Гуманитарный кризис на границе Беларуси с Польшей, Литвой и Латвией стал одной из главных европейских тем 2021 года. Как минимум 21 человек погиб. До полного разрешения ситуации далеко: многие мигранты по-прежнему ждут в приграничной полосе, несмотря на морозы.
Тем временем тысячи польских солдат сосредоточились на границе, охраняя ее от беженцев, вновь и вновь оттесняя их обратно в Беларусь. Белорусские же пограничники снова гонят беженцев в сторону Польши.
Активисты польского правозащитного объединения Grupa Granica сообщают, что на пике кризиса, к 11 ноября 2021, более пяти тысяч человек смогли перейти границу и обратились за помощью к активистам и волонтерам. Лишь нескольким сотням из этих людей удалось запросить политическое убежище в Польше.
Варшавский фотограф Енджей Новицки отправился в приграничные районы, чтобы зафиксировать гуманитарную катастрофу.
10.10.2021. Подляское воеводство, Польша. Группа неизвестных беженцев задержана польскими пограничниками.
Европейские политики не сомневаются: миграционный кризис на белорусско-польской границе – это «гибридная агрессия» против Евросоюза. Польша расценивает роль Александра Лукашенко в этом кризисе как «государственный терроризм», бывший министр иностранных дел Германии Хайко Маас называет его «боссом государственной сети контрабандистов». Новая руководительница МВД Германии Нэнси Фезер характеризует нелегальную переброску мигрантов к границе между Беларусью и Польшей как «бесчеловечные» действия автократа Лукашенко.
24.09.2021. Крынки, Подляское воеводство, Польша. Забор из колючей проволоки на польско-белорусской границе.
Политики решают, что делать, и обещают ввести новые санкции против режима Лукашенко. А тем временем на границе толпы мигрантов подолгу выжидают решения своей участи.
Большинство стремится не в Польшу, а Германию. К 8 декабря немецкая федеральная полиция зафиксировала за 2021 год 10 846 случаев несанкционированного въезда в Германию, так или иначе связанных с Беларусью.
По утверждению активистов Grupa Granica, в декабре ежедневно ровно сто мигрантов преодолевали границу Польши. За первые недели 2022 года, по данным польских пограничников, в страну с территории Беларуси проникли 550 человек. Тысячи людей все еще ждут своего шанса оказаться в Европе.
Мигранты все чаще сообщают о том, что белорусские части принуждают их идти через границу и применяют насилие. Польские врачи подтверждают факты насилия.
7 декабря активисты нашли в лесу рюкзак, очевидно брошенный при бегстве или задержании, с паспортами и белорусской визой, полученной всего лишь пятью днями ранее.
По сообщению одного из беженцев, найденный мертвым 20 октября девятнадцатилетний сириец Ахмад аль-Хасан был сброшен в реку белорусскими пограничниками.
Тем временем польские правозащитники все чаще критикуют также действия своих пограничников, солдат и полицейских. В стране принят закон, который, вопреки общеевропейским нормам, позволяет высылать целые группы мигрантов, а не решать вопрос о депортации индивидуально.
3 декабря 63 польских правозащитника обратились к председателю Европейской комиссии Урсуле фон дер Ляйен, протестуя против готовящегося в ЕС смягчения законов о предоставлении политического убежища. На практике поправки могут привести к тому, что мигрантам придется проводить больше времени на границе, а депортировать их станет легче. Ответ пока не получен.
10 ноября, через несколько недель после терактов в Вене, Париже и Дрездене, лидеры правительств стран ЕС решили усилить меры по борьбе с исламистским терроризмом: они включают в себя более активный контроль в интернете, дополнительную защиту европейских границ, а также отслеживание контактов европейских мусульман с радикальными проповедниками из-за рубежа. В центре внимания — в том числе чеченская диаспора: выходец из Чечни совершил убийство французского учителя Самюэля Пати в Париже, по подозрению в соучастии в венском теракте задержано несколько чеченцев. Что представляет собой чеченская диаспора в Германии, куда жители республики начали бежать в годы первой чеченской войны, а особенно активно — в 2000–2001 годах? Мы спросили об этом у социолога Марит Кремер. Шесть вопросов и шесть ответов — просто листайте.
