дekoder | DEKODER

В 2020 году в Беларуси протестное движение возникло и в среде рабочих. Против фальсификаций на выборах и насилия открыто выступили независимые профсоюзы. Такого в стране не было, пожалуй, с 1990-х. На предприятиях начались стачки и забастовки, порой массовые, порой — одиночные (но вполне официальные). 

Дни свободы закончились для многих увольнениями и тюремными сроками. В 2023 году в Беларуси завершилась тотальная зачистка независимого профсоюзного движения — то, к чему Лукашенко стремился все время своего правления. 

Как и почему это произошло, что сейчас с активистами и рядовыми членами профсоюзного движения, полностью ли уничтожены структуры, которые борются за права рабочих, и есть ли у них перспективы, — об этом автор дekoder’а Яна Махова поговорила с активистами, рабочими и участниками событий. 

Независимые профсоюзы, 30 лет защищавшие работников, ликвидированы. Некоторые организации получили от властей ярлык «экстремистских формирований» — за членство в них можно получить шесть лет колонии. 

Профсоюзные лидеры экстренно покинули Беларусь или находятся за решеткой. Внутри страны практически не осталось организаций, защищающих права и интересы наемных работников. 

Но остались сами люди. 

Защита рабочих и «тунеядцев» 

С момента обретения страной независимости в начале девяностых годов прошлого века и до недавнего времени в Беларуси существовали независимые профсоюзы. Чуть позже появились и провластные. И вторые понемногу вытеснили первых. 

Беларуский конгресс демократических профсоюзов, единственный в стране, входивший в состав Международной конфедерации профсоюзов, возник в декабре 1993 года. В него вошли, в том числе, Беларуский профсоюз работников радиоэлектронной промышленности (РЭП), Беларуский независимый профсоюз, Свободный профсоюз металлистов, Свободный профсоюз Белорусский.

Притеснение независимых профсоюзов началось почти сразу после избрания Лукашенко президентом в 1994 году. Вслух свое отношение к правам рабочих он озвучил позже, заявив в 2017 году, что «главное право человека — на труд и достойную зарплату». Иными словами, право (читай — обязанность) работать у человека есть, а из прав у работников — только получать деньги. Лукашенко пытался воссоздать в Беларуси карманные профсоюзы по советскому образцу, и любые действия Конгресса демпрофсоюзов пресекались. Так, во время забастовки транспортников в 1995 году в защиту работников метрополитена выступил Свободный профсоюз Белорусский (СПБ) и тогда еще независимая Федерация профсоюзов Беларуси (ФПБ). Забастовка длилась четыре дня. Десятки рабочих уволили, а Лукашенко подписал указ о запрете СПБ. Но Конституционный суд, тогда еще независимый от недавно пришедшего к власти Лукашенко, решил иначе — и организация продолжила работу. 

Лукашенко не зря опасался независимых профсоюзов. В 2001 году лидер ФПБ Владимир Гончарик стал единым кандидатом от оппозиции на выборах президента Беларуси. Проиграв Лукашенко (15,65% против 75,65%), он уехал в Москву. Через год, в июле 2002 года, Совет ФПБ избрал нового председателя — Леонида Козика, который до этого занимал пост замглавы администрации Лукашенко. Козик оставался в должности 12 лет, и с каждым годом федерация все больше рапортовала об успехах, а не поднимала проблемы. В 2010 году, в преддверии выборов, Козик заявил, что профсоюзы будут собирать подписи за выдвижение Лукашенко.

Реально защищать права рабочих пытались независимые профсоюзы. Так, в 2017 году Профсоюз работников радиоэлектронной промышленности (РЭП) поддержал масштабные протесты за отмену печально известного декрета о тунеядстве, по которому неработающие беларусы должны были еще и заплатить государству налог. Вскоре в офис профсоюза РЭП пришли с обысками, лидеров Геннадия Федынича и Игоря Комлика приговорили к четырем годам ограничения свободы. 

Забастовки и стачки 2020 года

Летом и осенью 2020 года независимые профсоюзы стали одним из двигателей протестного движения. Председатель Конгресса демпрофсоюзов Александр Ярошук призвал рабочих организовать стачки на местах и объединиться в Национальный стачечный комитет. 

Волна забастовок прокатилась по важнейшим предприятиям. На Минском заводе колесных тягачей рабочие встретили Лукашенко криками «Уходи!», «Позор!» и нецензурными выражениями, которые сейчас ассоциируются с российским военным кораблем. 

На бастующий Минский тракторный завод приехал премьер-министр Роман Головченко, но отказался выходить к рабочим. В ответ их колонна направилась к Дому правительства с криками «Уходи!» и «Жыве Беларусь!». На Гомсельмаше бастующих закрыли в цехах, угрожая увольнением, серьезные волнения были на «Гродно Азот», и это далеко не весь список. 

«Одна из самых массовых забастовок, которую власть признала, случилась на солигорском гиганте «Беларуськалии». И неважно, что в итоге ее объявили “незаконной” и через суд потребовали компенсацию. Бастующие шахтеры на три дня заблокировали производство, ощутили, что от них что-то зависит, — рассказал на условиях анонимности один из профсоюзных лидеров. — Но администрация воспользовалась неподготовленностью стачкома, начались репрессии — облавы, увольнения, посадки работников». 

Политологи сходятся во мнении, что одну из главных травм Лукашенко в 2020 году нанес «неблагодарный» рабочий класс. 

Судьбы лидеров: огромные сроки и вынужденная эмиграция

В 2020 и 2021 годах репрессивная машина в отношении лидеров профсоюзов только раскручивалась, в 2022-м волна уголовных дел прокатилась по всей стране. 

