дekoder | DEKODER

В последние недели демонстрации против правого экстремизма и партии «Альтернатива для Германии» (АдГ), проходившие по всей Федеративной республике в первые месяцы 2024 года (поводом послужило расследование о секретной встрече, на которой функционеры партии обсуждали высылку из страны миллионов людей с миграционными корнями), стали более редкими и уже не столь многолюдными. В небольших городах Восточной Германии они, впрочем, даже на пике редко собирали больше нескольких сотен человек — и, по мнению наблюдателей, дело не только в общей численности населения, но и в том, что на здешних улицах тон годами задают сторонники правых взглядов. В таких местах обычное дело, что через дорогу от митинга противников экстремизма сторонники АдГ организуют собственную акцию — как правило, со сравнимым, а то и большим числом участников. В отличие от мегаполисов крайне правые здесь более чем заметны и не склонны скрывать своего агрессивного настроя в отношении мигрантов, феминисток или представителей ЛГБТК-сообщества.

Намеченные на осень выборы в земельные парламенты (ландтаги) Тюрингии, Саксонии и Бранденбурга предоставляют АдГ исторический шанс провести людей соответствующих взглядов в региональную власть. Спад протестной волны увеличивает эту вероятность, поскольку, как показывают исследования, чем дальше подобного рода митинги отстоят от даты голосования, тем меньше влияния они оказывают на его результаты. Пока «Альтернатива» уверенно лидирует в Тюрингии и чуть менее — в других землях, где пройдут выборы.

Давид Бегрих, сотрудник фонда “Miteinander” (эта НКО занимается продвижением демократических ценностей в земле Саксония–Анхальт на востоке Германии), в статье для Blätter размышляет о том, могут ли уличные акции против АдГ лишить эту партию ореола непобедимости.

Тысячи людей неделю за неделей выходят на улицы и площади своих городов, чтобы выступить в защиту демократии и против партии АдГ. Демонстрации идут по всей Германии, не только в Берлине, Мюнхене или Гамбурге, но и в менее крупных, а также в совсем небольших городах на востоке ФРГ: в Гримме, Грайце, Ашерслебене, Альтенбурге и во многих других. Впервые со времен так называемого мигационного кризиса 2015 года, который вызвал мобилизацию расистского свойства, в начале этого года образовался импульс для того, чтобы поколебать гегемонию «Альтернативы», прежде всего, в Восточной Германии.

Значимость происходящего для восточногерманской демократической культуры невозможно переоценить. Массовость митингов и демонстраций наносят АдГ и тяготеющим к ней правоэкстремистским политическим группам удар гораздо более болезненный, чем такие же демонстрации в крупных городах на западе страны. Потому что именно в восточных землях они ставят под вопрос притязания АдГ на гегемонию. Особенно в тех средних и небольших городах Восточной Германии, где эта партия привыкла чувствовать себя как дома благодаря широкой поддержке избирателей, задавая тему и тон общественным дискуссиям. За прошедшие годы в некоторых из этих городов привычным фоном стал некий антидемократический шум, который становился особенно гулким по понедельникам в силу манифестаций, ставших почти традицией: то против беженцев, то против коронавирусных ограничений и, в целом, вообще против «всех, кто наверху». Голоса несогласных были едва слышны. Гадать о причинах не нужно: открыто выступить против АдГ в небольшом городке на востоке ФРГ — значит подвергнуть себя большому риску: социальной изоляции, угроз или даже реальной физической расправы. Причем небезопасен даже близкий круг. Живя в небольшом городе, не получится избежать встречи с крайне правыми, если просто держаться подальше от определенных районов или улиц.

Нормализация АдГ в восточных землях связана с десятилетиями постепенного роста гегемонии правых идей в повседневной жизни: среди водопроводчиков, в пекарне, в детском саду. Не стоит забывать, что все это — наследие «эпохи бейсбольных бит» 1990-х, следствие распространившейся именно тогда, после объединения Германии, в восточных землях ультраправой молодежной субкультуры, а также результат многолетней целенаправленной деятельности Национал-демократической партии на уровне городов и поселков в 2010-е годы. На что политики земельного и федерального уровня реагировали короткими вспышками активности, никогда не занимаясь последовательной поддержкой и укреплением демократических сил на местах¹. Кроме того, демографические изменения и отток из регионов демократически настроенных, образованных людей, а также структурная слабость крупных институтов гражданского общества, таких как партии, профсоюзы и церковь, иногда даже местного спортивного общества — все это создало вакуум в общественной и политической жизни, который так охотно заполняют ультраправые.

Те, кто молчал, наконец сказали свое слово

Демонстрации в Восточной Германии не смогут положить конец многолетнему доминированию АдГ в политической повестке, но впервые с 2015 года в публичном пространстве можно услышать кого-то кроме «рассерженных граждан» с правого фланга, к которым слишком долго прислушивались консервативные политики на муниципальном и земельном уровне, говоря в свое оправдание, что это якобы обеспокоенные избиратели, говорящие от имени большинства.

Уже самим фактом своего проведения демонстрации прошедших недель, безусловно, расширили горизонты дискуссий об АдГ. Еще недавно эта партия шла от успеха к успеху, лидируя в опросах, побеждая на выборах, определяя ход дискуссии, задавая тон на бесконечных ток-шоу, где ее представители насаждают ненависть к миграции, защите климата и наслаждаются всеобщим вниманием. Наступление, выглядевшее неостановимым, заставляло закрывать глаза на реальные поражения АдГ. Только вот прошедшие месяцы показали, что победы на выборах бургомистров и ландратов, в которых АдГ почти не сомневалась, далеко не гарантированы.

Да, в конце января в районе Заале-Орла (Тюрингия) кандидат от АдГ сумел во втором туре выборов получить голоса новых избирателей, но еще одного символически значимого успеха, как в прошлом году в районе Зонненберг, «Альтернатива» все равно не добилась. Неудача Уве Трума в борьбе за пост ландрата  района Заале-Орла — это еще и поражение руководителя земельной организации АдГ в Тюрингии, идейного лидера ультраправых Бьорна Хёке. Вот уже многие месяцы он молчит про то, в каком же районе Тюрингии он попытается получить прямой мандат. Поскольку ожидается, что на выборах в земельный парламент (ландтаг) в сентябре этого года АдГ получит большое число прямых мандатов, то было бы неразумно и рискованно полагаться на первое место в земельном списке партии, ведь при распределении мандатов до общего списка дело может просто не дойти. Теперь, когда будто бы дававший железные гарантии район Заале-Орла больше не может гарантировать ничего, Хёке, вероятно, придется искать себе другое место.

Тем острее реакция крайне правых на демонстрации против них. В Саксонии и Тюрингии правоэкстремистские группировки призывали к ответным выступлениям и даже пустили в ход угрозы в адрес демократических активистов и прибегли к слежке за ними. С самого начала АдГ пытается представить дело так, будто общенациональными протестами верховодят власти, цель которых — заткнуть рот единственной оппозиционной партии в Германии. Будто бы эти демонстрации сродни последним отчаянным всполохам пропаганды ГДР осенью 1989 года, и так же, как и тогда, эти попытки — не что иное, как музыкальное сопровождение неминуемого разрушения политической системы. То, что «Альтернатива» бросает такие огромные пропагандистские ресурсы на дискредитацию протестов, подтверждает их значимость — для партии это нечто гораздо более существенное, чем небольшие препятствия на пути ее победоносного шествия. В конечном счете эти выступления демонстрируют, что вопреки тому, что охотно внушает сама АдГ, ее ширящиеся успехи на всех уровнях отнюдь не запрограммированы.

С другой стороны, ожидания, что нынешняя волна протестов убедит преданного сторонника АдГ отказаться от ее поддержки, также иллюзорны. По-настоящему успешной эту волну можно будет назвать в том случае, если она сподвигнет хотя бы колеблющихся избирателей проголосовать за любую другую партию, кроме АдГ. Но главной целью протестов должно быть усиление демократического лагеря — и желательно надолго. Эти мощные протесты стали важным опытом политической самоорганизации. Но для долгосрочного воздействия нужны и другие формы политической активности: гражданская инициатива, выдвижение кандидатов в местные органы власти, участие в группах за сохранение местного кинотеатра или молодежного клуба, сбор денег на проведение летних праздников улицы или района. Те люди, которые на местах строят демократию, никуда не делись. Но они были вынуждены уйти в тень, пока все прошедшие годы шла длительная мобилизация правых сил. Поддержка очагов культуры, сохранение мест встреч, развитие центров политического образования требует много сил. А отстраивать их заново — еще труднее.

Вывести демократию из тени

Что нужно людям, которые в этих непростых условиях занимаются общественной работой в Восточной Германии, — это чтобы общество замечало их не меньше, чем все прошедшие годы интересовалось деятельностью «Альтернативы» и близких к ней кругов. Демократические активисты нуждаются в том, чтобы оставаться в фокусе внимания, даже когда спадет вал новостей об их успехах в противостоянии с АдГ. Тихая, но деятельная поддержка из Берлина или Мюнхена, скажем, демократической молодежной инициативы в Саксонии в долгосрочной перспективе принесет больше пользы, чем спешно созванная пресс-конференция федерального политика.

Уже сейчас понятно, что традиционные форматы политических кампаний не позволят сдержать натиск АдГ на предстоящих в этом году выборах, — а на кону стоит гораздо больше. «Альтернатива» создала для себя в Восточной Германии площадки для взаимодействия с обществом — и они недоступны для других партий. В особенности это касается стратегической коммуникации на таких платформах, как тикток и инстаграм: здесь демократическим партиям необходимо срочно усилить свое присутствие².

Тем временем стоило бы изменить и ситуацию в сельских районах и небольших городах Восточной Германии, чтобы не повторилась до боли знакомая картина прошлых лет — когда в преддверии выборов на улицах были видны почти исключительно плакаты АдГ, а демократические партии бросили все силы на большие города. Причины, почему так случалось, понятны: ни одной партии, кроме АдГ, не хватало ресурсов и людей для предвыборной борьбы на местах, просто на повышение собственной видимости, не то что для физического присутствия. Здесь демократическим партиям очень помогла бы активная и эффективная поддержка из всех федеральных земель.

Кроме того, нужно гораздо больше обращать внимание общества на те поражения и неудачи, которые то и дело переживает «Альтернатива». Ведь немалая доля притягательности АдГ связана с тем, что в медийной среде непрерывно обсуждают ее якобы не прекращающиеся победы. Нанести ей психологически чувствительное поражение было бы очень важно, чтобы лишить этой ауры непобедимости. И еще: внимательное изучение политической программы «Альтернативы» не должно ограничиваться проверкой фактов, его нужно вести на уровне эмоций. Например, на земельных выборах 2019 года АдГ со своим слоганом «Завершим объединение» успешно апеллировала к культурной памяти восточных немцев. Правые успешно сыграли на распространенном на востоке Германии кризисном сознании, чтобы мобилизовать избирателей на поддержку ультраправой политики. Этому нужно активно и настойчиво противодействовать — цифр и фактов тут недостаточно.

Если же все усилия ни к чему не приведут, то после выборов в Бранденбурге, Саксонии и Тюрингии в сентябре мы можем, к сожалению, стать свидетелями того, как «Альтернатива» начнет формировать политическую повестку в этих землях, даже без непосредственного участия в правительстве. АдГ надеется, что по итогам выборов получит возможность парализовать политику земельных властей. Например, нельзя исключить, что у «Альтернативы» в Тюрингии будет блокирующее меньшинство, а это значит, что бюджет не получится принять без ее одобрения. Возможный успех на выборах в Тюрингии так называемого «Союза ценностей» во главе с бывшим руководителем Федеральной службы защиты конституции Хансом-Георгом Маасеном может резко усилить правый поворот. Это, возможно, не принесет «Альтернативе» места в правительстве, но создаст условия, при которых правительство меньшинства во главе с ХДС будет вынуждено учитывать позицию АдГ.

Остановить распространение пожара

Пока все мы, как завороженные, ждем исхода выборов в парламенты трех восточных федеральных земель, нельзя забывать и о предстоящих уже в мае-июне муниципальных выборах. Уже понятно, что они укрепят позиции АдГ в муниципалитетах и принесут этой партии новые кресла бургомистров и ландратов. То влияние на общественный климат в коммунах и регионах, которое эти должности имеют, часто недооценивается, хотя именно на этом уровне принимаются решения по конкретным вопросам ежедневной жизни, идет ли речь об общественном транспорте или об озеленении территорий.

К тому же местная политика для АдГ — это полигон для наращивания собственного политического профессионализма. Тех, кто успешен на этом уровне, кто завязывает ценные контакты, делает себе имя, приобретает навыки политика, партия двигает выше. Пока что «Альтернатива», за несколькими исключениями, не может похвастаться ни широким присутствием в органах местного самоуправления, ни укорененностью в институтах власти. Но в Тюрингии, Саксонии и Бранденбурге партия уже давно собирает под свое крыло разнообразных внепарламентских крайне правых деятелей, с которыми она поддерживает самые тесные связи.

Демократическим партиям придется найти такую форму взаимодействия с АдГ, при которой, не уступая натиску правой повестки, они в то же время не допустят, чтобы принятие решений на местном уровне было парализовано. Нащупать такой баланс будет очень нелегко, он потребует в каждом отдельном случае взвешенных решений и разумных договоренностей, которые бы при этом в качестве побочного эффекта не усилили «Альтернативу». Пресловутый брандмауэр, который защищает от угрозы справа, нужнее всего в тех местах, где сейчас он есть только на бумаге и требует немедленных ремонтных работ.

2024-й со всеми намеченными выборами — без преувеличения, важнейший для Восточной Германии год со времен демократического подъема в 1989-м и 1990-м. Сможет ли АдГ продолжить свой триумфальный марш на востоке, зависит не только от демократических протестов в мегаполисах, таких как Кельн, Берлин или Гамбург, хотя и они, конечно, могут повлиять на многое. И все-таки важнейшее дело — это поддержать в противостоянии с АдГ гражданское общество в самих восточных землях. И эта конкретная деятельная поддержка нужнее, чем бесконечные разговоры об опасности «посиневшего Востока». Ясно одно: чтобы потеснить «Альтернативу» и отстоять там демократическую культуру, нужно запастись терпением, сконцентрировать все силы и не бояться нестандартных стратегий и альянсов. В противном случае результаты выборов могут стать дурным предзнаменованием и для запада, которому тоже грозит постепенное выхолащивание демократии справа.