1. Террорист, обезглавивший парижского учителя Самюэля Пати, был чеченцем. Федеральная служба по защите Конституции заявляет о том, что от исламистов с Северного Кавказа исходит высокая потенциальная опасность. Насколько распространен исламизм в чеченской диаспоре?
Чеченская община очень неоднородна — как и все группы иммигрантов и почти любое сообщество. В Германии живет в общей сложности 40–50 тысяч людей чеченского происхождения, часть из них уже получили немецкое гражданство. Большинство хорошо интегрированы и ничем не выделяются. Лишь крохотное меньшинство можно отнести к числу исламистов. По данным Федеральной службы по защите Конституции за 2019 год, в Германии проживает «среднее трехзначное число» исламистов со всего Северного Кавказа. Из 735 так называемых потенциальных исламистских террористов в общей сложности 35 человек имели российское гражданство.
2. Вы сказали, что чеченская община неоднородна. На какие группы она делится?
Разнородность чеченского сообщества определяется такими факторами, как время прибытия в Германию и возраст мигрантов: первые беженцы, прибывшие в начале 2000-х годов, социализировались в советском обществе; религия в их самоопределении часто играла второстепенную роль. После распада СССР религия в Чечне приобретала все более существенное значение, и это сказалось на убеждениях и воззрениях мигрантов из Чечни, приехавших в Западную Европу позже. Причем религиозность нередко носит декларативный характер, а на деле религиозные познания часто очень поверхностны. Обычно лишь мигранты во втором поколении начинают осознанные религиозные поиски и решают, принимать вероисповедание и приобщаться к религиозным практикам — или нет.
3. Когда происходит радикализация, если вообще происходит, — уже в диаспоре или еще на родине?
В целом чеченская диаспора по своей структуре и развитию сопоставима с другими группами мигрантов из традиционных обществ. Первое поколение приехало в Германию уже во взрослом возрасте. Ему с трудом удается встроиться в общественную жизнь, особенно сложно найти работу на первичном рынке труда. Представители второго поколения провели в Чечне лишь ранние годы жизни и социализировались уже в Германии. Эта когорта часто проходит через классический, с точки зрения исследователей миграции, конфликт между ценностями страны, где они родились, и того общества, в котором они поселились и живут. Часть этой когорты усиленно дистанцируется от ценностей страны происхождения и особенно активно отвергает отвергает религиозные заповеди и адаты, воспринимая их как посягательство на свою свободу принимать решения. Другая часть, наоборот, подчеркнуто ориентируется в своем образе жизни на традиционные ценности своих родителей и дедов, одновременно принимая базовые установки либеральной демократии. Например, человек из этой группы может спокойно воспринимать добрачные партнерские отношения своих друзей, но для себя не считает возможным пользоваться такими свободами. Наконец, еще одна часть когорты пытается угодить обеим сторонам — традиционно настроенным родителям и либеральному западному обществу. Такие попытки требуют больших затрат сил и во многом обречены на неудачу.
4. Поворот к радикализированной форме ислама — это тоже следствие конфликта ценностей?
Это не то чтобы неизбежное следствие, но в ряде случаев желание обязательно быть принятым и признанным в обоих лагерях ведет к избранию сомнительного курса на некую третью систему ценностей, которая ставится выше первых двух. Так человек обрекает себя на новый ценностный конфликт: до самой перестройки в чеченском обществе разногласия между людьми регулировались адатами — неписаными законами, доминировавшими над исламом. Чеченские войны разрушили этот баланс. Влияние исламских и исламистских течений из арабского мира привело не только к плюрализации, но и конкуренции ценностных ориентиров. Возникла борьба за право решать, какая система ценностей имеет статус обязательной для всех чеченцев. Эта борьба очень жестко ведется в Чечне, и ее отголоски проявляются и в диаспоре. Фундаменталистские толкования Корана и связанные с ними образцы повседневной жизни кажутся способом преодолеть обремененную конфликтами дилемму идентичности. Но на практике результатом становится социальная изоляция и от других групп чеченской общины, и от либерально настроенного большинства общества.
5. Что мешает интеграции некоторых чеченцев в западноевропейское общество?
