что нужно что-то сделать. Теперь мы должны бороться за то, чтобы определенные вещи не делались

Вы утверждаете, что ученые согласны с тем, что в данный момент закрывать границы бессмысленно. Почему же политики это делают?

Все в мире сейчас обстоит довольно странно. Обычно нам, работникам здравоохранения, приходится убеждать людей, что нужно что-то сделать, например, прививки. Теперь мы должны бороться за то, чтобы определенные вещи не делались. Если вы спросите ученых по всей Европе, имеет ли смысл закрывать границы в тот момент, когда в каждой стране уже есть значительное количество инфицированных коронавирусом, ответ будет «Нет». Первыми, кто распространял вирус в той или иной стране, были люди, вернувшиеся из-за рубежа, но теперь это уже не они. Кроме того, мы же в любом случае не смогли бы закрыть границы для собственных граждан.

Значит, политики это делают из-за сильного общественного давления?

Об этом лучше спросить у политиков. Я не знаю, зачем это делается. Швеция отличается от многих других стран в одном важном аспекте: на протяжении многих веков у нас был очень сильный и компетентный государственный аппарат. В нем сконцентрирована большая часть технических знаний. Наши министерства, напротив, — это лишь небольшие структуры, которые обеспечивают политикам поддержку при принятии решений. Но в Швеции политики не принимают решений по специальным вопросам, они лишь задают общее направление. А затем профессионалы разрабатывают конкретный план действий. Политики принимают решения, но они основаны на знаниях и опыте, которые им предоставляем мы.

И все же вам лично шведская общественность сильно противодействует…

Нет, по крайней мере, из анализа общественного мнения этого не следует. Видели бы вы, сколько писем поддержки мы получаем ежедневно.

Большая часть населения Швеции вас сейчас поддерживает?

Определенно. Был проведен ряд соцопросов насчет отношения к нашему ведомству и ко мне лично. Результат: мы пользуемся невероятной поддержкой населения.

В какой-то момент, возможно, мы достигнем коллективного иммунитета, как было с другими заболеваниями. Но это не является нашей целью

Но ваши критики говорят, что эта стратегия через несколько недель приведет к такой же ситуации, как в Италии или Испании. Что вы можете на это ответить?

Этого никто не знает. Мы решили предпринимать те меры, которые работают. Мы продолжаем верить в них и не видим ничего, что потребовало бы изменить наши решения. Хочу также напомнить, что Италия очень рано приняла так называемые жесткие меры: они прекратили полеты в Китай, они контролировали свои границы.

Почему же тогда эпидемия в Италии вышла из-под контроля в таком масштабе?

Об этом мы узнаем только после оценки всей ситуации. И даже тогда будет трудно, потому что условия во всех странах разные. Но есть одно большое отличие: до того, как ситуация в Италии обострилась, никто не думал, что что-то подобное может произойти. Считалось, что распространение вируса все-таки ограничится Китаем. Поэтому многие страны не уделили этому особого внимания. Они закрыли границы и думали, что это им поможет. Прошло некоторое время, прежде чем Италия поняла, что на самом деле происходит. В других странах этого уже не случится, потому что мы все находимся в состоянии высокой готовности. Сегодня мы можем делать многие вещи намного раньше, чем Италия.

Сейчас в Швеции около 2500 случаев заражения коронавирусом. Если замедлить рост заболеваемости не получится, вы измените свою стратегию?

Возможно. Наше правительство утверждает, что готово принимать любые решения при необходимости. Но пока что цифры не растут.

Некоторые критики говорят, что ваша настоящая цель в том, чтобы как можно скорее добиться коллективного иммунитета …

Мы стараемся, насколько это возможно, замедлить распространение вируса. В какой-то момент, возможно, мы достигнем коллективного иммунитета, как было с другими заболеваниями. Но это не является нашей целью, и это не решит всех проблем.

Для большинства людей коронавирус менее опасен, чем грипп, который мы наблюдали в последние годы. Однако для пожилых людей коронавирус гораздо опаснее

Вы сами готовы сейчас ехать кататься на лыжах?

Да.

А какие средства личной защиты вы будете использовать?

Для меня главным средством защиты будет отказ от посещения людных ресторанов или баров и от пользования подъемниками с закрывающимися кабинами, где надо десять минут или даже больше находиться в небольшом замкнутом пространстве с другими людьми. В остальном же быть на свежем воздухе и заниматься спортом — всегда полезно для здоровья. Болезнь не распространяется во время катания на лыжах. Происходившее на альпийских курортах связано, скорее, с барами у склона, чем с тем, что люди катались на лыжах.

А бары в горнолыжных районах у вас закрыты?

Уже да. И мы сообщили операторам соответствующих курортов о том, что не следует использовать подъемники с закрытыми кабинами. Кроме того, в ближайшее время в действие введут правило, по которому обслуживание в ресторанах будет только у столиков. Это поможет предотвратить возникновение групп посетителей у стойки или у кассы. Сочетание этих мер минимизирует риск заражения на горнолыжных курортах — и этот риск там будет не выше, чем в Стокгольме.

Можно ли, в общем и целом, сказать, что коронавирус менее опасен, чем другие вирусы гриппа?