Читайте также

«Альтернатива для Германии»

Треснувший брандмауэр

Триумф воли Сары Вагенкнехт

Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

А если «Альтернатива для Германии» и правда придет к власти?

«Не все было напрасно»: чем похожи и чем отличаются ностальгия по СССР и «остальгия» в Германии

В конце августа прокуратура Берлина объявила о том, что прекращает расследование о сексуализированном насилии со стороны лидера группы Rammstein Тилля Линдеманна. Дело началось за два месяца до этого и могло стать самым громким примером MeToo в Германии: несколько девушек рассказало о том, что один из самых популярных артистов страны принуждал их к сексу во время вечеринок до и после концертов, а также за кулисами прямо во время выступлений группы. В итоге берлинская прокуратура мотивировала закрытие дела тем, что ни одна из тех, кто поделился своей историей в интернете, не обратилась с заявлением в правоохранительные органы, а свидетельства третьих лиц не показались следователям убедительными. 

Многим в Германии с самого начала казалось, что привлечение Линдеманна к ответственности маловероятно. Не случайно, с этой точки зрения, что, в отличие от США, в этой стране кампания MeToo так и не набрала хода: презумпция невиновности здесь неприкосновенна до тех пор, пока налицо не будет явного и бесспорного преступления. А все пограничные ситуации трактуются в пользу идеи о том, что это не дело журналистов и правоохранительных органов. 

Журналистка Соня Айсманн, основательница феминистского журнала Missy Magazine, в статье для Blätter доказывает, что говорить о «добровольности» и «обоюдном желании» в случае секса между 60-летней суперзвездой мирового уровня и его юной фанаткой заведомо не приходится.

В начале 2020 года в интернете появилась видеозапись выступления музыканта Тилля Линдеманна в венском клубе Gasometer¹. Это концовка одного из концертов фронтмена Rammstein в рамках его сольного проекта Lindemann: большой экран над сценой, на нем кадры, как будто бы сделанные из-за кулис и стилизованные под черно-белое немое кино: под бодрые звуки фортепиано 60-летний Линдеманн руководит двумя стоящими перед ним на коленях женщинами, которые по очереди берут его эрегированный член в рот, совершая быстрые, отрывистые движения головой. Линдеманн передразнивает эти движения, кривляясь перед камерой и посасывая палец. Зрители, наблюдающие это, сначала недоверчиво смеются, а затем начинают одобрительно кричать и хлопать в такт музыке, пока Линдеманн на любительском видео совокупляется с каждой из женщин в позе сзади. Под конец двухминутного ролика женщины поправляют одежду, а камера следует за Линдеманном, пока он направляется на сцену.

За исключением поклонников Rammstein никто не обратил внимания на этот перформанс. А вот фанаты группы долго обсуждали в социальной сети Reddit, где был опубликован этот клип, как же все-таки относиться к демонстрации порнографии на концерте. Был ли это и правда прямой эфир из-за кулис или только стилизация, были ли женщины секс-работницами или добровольно занявшимися этим фанатками и было ли все происходящее, включая публичный показ видео со сцены, сделано по обоюдному согласию. В ходе этого обсуждения на разные лады звучало, что, мол, как раз благодаря таким шокирующим моментам группа Rammstein в целом, и Тилль Линдеманн в особенности, столь популярны; провокации — это их хлеб; ни одна другая звезда такого масштаба не рискнула бы публичным скандалом, а то и юридическими последствиями из-за секса по принуждению или съемок и публичной демонстрации без предварительного согласия; многие женщины в очереди готовы стоять, чтобы заняться сексом с Линдеманном. Пользователь с ником WaldemarKoslowski написал: «Тилль слишком умен, чтобы использовать такие записи без согласия девушек. Это навсегда бы разрушило его карьеру, хотя он даже не американец». Но были и другие мнения. Некоторым это видео показалось «отталкивающим», «неуважительным» или просто «жалким». Кто-то заметил, что половой акт, скорее всего, был реальным, а не ранее срежиссированным и специально заснятым, поскольку такие закулисные сцены — обычное дело почти на каждом концерте Rammstein.

Нескончаемая вереница юных женских тел

В конце мая этого года Шелби Линн из Северной Ирландии написала в твиттере, что после концерта Rammstein в Вильнюсе во время встречи с Тиллем Линдеманном за кулисами кто-то подмешал ей наркотики и она пришла в себя только в гостинице, обнаружив на теле синяки. Эта история многих шокировала. Между тем ничего нового в этом нет, о чем недвусмысленно свидетельствуют многочисленные рассказы девушек, ответивших Шелби Линн историями о том, как пережили подобное. Среди них — рассказ 21-летней Кайлы Шикс. По описаниям девушек, речь идет не о каких-то единичных случаях на вечеринках и страстном сексе по взаимному согласию, а о хорошо организованной системе, суть которой, по-видимому, заключается в том, чтобы обеспечить Тиллю Линдеманну доступ к нескончаемой веренице молодых женских тел. Многие рассказывают, что на этих афтепати после концертов было много девушек и женщин с отсутствующим взглядом, некоторые из них шатались или падали, вели себя «дико» или были напуганы поведением Линдеманна, который ни с того ни с сего начинал беситься и крушить все вокруг². 

Речь идет не о каких-то единичных случаях на вечеринках и о страстном сексе по взаимному согласию, а о хорошо организованной системе

СМИ быстро сошлись во мнении, что главной виновницей всего этого была россиянка Алена М.: она называла себя «кастинг-директором», приглашала девушек на концерт, просила одеться посексуальнее и давала проходки в первый ряд перед сценой, а затем руководила финальным отбором девушек в соответствии с предпочтениями Линдеманна. Но Шелби Линн заявила в инстаграме, что и другие люди из ближайшего окружения Линдеманна также были частью этой системы³. 

Скорее всего, о том, что, по всей видимости, творится до и после выступлений Тилля Линдеманна, многие знали уже очень давно (во всяком случае, крайне маловероятно, что его собственная группа ничего такого не замечала). И тот факт, что никто не рассказывал об этом раньше, примечателен во многих отношениях. Как показывают многочисленные дискуссии на фанатских форумах Rammstein в Reddit, такие вещи воспринимаются как обычное мужское «поведение рок-звезды» и оправдываются как логичное продолжение художественных «провокаций» Линдеманна. Кроме того, это означает, что женщины, описывающие нечто похожее на случившееся с Шелби Линн, — которая, кстати, четко заявила, что секса в ее случае не было, — должны исходить из того, что их свидетельства будут встречены со скепсисом, недоверием или просто сочтены неправдой. Аккаунт Линн в Instagram быстро оказался наводнен комментариями в духе I stand with Rammstein («Я поддерживаю Rammstein») и обвинениями во лжи в погоне за интернет-славой — или из-за разочарования в связи с тем, что ее отверг кумир (Линн называет себя человеком «гомосексуальной ориентации»). Кроме того, адвокаты Rammstein разослали множество предупреждений о «недопустимости разглашения», что, по-видимому, звучало крайне устрашающе, особенно для людей, далеких от мира СМИ.

Принцип добровольности — и его извращенная трактовка

Общественная дискуссия в связи с этими событиями велась вокруг двух вопросов. Был ли во всем этом состав уголовного преступления? И, если принцип добровольности соблюден, то, может быть, эта система предосудительна лишь с точки зрения устаревшей сексуальной морали? Оба этих вопроса, безусловно, важны, однако они не затрагивают суть проблемы. А она состоит в доминировании одних над другими в нашем обществе, а также вопроса о том, как мы хотим и можем жить друг с другом. Принципы добровольности и сексуальной свободы, ставшие неизменным требованием феминистских движений с 1960-х годов, оказались циничным образом направлены против самих женщин. Из предпосылки, что сексуальная революция прошла успешно и всех нас освободила, делается вывод, что не осталось никаких препятствий для формулирования и реализации собственных желаний — а при отсутствии желания всегда можно просто сказать «нет». Либеральный «феминизм выбора», не имеющий практически ничего общего с радикальной освободительной борьбой активисток, предполагает, что у женщин сегодня есть бесконечное количество вариантов поведения, из которых им просто нужно выбрать правильный. Соответственно, любое решение, которое они принимают, осознанно и, следовательно, по сути своей отвечает принципам феминизма. Даже если речь, например, о том, чтобы взять фамилию мужа или отказаться от собственного заработка ради ухода за ребенком. Подобные аргументы приводят и фанаты Rammstein, утверждая, что каждая женщина, которая идет на афтепати, знает, во что ввязывается, а значит, соглашается со всем, что произойдет дальше. 

Принципы добровольности и сексуальной свободы оказались циничным образом направлены против самих женщин

Но о какой добровольности может идти речь, когда юные девушки, некоторые еще почти девочки, попадают на встречу с суперзвездой мирового уровня возрастом за 60, к числу преданных и восторженных поклонниц которого они часто принадлежат? С кумиром, который обладает не только популярностью во всем мире, но и более чем миллионной армией подписчиков в соцсетях, а также огромным экономическим капиталом и прекрасно отлаженным властным ресурсом? Говорить о свободе воли в такой неравной ситуации представляется крайне циничным — даже если оставить за скобками, что, судя по свидетельствам многих участниц этих вечеринок, девушкам могли подмешивать препараты, ограничивающие дееспособность, а также отбирали мобильные телефоны и запирали двери. 

Группи: между свободой и патриархальными клише

Еще один спорный момент в этой дискуссии касается знака равенства между «группи» и обычными фанатами. Термин «фанат» или «фанатка» употребляется в отношении «фолловеров» звезды или группы. Их мотивы, в первую очередь, не сексуального или романтического свойства, а связаны с интересом к личности или к ее творчеству. Судя по сообщениям, касающимся скандала вокруг Rammstein, большинство девушек были именно фанатками группы или ее фронтмена. Термин «группи», в свою очередь, всегда подразумевает сексуальный интерес к звезде. Причем слово «группи» неспроста может быть только женского рода: судя по отзывам женщин-музыканток, группи-мужчины встречаются не чаще, чем единороги, поскольку мужчинам, как правило, больше нравится самим стоять на сцене, а не лежать в постели со звездой. Впервые слово «группи» получило широкое распространение в середине 1960-х, а в 1969 году музыкальный журнал Rolling Stone посвятил ему целый выпуск. Поначалу слово имело несколько уничижительное значение, но со временем усилиями фанаток, разделявших с рок-звездами их антибуржуазный образ жизни и нередко обретавших вполне реальные амбиции спать с великими рок-музыкантами, это самоназвание приобрело и положительную коннотацию.

Все это происходило в рамках процесса преодоления буржуазных моральных ценностей, которые ограничивали женщин, в том числе, в их сексуальной активности. Но с позиции дня сегодняшнего то, что тогда считалось добровольным, следует оценивать с поправкой на исторический период. Ведь несмотря на то, что для кого-то жизнь в роли группи могла быть вожделенным спасением от угнетающе пошлых буржуазных жизненных планов, в число которых входили только замужество, материнство и домашние обязанности, это не означает, что такой образ жизни был для этих девушек идеалом. Как говорила музыкантка Кристиана Рёзингер в беседе с авторкой этой статьи, оказаться группи было более или менее единственным способом принять участие в жизни музыкальной индустрии. Многие из тех женщин, кого мы сейчас воспринимаем как классических группи, вероятно, предпочли бы стать рок-звездами и выступать на сцене с гитарой в руках. В таком контексте более чем красноречив подзаголовок того номера Rolling Stone — «The Girls of Rock» — как будто женщины (которые здесь рассматриваются только как «девушки») могли найти себе место в рок-культуре исключительно в роли группи.

Кроме того, сексуальная революция, важным компонентом которой до сих пор считается культура группи, проявилась в том числе и в гиперболизации устоявшихся моделей поведения: мужской промискуитет, который на протяжении веков был то более, то менее допустим, отныне возвели в ранг принципа, а женщины, которым раньше сексуально раскованное поведение не разрешалось, теперь могли практиковать его, но лишь олицетворяя заботливую и обслуживающую сексуальность. Женщинам снова пришлось выступать в самой что ни на есть классической женственной роли, выполняя главную задачу — отдаваться мужчинам в нужное тем время и помогать звездам рок-н-ролла снимать стресс. Соответственно, женские тела становились ресурсом, с помощью которого мужчины, во-первых, могли бунтовать против общественной системы, где стандартом была гетеросексуальная моногамия, а во-вторых, гипертрофированно подчеркнуть патриархальное клише мощного полигамного мужика.

В ходе сексуальной революции женщинам снова пришлось  отдаваться мужчинам в нужное тем время

Поразительным образом знаменитые «истории группи» напоминают об актуальных сегодня дискуссиях. До сих пор по книжным страницам и интернет-сайтам кочует описание «случая с акулой». В 1969 году участники групп Led Zeppelin и Vanilla Fudge якобы поймали акулу-катрана в Сиэтле, привязали обнаженную девушку-поклонницу к кровати в гостиничном номере, а затем запихнули трепыхающуюся рыбу ей во влагалище и задний проход, причем певец Vanilla Fudge Марк Стейн якобы снял все это на камеру⁴. И хотя сегодня нам неизвестно, правда ли все это и плакала ли та девушка или истерически смеялась (разные источники утверждают противоположные вещи), но все же относительно маловероятно, что публичное унижение, подчинение и боль каким-либо образом способствовали ее сексуальному наслаждению. Потому что это, очевидно, была не БДСМ-сессия по обоюдному согласию с четкими правилами, а спонтанная выходка, заставшая человека врасплох и реализованная с напором, на радость рок-группе и публике — уже в 1971 году Фрэнк Заппа намекнет на этот случай на своем концертном альбоме «Fillmore East» в песне, названной в честь той самой рыбы — «The Mud Shark».