С апреля 2022 по август 2023 годов было задержано более 35 активистов независимых профсоюзов, до сих пор за решеткой остается 18 из них. Этот период правозащитники назвали началом разгрома независимых профсоюзов. Под преследование попали Конгресс демпрофсоюзов, Свободный профсоюз металлистов, Свободный профсоюз Белорусский, профсоюз РЭП. Все те, кто защищал права людей еще с 1990-х. 

Репрессии 2022-2023 годов стали концом независимого профсоюзного движения. Верховный суд ликвидировал сначала Конгресс, а затем и входящие в него независимые профсоюзы. 

Председателя Конгресса Александра Ярошука, на тот момент также вице-президента Международной конфедерации профсоюзов, приговорили к четырем годам колонии, его заместителя Сергея Антусевича — к двум, невзирая на призыв главы Международной организации труда Гая Райдера освободить профсоюзных лидеров. 

В январе 2023 года председателя профсоюза РЭП Геннадия Федынича и главу оршанского отделения Василия Береснева приговорили к девяти годам колонии, активиста профсоюза РЭП Вацлава Орешко — к восьми. В октябре 2023 года стало известно о госпитализации 73-летнего Береснева: политзаключенному необходима срочная пересадка почки. 

Стачкомовцев крупнейшего нефтеперерабатывающего предприятия «Нафтан» увольняли, задерживали, судили. По отношению к главе независимого профсоюза завода Ольге Бритиковой это выглядело как неприкрытая месть за смелость озвучить требования работников предприятия, среди которых — отставка Лукашенко. «Бряцание щитами, люди в черном, светошумовые гранаты — ужас, который невозможно было представить в XXI веке в Беларуси», — говорила тогда Бритикова. 

В 2022 году активистка провела за решеткой по административным статьям 105 дней, объявляла голодовку. В августе 2023 года ее снова задержали. Ольгу Бритикову обвиняют в призывах к санкциям и «иным действиям, направленным на причинение вреда нацбезопасности», за это грозит до 12 лет. 

Председатель стачкома Минского тракторного завода Сергей Дылевский еще в 2020-м отсидел 25 суток, под давлением руководства уволился с завода и покинул Беларусь. В 2022 году его заочно приговорили к 12 годам колонии. 

В отношении участников инициативы «Рабочы рух» возбудили уголовные дела за измену государству. В феврале 2023 года десяти активистам присудили от 11 до 15 лет. «Рабочы рух» объявлен «экстремистским формированием», как и профсоюз РЭП, и первичка БНП на «Гродно-Азот». 

«Людей больше некому защищать»

Провластные профсоюзы остались единственными, кто официально значится таковыми. «Федерация профсоюзов Беларуси — самая массовая общественная организация страны, объединяющая около 4 миллионов человек», — утверждает официальный сайт ФПБ. Если учесть, что в Беларуси трудится 4,21 миллиона человек (по данным за 2022 год), становится понятно, что в нее просто записали почти всех. 

«О разгроме независимых профсоюзов я узнал уже в тюрьме. Вышел — и вижу выжженное поле», — говорит арестованный в начале 2021 года правовой инспектор профсоюза РЭП Леонид Судаленко. Активист освободился в 2023 году, отсидев по протестной статье больше двух лет. 

До 2020 года он защищал интересы работников в судах, работал в качестве правозащитника: «Мне никто не указывал, как защищать и что говорить. Я работал в независимом профсоюзе. А профсоюзы, объединившиеся под крышей ФПБ, — зависимые. Там такой же, как и я, правовой инспектор будет делать то, что ему скажут», — объясняет нынешнюю ситуацию Судаленко. 

Беларусь уверенно скатывается к тоталитаризму, независимые профсоюзы уничтожены, людей защищать некому, считает правозащитник. 

«Запугивание людей, их полная экономическая зависимость от работодателей — о каких правах и свободах можно говорить? Государственные профсоюзы будут делать лишь то, что им позволит администрация Лукашенко, — говорит Леонид Судаленко. — В Беларуси не осталось ничего независимого. Трудовой кодекс не отменили, но нет механизмов защиты. Есть здание суда, люди в мантиях судьи, а суда — нет. Вот недавно сорвалась клеть с людьми в шахте в Солигорске. Да, на предприятиях [всегда] гибнут люди, но раньше мы боролись с последствиями, взыскивали с работодателя компенсации, настаивали на спецрасследовании. Кто и как это будет делать сегодня? Ведь по сути ФПБ — филиал администрации Лукашенко». 

На вопрос «Что же дальше?» правовой инспектор отвечает, что сейчас важно думать про Беларусь без Лукашенко, которая непременно случится. Для себя он видит выход в ежедневной кропотливой работе на благо будущего.

Маленькие шаги. Или отъезд

«Независимые профсоюзы в Беларуси раздавлены и обесточены, — делится на условиях анонимности один из профсоюзных лидеров. — Многие из тех, кто остался в стране, после выхода из тюрем перестали быть активными. Вчерашние активисты переживают не только за свою судьбу, но и за жизнь близких. Но есть и те, кто, выйдя из мест заключения, с еще большим рвением начинают сопротивляться системе. Открыто это сделать, находясь в стране, практически невозможно. Но даже из тех, кто выехал, многие боятся открыто высказывать свое мнение и в безопасности. Их можно понять — в заложниках системы остались их близкие, возможность вывезти семью есть не у всех. Тем не менее, можно продолжать делать маленькие шаги. Все зависит от самого человека, от того, как он оценивает свои резервы».

На Леонида Судаленко через 100 дней после освобождения завели второе уголовное дело. Он выехал в Литву и сейчас пытается сотрудничать с зарегистрированным в Германии профсоюзом «Салідарнасць», помогающим беларусам.

«Мне не дали жить и трудиться в родной стране, я был вынужден эмигрировать. Потому что не молчу, а им нужны покорные, — говорит правозащитник. — Сейчас я принесу больше пользы вне страны, продолжая консультировать и помогать соотечественникам. СССР продержался 70 лет. На этот раз все будет быстрее, верю, что при нашей жизни мы увидим в Беларуси перемены, в том числе в области прав человека, свободы ассоциаций и объединений».