Повторюсь, большинство мигрантов из Чечни хорошо интегрированы и не выделяются на общем фоне. Но интеграции может помешать как пережитое во время войны, так и выраженная приверженность предысламским традициям и шариату, которые в ряде вопросов идут вразрез с либеральными ценностями Европы. Социальные работники и работницы наблюдают высокий потенциал насилия в чеченских семьях. Причиной этого, вероятно, становится недостаточно проработанный с начала первой чеченской войны опыт насилия. На это накладывается чувство бесправия и потери контроля в ходе получения статуса беженца и недостаточное участие в жизни общества. Результатом может стать насилие, обрушивающееся на самых слабых членов семьи.
Помощь социальных служб нередко воспринимается как вмешательство государства в частную жизнь. К тому же многие так же ошибочно cчитают выполнение государством обязанностей по заботе о детях — в частности, при угрозе их благополучию — атакой на чеченскую общину в целом. Препятствует интеграции и то, что в это сообщество плохо проникают идеи равноправия мужчин и женщин, права на самоопределение, то есть вообще весь дискурс, согласно которому человек может принимать решения, определяющие его жизнь. Зато внутри чеченского сообщества высок уровень общественного контроля, нацеленного на то, чтобы избежать отклонения от традиционного набора ценностей. А если такие отклонения случаются, отступник может быть предан общественному остракизму.
6. Что должен сделать ЕС, чтобы улучшить ситуацию?
Среди препятствий к интеграции в первую очередь нужно назвать систему предоставления убежища в ЕС. Тянущаяся годами неопределенность относительно долгосрочных перспектив в принимающей стране, во-первых, угрожает здоровью, а во-вторых, ограничивает участие в общественной жизни и, при наихудшем развитии, ведет к полной изоляции от общества. Получив весь этот негативный опыт при взаимодействии с административными инстанциями, человек ощущает себя в Германии непрошенным гостем и довольно отчужденно относится к европейским ценностям.
Часто по биографии детей отчетливо видно, когда именно семья получила постоянный вид на жительство: начиная с этого момента у ребенка происходит рывок в изучении языка и растет успеваемость.
Первые годы в Германии определяют успех интеграции и не должны растрачиваться на бездействие в ожидании статуса беженца. Помимо уже существующих программ поддержки силами государства и гражданского общества необходима действенная работа для разъяснения структуры и устройства общественной системы Федеративной Республики. Это может помочь избежать недоразумений и трений, которые приводят к растущему отчуждению по отношению к принимающей стране.
Лагерь для беженцев «Мория» на греческом острове Лесбос был крупнейшим в Европе. Рассчитанный на 3 тысячи человек, к марту 2020 года он стал прибежищем для 22 тысяч. В ночь с 8 на 9 сентября «Мория» полностью сгорела.
Лагерь был открыт осенью 2015 года, в самый разгар последнего миграционного кризиса в Европе. Изначально это был транзитный пункт, откуда беженцы отправлялись на территорию континентальной Греции и дальше в другие европейские страны. Но весной 2016 года Евросоюз заключил с Турцией договор, согласно которому та обязалась принимать мигрантов обратно в обмен на многомиллиардную финансовую помощь.
С этого момента у людей, попавших в «Морию», формально осталось два пути: получить официальное убежище в Европе (как правило, для воссоединения семьи) или быть депортированными обратно в Турцию. На практике тысячи людей застряли в «Мории» либо в ожидании решения, либо из-за периодических отказов турецких властей выполнять свою часть соглашения (в том же самом Турция, впрочем, обвиняла ЕС). Правозащитники и журналисты регулярно обращали внимание на бедственные санитарные условия: нехватку воды, туалетов и элементарных средств гигиены. И наконец, пожары то и дело разрушали значительную часть лагеря, после чего его обитатели пытались скрыться в окрестностях. Несколько человек погибло в столкновениях с полицией.
Ситуация еще больше обострилась с началом пандемии коронавируса. В «Мории» не хватало врачей, местные власти сначала запретили покидать лагерь без исключительной необходимости, а 8 сентября, вскоре после первых подтвержденных случаев инфекции, лагерь был закрыт на карантин. Это вызвало масштабные протесты среди беженцев, а уже на следующую ночь лагерь был полностью уничтожен пожаром. Без жилья (даже временного) осталось более 12 тысяч человек.
Местные власти утверждают, что пожар устроили сами беженцы; греческие СМИ сообщают о нападениях на беженцев, совершенных ультраправыми; а в немецкой прессе обсуждают, что делать с «Морией» дальше. За эти годы она превратилась в символ несостоятельности европейской миграционной политики — стоило проблеме перестать быть такой видимой, как в 2015 году, как о десятках тысяч людей просто забыли.