Тактика неожиданности по отношению к поклонницам

Эффект неожиданности с целью застать поклонниц врасплох, похоже, используется и при организации встреч Тилля Линдеманна с фанатками: если верить описаниям потенциальных потерпевших, они, по-видимому, не были заранее проинформированы о том, что должны встретиться с музыкантом для секса. Потому что если бы речь шла просто о самом обыкновенном половом акте, то наверняка можно было бы отправить четко сформулированное приглашение в адрес группы Rammstein. Или же можно было нанять секс-работниц, деятельность которых легальна в большинстве стран, где выступает Линдеманн, и у мультимиллионера, естественно, найдется для этого необходимый бюджет. Но здесь, кажется, налицо явное упоение своей властью над неподготовленными или даже беззащитными телами. Поражают параллели между рассказом одной из пострадавших, которая проснулась от оцепенения (физиологического сна), возможно, вызванного наркотиками, и осознала, что Линдеманн лежит на ней сверху⁵, — и стихотворением Линдеманна «Когда ты спишь», в котором есть строчки: «Мне нравится спать с тобой, когда ты спишь. Когда ты не двигаешься вовсе. Рот открыт, глаза закрыты», и в заключение сообщается, как хорошо, когда есть «немного рогипнола в вине».

Здесь налицо явное упоение своей властью над неподготовленными или даже беззащитными телами

Разница в возрасте дополнительно усиливает это неравенство. Конечно, не случайно, что Линдеманн просил выискивать наиболее молодых фанаток, — история знает множество группи, которые были очень юными и даже несовершеннолетними поклонницами. Например, в Лос-Анджелесе существовали так называемые Бейби Группи, среди которых были Сейбл Старр и Лори Маттикс. Старр рассказывала, что первый секс у нее случился с гитаристом группы Spirit Рэнди Калифорния, когда ей было двенадцать лет; Игги Поп поет в «Look Away»: «Я спал с Сейбл, когда ей было тринадцать»⁶. Маттикс, известная так же как Мэддокс, «потеряла девственность» с Дэвидом Боуи в возрасте 14 лет⁷. Диджей и радиоведущий Джон Пил не просто не скрывал свои педофильские наклонности, но и в течение многих лет проводил конкурс «Школьница года», рассказывая о 13-летних фанатах 1960-х годов: «Они просто хотели, чтобы я сексуально надругался над ними, и кто я такой, чтобы говорить нет?» В возрасте 26 лет он женился на 15-летней девочке⁸.

MeToo в музыкальной индустрии: власть звезд

Конечно, не случайно, что в тех немногих случаях MeToo в музыкальном бизнесе, о которых вообще стало известно, преступники-мужчины, очевидно, целенаправленно искали гораздо более молодых жертв для «груминга». Целые документальные фильмы были сняты и о педофильских наклонностях Майкла Джексона, и о том, как звезда R'n'B R. Kelly на протяжении многих лет совершал сексуализированное насилие и держал взаперти девушек, за что и был приговорен к 31 году тюремного заключения в начале 2023 года. Актриса Эван Рэйчел Вуд спустя годы после разрыва с Мэрилином Мэнсоном рассказала, как в 19 лет она подвергалась грумингу, издевательствам и оскорблениям со стороны певца, который был старше ее на 18 лет. Как минимум пять девушек стали жертвами сексуализированного насилия и домогательств вокалиста инди-группы Arcade Fire Вина Батлера⁹. Все эти случаи демонстрируют не только то, что жертвами обремененных властью музыкантов-мужчин становятся молодые, ослепленные славой и уязвимые люди. Судя по этим историям, юные девушки служат для нашего общества ресурсом, к которому влиятельные пожилые мужчины, как вампиры, всегда могут присосаться, будто это некий источник молодости.

В дискуссиях, связанных с предполагаемыми преступлениями Линдеманна, нередко подчеркивалось, что для него, очевидно, важно, чтобы на этом «мясном рынке» его обслуживали бесплатно и щедро. Говорят, что девушек, отобранных специально для Линдеманна и скормленных ему, называли «парадом шлюшек», а остальные, остававшиеся на вечеринке в общем помещении с прочими участниками команды музыканта, именовались «остатками для траха»¹⁰. Молодые девушки (вернее, их тела) фетишизируются, с ними обращаются, как с каким-то товаром, лишенным собственной идентичности. Так серийный конвейерный секс, который Линдеманн, судя по всему, практикует в своей «темной комнате» за сценой, становится апогеем сексизма, построенного на злоупотреблении властью. «Девушка одноразовая, мужчина — нет. Это очень простое объяснение», — резюмирует ситуацию сотрудница музыкальной индустрии в документальном фильме «Look Away», посвященном тинейджерам-группи¹¹.

Серийный конвейерный секс, который Линдеманн практикует за сценой, становится апогеем сексизма, построенного на злоупотреблении властью

Многоголосие жертв: против произвола мужчин

Так и получается, что во всей этой истории в дополнение к юридическим и этическим вопросам остается еще и большой комплекс вопросов социального характера: хотим ли мы жить в обществе, где капитализм и патриархат настолько переплетены, что могущественные богатые мужчины могут потреблять (и выбрасывать), возможно, самую уязвимую часть нашего общества, словно безликую и бесформенную кучу отходов? На эту же проблему можно взглянуть и с другой стороны: почему мы как коллектив настолько влюблены в архаичный образ могущественного старика, что продолжаем потреблять его продукцию, несмотря на все признаки многочисленных правонарушений (вскоре после начала скандала шесть альбомов Rammstein были в чартах топ-100, причем некоторые значительно поднялись)? Мы, как и полчище фанатов лидера Rammstein, скорее готовы поверить в его невиновность, чем прислушаться к многочисленным голосам жертв. 8 июня, в разгар скандала, Тилль Линдеманн вышел на поклон на сцену полностью распроданного мюнхенского Олимпийского стадиона со следующими словами: «Нам очень повезло сегодня с погодой: несмотря на прогноз — бури не было. Поверьте, и другая буря тоже пройдет». И хотя он, скорее всего, окажется прав, мы все равно должны использовать эту дискуссию как импульс для продолжения борьбы за то, чтобы феминистские бури навсегда пошатнули матрицу мужского произвола и экономической власти.

1. См. Haider, A. Wir glauben euch // „an.schläge“, 2003, 5. S. 5.↑

2. Адвокаты Тилля Линдеманна в пресс-релизе назвали эти обвинения «лишенными всяких оснований».↑

3. Она упомянула, например, барабанщика Джо Летца, сотрудника службы безопасности Данни Ульманна, а также менеджера Анара Райбанда. ↑

4. Hughes, R. What really happened with Led Zeppelin and the mudshark? // Classic Rock. 2016, 9th June. URL: https://www.loudersound.com/features/fishing-for-the-truth-the-ever-changing-story-of-led-zeppelin-s-mudshark (доступ 15.09.2023).↑

5. Löffler, J., Hoff von, E., Skrobala, J. и др. Sex, Macht, Alkohol – Was die jungen Frauen aus der „Row Zero“ berichten // Spiegel. 2023, 9. Juni. URL: https://www.spiegel.de/kultur/vorwuerfe-gegen-rammstein-sex-schnaps-gewalt-was-junge-frauen-aus-der-row-zero-berichten-a-07f31fb8-42c2-4891-9e0e-bf26b06557c0 (доступ 15.09.2023).↑

6. Underage girls unabashedly treated as objects of desire in rock lyrics // CityNews Everywhere. 2018, July 28th. URL: https://toronto.citynews.ca/2018/07/28/rock-music-underage-girls/ (доступ 15.09.2023).↑

7. Dasgupta, P. The troubling life of Lori Maddox, the „baby groupie of the stars“ // Far Out. URL: https://faroutmagazine.co.uk/the-life-of-lori-maddox-the-baby-groupie-of-the-stars/ (доступ 15.09.2023).↑

8. Sax, M. Bob Dylan et al. – Halbgötter & Baby Groupies // Wiener Zeitug. 2021. 2. November. URL: https://wiener-online.at/2021/11/02/bob-dylan-et-al-halbgoetter-baby-groupies/ (доступ 15.09.2023).↑

9. Hogan, M. Arcade Fire’s Win Butler Accused of Sexual Misconduct by Multiple Women; Frontman Responds // Pitchfork. 2022, August 27th. URL: https://pitchfork.com/news/arcade-fires-win-butler-accused-of-sexual-misconduct-by-multiple-women-frontman-responds/ (доступ 15.09.2023).↑

10. Löffler, J., Hoff von, E., Skrobala, J. и др. Op.cit. ↑

11. Feay, S. Look Away examines sexual abuse in the music business // Financial Times. 2021, September 10th. URL: https://www.ft.com/content/6c7d2c07-b41b-4474-8913-cc734b26e05b (доступ 15.09.2023).↑

Читайте также

Беларуские демократические силы и «невидимые» женщины

Как поход Кремля против «гендера» привел российскую армию в Украину

«Слухи о диктатуре общественного мнения преувеличены»

«Не обязательно превозносить людей в форме. Настоящие героини войны в Украине — это женщины»

Зачем мужчинам феминизм

Одна из декларируемых целей полномасштабного российского вторжения в Украину состояла в том, чтобы не допустить дальнейшего расширения НАТО. Как уже было многократно сказано, эта цель полностью провалена — сама Украина в блок (пока?) не вступила, зато в альянс вошли Швеция и Финляндия, которые десятилетиями, даже в годы холодной войны, соблюдали нейтралитет в противостоянии России (и СССР) с Западом. В результате непосредственная граница РФ с НАТО увеличилась почти вдвое. Более того, необходимость самого существования блока, которая после распада Советского Союза многими левыми в Европе ставилась под сомнение (так, выход из него долгое время был частью программы немецких «Зеленых»), кажется, больше не вызывает ни у кого вопросов.

Этому посвящена первая часть статьи политолога и публициста Альбрехта фон Лукке в издании Blätter. Во второй он обращает внимание на то, что сама по себе «натоизация» Европы не поможет демократиям в противоборстве с авторитарными режимами, а другие проблемы планетарного масштаба — прежде всего, климатический кризис — может только усугубить. Он призывает западные страны найти новые смыслы для существования своих объединений, которые могли бы быть актуальны не только для них самих. 

Российское военное вторжение продолжается 150 дней, но конца «специальной операции» не видно. Наоборот, «все должны знать, что мы-то по большому счету всерьез пока ничего и не начинали», заявил российский президент Владимир Путин 7 июля на ежегодной встрече с председателями думских фракций перед началом летних каникул.¹ Всего через несколько часов после этого заявления, действуя словно по команде, министр иностранных дел Сергей Лавров демонстративно покинул встречу «большой двадцатки» в Индонезии сразу после своего выступления. Готовность к мирным переговорам так не выглядит. Да и откуда взяться такой готовности, если Россия после начальных неудач захватила немалые территории, пользуясь перевесом в военной силе? 

Но есть на счету Путина и еще один успех, который явно не входил в его собственные планы. Вторжением в Украину российский президент положил конец кризису легитимности НАТО, длившемуся тридцать лет, и вдохнул в военный союз новую жизнь. С окончанием конфликта между восточным и западным блоками НАТО как классический оборонительный союз, казалось, устарел. С тех пор альянс был в поиске смысла для дальнейшего существования — от борьбы с терроризмом до реализации ооновской концепции «Ответственность по защите» (Responsibility to protect), подразумевающей интервенцию против режимов, нарушающих права человека. Но все эти попытки окончились крахом — начиная с нарушившей международное право войны в Ираке, за которой последовали неудачи в Ливии и Сирии, и вплоть до позорного вывода войск из Афганистана в прошлом году. 

С началом российской агрессии альянс обрел новый смысл. Саммит НАТО в Мадриде стал кульминацией уже вошедшей в историю тройственной встречи в верхах: лидеров ЕС, «большой семерки» и НАТО. Именно саммит НАТО расставил ключевые акценты. «Путин хотел финляндизации Европы — а получит натоизацию Европы», — заявил президент США Джо Байден. Как раз к началу саммита президент Турции Реджеп Эрдоган снял возражения против вступления в НАТО Финляндии и Швеции² — так что теперь у России будет еще 1300 километров границы со странами НАТО. Альянс полон решимости «защищать землю НАТО до последнего сантиметра», как во всеуслышание заявил канцлер Германии Олаф Шольц. Конечно, без традиционного защитника — США — все это было бы совершенно немыслимо. Заявленной целью Путина было вытеснить США из Европы, но и в этом пункте он добился прямо противоположного: войска НАТО в Восточной Европе получили большое подкрепление. Если до сих пор силы быстрого реагирования НАТО насчитывали 40 тысяч военнослужащих — и это при их постоянной ротации, — то теперь, в соответствии с новой моделью организации, численность войск будет увеличена до 300 тысяч человек³, находящихся в состоянии повышенной боеготовности. Среди них несколько тысяч солдат США, постоянно дислоцированных в Польше. Это могло бы считаться нарушением Основополагающего акта Россия – НАТО 1997 года, если бы сама Россия не нарушила его вторжением в Украину. В этом документе НАТО обязалось воздержаться от долгосрочного размещения «значительных боевых соединений» на восточных территориях альянса. Ответ Москвы не заставил себя ждать: будет усилено как западное направление, так и новое, северное, в непосредственной близости от Швеции и Финляндии.