---

Текст: Яна Махова
Опубликовано: 22.12.2023

Weitere Themen

Беларуская диаспора: обновленная солидарность

Другая Беларусь. Появится ли у беларусов цифровое государство?

«Почему в Германии так много бастуют — и будут ли бастовать еще больше?» Спрашивали? Отвечаем!

Белая эмиграция: почему из Беларуси уезжают врачи

Лукашенко движется к тоталитаризму. Что может его остановить?

Вы будете автоматически перенаправлены на страницу спецпроекта … Если этого не произошло, нажмите, пожалуйста, здесь

Weiterleitung zum Dossier … Falls die automatische Weiterleitung nicht funktioniert, bitte hier klicken.

Беларусь называли «IT-страной», а сфера высоких технологий бурно развивалась и была гордостью и надеждой экономики. Но в 2020 году все начало рушиться: сначала из-за коронавируса, а потом из-за протестов, всколыхнувших страну после президентских выборов. Айтишники приняли в них активное участие, помогая технологиями, жертвуя деньги, выходя на уличные митинги. 

В глазах властей они из «надежды» превратились в «предателей», зазвучали предложения отменить льготы для резидентов Парка высоких технологий. 

Ситуация ухудшилась с началом полномасштабной войны в Украине, в которой беларуская власть является соучастницей. Люди начали бояться мобилизации, появились новые санкции, некоторые международные партнеры решили больше не размещать заказы в Беларуси. 

Беларуские IT-компании, которые раньше процветали, начали релоцировать сотрудников и переносить головные офисы за границу. 

Что сейчас происходит в Беларуси, почему и куда уезжают беларуские айтишники и какое будущее ждет IT-сектор — в материале журналистки Анны Волынец.

Как появились беларуские IT и какую роль они играют в экономике

Прибыльная, успешная и перспективная отрасль — таким в последние годы был образ беларуского IT-сектора, сектора высоких технологий. Он вырос из сообществ умелых инженеров и радиолюбителей и основанных ими в 2000-х годах бизнесов. Предприятия начали получать заказы из-за границы, добились для себя налоговых льгот и со временем превратились в крупные международные компании с беларускими корнями. Среди них можно назвать, к примеру, Epam Аркадия Добкина и Wargaming Виктора Кислого. 

Облегченный налоговый режим существует в стране с 2018 года для всех, кто зарегистрирован в Парке высоких технологий (ПВТ). 

Существовало множество программ и пространств для развития бизнеса, таких как стартап-хаб Imaguru, где зародились стартапы, получившие мировую известность, а также была собственная ассоциация венчурных инвесторов. 

Среди IT-стартапов из Беларуси, например, компания Masquerade Technologies. Она сделала приложение для редактирования фото MSQRD, которое купил Facebook. Стартап по созданию видео Vochi был куплен интернет-сервисом Pinterest. Инвестиции в сервис для работы с документами от PandaDoc уже превышают миллиард евро. 

Айтишники начали играть все большую роль в жизни общества. Краудфандинговые платформы собирали деньги на социальные и культурные проекты, на которые у государства средств не нашлось. IT-сообщество было важнейшей поддержкой для благотворительной медиаплатформы «Имена», где собирали деньги для организаций, решающих социальные проблемы: помощь бездомным, сиротам, людям с инвалидностью. В стране стало больше людей, готовых вкладываться в развитие общества. Например, выступать меценатами в конкурсе социальных инноваций Social Weekend или вкладываться в другие социальные проекты.

Среди IT-работников есть как люди с инженерным образованием, так и гуманитарии. «В 2013 году считалось, что айтишникам повезло: они могли уехать работать в Америку… Теперь айтишник может получать в 3-4 раза больше, чем в среднем по Беларуси, — и это уже в начале карьеры», — говорит Геннадий Шупенько*. Он пришел в IT с госпредприятия и с 2016 года работает в крупной аутсорсинговой компании. «Постепенно сложилось мнение, что можно зарабатывать большие деньги и в Беларуси. Не надо уезжать. Ты просто офисный клерк, и тебе нормально платят». 

У айтишников в Беларуси сложилась репутация отдельной социальной группы: богатые, стильные, современные молодые люди. Считалось, что они готовы тратить деньги внутри страны и тем самым финансировать сферу развлечений, строительство нового жилья и страховую медицину.

IT-сектор в Беларуси быстро рос: в 2019 году его доля в ВВП была 6,5%. Это ненамного меньше, чем доля традиционного для страны лесного или сельского хозяйства. К 2022–2023 годам министерство экономики ожидало рост доли IT-сектора до 10% ВВП. 

Ожидания не оправдались. Сначала случилась пандемия, затем — массовые протесты 2020–2021 годов, в которых многие айтишники активно участвовали. Повлияло и вторжение России в Украину. 

В итоге доля IT-сектора в ВВП в первом квартале 2022 года составила 8,1%. При этом IT остались единственной отраслью, доля которой в ВВП страны продолжает расти. Но, как отмечают специалисты из Центра экономических исследований BEROC, уже не так стремительно, как раньше.

Как и почему изменился IT-сектор в Беларуси

2020 год стал отправной точкой для процессов, которые изменили IT-бизнес: случились пандемия коронавируса с переформатированием рынка труда, президентские выборы в Беларуси и последовавшие за ними протесты.

Во время пандемии активисты из IT-сферы закрывали вопросы, с которыми не справилось государство: информировали людей, собирали деньги и средства защиты для больниц. 