Die Zeit: Кризис солидарности
Главный вопрос, которым задаются немецкие журналисты, хорошо знаком россиянам: кто виноват? Многие считают, что возлагать ответственность на одни только греческие власти неправильно. Философ Рахель Ягги в интервью газете Die Zeit, критикуя европейскую миграционную политику в целом, утверждает: «То, что здесь произошло, — это не просто гуманитарный кризис, это кризис солидарности».
«Было бы ошибкой видеть в зажиточных североевропейских странах всего лишь сторонних наблюдателей, которые могут либо великодушно оказать помощь, либо отказать в ней — что мы сейчас и наблюдаем во всех душераздирающих подробностях. В бедственном положении мигрантов можно опознать удел нашего собственного общества, которое несет ответственность и за причины, по которым люди становятся беженцами, и за проблемы глобализированного мира в целом. Главной задачей следовало бы считать создание новых общественных форм и институтов. ЕС провалил эту задачу, он жалок в своих попытках спихнуть на кого-нибудь ответственность. Это тоже — фатальное бегство от реальности.»
Однако в более консервативных СМИ критике подвергаются именно греческие чиновники. Констанца вон Буйльон из Süddeutsche Zeitung обвиняет их в том, что они сознательно допустили хаос, чтобы запугать беженцев.
«Сотрудники гуманитарных организаций сообщают о том, что жители острова и боевики нападают на них — с ведома и при невмешательстве греческой полиции. Приготовленную для беженцев еду приходится выбрасывать, потому что власти блокируют ее доставку нуждающимся. Эти беспорядки на руку греческому правительству и происходят с его одобрения. Оно дает беженцам понять: «Вы этого добивались? Получите!»
Германия не имеет права поддерживать карательную акцию, которая вполне может закончиться образованием лагеря для интернированных. Солидарность с Грецией не может означать молчаливого согласия с жестокой политикой устрашения, которую проводят Афины. Правительство Германии, вероятно, в ближайшее время будет предлагать денежную помощь — для того, чтобы как-нибудь оставить на Лесбосе побольше беженцев. Эта помощь должна выделяться только при условии строгого соблюдения норм правового государства и уважения к человеческому достоинству беженцев. Но пока что об этом нет и речи.»
В свою очередь, Манос Мошопоулос, директор по миграции и инклюзии в фонде «Открытое общество» и гражданин Греции, в интервью Der Tagesspiegel предупреждает: если Евросоюз не выработает по-настоящему единую миграционную политику, ситуация может стать еще хуже.
«Политическая атмосфера уже сейчас совершенно отравлена. Когда только разгорелся первый пожар, чиновники министерства миграционной политики сообщили журналистам, что за поджог якобы отвечают «иностранные НКО». После этого пресс-секретарь правительства заявил, что пожар не был несчастным случаем, и отказался исключить вероятность участия Турции. Я боюсь, что шансы на нахождение консенсуса и выработку разумной политической линии тают. Грецию уже называют средиземноморской Венгрией. Если уж ЕС не в состоянии выработать общую политику в отношении беженцев, то, может, хотя бы согласится с тем, что одной Венгрии на Евросоюз более чем достаточно.»
FAZ: Не надо создавать стимулы для неконтролируемого притока беженцев
Тем не менее Райнхард Мюллер, редактор умеренно консервативной газеты FAZ, призывает к более критичному отношению не только к Греции, но и к самим беженцам. Помощь, по его мнению, нужна — но не всем и не любой ценой.
«Людям, терпящим бедствие, должна быть оказана помощь — тут не может быть ни сомнений, ни разногласий. Поэтому верное решение — в первую очередь принять к себе «несовершеннолетних без сопровождения», то есть помочь детям, а также тем, кто больше всего в этом нуждается. Принципиальные политические вопросы нельзя решать за их счет.
Но решать их нужно. Общими задачами, требующими объединенных усилий, должны быть как соблюдение безопасности внешних границ Европы и обеспечение гуманитарных стандартов и права на убежище, так и распределение беженцев, терпящих бедствие. Во-первых, это вопрос солидарности в сообществе европейских стран. Во-вторых, это вопрос идентичности этого сообщества. ЕС не может терпеть нарушения прав человека. Это с одной стороны. А с другой, нельзя создавать стимулы для (очередного) неуправляемого притока <мигрантов>, расхлебывать последствия которого придется лишь немногим из европейских стран.»