Из партнеров в противники

Смена, чтобы не сказать слом, эпох касается еще более глубоких процессов, и свидетельством тому — Стратегическая концепция НАТО. Этот документ в редакции 2010 года предусматривал стратегическое партнерство с Россией. Теперь же «Российская Федерация является наиболее значительной и прямой угрозой безопасности государств-членов НАТО, а также миру и стабильности в евроатлантическом регионе. […] Любое изменение в наших отношениях зависит от того, прекратит ли Российская Федерация свое агрессивное поведение и будет ли она в полной мере соблюдать международное право».⁴ Пусть даже из дипломатических соображений об этом не говорится прямо, но очевидно, что речь идет о противнике, если не о враге, причем такое отношение распространяется не только на Россию. Упомянут, пусть и в более мягких формулировках, также и Китай. Критике подвергнуты попытки Пекина расширить собственное политическое и экономическое влияние и подорвать международный порядок. Тем не менее заявлено, что НАТО по-прежнему открыто для конструктивного диалога в интересах безопасности альянса, особенно по теме «свободы судоходства». Имеется в виду прежде всего хрупкое равновесие в Южно-Китайском море. Не случайно впервые в саммите НАТО участвовали главы правительств Австралии и Новой Зеландии. В итоге он стал военно-политическим продолжением встречи «большой семерки» в Эльмау, важнейший итог которой — выделение 600 миллиардов долларов США на развитие глобальной инфраструктуры, цель которой — составить конкуренцию китайской программе «нового шелкового пути». 

В общем, западный блок переходит в массированное наступление как в военном, так и в геополитическом плане. Однако самой Украине, с которой конфликт начался, этот «саммит гонки вооружений» (как назвала его газета Tagesspiegel) никак не помогает. Наоборот, поскольку территория НАТО теперь еще лучше защищена, агрессия Путина только яростнее обрушивается на «приграничные земли», как постоянно именуют Украину — беззащитно застрявшую между двумя блоками. Получение статуса кандидата в члены ЕС, решение о котором было принято ранее, обладает лишь символической ценностью и никак не влияет на ситуацию на месте. Именно это позволило пресс-секретарю Кремля Дмитрию Пескову со столь явным цинизмом прокомментировать произошедший в дни саммита ЕС обстрел украинского торгового центра [в Виннице], унесший жизни по меньшей мере 20 человек: «Украинская сторона может все прекратить до конца суток текущих, нужен приказ националистическим подразделениям сложить оружие, приказ военным украинским сложить оружие, и нужно выполнить условия Российской Федерации. Все может закончиться до конца суток».⁵

Чем все может «закончиться», украинцы знают по горькому опыту Бучи и Ирпеня. Поэтому Западу придется действовать в двух направлениях: с одной стороны, важно оказать Украине мощную военную поддержку, чтобы хоть отчасти компенсировать перевес российской стороны. С другой, необходимо использовать любые возможности для переговоров. В конце концов, Путин все в той же речи перед думскими каникулами заявил, что не возражает против мирных переговоров, напомнив в то же время своим западным оппонентам, которые (якобы) отвергают переговоры, что «чем дальше, тем сложнее им будет с нами договариваться».⁶ Здесь Кремль по обыкновению перекладывает ответственность за войну и ее продолжение на Запад.

Думать не только о перевооружении

Очевидно при этом, что речь давно уже идет еще и об огромных вторичных кризисах, особенно об угрозе мирового голода из-за прекращения экспорта зерна. Это показательно: пусть даже новая концепция усиленного перевооружения НАТО выросла из понимания, что имперско-ревизионистские устремления России требуют сдерживания, это все же не та программа, с которой можно выстроить жизнеспособное будущее. Наибольшие выгоды достанутся военно-промышленному комплексу, который и без того уже по всему миру получает сверхприбыли на взрывном росте заказов. И хуже того: подобно тому, как это было во времена холодной войны, раскручивающаяся спираль милитаризации грозит усилить противостояние враждебных блоков. С точки зрения глобальных проблем это потенциально ведет к катастрофе. Нерешенными останутся все те огромные вопросы, до которых на всех трех саммитах не дошли руки: что произойдет с мировой экономикой, если два блока, Китай/Россия и США/Европа, оборвут взаимосвязи? Как справиться с мировым продовольственным кризисом — и что делать с возвышающимся над всеми остальными проблемами климатическим кризисом?

Все это требует международного сотрудничества. Начинающееся заново противостояние блоков, как в годы холодной войны, — худшее для судьбы планеты, что только может произойти. В ХХ веке понадобилось почти 25 лет, чтобы после Второй мировой войны наступил период разрядки. Перед лицом теперешних проблем у планеты нет в запасе четверти века. Все 50 лет бездействия — со времени эпохального доклада Римского клуба в 1972 году и эйфорически-восторженной конференции по климату в Рио-де-Жанейро в 1992 году — мир балансирует на грани экологической пропасти. Засухи и лесные пожары, отступление ледников, таяние полярных льдов и вечной мерзлоты свидетельствуют об одном: климатический кризис, который все очевиднее перерастает в климатическую катастрофу, своими последствиями уже давно напоминает войну с тысячами погибших и огромными потоками беженцев. И это только лишь отложенные результаты уже состоявшегося и необратимого загрязнения углекислым газом, которое, с некоторым временным зазором, еще будет оказывать влияние в ближайшие годы. Борьба с климатической катастрофой была и остается подлинным вызовом века — и каждая новая война вносит огромный вклад в разрушение окружающей среды. Это еще одна причина, по которой война в Украине должна быть завершена как можно быстрее, а у мира просто нет права на устаревшую логику межблокового противостояния. 

Однако есть существенное отличие от ситуации, сложившейся после 1945 года. Когда с возведением Берлинской стены в 1961 году и кубинским ракетным кризисом в 1962 году холодная война достигла пика, между двумя блоками оставались так называемые неприсоединившиеся страны — государства, где только начиналась деколонизация. К сегодняшнему дню бывшие «развивающиеся страны» уже давно стали глобальными игроками. Доля Запада, олицетворяемого «большой семеркой», в мировом ВВП сократилась до 30%, в то время как на «большую двадцатку» приходится больше 80%.

Роль так называемых emerging markets (растущих рынков) только увеличивается. И даже без учета Китая и России, ставших союзниками, далеко не все эти страны выступают на стороне Запада. Напротив, несмотря на то что входящая в «большую двадцатку» Аргентина была приглашена на встречу «большой семерки» в Эльмау и получила множество знаков внимания, она уже подала заявку на вступление в BRICS. Эта группа стран все очевиднее превращается в альтернативу НАТО и G7, что грозит усиленным формированием враждебных блоков и в дальнейшем. И [со стороны Запада] было бы крайне недальновидно делать ставку на новый западный блок. Ибо без развивающихся стран невозможно разрешить планетарные проблемы, особенно климатический кризис, преодолением которого еще даже не занялись. Глобальный климатический клуб, идею которого продвигал, пусть и без большого успеха, Олаф Шольц в Эльмау, мог бы стать первым шагом; но в конечном счете не обойтись без участия всех стран и Организации Объединенных Наций.

То же можно сказать и о ядерном разоружении. Завоевательная война Путина и новая концепция НАТО отодвинули его на неопределенный срок. Но ядерная проблема уже сейчас представляет собой бомбу замедленного действия. Нераспространение ядерного оружия так и осталось недостижимой целью: множество соглашений не были продлены или истекли, либо же, как сделка с Ираном, находятся под угрозой окончательного развала. И формирование новых враждебных блоков в мире, разделенном конфликтами по многим направлениям, было бы губительным.

В конечном счете, на карту поставлено будущее демократии в мире. Но ей угрожает отнюдь не только возникновение «нового восточного блока» и роковое сближение России с Китаем. НАТО — обозначила недавно высокие устремления союзников Анналена Бербок — это «альянс за демократию и международное право». Только эти идеалы раз за разом подрываются реальными действиями самих участников организации, и это происходит прямо сейчас, когда входящая в НАТО Турция преследует курдов в Северном Ираке, явно нарушая тем самым международное право. Демократия под вопросом даже в США, от которых НАТО до сих пор находится в полной зависимости. Даже если сейчас Европа может положиться на демократа и трансатлантиста Джо Байдена, нет никаких гарантий, что в 2024 году ему на смену не вернется Дональд Трамп или один из его клонов. Поэтому в будущем европейская интеграция должна будет делать сильнейший акцент на политике безопасности, включая масштабную координацию в вопросах вооружения, необходимую для того, чтобы объединить существующие силы и не допустить дублирования расходов.

Российское вторжение ударило по концепции Европы как великой невоенной державы, но главную цель терять из виду нельзя — построение устойчивой европейской архитектуры мира и безопасности. И для этого тоже необходимо как можно скорее закончить войну. Пацифизм не теряет актуальности, но востребована не пассивность, не требование «сложить оружие» — перед лицом России, рвущейся к завоеваниям, это означало бы сдачу Украины, — а в самом буквальном смысле pacem facere: активное миротворчество при помощи международно-правовых мер и санкций, то есть с применением прежде всего экономических рычагов, но в крайнем случае и военных тоже. Именно таковы уроки разрушительного прошлого века, который столкнулся с вызовами тоталитаризма и прошел через две попытки установления мирового порядка — создания Лиги Наций после 1919 года и Организации Объединенных Наций после 1945 года. Самым тяжелым поражением в нынешней войне было бы позволить Путину разрушить этот проект всеобщего мира, основанного на правилах и процедурах.

1.Bachstein A., Noch nicht richtig losgelegt //Süddeutsche Zeitung. 09-10.07.2022 ↑

2.Правда, лишь в обмен на полученное от Швеции под большим давлением согласие на выдачу лиц, которых Турция считает близкими к кругам террористов (читай — курдов) ↑

3.Gutschker T. Die Natoisierung Europa // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 30.06.2022 ↑

4.Стратегическая концепция НАТО 2022 года, nato.diplo.de, 29.6.2022 ↑

5.John Kornblum, Rüdiger Lentz // Die Welt. 10.7.2022 ↑

6.Bachstein. Op.cit. ↑

Читайте также

Отношения России и НАТО

FAQ: Война Путина против Украины

Российско-финляндские отношения

Запад тоже виноват в войне? — Спрашивали? Отвечаем!

Садовничать, штопать одежду и передвигаться на лошадях: экологическая утопия Нико Пэха

В январе 2020 года новый коронавирус казался европейцам далекой китайской инфекцией, с помощью которой СМИ щекочут нервы своих читателей, зрителей и слушателей. Сейчас очевидно, что эта болезнь, жертвами которой за год стало более 2 миллионов человек по всему миру, предопределит развитие общества на годы, если не на десятилетия. Но в каком направлении пойдет развитие? 

Публицист и редактор журнала Blätter Альбрехт фон Лукке считает, что существуют две возможности. Первая — вакцинированные граждане с облегчением вернутся к привычному потребительскому образу жизни. Вторая — самоограничения превратятся в важный компонент новой этики во имя предотвращения новых и более серьезных кризисов, прежде всего экологического. 

Статья фон Лукке озаглавлена вопросом, который в переводе с немецкого буквально звучит так: «Год коронавируса — это конец или поворот», Ende oder Wende? Wende (поворот) — распространенное в Германии наименование событий 1989–1990 годов, когда в ГДР пала социалистическая диктатура и две части страны воссоединились в демократическом государстве. 2020 год должен был стать годом празднования тридцатилетнего юбилея — если бы не пандемия. Фон Лукке полагает, что тот «поворот» в итоге оказался в неправильную сторону и пандемия дает шанс исправить ошибки.

Даже сейчас, когда после вспышки коронавируса прошел год, уже ясно, что мы оказались на самом, возможно, сложном и масштабном переломе со времен эпохальных событий 1989–1990 годов. Но и отличия от 1989 года огромны. Тогда падение Берлинской стены привело к роспуску Организации Варшавского договора и свержению коммунистических диктатур. На этот раз — в результате другого исторического события — поста лишился «лидер свободного мира» Дональд Трамп. История повторяется — пусть не как фарс, но едва ли не с противоположным знаком. В 1989–1990 годах — распад советской империи, в 2020 году — конец правления США, как раз в тот момент, когда Трамп пытался защитить свою власть автократическими средствами. Коронавирус оказался фактором, изменившим все. В 1990-е фундаментальные перемены шли на Востоке, Западу же почти ничего менять не пришлось, а сегодня кризис развивается именно в западных демократических державах. Тем временем авторитарный режим в Китае, где началась пандемия, устойчивее, чем когда-либо прежде. В результате нынешний кризис превратился, по словам канцлера Меркель, в фундаментальное «испытание для демократии». Или, если точнее, стал самым, пожалуй, серьезным вызовом для демократии со времен падения ее тоталитарного противника в 1990 году.

В конце года демократические государства, на этот раз столкнувшиеся и с крупными внутренними противоречиями, достигли пределов своих возможностей. В том числе и Германия. Ни разу за все 75 лет истории ФРГ экономическая активность не снижалась так сильно, и ни разу за это время отношения между государством и обществом не подвергались такой капитальной ревизии, как в 2020 году.

Удивительная смена знаков произошла и в политике. Радикальная критика государства и всей системы общественного устройства исходит уже не слева, а справа. «Новые консерваторы», как любят именовать себя члены и сторонники «Альтернативы для Германии» (АдГ), на деле проповедуют либертарианский анархизм и радикальный антиэтатизм и в роли правой антипарламентской оппозиции находят общий язык даже с самыми настоящими врагами государства вроде рейхсбюргеров — что показала недавняя попытка «штурма Рейхстага». За концепцией «Великой перезагрузки» (Great Reset) им чудится некая антинародная революция сверху, происки глубинного государства, действующего в интересах «глобалистов» — от Билла Гейтса до Джорджа Сороса. Но главное, эта правая оппозиция движима исключительно эгоизмом — в противовес ответственной государственной политике. Когда представители этой оппозиции говорят о свободе и «личной ответственности каждого», критикуя вводимые государством ограничения, — это либо наивное идеалистическое представление о человеке, которое тоже очень далеко от консерватизма, либо, скорее всего, крайне эгоистичное требование к государству: оставьте нас в покое и не подвергайте никаким ограничениям.

С другой стороны, сложилась удивительная коалиция христианских демократов и всего потенциально левого политического спектра страны: от партии «Левых» до СДПГ и «Зеленых». Если пользоваться терминологией Вебера, который разделял этику ответственности и этику убеждения, в этом можно увидеть проявление ответственного сознания, а позиция АдГ и, отчасти, Свободной демократической партии продиктована исключительно их инфантильно-эгоистичными «убеждениями».