Во время президентской кампании айтишники помогли организовать альтернативный подсчет голосов и создали платформу «Голос», которая показала наличие фальсификаций. Приложение «Марш» координировало протестующих. Работники и владельцы IT-компаний помогали разочаровавшимся силовикам уйти в IT и собрали более 2 миллионов долларов на помощь пострадавшим от репрессий.

Отдельно нужно сказать про технических специалистов, которые объединились под названием «Киберпартизаны» и с 2020 года противостоят Лукашенко. Они взламывали государственные сайты и публиковали служебную информацию силовиков. Сейчас в группу входит около 60 человек, они занимаются разработкой и поддержкой «партизанского» Telegram. Также «Киберпартизаны» активно участвовали в «рельсовой войне», когда беларусы пытались не пустить российскую технику в Украину через территорию страны. 

IT-сообщество сыграло роль в протестах не только через свои структуры, но и на индивидуальном уровне — многие вышли на митинги лично. «Айтишники и ИП были в авангарде протестов в 2020 году. Я собственными руками создавал ПВТ, поддержал развитие ИП. И почему они вывалились на улицы?», — недоумевал Лукашенко. 

Многих из них избивали, задерживали и арестовывали. История проектного менеджера Виталия Ярощика* в чем-то типична. С 10 августа 2020 года он провел несколько суток в изоляторе на Окрестина, где людей пытали. Потом было несколько судов по административным статьям. Его счета заморозили из-за пожертвований на оплату штрафов репрессированных через фонд BY_help, а Виталия сделали свидетелем по уголовному делу фонда. Поначалу он скрывался, а в 2021 году уехал из страны. Все это сильно сказалось на работе: «Моя производительность упала процентов на 80. С конца апреля и по август 2021 года я толком не работал. Потребовался почти год, чтобы переехать и восстановиться», — говорит Виталий.

Уезжали и отдельные люди, и целые компании. Одним из первых, после ареста топ-менеджеров, за пределы страны переместился стартап PandaDoc. «Невозможно вести инновационный бизнес в стране, в которой твоих сотрудников могут в любой момент взять в заложники», — откровенно говорит Никита Микадо, основатель PandaDoc.

Беларусь методично теряет пункты в рейтингах стартап-экосистем по миру и в регионе. Ситуация усугубилась с началом полномасштабной войны в Украине. Уехало еще больше людей, главными причинами стали страх боевых действий и мобилизации в Беларуси. Количество польских IT-виз в мае 2022 года превысило количество гуманитарных.

Большинство компаний хочет релоцировать хотя бы часть команды. Опрос почти двух сотен компаний в апреле 2022 года показал, что таких бизнесов 74%. В ноябре 2021 года их было 52%. Доля компаний со штаб-квартирой в Минске составила 57% (было — 68%).

«Война спровоцировала вторую волну отъездов. Мой знакомый не уехал, даже когда на него завели уголовное дело за протесты. Но с началом войны сказал, что ничего хорошего тут не будет… Сейчас он в Польше, — рассказывает айтишник Андрей*, тестировщик из среднего размера аутсорсинговой компании. — Была волна краткосрочной миграции — люди уехали на эмоциях «хоть куда», потом вернулись, но часть готовится к постоянной релокации». 

Сам Андрей остается в Беларуси из-за семьи и детей. 

Другой пример — рендер-программистка Майя* из компании Wargaming. Майя в IT полтора года и планирует переезд в ЕС, потому что ситуация в Беларуси ее страшит. «Пугают фразы в духе “нужно взяться за айти-сектор”. Ходят слухи о подготовке закона, ограничивающего выезд граждан, среди них могут оказаться и работники IT-сферы. Мы хотим зарабатывать и жить на свободе», — говорит она. 

Вот красноречивые цифры: чистый отток кадров из беларуского IT-сектора только за семь месяцев 2022 года составил более 10 тысяч человек.

Куда переезжает белaруский ІТ-сектор 

Компании увозят свои офисы в Польшу, Литву, Эстонию, Грузию, Узбекистан, Казахстан и другие страны. Среди них — такие гиганты, как EPAM, IBA, Wargaming, A1Q1, стартапы Flo и Wannaby и многие другие.

Учитывая огромный спрос на IT-специалистов, соседние страны часто помогают им с переездом. В Украине упростили айтишникам сложную процедуру получения ВНЖ. Туда уехали сотни, если не тысячи беларусов. С началом войны многие релоцировались снова. 

Польша в сентябре 2020 года начала выдавать рабочие визы по программе Poland.Business Harbour (PBH) специалистам из IТ-сектора, которые хотели уехать из Беларуси. В результате, по данным польского МИД на август 2022 года, более 44 тысяч беларусов получили визы PBH для релокации специалистов и семей.

В Литве и Латвии начали открывать офисы беларуских компаний. В Министерстве экономики и инноваций Литвы в марте 2022 года шли переговоры о релокации с 60 компаниями, в основном — беларускими. 

А что же те, кто остался? 

«По нашим наблюдениям, ІТ-компании сохраняют юрлица и центры разработки в Беларуси, но в ряде случаев релоцируют топ-менеджмент и сотрудников. Основанием для полной релокации может стать отказ всех западных клиентов от сотрудничества и отмена льгот для резидентов ПВТ», — говорит Елизавета Капитанова, руководитель сообщества Belarus IT Companies Club. 

Иностранные заказчики отказываются работать с компаниями внутри Беларуси из-за высоких рисков, начиная от возможных арестов сотрудников и заканчивая санкциями. В частности, из-за санкций в направлении Беларуси ограничены денежные потоки, а финансовая система стала менее стабильной. На практике это может выглядеть и как банальный запрет на доступ к проекту с территории страны. 

Отрасль от этого страдает, и власти пытаются ее сохранить, ориентировать айтишников на внутренний рынок. 