Для большинства людей коронавирус менее опасен, чем грипп, который мы наблюдали в последние годы, потому что болезнь обычно протекает очень мягко. Однако для пожилых людей коронавирус гораздо опаснее. И большое отличие как раз в том, что никто из нас не обладает иммунитетом к коронавирусу. Так что количество случаев заражения будет большим. В то же время я хотел бы отметить, что в Швеции в обычные годы от вирусов гриппа умирает около 1500 человек, а от коронавируса до сих пор — около 60 человек. Да, это пока только начало и необходимо достаточно внимательно отнестись к этой болезни, но мы должны объективно сопоставлять цифры.

То, что произойдет осенью, будет зависеть от того, сколько людей приобретут иммунитет на пике эпидемии. Если их окажется достаточно, возможно, ничего не случится

В недавнем интервью вы сказали, что эта вспышка эпидемии пойдет на спад в мае, но может вернуться осенью. Почему?
Мы полагаем, что этот коронавирус будет вести себя так же, как многие другие коронавирусы в Швеции. Все вирусы, поражающие дыхательные пути, ведут себя одинаково. Летом они распространяются намного медленнее. Вирус не любит солнечный свет и сухой летний воздух. Кроме того, летом мы в Швеции проводим гораздо больше времени на улице. То, что произойдет осенью, будет зависеть от того, сколько людей приобретут иммунитет на пике эпидемии. Если их окажется достаточно, возможно, осенью ничего не случится. Если же к концу лета останется еще много людей, восприимчивых к вирусу, то будет еще одна волна.

Значит, вы думаете, что у переболевших вырабатывается иммунитет?

Это было бы логично. Эксперты по коронавирусам в Швеции говорят нам, что такой иммунитет существует. Большой вопрос: надолго ли он сохраняется? Период наблюдения пока довольно короткий, но опыт Китая и Италии показывает, что случаев повторного заражения очень мало.

В Германии обсуждается, можно ли в качестве альтернативы нынешним мерам изолировать пожилых и больных людей, — а остальное население вернется к нормальной жизни. В этом заключается шведская модель?

Мы считаем, что изолировать пожилых людей очень важно — как бы жестко это ни звучало. Если нам это удастся, то большая часть проблемы будет решена. С другой стороны, полностью изолировать их невозможно. Поэтому необходимо замедлить распространение болезни среди остального населения. И поэтому я рекомендую оставаться дома всем, кто утром чувствует себя больным.

Ни одна страна не знает, сколько людей было заражено коронавирусом. Очень многие ходят по улицам, не зная о том, что они заражены

11 марта Швеция принципиально изменила свою стратегию тестирования: теперь тестируются только пожилые и тяжелобольные люди, а также медперсонал. Почему?

С тех пор мы тестируем не меньше, а даже больше, причем каждую неделю — сейчас уже около 1500 человек в день, что довольно много, с учетом населения Швеции. Мы считаем, что тестирование необходимо там, где его результаты действительно важны. Мы не хотим, чтобы вирус попал в наши больницы, поэтому проверяем всех, кто прибывает с респираторными симптомами. Мы также тестируем сотрудников, ухаживающих за пожилыми людьми, — если у них проявляются симптомы. Каждая страна проверяет какую-то подгруппу — ни одна страна не может проверить каждого, у кого есть симптомы гриппа.

Разве не так было в Южной Корее?

Нет. Мы общались с южнокорейскими специалистами. Они проводили очень много тестов в группах риска, но среди всего населения в целом тестов было довольно мало.

Допустим, я 28-летний швед и у меня появились симптомы. Мне надо сдать тест? 

Я бы сказал, что вы должны оставаться дома и выздоравливать. Если симптомы настолько сильные, что необходимо идти к врачу, значит, следует это сделать. Но тест уже ничего не изменит, к этому моменту это будет просто пустая трата ресурсов.

Но тогда я не буду учтен в статистике… 

Но так везде. Ни одна страна не знает, сколько людей было заражено коронавирусом. Есть огромное количество людей с очень легкими симптомами. Очень многие, в том числе и в Германии, ходят по улицам, не зная о том, что они заражены. Мы можем говорить только об общем тренде.

Влияет ли географическое положение Швеции на то, что вы выбрали другую стратегию по сравнению с Германией?

Определенную роль играет низкая плотность населения, а также тот факт, что наше общество более четко разделено по возрастным группам. Я имею в виду, что у нас пожилые люди живут в одних домах, а семьи с детьми — в других. Эти возрастные группы относительно мало пересекаются. Сейчас мы видим, что среди пожилых людей очень мало инфекций. Это потому, что те, кто привозил вирус в Швецию, приезжали из каких-то путешествий. И, очевидно, они встречаются только с людьми своего возраста. Поэтому в Швеции для того, чтобы вирус попал в другие возрастные группы, требуется гораздо больше времени.

Не кажется ли вам, что европейская политика слишком сильно руководствуется эмоциями, а не фактами?

Я не комментирую политику в таких терминах. Я думаю, что мы должны реагировать на эту ситуацию оптимальными методами, но эти методы в разных странах отличаются в зависимости от того, как работают наши системы, в зависимости от повседневной культуры и от структуры населения. Мы в Швеции делаем все возможное для защиты нашего населения и поддержания здравоохранения на прежнем уровне.

Подготовка этой публикации осуществлялась из средств ZEIT-Stiftung Ebelin und Gerd Bucerius

Читайте также

Обзор дискуссий № 4: Что опаснее — коронавирус или «коронакризис»?

«Год в чрезвычайной ситуации? Возможно»