Итак, ключевой спор года шел между открытым неприятием регулирующей функции государства с одной стороны и защитой этой функции — с другой. Через год после начала пандемии становится ясно, что 2021 год может оказаться еще более важным, чем 2020-й.

В 2021 году предстоят выборы разного уровня, и предвыборные дебаты должны продемонстрировать, какие уроки извлечены из текущего кризиса. Ведь коронавирус — это всего лишь отзвук климатического кризиса — главной проблемы века, последствия которой будут гораздо более серьезными, чем у нынешней эпидемии. Как точно подмечено, коронавирус распространяется невзирая на официальные праздники. Но коль скоро это верно для вируса, то тем более справедливо и для глобального потепления. Извлечь уроки из пандемии коронавируса означает прежде всего научиться мерам предосторожности. Если мы ничего кардинально не изменим сегодня, то завтра вся планета окажется в реанимации, без шансов на выздоровление. Поэтому так актуален вопрос, способны ли демократические страны сделать все необходимое для борьбы с климатической катастрофой с учетом того, что эти меры затронут фундаментальные основы нашей жизни в куда большей мере, чем сегодняшние меры против коронавирусной инфекции. Огромные выбросы CO2, порожденные начавшейся в 1989–1990 годах глобализацией и обществом потребления на Западе, стали своего рода «суперраспространителями» климатического кризиса.

И если мы говорим о необходимости действовать, сравнение с последним историческим переломом полезно. 1989–1990 годы были временем глобальной открытости, безграничных социальных контактов. Но падение Берлинской стены привело и к развитию крайнего индивидуализма: 1990-е годы стали десятилетием бурной жизни здесь и сейчас, когда люди забывали о будущем. Важнее всего были удовольствия, веселье и гедонизм с рейвами и Love Parade. Лейтмотив 1990-х — «главное, чего хочу я». На месте «мы» теперь осталось только «я». Лозунг неолибералов — «Нет такой вещи, как общество. Есть отдельные мужчины, отдельные женщины, и есть семьи».

Снятие ограничений

В 1990-е годы мир казался переполненным неограниченными возможностями. Конференция ООН по окружающей среде («Саммит Земли») в Рио-де-Жанейро в 1992 году вызвала к жизни красивую утопию под названием «единый мир», которая, однако, все больше походит на фарс. Сегодня мы видим, что мир глубоко разделен. Миллионы беженцев живут в катастрофических условиях в Ливии, Сирии, Турции и Греции. А для борьбы с экологическим кризисом прошедшие тридцать лет были просто потеряны, это были годы безответственности — не сделано ничего ради будущего. Несмотря на все международные договоренности, в конечном итоге преобладали интересы отдельных стран и личностей. Дональд Трамп, нарцисс из Овального кабинета, явил собой вполне логичную кульминацию этой разнузданной эпохи.

С началом пандемии коронавируса и уходом Трампа тридцатилетняя эпоха жизни без границ закончилась. 2020 год оказался годом «социальной дистанции» и ограничения любых контактов. Государство вернулось и распоряжается теперь в вопросах частной жизни с невиданной ранее активностью. Причем — в отличие от стран социалистического блока до 1989–1990 годов — это делается для защиты самих граждан и с одобрения подавляющего большинства, осознающего эту необходимость. История последних трех десятилетий заставляет задаться вопросом о том, чему следует научиться и что перенять из опыта борьбы с пандемией коронавируса. 

Уроки кризиса 

Сегодня необходимо отказаться от чисто экономической экспансии. На смену эпохе снятия всяких барьеров, продолжавшейся с 1989 года, должно прийти время ограничений. Вопрос отказа от некоторых привычек, как произошло в этом году из-за ограничений личных контактов и потребления, становится еще острее в свете климатического кризиса. Ведь по сути западное общество потребления — это и есть Трамп в миниатюре. Получит ли идея коллективного, общего, глобального мышления еще один шанс против гипериндивидуализма? Что важнее — максимальная реализация индивидуальных потребностей или выживание вида с достойной жизнью для всех? Вот важнейшие вопросы ближайших десятилетий.

C кризисом, вызванным пандемией коронавируса, сегодня борются двумя способами. 

Во-первых, традиционным разгоном экономического роста с помощью набора новых долгов. «Шоппинг — это акт патриотизма», — такую рождественскую весть принес министр экономики Германии Петер Альтмайер. А главный редактор газеты Bild заявил: «Германия чувствует себя лучше всего, когда мы выражаем веру в будущее через потребление».

Подкупает та честность, с которой потребление провозглашается реальной и последней общенациональной идеей, своеобразной «ведущей культурой». При таком подходе вакцинация против COVID-19 выглядит настоящей панацеей, которая позволит вернуться к прежнему экстенсивному потреблению. Но это будет означать возвращение к фатальному статус-кво. Надежда, что вакцина сразу все исправит, — иллюзия соблазнительная, но очень опасная. Ведь против изменения климата прививки нет.

Так что вопрос, на самом деле, в том, как обществу выработать настоящий иммунитет, чтобы защититься от следующего вируса — и от «вируса» климатических изменений. Как выйти из системного кризиса капитализма и обеспечить рост экономики, не увеличивая при этом потребление, которое только усугубляет этот кризис? Вот главный вызов этого столетия.

Демократические страны Запада, очевидно, не располагают на данный момент какой-либо альтернативой потребительской модели жизни, которая после 1989–1990 годов благодаря им стала образцом для всего мира. Что-то другое потребовало бы полностью поменять приоритеты: солидарность следовало бы сделать главным принципом, более того, национальной и глобальной «ведущей культурой».

То, что сегодня с кризисом борются с помощью огромных кредитов, неизбежно, но это — жизнь в долг. Огромная задолженность накапливается, а ее погашение откладывается на будущее. И уже сейчас есть опасения, что если кризис затянется, даже у богатой Германии могут «кончиться деньги». Но кто же тогда будет платить по счетам? От обсуждения этого вопроса уклоняются, в первую очередь, правящие партии, предпочитающие отложить поиск ответа до выборов в Бундестаг.

А ведь стоило бы ввести специальные коронавирусные сборы, чтобы широко распределить это долговое бремя. Ведь кризис очень по-разному сказался на людях — причем именно наиболее уязвимые группы населения (как по состоянию здоровья, так и материально) пострадали намного больше остальных.

Ирония в том, что пандемия коронавируса и тем более изменение климата ставят перед нами вопрос о солидарности как раз в тот момент, когда отменяется «налог солидарности», введенный тридцать лет назад для 90% налогоплательщиков Германии. Однако сегодня речь идет о гораздо более фундаментальном вкладе — в солидарность на национальном и на международном уровне, а также в солидарность между поколениями.

Сегодня еще больше, чем прежде, солидарность — вопрос отношений между людьми разного возраста. В этом году ее проявили молодые — ради более уязвимых пожилых. Но изменение климата требует прямо противоположного. Здесь более уязвимо как раз молодое поколение, просто потому что оно проживет дольше, — и поэтому оно сильно зависит от того, насколько смогут ограничить свои потребительские привычки старшие, нередко находящиеся в более привилегированных условиях.

Поэтому важным и правильным было бы проанализировать те составляющие мобильности и потребления, от которых нам пришлось сейчас отказаться, — чтобы понять, что из этого действительно необходимо, а без чего можно спокойно обходиться и дальше. Ведь очевидно, что крайне вредные для окружающей среды короткие местные авиаперелеты не являются жизненно важными, особенно теперь — когда мы увидели, насколько легко с помощью онлайн-конференций решаются многие вопросы. Ясно, что в связи с экологическим кризисом самоограничение ради защиты других людей превращается просто в необходимое условие развития свободного общества. Это касается не только отдельных граждан, но и целых государств.

Во время пандемии коронавируса национальные правительства были фатально сконцентрированы на своих проблемах. Причина банальна: распространение вируса можно было остановить с помощью национальных и других территориальных границ, радикально ограничив мобильность людей. Но против климатического кризиса это не поможет. CO2 не знает границ. Поэтому в борьбе с ним солидарности на уровне национальных государств будет недостаточно. Фатален даже растущий в условиях нынешней пандемии «прививочный национализм», где в лидерах — разумеется — Великобритания. В общем, международная солидарность просто необходима, и она должна стать новой всемирной «ведущей культурой». В том числе и потому, что борьба с глобальным потеплением в рамках национальных государств приведет к тому, что некоторые страны, не утруждая себя выполнением требований, будут получать выгоду от мер, принимаемых остальными. А это, в свою очередь, сыграет на руку тем, кто отрицает изменение климата и настаивает, что действия национальных правительств бесполезны.

Сейчас необходимы серьезные совместные усилия всех стран мира. Первые тридцать лет после 1990 года были потрачены впустую; нельзя допустить такого же бездействия в течение еще тридцати лет — в противном случае атмосфера Земли будет необратимо разрушена. Несмотря на все ограничения контактов, пандемия коронавируса может оказаться тем фактором, который политически сблизит мир в 2021 году. Решающее значение будут иметь выводы из уникального для всех 2020 года. Либо мы перейдем к политике превентивных действий, направленных на устойчивое развитие, и будем принимать меры для предотвращения негативных явлений — либо наше общество и дальше пойдет по гибельному пути роста потребления.

Главное молодежное слово 2020 года — lost, «потерянный». В 2021 году придется выяснить, действительно ли 2020-й был потерянным годом — или он указал нам новый путь развития. Пока не ясно, останется ли он в истории «ужасным годом» с сотнями тысяч погибших от коронавирусной инфекции, или же с него начнутся глобальные изменения к лучшему. Надежда умирает последней.

Читайте также

Ковид или ковид-отрицатели — что угрожает демократии больше?

Пандемия дает Германии и Европе второй шанс на объединение. Часть 1

Пандемия дает Германии и Европе второй шанс на объединение. Часть 2

Что пишут: о «Яне из Касселя», ковид-отрицании и Холокосте

Германия — чемпион мира по борьбе с парниковым эффектом?

«Год в чрезвычайной ситуации? Возможно»

Теории заговора на экспорт

Статью Юргена Хабермаса, приуроченную к тридцатилетию объединения Германии, бурно обсуждали в стране. В первой части Хабермас объяснял, почему в год пандемии Ангела Меркель впервые повела себя не только как немецкий, но и как европейский политик и дала шанс евроинтеграции. Причина — рост крайне правых, евроскептических и откровенно националистических сил в самой Германии и стремление отмежеваться от них. 

Во второй части философ размышляет о причинах подъема правого популизма. 

По его мнению, на западе и востоке страны они разные. Хабермас оспаривает распространенный взгляд на денацификацию ФРГ как на осознанный и последовательный процесс. По его мнению, с самого начала она была во многом вызвана желанием адаптироваться к американскому влиянию; искажалась антикоммунизмом, служившим оправданием массового соучастия в нацистских преступлениях; наталкивалась на сопротивление политиков вплоть до Гельмута Коля. 

В свою очередь, глубокая проработка нацистского прошлого на востоке страны во времена ГДР была подменена официозным антифашизмом. Но что еще более трагично, по мнению Хабермаса, — это то, что после воссоединения страны восточным немцам не дали провести собственную рефлексию, а навязали готовые и к тому же довольно сомнительные модели. Итог — подъем сил, отрицающих демократический консенсус, по всей Германии — от севера до юга и от запада до востока. 

Обычный политолог, скорее всего, мог бы закончить первую часть статьи обличением лицемерия Меркель, которая продемонстрировала приверженность европейской интеграции лишь в крайних обстоятельствах. Но Хабермасу не до мелочного морализаторства: он констатирует, что реальная и наконец осознанная угроза крайне правого реванша действительно может стать основой для нового единства.

Эрфуртский шок как общегерманская проблема

В том, что мы видим в Тюрингии, Саксонии, Саксонии-Анхальт и Бранденбурге, нет ничего специфически восточнонемецкого. Государственные ведомства однажды уже показали свою полную несостоятельность в истории с преследованием «Национал-социалистического подполья» — целая серия преступлений до сих пор остается нераскрытой. Выступления праворадикалов двухлетней давности в Хемнице и подозрительно незаметная отставка президента Службы защиты конституции дали первый импульс процессу общенемецкого осознания универсальности проблемы, а медлительность в избавлении бундесвера, полиции и органов безопасности от ультраправых сетей демонстрирует, что первые сигналы подрыва правового государства заметны далеко не только на востоке страны.

Справедливо, однако, и то, что описанным событиям в восточных федеральных землях предшествовали неоднократные вспышки насилия со стороны праворадикалов, беспрепятственные шествия националистов и внушающие беспокойство случаи уголовного преследования по политическим мотивам. Ультраправые действуют брутально и жестоко: взять хотя бы «Мюгельнскую травлю» группы индийцев в 2007 году, выходки товарищества «Штурм», которое в 2008 году хотело создать в Дрездене и его окрестностях «национально свободные зоны», поджоги и преследования со стороны банды из Лимбаха-Оберфроны за год до «Национал-социалистического подполья», нападение многочисленной толпы на центр приема беженцев в Хайденау в 2015 году или схожие ксенофобские выступления в Фрайтале и Клауснитце. Однако реакция властей на все эти преступления оказалась еще хуже: тут и полицейские, которые отговаривают пострадавшего от подачи заявления, и предвзятый суд, не отличающий преступника от жертвы, и земельная Cлужба защиты конституции, остроумно проводящая различие между «критическим» и «враждебным» отношением к беженцам, и земельная прокуратура, у которой генеральный прокурор вынужден забрать скандальное дело, потому что местные сотрудники видят преступников-одиночек там, где налицо групповой сговор террористов-любителей, а еще отделение полиции, которое отправляет на согласованные демонстрации так мало полицейских, что нарушения, которых случается ожидаемо много, даже не удается зафиксировать. Когда же я ко всему прочему читаю, что в этих восточногерманских регионах распространено «молчаливое одобрение праворадикального насилия», это и вправду напоминает мне времена Веймарской республики¹.