Некоторым бизнесам подходят условия работы в Беларуси: «Уровень рисков не отличается от других стран, они приемлемы. С каждым днем законы становятся адекватней, упрощаются административные процедуры. Единственное, что не поменялось, — сложно чего-то добиться, если возникают нестыковки с госорганами, — считает Дмитрий Нор, директор небольшой компании по веб-разработке SkySoft. — У нас условия для бизнеса всегда были неплохие. Есть такой нюанс — стали требовать исполнения законодательства и уплаты налогов. Раньше было не так строго, и те, кто не готов, могут сейчас закрываться».

Что будет с беларуским IT-сектором?

«Ближайшее будущее Беларуси как места для ведения бизнеса крайне печально», — сказал в интервью в марте 2022 года предприниматель и венчурный инвестор Юрий Мельничек, создатель приложения Maps.me. 

В этом контексте Юрий рассуждает о Парке высоких технологий: его налоговая привлекательность падает. Хотя многие компании все же остаются резидентами, в ПВТ входит более 1000 компаний. 

Что Беларусь теряет, кроме денег? Человеческий капитал: из страны уезжают лучшие специалисты, отмечают в IT-компаниях. «Статус кво Беларуси — неперспективное и нестабильное место. Жаль начинающих — меньше возможностей, условия хуже. На рынке осталось мало адекватных организаций. Будущее беларуского IT подорвано, и на данный момент кажется, что безвозвратно», — считает Илья*, который работает с 2019 года в IT как программист и менеджер в филиале крупной российской компании.

Ценность уезжающих не только в их профессиональных качествах, уверена Ирина Марчук*, главная специалистка по коммуникациям в беларуской аутсорсинговой IT-компании. 

«Это люди, которые очень много вложили в свое образование и развитие. Люди думающие, передовой отряд бизнеса и общества в Беларуси», — говорит она.

Выехало уже около 40% айтишников, а еще 25% опрошенных планируют переезд, по данным опроса 5175 человек, который летом 2022 года провела редакция специализированного медиа Devby. При этом беларусы работают над тем, чтобы объединяться за границей, создавать бизнес-диаспору, которая после смены власти могла бы вернуться в Беларусь. 

«Какие сейчас тенденции? Все уезжают из Беларуси и выводят активы, — говорит Ярослав Лихачевский, сооснователь стартапа Deepdee и один из основателей фонда BYSOL, который поддерживает пострадавших от репрессий. — Продуктовое направление (стартапы, делающие собственный продукт. — Авт.) уничтожено, никто в здравом уме сейчас не инвестирует в беларускую компанию. Аутсорсинг тоже, многие клиенты не готовы работать с командами внутри Беларуси. Беларуское IT сейчас, как и культура, журналистика, общественная жизнь, будет восстанавливаться и развиваться за границей. Вопрос в том, сохраним ли мы комьюнити или растворимся в новых странах».

 

* изменены или сокращены имена героев публикации, которые живут в Беларуси или опасаются за безопасность родственников.

Опубликовано: 15.09.2022

 

Weitere Themen

Yes Future No Future – опыты нелинейных суждений

Как беларуские медиа пережили революцию, репрессии и эмиграцию

Бистро #19: «Закон о геноциде» в Беларуси: переосмысление истории или борьба с инакомыслием?

В одни ворота. Как в Беларуси власть переиграла футбол

Бистро #20: Два года с начала протестов в Беларуси. Что осталось от сопротивления?

Праздник в дыму войны

Выборы 2020 года в Беларуси и протесты против их фальсификации долго не сходили со страниц мировых СМИ. Но после их подавления власти развязали против гражданского общества невиданные репрессии. И, кажется, не собираются останавливаться. 

На конец июля 2022 года в тюрьмах находилось более 1200 политзаключенных. Некоторые из протестовавших уже отсидели сроки, полученные в 2020-м, но на их место беларуские власти садят все новых несогласных. Наказывается инакомыслие в любой форме. Свыше 100 тысяч человек уехали из страны из-за угрозы преследования или утратив веру в перемены. 

Жив ли еще беларуский протест? Какие процессы идут в оппозиции? На что сейчас влияет диаспора? Считает ли Лукашенко, что окончательно подавил сопротивление оппонентов, или боится новой волны протестов?

В этом выпуске Бистро на девять вопросов о стране отвечает беларуский политолог Валерий Карбалевич.

DEUTSCHE VERSION

1. Можно ли сказать, что протестное движение в Беларуси умерло?

Я бы сказал, что протестное движение скорее спящее, чем «мертвое». Большинство в обществе по-прежнему настроено критически по отношению к власти. Но это не трансформируется в активные действия и акции. В Беларуси отсутствуют легальные механизмы, с помощью которых население может выразить свое мнение. Сегодня в Беларуси воссоздана тоталитарная система. При тоталитаризме публичные протесты – редкое явление. 

Важно отметить, что в течение двух лет мы наблюдаем массовую политическую эмиграцию из Беларуси. Из страны выехало свыше 100 тысяч человек. То есть большинство из тех людей, которые протестовали в 2020 году, уже эмигрировало. Кроме того, протест приобретает массовый характер тогда, когда есть надежда, что политическую ситуацию можно изменить. В 2020 году такая перспектива была. Сейчас ее нет. 

2. Какую роль играет новая диаспора в демократическом движении?

В 2020 году беларуская диаспора впервые проявила себя как фактор политики. За два прошедших года она выросла в несколько раз, пополнилась активистами протестного движения. Все центры беларуской оппозиции, прежде всего, Офис Светланы Тихановской, находятся в эмиграции. Можно сказать, что оппозиционная общественная жизнь переместилась за границу, потому что в Беларуси легальная оппозиционная деятельность невозможна.

В информационную эпоху возможности диаспоры влиять на общественно-политическую жизнь страны существенно возрастают. Сейчас беларуские политические дискуссии происходят на площадках, которые находятся за пределами Беларуси. Это информационные ресурсы, социальные сети, платформы аналитических центров, Telegram-каналы и так далее. 