В то же время известная тележурналистка Дуня Хайали в своем фейсбуке критикует европейские власти не за за недостаток хоть каких-то действенных решений. По ее мнению, «Мория» стала возможной из-за желания любой ценой скрыть проблему, а не решить ее.
«Совершить поджог, сознательно рискуя гибелью людей, конечно же, абсолютно недопустимо. И конечно же, необходимо найти преступников и отдать их в руки правосудия. Даже это, вероятно, окажется непростой задачей в сложившихся обстоятельствах.
Но разве эти события — не прямое следствие неспособности Евросоюза принимать эффективные решения? Пять лет под лозунгом «Мы справимся» — это ведь и пять лет под аккомпанемент песен о том, что «нам нужно европейское решение проблемы». Это затасканная фраза, не обещающая никаких ответов, — неужели политикам не стыдно ее повторять? Ведь даже сейчас, буквально в эти дни, на вопрос «А что же можно сделать для людей из лагеря «Мория» в рамках закона и во имя человеческого достоинства?» мы непрерывно получаем в ответ именно эту мантру. Не надо забывать: «Мория» — не единственное такое место. Когда же мы наконец поймем, что нерешение «проблем» — это создание новых?»
Frankfurter Rundschau: Обязательства перед мигрантами — не аукцион
Наконец, журналист и политолог Хадья Харуна-Олькер в статье для левого издания Frankfurter Rundschau находит у событий на Лесбосе еще более глубокие причины, чем политическая недееспособность Евросоюза. По ее мнению, Запад так и не избавился от колониального способа мышления. Европа по-прежнему относится к людям других культур, цивилизаций и происхождения как к чужакам, которых следует допускать к себе крайне ограниченным потоком. Между тем сам этот поток ширится только потому, что до этого Запад опустошил весь остальной мир.
«Наша собственная история наносит ответный удар, и она же накладывает на нас обязательства. Вопрос в следующем: каким может быть справедливый коэффициент распределения беженцев, который будет поддержан всеми европейскими странами? Возможно, не требуется согласие всех — а только тех, кто всегда хотели и теперь наконец должны помочь.
Вместо этого мы слышим все ту же песню о поисках общеевропейского решения. Но что это значит? Это значит, что политики видят проблему не в страдании и смерти людей — а в том, что эти люди получат убежище в их собственной стране. Именно поэтому начинаются эти непристойные игры с цифрами. Я возьму 200, 2000, 5000, 400 из 12 тысяч разделить на десять. Вау! Аукцион позора.»
оригинал, опубликован 14.09.2020 Редакция декодера
В ночь с 8 на 9 сентября Мория – самый крупный и самый переполненный лагерь для беженцев в Европе – сгорел почти дотла. Без крыши над головой остались более 12 тысяч человек, немалая часть из них – дети. «Картины, которые мы видим в Мории, – чудовищны», – заявил министр иностранных дел Германии Хайко Маас. Действительно, мы уже почти привыкли к тому, что образ мигранта или беженца – это образ страдания. Можем ли мы увидеть их другими глазами?
«Беженцы, кочующие из страны в страну, представляют собой авангард своих народов – если они сохраняют свою идентичность», – писала Ханна Арендт в эссе «Мы беженцы» в 1943 году. Немецкий фотограф Михаэль Даннер отталкивается от этого тезиса и интерпретирует его по-новому. Его фотоальбом Migration as Avant-Garde («Миграция как авангард») – это попытка увидеть в мигрантах больше, чем жертв обстоятельств. Альбом, состоящий из четырех частей и 86 снимков, – это задокументированное путешествие от берегов Средиземного моря к центру Европы. Оно начинается с магии морского горизонта; пролегает через казенные дома, где решается участь прибывших; и, наконец, заканчивается обретением себя на новой земле – здесь, в последней части альбома, у героев проекта Даннера наконец появляются лица. В альбоме также используются архивные снимки из разных исторических периодов: фотограф предлагает сравнить ситуацию сегодня и прежде.