Одна линия фронта, две точки зрения

Тюрингская «афера» не помогла понять, что за политический водораздел проходит и через Восточную, и через Западную Германию. Показав это новое сходство Востока и Запада, события в Тюрингии также продемонстрировали непохожесть взглядов на общий конфликт, обусловленную различиями в историческом и политическом развитии двух частей страны. При этом точка зрения одной из сторон оказалась намного более четко выраженной, чем у другой. В то время как на востоке представления о политической сущности «гражданского» еще только должны сформироваться, в реакции запада отразилось наследие, принесенное из старой ФРГ.

Уход избранного голосами АдГ премьер-министра не положил конец правительственному кризису в Тюрингии, который продолжался еще несколько недель. Причина этого фарса кроется в том, что фракция ХДС в местном ландтаге оказалась в ловушке, так как председатель федерального совета партии, Аннегрет Крамп-Карренбауэр, уроженка Саара, запретила партийцам вступать в коалицию как с левыми, так и с правыми силами. Как Майк Моринг мог бы способствовать формированию левого правительства меньшинства, не отступив от обязательного правила «равноудаленности»? Крамп-Карренбауэр, которой прочат пост канцлера, сама вырыла себе могилу, настаивая на затверженном принципе «ни с теми, ни с другими», который совершенно не сочетался с личностью Бодо Рамелова, прямодушного и религиозного профсоюзного деятеля родом из Гессена. Здесь мы имеем дело с реликтом из истории Западной Германии, столкнувшимся с восточногерманскими реалиями.

Еще со времен самых первых выборов в Бундестаг, когда западный ХДС изобрел для Герберта Венера и СДПГ издевательский слоган «Все дороги ведут в Москву», партийцам всегда было трудно решиться на давно назревший отказ от превентивной морализирующей дискриминации левых сил, нацеленной на нейтрализацию аргумента об исторической скомпрометированности правой идеи. Симметричная критика правого и левого фланга, во времена холодной войны даже получившая научное обоснование в виде теории тоталитаризма, всегда была важной составляющей политической программы ХДС, стремившейся в ФРГ стать «партией большинства». В условиях геополитического противостояния с восточным блоком Аденауэр использовал антикоммунистическую риторику, для того чтобы заручиться поддержкой прежних национал-социалистических элит, которые сумели сохранить или вернуть свои позиции практически во всех сферах власти: так ХДС создавала у них ощущение, что они всегда были на нужной стороне². Значительной части нации, которая в подавляющем большинстве поддерживала Гитлера до последнего, антикоммунистические призывы действительно позволили избежать критической рефлексии по поводу собственных деяний. «Коммуникативное замалчивание» собственного прошлого способствовало невероятной готовности приспосабливаться к новому демократическому строю, а растущий уровень благосостояния и американский ядерный зонтик сделали это оппортунистическое решение еще легче.

Этот сомнительный успех так глубоко укоренился в партийном сознании, что генеральный секретарь Петер Хинце разыграл антикоммунистическую карту еще раз на выборах в Бундестаг 1994 года, инициировав ставшую уже легендарной кампанию «красных носков». Этой кампанией он рассчитывал удержать электорат, изначально скептически настроенный по отношению к идее единовластия СЕПГ. Однако к тому моменту революционный лозунг «Мы — народ!», направленный против партийной диктатуры, уже давно сменился лозунгом «Мы — один народ!». Национальный мотив вышел на передний план еще на первых свободных выборах в Народную палату ГДР, состоявшихся 18 марта 1990 года, когда рыночные площади восточногерманских городов заполнились приехавшими с запада людьми, державшими в руках исключительно черно-красно-золотые флаги. Под влиянием западных неонацистов праворадикальные группировки уже тогда начали откалываться от эмансипированного гражданского общества³. Причина в том, что ГДР все сорок лет существовала в условиях насаждаемого сверху антифашизма, поэтому на востоке была просто невозможна та общественная дискуссия, которая красной нитью проходит через всю историю ФРГ.

Политика прошлого в Западной Германии

Лишь эти острые поколенческие противостояния, которые зачастую выливались в открытый конфликт, объясняют, почему «боннская республика» превратила установку на адаптацию к установленному союзниками политическому порядку, для многих изначально оппортунистическую, в более или менее стройную привязку к принципам правового государства и демократического строя. Постоянно вспыхивающие общественные дискуссии о «прошлом, которое не хочет проходить» (слова Эрнста Нольте), на Западе тоже возникали не сами собой. Они начались сразу после падения национал-социализма благодаря Нюрнбергскому процессу о преступлениях против человечества и благодаря книгам таких писателей, как Ойген Когон и Гюнтер Вайзенборн, однако затухли, когда прежние нацистские элиты подверглись быстрой реабилитации, а население утратило чувство вины, следуя антикоммунистическому духу времени. Оппозиционным силам приходилось снова и снова инициировать подобные дискуссии, борясь с укоренившейся практикой вытеснения воспоминаний и «нормализации» жизни.

После десятилетнего молчания в конце 1950-х годов рождаются первые инициативы по «проработке прошлого» (термин Теодора Адорно): после первых ульмских процессов над бывшими нацистами в Людвигсбурге создается Центральное ведомство по преследованию нацистских преступников, затем члены Социалистического союза немецких студентов организуют выставку «Безнаказанная нацистская юстиция» (кстати, пойдя наперекор решению руководства своей партии), но широкое общественное внимание к этой теме в результате привлекает лишь подготовленный Фрицем Бауэром франкфуртский процесс над сотрудниками лагеря Освенцим. Вынесенные тогда приговоры оказались достаточно мягкими, однако мимо темы Освенцима с тех пор пройти не мог уже никто. В одном из немногих эмоциональных отрывков своей «Истории Германии в XX веке» Ульрих Гербертз отмечает: «Большинство представителей нацистских элит — даже серийные убийцы из охранной полиции и службы СД — не понесли практически никакого наказания, а иногда продолжали работать на высоких постах, пользуясь уважением общества, — несмотря на то, что жертвами национал-социализма стали миллионы людей. Этот факт был настолько вопиющим по всем меркам политической морали, что он не мог не привести к тяжелым долгосрочным последствиям для нашего общества, его внутренней структуры и внешнеполитической репутации. Несмотря на все успехи демократической стабилизации, он десятилетиями был и до сих пор является каиновой печатью Германии»⁴.

Стремление к справедливому суду над преступниками стало отправной точкой к осмыслению прошлого, которое волнами накатывало на возмущенное или сопротивляющееся этому население. В споры вовлекалось все больше людей, потом случился 1970 год, когда фотографии коленопреклоненного Вилли Брандта в Варшаве вывели эту тему на общегосударственный уровень, а с момента первого показа в 1979 году в Германии фильма «Холокост», проникновенно повествующего о судьбе семьи Вайс, о событиях прошлого заговорили все жители страны. Широкий резонанс, вызванный этим фильмом в ФРГ, конечно, был подготовлен студенческими протестами, которые приобрели широкий размах в 1967 году, под конец политически неспокойного десятилетия.

Протестное движение следовало общемировой тенденции, но приобрело внутринемецкую специфику, так как молодое поколение впервые открыто столкнулось с нацистским прошлым своих родителей и впервые публично осудило преступления нацистов, сохранивших статус и регалии. Однако у переломного 1968 года тоже была предыстория: сегодня историки обращают внимание в том числе и на многочисленные политические споры и движения конца 1950-х годов против гонки ядерных вооружений и законов о чрезвычайном положении⁵. Упомянутая нами постоянно возобновлявшаяся общественная дискуссия «против забвения» не стала бы составной частью ныне само собой разумеющейся культуры памяти (не говоря уже об официальном политическом самовосприятии ФРГ) и прервалась бы в ходе событий неспокойных 1970-х годов, которые Герберт Маркузе иронически назвал «восстанием и контрреволюцией», если бы не новый кабинет министров, сменившийся в 1983 году. Он дал решительный отпор политике «духовно-нравственного разворота»вс, которую пытался проводить Гельмут Коль.

Выражаясь словами Ульриха Герберта, стремление канцлера «деактуализировать эпоху национал-социализма» не исчерпывалось символическими встречами с Миттераном в Вердене и с Рейганом в Битбурге, а также столь же неуклюжими попытками повлиять на американский проект музея Холокоста в Вашингтоне в русле «национальных интересов Германии»⁶: его разнообразные инициативы были направлены на то, чтобы наконец сформировать у населения национальную гордость с опорой на всю историю страны. Однако речь федерального президента Рихарда фон Вайцзеккера, приуроченная к сорокалетию окончания войны, перечеркнула все эти усилия. Общество было впечатлено тем, как президент, с безжалостной тщательностью перечислив группы людей, замученных в концентрационных лагерях, впервые назвал 8 мая 1945 года днем освобождения от национал-социализма — такое определение резко контрастировало с тем, каким этот день воспринимало большинство современников.

В последующие два года разгорелся так называемый «спор историков», поводом к которому стала попытка Эрнста Нольте релятивизировать Холокост, апеллируя к преступлениям сталинского режима. В контексте предложенного Колем подхода к собственной истории полемика в конечном счете шла вокруг двух важных вопросов: о месте и значимости истории Освенцима и уничтожения европейских евреев в политическом самосознании населения Германии, а также о том, насколько важную роль эта болезненная память играет в идентификации граждан страны с ее демократическим правовым строем и всей либеральной общественной моделью, признающей взаимное право людей на инаковость. Вопрос о том, станет ли такая память основой для самопонимания ФРГ как государства, в те годы еще не имел очевидного ответа.

Окончательное закрепление описанного самосознания в гражданском обществе, в полной мере выраженное в заявлениях и действиях нынешних федеральных президентов, например Франка-Вальтера Штайнмайера, произошло лишь в 1990-е годы — после напряженных дискуссий о роли истории в политике. Это целая не прерывающаяся цепочка общественных реакций: реакций на провокационную книгу Даниэля Гольдхагена об обычных немцах, с готовностью вершивших Холокост, на речь Мартина Вальзера при вручении Премии мира Биржевого союза немецкой книготорговли и спонтанный протест тогдашнего председателя Центрального совета евреев Игнаца Бубиса в ответ на передвижную выставку Института Яна Филиппа Реемтсмы, посвященную ранее замалчиваемым преступлениям вермахта в истребительной войне с «еврейским большевизмом», а также на впоследствии инициированное самим Гельмутом Колем возведение мемориала Холокоста в Берлине. По своей силе и масштабу все эти дискуссии были не сравнимы ни с одной из предшествующих. Обнажив серьезные противоречия, они тем не менее пришли к логическому завершению: вплоть до сего дня на всех официальных памятных мероприятиях заявления о приверженности принципам демократии и правового государства имеют не абстрактный характер, а подаются как результат непростого процесса осмысления, как постоянно воскрешаемая в памяти рефлексия над преступлениями против человечества, за которые современные жители Германии не несут вины, но несут историческую ответственность. Об этом еще в 1946 году (!) писал Карл Ясперс в обращенной к согражданам статье «Вопрос о виновности».

Тем не менее в некоторых аспектах консенсус еще не найден, и с учетом новых обстоятельств процесс осмысления должен быть продолжен, так как события последних лет доказали несостоятельность тех допущений, которые могла себе позволить прежняя ФРГ. Все те убеждения и мотивы, которыми жил еще национал-социалистический режим, — это не дела давно забытого и проработанного прошлого. Сегодня они вернулись в нашу демократическую повседневность, и радикальное крыло АдГ слово в слово повторяет их.

Полемика об отношении немецкого государства к своему прошлому была активной в 1960-е, 1970-е и 1980-е годы, а также затронула и первое десятилетие после воссоединения страны, однако все эти споры в значительной мере занимали лишь Западную Германию⁷: как в части инициаторов, так и в части основных действующих лиц. Показательна, например, география городов, где с 1995 по 1999 год демонстрировался выставочный проект о преступлениях вермахта, привлекший внимание 900 тысяч посетителей. Пассивность участия Восточной Германии исчерпывающе объясняется сорокалетним насаждением антифашизма сверху и совершенно иной историей становления восточнонемецкого менталитета. Она не может служить поводом для критики, ведь населению ГДР в те годы приходилось параллельно справляться с насущными повседневными проблемами, которые были едва знакомы и совершенно непонятны жителю Запада.

Отсутствие открытого политического процесса в ГДР и после нее

И все же упомянутая асимметрия важна, потому что обнажает значимое обстоятельство: население Восточной Германии ни до, ни после 1989 года не имело доступа к публичному политическому процессу, в рамках которого противоборствующие группы могли бы найти взаимоприемлемый компромисс. В 1945 году одна диктатура на востоке страны сменилась другой, пусть и совершенно иного рода⁸, так что активная самокритика и прояснение забытого политического самосознания просто не могли состояться в той же мере, как это случилось в ФРГ. В этом нет вины восточных немцев, однако последствия этого мне трудно переоценить. Столь же трудно мне судить о том, к какой части населения применимы слова психотерапевта Аннет Зимон, дочери Кристы Вольф, которая утверждает, что антифашизм СЕПГ оказал серьезное влияние, так как «позволил людям полностью освободиться от вины за немецкие преступления»: «Все психологические предрасположенности к подчинению, авторитарному мышлению, ксенофобии и презрению к слабым были загнаны еще глубже внутрь человека и находили публичное выражение лишь в искусстве и литературе. В учреждениях и семьях действовал такой же обет молчания, как и в первые годы существования Западной Германии: о событиях, происходивших до 1945 года в конкретном университете, больнице или семье, люди предпочитали не говорить. Русские победители и исполнители их воли из Панкова и Вандлитца принудили восточных немцев к определенной идеологии. Считалось, что следуя этой идеологии, поначалу шедшей рука об руку с настоящим террором, а затем — с диктатурой, и связывая себя двойным узлом из социализма и антифашизма, можно было искупить вину и освободиться от немецкой идентичности»⁹.