С другой стороны, нужно понимать, что у влияния диаспоры на внутреннюю общественно-политическую жизнь Беларуси есть ограничения. Все же, любые перемены могут происходить только внутри страны. Внешнее влияние может быть лишь дополнительным фактором.

3. Как война повлияла на протестное движение? Какие настроения сейчас среди сторонников перемен?

Протесты были 27 февраля 2022 года, в день референдума об изменениях в Конституцию, а также 28 февраля. Милиция задержала в те дни около тысячи человек. В те первые дни после начала войны были опасения, что Вооруженные силы Беларуси вступят в войну на территории Украины. Но этого не произошло, и публичные протесты исчезли.

Протестное движение приобрело другие формы.

А) Часть беларуских активистов уехала в Украину. Они сформировали там полк имени Калиновского, который воюет на фронте на стороне Украины.

Б) Часть активистов (их называют «партизанами») проводят диверсии на железной дороге, препятствуют перевозке, передвижению эшелонов российской армии по беларуской территории.

В) Оппозиция создала ТГ-канал «Беларускі Гаюн», на котором публикуется информация о передвижении российской военной техники по территории Беларуси и запуске ракет с беларуской территории.

В целом можно констатировать, что происходит радикализация и среди противников Лукашенко – и в среде его сторонников. Сторонники власти требуют более жестких расправ над оппонентами. Но вся их активность происходит в интернете, социальных сетях. В оффлайне они беспомощны и рассчитывают только на власть. Все многочисленные общественные организации, созданные властями (официальные профсоюзы, БРСМ – лукашенковский комсомол, «Белая Русь», союз женщин, союз ветеранов и др.) в 2020 году в момент кризиса оказались полностью парализованными. Потому что эти структуры, созданные режимом, в силу своей государственной природы не способны ни на какую самостоятельную инициативу. И сам Лукашенко говорил, что от них нет никакой пользы. 

4. Каких успехов добилась команда Светланы Тихановской?

Светлана Тихановская остается легитимным представителем беларуской демократии, символом альтернативы. Основные ее успехи связаны с международной сферой. Фактически, Офис Светланы Тихановской стал параллельным Министерством иностранных дел Беларуси, причем гораздо более эффективным, чем официальный МИД во главе с Владимиром Макеем. 

Благодаря активности команды Тихановской беларуская тема не ушла с международной повестки дня. Она частично влияет на санкционную политику Запада в отношении режима Лукашенко. Офис Тихановской также представляет интересы беларуской диаспоры. Однако его влияние на внутриполитические процессы в самой Беларуси относительно незначительно.

Но в среде беларуской оппозиции усиливается конкуренция. Оппоненты Тихановской играют на объяснимом недовольстве беларуского протестного сообщества. С начала протестов прошло два года, результатов нет, репрессии усиливаются, наблюдается массовая политическая эмиграция из страны. Понятно, что вина возлагается на лидера.

5. Боится ли по-прежнему система Лукашенко протестов?

Да, боится. На различных совещаниях Лукашенко повторяет, что нельзя успокаиваться, мол, нужно продолжать репрессии, потому что враг притаился и ждет, когда власть ослабнет. У режима нет механизма обратной связи с обществом. По этой причине власти плохо понимают, что происходит в обществе. А когда они не знают реальной обстановки, то преувеличивают опасность. 

Кроме того, сложная внешнеполитическая ситуация, экономические проблемы в связи с западными санкциями создают дополнительные угрозы для режима. И единственный ответ властей на эти вызовы – усиление политических репрессий.

6. Что означает усиление репрессий в стране, которая давно известна как «последняя диктатура Европы»?

Можно привести несколько примеров. Так, принят закон, предусматривающий смертную казнь за «покушение на террористический акт». В связи с тем, что в Беларуси понятие терроризм трактуется властями крайне широко, к нему можно отнести любую оппозиционную деятельность. В частности, участие в акциях протеста. Например, политические деятели Павел Латушко и Светлана Тихановская были обвинены по «террористическим» статьям уголовного кодекса. Сейчас проходит судебный процесс над «террористической группой» Николая Автуховича. В ее состав входит мужчина без ноги, пенсионерка, православный священник. Такие вот «страшные террористы». 

Недавно на законодательном уровне разрешили заочно судить тех, до кого беларуское «правосудие» не может добраться лично: например, беларуских добровольцев, воюющих в Украине, или железнодорожных партизан. Правозащитники «Вясны» подсчитали, что обновленный уголовный кодекс разрешает заочные суды по 43 статьям. Среди них – заговор, геноцид, измена государству, наемничество. 

Судя по всему, власти в ходе кампании политических репрессий встали перед проблемой. Есть четкое указание от Лукашенко не снижать масштаб репрессий. Но граждане, участвовавшие в протестах, либо уже получили судебные приговоры, либо эмигрировали. Где взять новых людей для арестов?

Для решения этой задачи силовики действуют в нескольких направлениях. Во-первых, по второму кругу судят людей, уже наказанных ранее и числящихся в «черных списках». Второе направление – распространение репрессий на все общественные сферы. В частности, людей арестовывают за комментарии в соцсетях о войне в Украине, не соответствующие официальной позиции. 

7. Как именно изменились репрессии в Беларуси за последние два года?

В чрезвычайном порядке были приняты репрессивные законы. Власти криминализируют не только оппозиционную деятельность, но даже само инакомыслие. Предусмотрено практически неограниченное применение понятия «экстремизм» к любому виду общественной деятельности. Так, экстремизмом считается «дискредитация органов государственной власти» и «Республики Беларусь», «разжигание социальной розни» и др. 