Выставка Михаэля Даннера Migration as Avant-Garde («Миграция как авангард») проходит в берлинской галерее C/O Berlin до 23 января 2021 года. dekoder поговорил с фотографом о том, чему можно научиться у тех, кто прошел через беженство, о страхах и надеждах, связанных с миграцией.
@ Михаэель Даннер/Michael Danner.
Твоя выставка и твой альбом открываются снимками Средиземного моря. На этих фотографиях оно предстает как какое-то заколдованное место. Глядя на них, переносишься в другие миры, в иную жизнь. В чем магия Средиземного моря, почему оно так сильно на нас действует?
Когда я снимал Средиземное море, я работал со специальными цветными фильтрами. Я хотел показать его как очень древнее культурное пространство. Средиземноморье – это огромное поле разнообразных проекций, и для северян, и для людей с юга. Для нас со Средиземным морем связаны мечты о том, чтобы вырваться из повседневной рутины, уехать в отпуск, зарядиться энергией. Для людей юга это надежда перебраться на другой берег – из Турции в Грецию, из Туниса в Италию – и выйти на сушу целыми и невредимыми. И для тех, и для других Средиземное море – это место больших надежд. На фотографиях эта идеализация воплощается в преувеличенных, открыточных видах: я хотел показать, что не одни только беженцы живут надеждой, но и мы сами.
В аннотации к твоему альбому написано, что этот проект и есть попытка найти и показать пространство между страхом и надеждой. Но очень часто мы сталкиваемся с одним и тем же клише: мигранты – это те, кто надеется, а люди Запада – это те, кто испытывает страх перед ними. Так ли это?
Мне кажется, все гораздо сложнее. Мы все знаем эти образы, которые стали иллюстрацией событий, мы все видели Алана Курди – мертвого ребенка, выброшенного прибоем на греческий берег. Повторяться нет нужды.
«Нам не нравится, когда нас называют «беженцы». Мы предпочитаем называть друг друга «новоприбывшими» или же «иммигрантами»».
Мой замысел состоял в том, чтобы эти многоцветные, яркие, очень живые фото включили зрителя во взаимодействие с тем, что он видит. При слове «миграция» люди сразу готовы представить себе фоторепортаж с картинами страдания, жуткими сценами. А ведь задача искусства – помочь изменить угол зрения. Поэтому мои фотографии приглашают не ужасаться, а увидеть: все гораздо ярче, красочнее, многограннее.
Тогда вопрос о смене угла зрения: вслед за Ханной Арендт ты называешь мигрантов авангардом. Чему могут научиться у этого авангарда те, кто сам никогда не испытал на себе опыта эмиграции? Чему научился ты сам?
Слово «авангард» часто используется в искусстве, хотя вообще-то это понятие из военной теории. Это обозначение передового отряда, тех, кого посылают вперед. И мне это обозначение кажется очень интересным, с ним связано много позитивного: беженцы идут новыми путями туда, где они еще не бывали. Эта смысловая связка мне кажется очень интересной, и Ханна Арендт именно так обозначает беженцев. Многие воспринимают такое название как провокацию, это мне тоже интересно. Многие сначала спрашивают: как это понимать, мигранты и авангард – что между ними общего? Но в альбоме есть цитата из Арендт, отвечающая на этот вопрос: «Беженцы, кочующие из страны в страну, представляют собой авангард своих народов – если они сохраняют свою идентичность».
«Наша идентичность менялась так часто, что никто не мог понять, кто же мы на самом деле».
Есть люди, которые говорят, что все деньги, которые мы тратим на строительство границ и стен, чтобы остановить беженцев, лучше было бы потратить на образование для них. Нам стоит задуматься, хотим ли мы на самом деле затормозить возможность обмена. Европа не была бы Европой без такого обмена. Наша философия – от греков, государственное устройство – от римлян. Обмен далеко не всегда был мирным, но именно он создал ту Европу, в которой мы сейчас живем и которую мы любим. Так что вопрос именно такой: видим ли мы шансы и возможности научиться чему-то у Другого, начать обмен, в котором мы и берем, и даем? В этом и есть смысл употребленного в названиях выставки и альбома слова «авангард».
@ Михаэель Даннер/Michael Danner.