Этот отрывок повествует об отсутствии публичной сферы, которой люди были лишены вплоть до 1989 года, но без которой непростой и богатый на конфликты процесс самопримирения с национал-социалистическим прошлым даже не мог начаться. Иначе дело обстоит с еще одним вполне понятным явлением социальной психологии, исследования которого цитирует Аннет Зимон, — с возникшим впоследствии у людей чувством стыда за то, что они по слабости характера пошли на поводу у коммунистической системы, приспосабливаясь к ее ожиданиям и требованиям. Это свидетельство того, что публичная сфера отсутствовала и после 1989 года: Федеративная республика Германия пустила новых граждан в существующее медийное пространство, но не создала для них своего. Из-за этого у восточных немцев не было возможности начать давно назревшую дискуссию, чтобы разобраться в себе самих без оглядки на «заведомо верные» мнения «с той стороны»: «Подобное застарелое, подавленное и часто неосознанное чувство стыда за времена ГДР, когда люди дали слабину больше, чем нужно, теперь вылезает наружу в самых разных проявлениях и становится новым унижением на подмостках общественной дискуссии в свете западных софитов. Примером этого может стать отношение к теме антифашизма в ГДР, который часто интерпретируется как безучастный антифашизм»^10.

В этом случае причина кроется в самом процессе воссоединения, который не только либерализировал восточную прессу и телевидение, но и присоединил их к инфраструктуре западногерманской публичной сферы. Граждане бывшей ГДР не смогли воспользоваться своим собственным пространством для общественного диалога: если бы у них до этого была реальная свобода слова, то можно было бы даже сказать, что их лишили собственных СМИ. Это справедливо не только для компаний, быстро выкупленных западными концернами, но и для их сотрудников, без которых «собственная» публичная сфера невозможна. Дело в том, что западногерманская пресса способствовала разрушению авторитета восточнонемецких писателей и интеллектуалов, словами которых можно было бы выразить и отрефлексировать опыт повседневной жизни в ГДР. Если до воссоединения их награждали премиями и даже прославляли, то в единой Германии Стефан Гейм, Криста Вольф, Хайнер Мюллер и все остальные стали считаться не только сторонниками левых идей (кем они и были), а еще и интеллектуалами-пособниками Штази (что было совсем несправедливо). Оппозиционеры из числа правозащитников имели столь же мало шансов занять их место.

Пример тому — судьба Клауса Вольфрама, в 1977 году уволенного из университета и переведенного на завод, а впоследствии входившего в руководство «Нового форума» и безуспешно пытавшегося основать критическую «Другую газету». В речи, произнесенной в ноябре 2019 года и вызвавшей раскол между западными и восточными членами берлинской Академии искусств, он, помимо прочего, выражал сожаление о том, как без промедления было начато «разрушение собственного медиапространства»: «К 1992 году в Восточной Германии не осталось ни одного телеканала, ни одной радиостанции и практически ни одной газеты со значимой аудиторией, которой бы не руководила западногерманская редакция. Возможность открытого диалога, политическое самосознание, социальная память, общественная дискуссия — все то, чего только что добился целый народ, обернулось нравоучением и лишением слова»¹¹.

Чего до сих пор нет и что сейчас важно

То, что на первый взгляд представляется лишь частным следствием перехода экономики к капиталистическому строю и свободной конкуренции, в реальности связано с фундаментальной особенностью политической культуры совершенно иной формации, унаследованной из эпохи национал-социализма. В «перехвате» хрупкой коммуникативной среды Восточной Германии (произведенном в лучшем случае бездумно) отразилась наивность, которая была в целом свойственна правительству ФРГ, триумфально утвердившемуся в своей антикоммунистической политике. Эта наивность нашла юридическое выражение в выборе статьи 23 Основного закона ФРГ в качестве конституционно-правового основания для «воссоединения» с восточными «землями», которые на тот момент вообще не существовали как таковые. Изначально эта статья была предназначена для того, чтобы обеспечить вхождение в состав Германии Саара (на момент принятия Основного закона в 1949 году он уже четыре года был отделен от страны), исходя из «сложившихся» национальных связей обоих государств. Тот факт, что в ходе воссоединения страны несколько десятилетий спустя использовались те же аргументы, был следствием довольно понятного, однако вводящего в заблуждение национального подъема. Не говоря уже о том, что подобный способ объединения страны лишил жителей Востока и Запада возможности совершить исторический акт долгожданного принятия совместной конституции и выработки единого политического понимания сосуществования стран как осознанного союза.

Решение о максимально быстром воссоединении (очевидное во внешнеполитическом отношении) стало неизбежным после того, как «12 пунктов» Гельмута Коля совпали с волей большинства населения ГДР, отраженной в результатах выборов в Народную палату 18 марта 1990 года: предложение созвать круглый стол для обсуждения других вариантов объединения отвергалось тогда не только Западом.

Об ошибках, допущенных в ходе механического перехвата западными элитами управления во всех сферах жизни ГДР, уже написано очень много¹²: еще одним подтверждением этих ошибок служит известная статистика о том, что сегодня, три десятилетия спустя, восточногерманские специалисты до сих пор не представлены в экономике, политике и органах местной власти. Так или иначе, решение идти по «быстрому пути» предопределило «механическое» вхождение ГДР в общественную структуру ФРГ и отодвинуло в сторону тех восточногерманских интеллектуалов и правозащитников, которые стремились свергнуть режим СЕПГ с расплывчато сформулированной целью создать новую, «лучшую» ГДР. Безусловно, даже с учетом того, что решение о «присоединении» было принято демократически, Запад мог бы продемонстрировать больше осознанной сдержанности: в конечном счете, население ГДР заслуживало большей самостоятельности и свободы действий, пусть даже  оно и совершило бы при этом больше собственных ошибок. В первую очередь жителям Восточной Германии не хватило свободного публичного пространства для внутренней политической дискуссии.

Подобные рассуждения от обратного посвящены упущенным возможностям и не дают ответа на актуальные политические вопросы, однако текущая экстраординарная ситуация может дать Германии второй шанс добиться единства как на национальном, так и на европейском уровне. Как мы продемонстрировали, в ФРГ одновременно наблюдаются две взаимодополняющие тенденции. Во-первых, как на востоке, так и на западе сформировалось взаимное понимание, что другая сторона не по собственной воле приобрела в ходе исторического развития отличительные особенности политического менталитета. Во-вторых, стало очевидно политическое значение конфликта, который наконец не только заметили, но и признали центристские партии: сегодня АдГ вновь разжигает рознь, которая изначально была вызвана асимметричностью последствий внутринемецкого объединения, однако теперь намеренно сдабривается националистической и расистской риторикой и служит дополнением для евроскептического нарратива партии. Будучи переведен в национальную плоскость, этот конфликт принял характер общегерманского: теперь его стороны разделены не географическими границами исторических судеб, а политическими пристрастиями. Чем четче вырисовывается универсальный характер данного конфликта, тем активнее становится развернувшаяся наконец по всей стране борьба с правым популизмом и тем больше становится и без того немалая историческая дистанция, отделяющая нас от ошибок, которые были допущены в ходе объединения Германии, — а вместе с этим и понимание того, что на первый план постепенно выходят совершенно иные общенемецкие и общеевропейские проблемы, которые мы с ростом авторитарности и напряженности в мире можем решить только сообща.

Описанное смещение внутриполитических приоритетов мы можем воспринимать как шанс окончательно завершить процесс немецкого объединения, сосредоточив все наши силы на решающем этапе европейской интеграции, ведь без единства на континенте мы не сможем справиться ни с пока непрогнозируемыми экономическими последствиями пандемии, ни с правым популизмом в Германии и других странах-членах ЕС.

1. Schildt A., Antikommunismus von Hitler zu Adenauer (in Norbert Frei und Dominik Rigoll (Hg.), Der Antikommunismus in seiner Epoche, Göttingen, 2017), S. 186-203. ↑

2. См. цитируемую статью Краске, стр. 57. ↑

3. Herbert G., Geschichte Deutschlands im 20. Jahrhundert. München, 2017. S 667. ↑

4.  Frey M., Vor Achtundsechzig. Göttingen, 2020. S. 199 — … ↑

5.  Eder J.S., Holocaust-Angst. Göttingen, 2020. ↑

6.  Вероятно, это не в той же мере справедливо в отношении споров о праве на убежище после войны на Балканах. Центры размещения беженцев полыхали тогда по всей стране, а предметом полемики стала разрушающаяся иллюзия о том, что «Германия не является страной иммигрантов». ↑

7.Различия обеих систем с точки зрения формальных признаков правового государства представлены в недавно вышедшем исследовании: Markovits I., Diener zweier Herrn. DDR-Juristen zwischen Recht und Macht, Berlin 2019; ср. также рецензию Уве Везеля в газетt FAZ. ↑

8. Simon A., Wut schlägt Scham. ↑

9. Там же. ↑

10. .Berliner Zeitung от 06.04.2020. ↑

11. Два вышедших недавно и очень разных по своей сути исторических исследования: Norbert Frei, Franka Maubach, Christina Morina und Mark Tändler, Zur rechten Zeit, Berlin 2019; Ilko-Sascha Kowalczuk, Die Übernahme. München, 2019. ↑

12.Об этом «стремлении к чему-то, что нам еще предстоит найти», сегодня скорбит Томас Оберэндер в своей книге «Восточногерманская эмансипация» (Oberender T., Empowerment Ost. Stuttgart, 2020). ↑

Читайте также

Пандемия дает Германии и Европе второй шанс на объединение. Часть 1

В канун тридцатилетия Германии, которое отмечалось 3 октября, Юрген Хабермас — пожалуй, самый знаменитый из ныне живущих немецких философов — опубликовал программную политическую статью. В ней он провел линию, связавшую события 1990 года, успехи и неудачи европейской интеграции, рост правого популизма в новой Германии и, наконец, пандемию коронавируса. 

Это по-настоящему фундаментальное — и, прямо скажем, непростое — чтение, поэтому мы разделили перевод на две части. В первой Хабермас ищет ответ на вопрос, почему в 2020 году правительство Ангелы Меркель согласилось на то, чтобы Евросоюз взял на себя солидарную ответственность за экономические проблемы каждой из стран-участниц. Немецкие власти не пошли на это даже во время мирового финансового кризиса 2008–2011 годов, который обрушил многие европейские экономики (самый известный пример — греческая). Что изменилось? Поразительный эффект пандемии? Внезапно обретенное чувство ответственности за континент? Прагматический расчет? Но на что?

Ответ Хабермаса — внутриполитические процессы внутри самой Германии. Еще десять лет назад христианские демократы претендовали на голоса евроскептиков, а теперь смирились с тем, что они ушли к «Альтернативе для Германии» (АдГ). И это оказало по-своему отрезвляющее воздействие на консервативный немецкий истеблишмент. Он получил второй шанс превратить объединение из национального немецкого проекта в интернациональный европейский. Часть 2

Через 30 лет после событий 1989–1990 годов, в корне изменивших мировую историю, мы снова оказались в переломной точке. Все решится в ближайшие месяцы: не только в Брюсселе, но и — не в последнюю очередь — в Берлине.

На первый взгляд, неуместным и натянутым преувеличением может показаться попытка сравнить преодоление биполярного мира и победоносную поступь глобального капитализма с обезоруживающей стихией пандемии и вызванным ей мировым финансовым кризисом доселе невиданных масштабов. Однако если нам, европейцам, удастся найти конструктивный выход из кризиса, то между этими поворотными моментами истории можно будет провести параллель. 30 лет назад немецкое и европейское воссоединение были связаны друг с другом, словно сообщающиеся сосуды. Современному наблюдателю взаимосвязь этих процессов не настолько очевидна, как тогда, однако в канун национального праздника (которому, впрочем, за три десятилетия так и не удалось обрести внятность) можно сделать одно важное предположение. Разбалансировка процессов внутригерманского объединения абсолютно точно не стала причиной удивительной активизации общеевропейских объединительных процессов. Однако благодаря исторической дистанции, с которой мы теперь можем взглянуть на проблемы внутренней интеграции, федеральное правительство Германии наконец вновь обратило внимание на не доведенную до конца историческую задачу политического обустройства будущего Европы.

Такая историческая дистанция появилась не только из-за глобального влияния пандемии; приоритеты изменились и внутри страны — в первую очередь, из-за нарушения политического равновесия в результате подъема партии «Альтернатива для Германии». Именно благодаря этому сейчас, через 30 лет после начала новой эры, нам представляется еще один шанс добиться общенемецкого и общеевропейского единства.

Объединение двух Германий, которое после 40 лет раздельного существования оказалось возможным буквально за одну ночь, неизбежно должно было привести к перераспределению баланса сил с далеко идущими последствиями. У других государств появились обоснованные опасения, что «немецкий вопрос» снова встанет на повестке дня. Соединенные Штаты поддерживали умело лавирующего федерального канцлера, а вот европейские соседи были обеспокоены возможным возвращением Германской империи — той самой «средней державы», которая со времен кайзера Вильгельма II была слишком велика, чтобы мирно присоединиться к кругу соседей, но слишком мала, чтобы претендовать на роль гегемона. Как впоследствии показал еврокризис 2010 года, стремление окончательно и бесповоротно интегрировать Германию в европейский миропорядок было как нельзя более верным.

В отличие от отпрянувшей в испуге Маргарет Тэтчер, Франсуа Миттеран тогда принял мужественное решение не отступать. Чтобы обезопасить себя от национального эгоизма немецкого соседа, который мог использовать свою экономическую мощь в собственных интересах, он потребовал от Гельмута Коля согласия на введение евро. Эта смелая инициатива, главной движущей силой которой стал Жак Делор, восходит к 1970 году, когда тогдашнее Европейское сообщество взяло курс на создание валютного союза с принятием плана Вернера. Тот проект в результате провалился из-за последующих изменений монетарной политики и отказа от Бреттон-Вудской системы, однако на переговорах Валери Жискар д’Эстена и Гельмута Шмидта вопросы о валютном союзе снова появились на повестке дня. Следует также упомянуть, что после решения Европейского совета от 9 декабря 1989 года, принятого благодаря Миттерану, Гельмут Коль, следуя своим политическим убеждениям, сумел сломить сопротивление оппозиции и увязать национальное единство Германии с революционным Маастрихтским договором¹.