Обвиняемым по «политическим» статьям стали давать до 18 лет лишения свободы. В Беларуси практически запрещено гражданское общество, ликвидированы общественные организации. Каждый день приходят сообщения об очередных задержаниях, обысках, судах. Громкие суды над политическими оппонентами проходят в закрытом режиме.

Начинают судить людей за действия, совершенные в далеком прошлом. 22 июня в городе Янов суд рассмотрел дело Николая Б. по статье о распространении экстремистских материалов за репост сообщения с сайта «Радыё Свабода», совершенный 5 лет назад. Журналистке Катерине Андреевой присудили 8 лет тюрьмы по статье «измена государству» за один из ее старых журналистских материалов, который в тот момент не считался даже административным правонарушением. Таким образом, власти отбросили и правовую норму, согласно которой закон обратной силы не имеет. 

8. Eсть ли у протестного движения шанс добиться политических изменений в Беларуси?

Точного ответа на этот вопрос никто не знает. Сегодня два фактора являются угрозами для режима и шансами для протестного движения. Во-первых, возможная деградация путинского режима в России в связи с неудачами в войне против Украины нанесет сильный удар по режиму Лукашенко в Беларуси. В критический момент на пике протестов 2020 года именно поддержка Путина стала важным условием сохранения власти Лукашенко. Это обусловило фатальную зависимость беларуского политического режима от Кремля. Поэтому кризис российского режима неизбежно эхом отразиться на Беларуси. 

Во-вторых, резкое ухудшение экономической ситуации в Беларуси в связи с санкциями со стороны Запада. До сих пор Россия была главным источником помощи беларуской экономике. Сейчас РФ сама оказалась в трудном экономическом положении и не может компенсировать Беларуси все потери. Теперь Россия стала скорее источником проблем, чем источником помощи для Беларуси. В итоге недовольство населения своим социально-экономическим положением может приобрести самые неожиданные формы.

 

Автор: Валерий Карбалевич
Опубликовано: 09.08.2022

Weitere Themen

Беларусь: нация, осознавшая себя

Хатынь

Быть другим – инакомыслие в СССР

Бистро #16: Независимость Беларуси под угрозой?

В одни ворота. Как в Беларуси власть переиграла футбол

Беларуский поэт и философ Игорь Бобков, родившийся в 1964 году в городе Гомеле на юго-востоке страны, — один из наиболее крупных мыслителей и интеллектуалов в новой истории идей и гуманитарного знания в своей стране. Обладатель множества наград за свои стихи и эссе, он много размышлял о значении беларуского культурного пространства как европейского пограничья, лежавшего и лежащего между империями или на их периферии. О том, как это отразилось на формировании национальной идентичности и культурного самосознания. На фоне войны, развязанной Россией против Украины, Бобков в эссе для нашего проекта «Беларусь: заглянуть в будущее» обсуждает потрясения, которые ныне переживает Европа, в контексте истории идей. Речь идет о защите разнообразия. Речь идет о «войне за разнообразие — войне между Центральной и Восточной Европой Кундеры». 

БЕЛАРУСКАЯ ВЕРСИЯ

DEUTSCHE VERSION

«Узел надежды» / Иллюстрация © Тосла

1. Война и мир

Существует мнение, что философия делает вещи более сложными, чем они есть на самом деле. Существует и другое: вещи нам по-настоящему непонятны, а философия просто показывает их более сложными, чем они кажутся обычному человеку.

Но в определенных контекстах хочется ясности. Поэтому начну с определений.

Когда мы говорим о «русском мире», мы имеем в виду конкретную идеологическую доктрину и соответствующие практики российского государства, которые латентно присутствовали в политическом и культурном поле в последние десятилетия, но в полной мере вышли на поверхность в 2014–2015 годах. Обычно мы берем этот новый «русский мир» в кавычки, чтобы указать на отличие от идейного наполнения термина в предшествующий период, когда он значил «культурно-экономическую поддержку соотечественников за пределами России», и от самого общего смысла фразы, которая на самом деле может означать что угодно (в том числе и прекрасную утопию русской культуры поверх барьеров, границ и государств).

Сегодняшний «русский мир» — это практики жестокого и агрессивного неоимпериализма, направленные прежде всего на ближайших соседей, но также несущие в себе и некое общее, «геополитическое», видение мира. Образ будущего человечества, в котором сильные, правители мира, эффективно и безнаказанно делят между собой ресурсы и территорию. Ключевая концептуализирующая эмоция, лежащая в основе «русского мира», — это постколониальная обида (ресентимент), которая заставляет задаваться вопросами вроде «Почему Россию не любят?», «Почему интересы России не учитываются?», «Почему о России забыли?». Войны на периферии и попытки дестабилизировать мировой порядок нужны не сами по себе, а лишь как инструменты вхождения России в дивный новый мир, в котором она тоже будет «иметь право». На войну. Ложь. Убийства и посадки несогласных. Циничное игнорирование общественного мнения. И в котором благодаря этому с Россией будут «считаться».

Эта постколониальная обида вызревала достаточно долго. Симптомы можно проследить со второй половины 1990-х. Но переход к брутальной и агрессивной фазе произошел так внезапно и неожиданно, что стал настоящим шоком для интеллектуалов. Как для российских, так и для европейских. Даже сегодня, спустя почти десятилетие, я не могу припомнить ни одного важного рефлексивного текста на немецком или французском, в котором содержались бы не просто попытки описать происходящее и диагностировать, кто виноват, а увидеть за фасадом идеологической концепции определенный тип мышления, понять, как он работает. Определить основные схемы и концепты и, в конце концов, поставить вопрос о новой эпохе, в которую мы без сомнения вляпались после наших веселых «постмодернизмов» и куда менее веселых «посткоммунизмов». Текста, в котором содержалась бы критическая рефлексия или даже деконструкция практик имперского мышления, а не просто подсчет рисков и последствий. Ведь империя прежде рождается в мышлении, в головах и текстах, и только потом начинает действовать в политической и экономической реальности. Империя — это не только войска, спецслужбы, колониальная администрация. Но и ценности, эмоции, культурные коды. Картина мира, которая навязывается как универсальная.