У Арендт в эссе есть и такая мысль: «с нашим оптимизмом» – то есть, с оптимизмом беженцев – «что-то не так». Те люди, с которыми ты работал, герои твоих фотографий – какое у тебя от них впечатление? Они были оптимистами?
Они проходили разные стадии. У меня по соседству переоборудовали спортзал под общежитие для беженцев, и я с некоторыми из них дружу до сих пор, а с некоторыми встречался только коротко. Те люди, которых мне удалось сопровождать и наблюдать на протяжении нескольких лет, были счастливы, когда сначала просто после многих недель странствий по балканскому маршруту поставили свои чемоданы и наконец смогли остановиться, помыться и отоспаться. Потом они целый год прожили в этом спортзале, и там, конечно, бывало всякое: люди год живут без своего угла, накапливается раздражение, случаются конфликты. Но и эта фаза прошла, и вдруг они все заговорили по-немецки, это было невероятно. Поначалу были сложности, но сейчас некоторые уже работают, устроились на постоянную работу, бегло говорят по-немецки и на английский больше не хотят переходить.
Арендт говорит о том, что одержимость ассимиляцией на новом месте лишает человека части его идентичности. Хорошо ли это, если после нескольких месяцев в новой стране человек говорит только на ее языке и тем самым отрезает от себя целый кусок? У одержимости надеждой есть и темная сторона …
Если я приехал из Италии в Германию учиться – я студент. А если я приехал из Албании работать в IT – тогда айтишник. Но если я бежал от войны, то я больше не профессионал, не отец семейства – я беженец, и больше никто. Арендт описывает стремительную ассимиляцию, которая продиктована именно этим: люди стремятся поскорее стряхнуть с себя ярлык беженца, ведь это слово может быть и бранным.
Все это постоянно меняется. Последние сто лет – я и по своим деду с бабкой это помню – было так: когда приезжих мало, мы им рады и готовы помогать, но если их много – начинается страх. И популисты этим пользуются. Мне кажется, именно поэтому так сильно желание как можно скорее избавиться от этого ярлыка: каждый хочет, чтобы в нем видели человека, причем такого, который и сам может стать полезным новой стране, вносить свой вклад, а не только требовать помощи и претендовать на социальные выплаты. Это обозначение «беженец» лишает человека человечности.
В твоем альбоме и на выставке рядом с недавними фотографиями показаны архивные снимки. Как ты думаешь, наше восприятие миграции меняется со временем? История нас чему-то научила?
Архивные фото относятся к пяти разным периодам, начиная с 1902 года, когда многие европейцы эмигрировали в США. За прошедшие тридцать лет мы увидели много беженцев: люди бежали от войны в Югославии, из Косово, были «люди в лодках» – беженцы из Вьетнама и Камбоджи. Многие [кризисные] ситуации затягивались на годы, и люди на это время попадали к нам. И всегда вначале все им помогали, а потом тему мигрантов начинали использовать в политических целях, чтобы поднять волну страха. Так было и с российскими немцами, переселенцами из бывшего СССР: тоже было недоверие, сомнения, и реакции, очень похожие на те, что мы видели после 2015 года, и тоже у правых партий был прирост. Мне кажется, что я все время наблюдаю одни и те же реакции: политики принимают более строгие законы, через несколько лет поток мигрантов слабеет, тогда и законы немного ослабляют – и снова приезжает много людей. Оглядываясь назад, видно, что тема беженцев ушла из первых строк новостей, а поскольку медийный интерес ослабел, то и популисты больше не смогут использовать эту тему для поляризации общества.
«Мы потеряли свои дома, а значит и знакомую, привычную жизнь. Мы потеряли нашу работу и вместе с ней уверенность в своей пользе для мира. Мы потеряли свой язык и вместе с ним естественность реакции, простоту жестов, непосредственность выражения чувств».
Я знаю людей, которые в 2015-м были настроены очень критически – а сегодня, когда мы с ними говорим, они относятся ко всему намного спокойнее: они видят, что интеграция состоялась. Я все время возвращаюсь мыслью к этим вечным повторениям: мы как бы смотрим назад и видим, что все может пойти не так, что лет через пять дела будут совсем плохи – потому что мы не предоставили людям языковые курсы и так далее. Понятно, что усилия должны приложить обе стороны – и беженцы, и дающие убежище. Но мне кажется, что года через два, если обе стороны захотят, вполне может получиться настоящее сообщество.