От этих исторических событий можно провести линию к экономическим последствиям пандемии, которые сейчас заставляют наиболее пострадавшие страны Западной и Южной Европы брать неподъемные займы, создавая тем самым реальную экзистенциальную угрозу для валютного союза. Именно этого сегодня больше всего боится экспортно ориентированная немецкая экономика, и именно это заставило неуступчивое германское правительство, долгое время сопротивлявшееся призывам президента Франции, все-таки согласиться на более тесное внутриевропейское сотрудничество. В результате Ангела Меркель и Эммануэль Макрон приняли совместную программу по выдаче нуждающимся в помощи государствам долгосрочных займов из фонда восстановления, финансируемого Евросоюзом (большую часть — в виде невозвратных субсидий). На последнем саммите эта программа была поддержана с удивительным единодушием. Решение создать общеевропейский кредитный ресурс, ставшее возможным с выходом Великобритании из ЕС, может стать первым со времен Маастрихтского договора значимым импульсом к дальнейшей интеграции.

Несмотря на то что эта программа пока еще не доведена до логического завершения, Макрон уже в ходе саммита назвал принятое решение «наиболее важным для Европы событием с момента введения евро». Однако как бы французский президент ни хотел обратного, Ангела Меркель, разумеется, осталась верна своей политике малых шагов. Она не ищет долгосрочного институционального решения, а стремится к однократной компенсации ущерба, нанесенного пандемией², — несмотря на то что экзистенциальная опасность для Европейского валютного союза, лишенного политических функций, останется без изменений и выдаваемые сейчас кредиты предоставляются не им самим, а ЕС. Что ж, как известно, прогресс нетороплив и иногда идет окольными путями.

Как германское единство связано с европейским

Если сегодня, в свете активизации внутриевропейской интеграции, мы захотим обратить внимание на то, что процессы германского и европейского сближения три десятилетия назад были связаны, то следует вначале вспомнить о том, как объединение Германии затормозило европейскую политику. Несмотря на то что возрождение Германии как единого государства с сопутствующими интеграционными инициативами в каком-то смысле было достигнуто ценой отказа от немецкой марки, все эти процессы совсем не способствовали дальнейшему укреплению европейского единства.

Для бывших граждан ГДР, выросших в другой политической среде, тема единой Европы не была столь же важной и значимой, как для граждан «старой» ФРГ. Объединение Германии также изменило приоритеты и взгляды федерального правительства. Поначалу внимание министров было приковано к решению беспримерных по сложности проблем: к переводу находящейся в упадке экономики ГДР на рельсы рыночного рейнского капитализма, а также к включению подконтрольной СЕПГ государственной бюрократии в административную структуру правового государства. Однако за рамками этих неизбежных обязанностей все правительства, начиная с кабинета Гельмута Коля, быстро привыкли к «нормальности» объединенной Германии. Судя по всему, историки, в те годы превозносившие эту «нормальность», чересчур поспешно отвергли сформулированные на Западе подходы к постнациональному самосознанию. Тем не менее все более выраженная самостоятельность Германии во внешней политике действительно создала у скептического наблюдателя впечатление, будто Берлин, опираясь на свою возросшую экономическую мощь, стремится взаимодействовать с США и Китаем напрямую, через голову своих европейских соседей. Причина, по которой пребывавшее в нерешительности правительство ФРГ до недавнего времени скорее поддерживало Лондон, выступая за расширение Евросоюза в целом, а не за давно назревшее углубление взаимодействия внутри валютного союза, заключается не в объединении страны, а в экономических соображениях, которые стали очевидны лишь в ходе банковского и долгового кризиса. Кроме того, вплоть до заключения Лиссабонского договора, вступившего в силу 1 декабря 2009 года, ЕС был озабочен в первую очередь институциональными и общественными последствиями предпринятого в 2004 году расширения на восток.

Разворот в европейской политике Германии

Специалисты указывали на неработоспособность структуры создаваемого валютного союза еще до того, как в Маастрихте было принято решение о введении евро. Участвовавшим в этом процессе политикам также было ясно, что создание общей валюты, которая лишит более слабых членов ЕС возможности девальвировать их собственную, будет только усиливать существующий дисбаланс в рамках союза, пока не будут сформированы политические институты, способные компенсировать такой дисбаланс. При этом полной стабильности союз может достигнуть путем гармонизации налогового и бюджетного курса, то есть в конечном счете лишь посредством единой фискальной, экономической и социальной политики. Таким образом, основатели валютного союза изначально рассчитывали на его последовательное преобразование в союз политический.

Отказ от этих преобразований привел в ходе разразившегося в 2007 году финансового и банковского кризиса к общеизвестным мерам, частично принятым вне европейского правового поля, а также к конфликту между так называемыми странами-донорами и странами-реципиентами — между севером и югом Европы³. 

Экспортно ориентированное германское государство настаивало на своем даже во время кризиса и выступало резко против обобществления долгов, тем самым блокируя дальнейшие шаги к интеграции. Решимость немецких властей не смогли поколебать даже планы Эммануэля Макрона, с 2017 года настаивавшего на том, что страны должны частично поступиться своим суверенитетом ради укрепления европейского единства. Именно поэтому недавние слова главного архитектора той экономной политики, которую Германия установила в Европейском совете, нельзя расценивать иначе как крокодиловы слезы: «Чтобы наконец добиться углубления интеграции в еврозоне, сегодня прежде всего нужна смелость, которой нам недоставало в ходе кризиса 2010 года. Нам нельзя снова упустить этот шанс. Мы обязаны воспользоваться меняющейся ситуацией, чтобы посредством Европейского фонда восстановления преобразовать валютный союз в экономический»⁴.

Под «меняющейся ситуацией» Вольфганг Шойбле здесь подразумевает серьезные экономические последствия пандемии. Но почему же Меркель и Шойбле сегодня говорят о смелости, которой им якобы не хватило десять лет назад? Получается, что экономически обоснованные опасения краха панъевропейского проекта сейчас стали достаточно сильны, чтобы изменить приоритеты и объявить о внезапной смене курса? Или, быть может, дело в опасности, исходящей от давно поменявшейся геополитической картины мира, которая подвергает испытаниям демократический строй и культурную идентичность европейцев?

Иначе говоря, чем вызван внезапно и почти что втайне сложившийся консенсус по вопросу об обобществлении долгов, которое долгие годы так демонизировали? При всей лицемерности процитированного высказывания, Вольфганг Шойбле раньше все-таки имел репутацию сторонника европейской интеграции, а вот со стороны такого глубоко прагматичного, крайне осторожного и чуткого к общественным настроениям политика, как Ангела Меркель, подобный радикальный и внезапный разворот представляется непонятным. Отказываясь от роли главного брюссельского «эконома», она не могла ориентироваться только на результаты соцопросов. Как и раньше, этому должен был предшествовать сдвиг внутриполитического баланса, вызвавший изменение ключевых краткосрочных приоритетов. Любопытно, что подобный разворот не вызвал привычной внутрипартийной критики, которая активизируется при каждом действии Меркель, воспринимаемом как уступка, — хотя в этом случае канцлер буквально в одночасье приняла решение сотрудничать с Макроном и согласилась на исторический компромисс, который приоткрывает до сих пор плотно закрытую дверь в будущее Европейского Союза. Почему же не слышны голоса немецких евроскептиков: обычно столь заметных представителей экономического крыла Христианско-демократического союза (ХДС), важнейших отраслевых союзов и экономических редакций ведущих СМИ?

У Меркель всегда было чутье на смену внутриполитических настроений, а в стране в последние годы действительно произошло важное изменение: впервые за всю историю германской политики правее ХДС смогла успешно закрепиться партия, сочетающая критику европейской интеграции с доселе невиданным радикальным национализмом — неприкрытым и этноцентрически окрашенным. До сих пор за перевод германского экономического национализма на язык евроинтеграции отвечало руководство ХДС, но с изменением партийного ландшафта накопленный в ходе объединения Германии протестный потенциал нашел выход в совершенно новой риторике.

«Альтернатива для Германии» на стыке европейско-германской интеграции

Партия «Альтернатива для Германии» была создана национал-консервативной группой западногерманских экономистов и представителей отраслевых союзов, которые посчитали, что европейский курс федерального правительства в ходе банковского и долгового кризиса 2012 года не в полной мере отвечает национальным интересам. Впоследствии к ним также присоединились представители национал-консервативного «дреггеровского» крыла ХДС, в том числе заметный до сих пор Александр Гауланд. Однако настоящей лакмусовой бумажкой для конфликтов, вызванных воссоединением страны, АдГ стала лишь в 2015 году, когда под руководством Фрауке Петри и Йорга Мойтена мобилизовала свою направленную против свободолюбивых идей 1968 года западногерманскую ментальность и сумела расширить влияние в восточных федеральных землях, воспользовавшись широким недовольством политикой германского воссоединения. Миграционный кризис и ксенофобия ускорили процесс объединения протестного электората Востока и Запада, а евроскептицизм стал его катализатором. Наглядной демонстрацией конфликта между ХДС и АдГ оказалось выступление депутата Европарламента Йорга Мойтена 8 июля 2020 года после обнародования планов по созданию общеевропейского фонда восстановления. Он предъявил Ангеле Меркель все те аргументы, которые она сама же долгие годы использовала для того, чтобы обосновать необходимость продолжения политики кризисной экономии по Шойбле.

Здесь мы подходим к тому, где сегодня пересекаются европейские и внутригерманские интеграционные процессы. Дело в том, что в описанных изменениях политического ландшафта отражаются тектонические сдвиги в сознании людей. Я предполагаю, что на европейский разворот Меркель помимо ее политической проницательности повлияло и то, что с момента счастливого обретения государственного единства и запуска процесса германского объединения, которое движется с большим скрипом, прошло уже достаточно много времени⁵.

Было бы слишком большим упрощением судить о подобной историзации по историческим расследованиям, журналистским репортажам и более или менее личным воспоминаниям, приуроченным к юбилею, — весь этот вал публикаций скорее сам по себе свидетельствует о политических и культурных изменениях внутри страны. С моей точки зрения, все большее отдаление от последствий воссоединения Германии [в этих публикациях] связано именно с нынешней поляризацией политических точек зрения на события тех лет. Реакционные политические силы в лице АдГ отличаются сбивчивостью и противоречивостью: с одной стороны, они позиционируют себя как общегерманские, но с другой — работают с совершенно разными послевоенными нарративами и менталитетами на востоке и западе страны. Если взглянуть на эту реакцию в исторической перспективе, то она наглядно демонстрирует, что острый межпартийный конфликт имеет универсальный характер, а накопившиеся за 40 лет раздельного существования ФРГ и ГДР различия привели при этом к появлению совершенно разных политических менталитетов.

Разногласия Запада и Востока снова вышли на первый план по большей части из-за событий в Хемнице и Эрфурте, и это позволило обществу осознать, что выяснение отношений приобрело теперь общенациональный характер. Драма в ландтаге Тюрингии тут самый показательный пример. Первые краткие заявления, осуждающие избрание члена Свободной демократической партии премьер-министром федеральной земли с помощью голосов ХДС и АдГ в нарушение «политического табу», прозвучали из уст Ангелы Меркель и Маркуса Зедера, то есть из уст восточной немки и баварца. Оба этих заявления были на удивление жесткими. Федеральный канцлер назвала избрание «непростительным действием, которое необходимо аннулировать», а чтобы подчеркнуть свою решимость, отправила в отставку уполномоченного федерального правительства по делам Восточной Германии. Эта реакция в корне отличалась от обычного напоминания о недопустимости сотрудничества с определенными политическими силами. Раньше партии всячески опекали «обеспокоенного гражданина», однако теперь им стоит закончить этот фатальный флирт с избирателями, якобы введенными в заблуждение. Поскольку тюрингская партийная чересполосица запутанна, а члены местного отделения ХДС демонстрируют непоследовательность, следует положить конец привычной стратегии всеобщего электорального охвата.

Случившееся в результате событий в Тюрингии де-факто политическое признание партии более правой, чем ХДС, — это нечто большее, чем просто признание самого факта ее существования. Оно означает отказ от оппортунистического расчета заполучить электорат, который, с точки зрения партийной программы, вовсе не является ядерным, а также подтверждение того, что избиратели, поддерживающие чужие националистические, расистские и антисемитские лозунги, имеют право на то, чтобы к ним относились так же серьезно, как к любому члену демократического общества, — то есть подвергали безжалостной критике.

1.  Middelaar, L. v. Vom Kontinent zur Union. Berlin, 2016, S. 299…↑

2. Политическая воля к реальному общеевропейскому созиданию пока отсутствует. К вопросу о критике половинчатости брюссельского компромисса ср. предложения руководителя Института мировой экономики города Киля Габриэля Фельбермайра в статье Was die EU für die Bürger leisten sollte.↑

3.  Mody A. Eurotragedy, Oxford, 2018.↑

4.  Schäuble W., Aus eigener Stärke. ↑

5. В эту фразу тогда могли вкладываться и другие чувства, однако западные немцы соответствующего возраста часто употребляют эту расхожую фразу о «счастливом» воссоединении хотя бы из-за того, что это событие напоминает им о том, по воле какого случая они родились в ФРГ. Сравнивая свою судьбу с судьбами жителей ГДР, они с глубоким удовлетворением констатировали, что их менее удачливые соотечественники теперь хотя бы получат шанс на восстановление исторической справедливости. См. впечатляющую книгу Der Riss. Wie die Radikalisierung im Osten unser Zusammenleben zerstört, Berlin 2020. (Ss. 61, 72, 135  и далее., 145 и далее, 166 и далее, 209 и далее). В ней журналист Михаэль Краске в подробностях рассказывает обо всех упомянутых случаях без западнонемецкого взгляда свысока. Он отдает должное мужеству восточных немцев, которые собственными силами смогли освободиться от репрессивного режима, повествует о завышенных требованиях, которые предъявлялись к ним с момента объединения страны, и об обидах, которые им нанесли. Краске также не обходит вниманием тот факт, что руководители праворадикальных организаций, раскрывшие организаторский потенциал местных активистов, родом из Западной Германии. ↑

Читайте также

Пандемия дает Германии и Европе второй шанс на объединение. Часть 2