Но в современном интеллектуальном пространстве Европы не хватает не только рефлексивных текстов. Что важнее, нет и центра, где вообще могла бы возникнуть такая рефлексия. И нет языка, на котором могло бы произойти такое критическое размышление.

Это кажется странным, потому что в ХХ веке в Европе мы видим перепроизводство критической теории. Но сегодня нам понятно без лишних аргументов: и гегемония неомарксистов, и франкфуртцы, и симулякры Бодрийяра, и даже циничный разум Слотердайка с лакан-аттракционами Жижека не в состоянии описать новую реальность, обнаженную российско-украинской войной и беларуской революцией.

И мы уже готовы признать правду: мы не понимаем, что с нами происходит, в какую эпоху мы вступили.

***

Здесь возникает соблазн сказать: одним из таких центров мышления, откуда видно будущее, послужит сегодня восточноевропейское пограничье.

А языком, позволяющим концептуально говорить о новой эпохе, может стать язык беларуской и украинской (постколониальной) теории, формализирующей и концептуализирующей опыт противостояния с империей. Выживания в этом столкновении. Защиты своей субъектности и непохожести.

Это самое странное: несмотря на два века непрестанных усилий со стороны империи, восточноевропейское пограничье не только не исчезло, не растворилось в плавильном котле империи и советского народа, а, наоборот, укрепилось в своей парадигмальной инаковости.

И сегодня это не столько локальное образование, сколько реальная концептуальная альтернатива «русскому миру».

Когда-то Милан Кундера в классическом тексте о трагедии Центральной Европы противопоставил парадигму «максимального многообразия в наименьшем пространстве», которую он назвал центральноевропейской, «наименьшему многообразию в наибольшем пространстве», которая воплотилась в советском проекте.

Можно сказать, что восточноевропейское пограничье — это не только оборона Украины. Или поддержка беларуской революции. Это прежде всего защита многообразия. Война за многообразие. Кундеровская война Центральной и Восточной Европы.

***

В Беларуси традиция критической деконструкции восточного соседа имеет долгую интеллектуальную историю, зашифрована в базовых мифах идентичности и, можно сказать, начинается вместе с самим беларуским проектом. Который представляет собой не просто стандартный проект национального строительства со значительной социальной составляющей (социальное освобождение беларуской деревни), но и проект явно антиколониальный (такое освобождение невозможно без демонтажа структур имперского гнета).

Начиная с Адама Мицкевича, который первым в местной традиции начал критиковать империю (прежде всего в «Дзядах», но также в «Книгах польского народа» и публицистике 1830-х годов), через Янку Купалу, «Тутэйшыя» которого стали классическим образцом литературы, исследующей колониальную травму, Игната Абдираловича и Владимира Самойлу, разработавших особую метафизику беларуской анти- и постколониальной субъектности, вплоть до классического текста Зенона Позняка «О русском империализме и его опасностях» и целого ряда текстов постколониальных аналитиков конца 1990-х местные интеллектуалы снова и снова ставят соответствующие вопросы и дают все новые варианты ответов.

Время от времени начинает казаться, что в культуре этого слишком много. И главная задача сейчас — «забыть об империи» и вернуться наконец к нормальной жизни, вспомнить, что мы «все вместе летим к звездам».

Но как только интеллектуалы пытаются выполнить эту задачу, история делает новый оборот и мы снова, как в дне сурка, просыпаемся в одной постели с Империей, с болью вспоминаем вчерашний день и пытаемся понять, как все на этот раз закончится.

***

Пионерами в применении западной постколониальной теории к восточноевропейскому пограничью были представители украинской диаспоры. Австралиец Марко Павлишин, американка Оксана Грабович и другие создали в начале 1990-х годов первые тексты, где ясно показали, что и Франц Фенон, и Саид, и даже Хоми Баба — про нас тоже. Но появлением местной теории мы обязаны двум киевским интеллектуалам: Оксане Забужко и Мыколе Рябчуку. Именно они вывели постколониализм из академического гетто, превратили его в логику и стратегию культуры, в культурную политику. Концептуально уже с конца 1990-х годов Украина была готова к ситуации после империи.

На российской интеллектуальной сцене картина менее утешительна. Всего три примера.

В 2006 году в Москве вышел русский перевод книги Эдварда Саида «Ориентализм». Издательство, выпустившее книгу, называлось «Русский мир». В предисловии обращалось внимание на то, что Саид — палестинец, критикующий Запад и в этом смысле если не союзник, то уж точно «попутчик» нашей империи. Единственное, о чем вообще не упоминалось, так это о том, что книга Саида лежит в основе одного из самых сильных и эффективных дискурсов, в котором империя (все империи) — объект критики и деконструкции.

В том же 2006 году в Санкт-Петербурге в студии Зитенковского при БДТ была поставлена ​​пьеса Брайана Фрила Translations. Автор русской версии Михаил Стронин перевел название как «Требуется перевод». Сама пьеса Фрила давно изучается в университетах как постколониальная классика. Он показывает, как имперская власть насильно переписывает пространство, ломая не только географию и культурные традиции, но и жизненные миры жителей. И в этом смысле более неадекватного понимания ее сути, чем словосочетание «нужен перевод», быть не может.

Наконец, в 2011 году в Кембридже вышла книга Александра Эткинда «Внутренняя колонизация. Имперский опыт России», где автор стремится адаптировать интеллектуальный аппарат постколониалистики к истории Российской империи. Скажу сразу: при всем сочувствии и уважении к автору и при всех прочих достоинствах этой книги, в своей постколониальной части она демонстрирует полный провал. Автор исходит из колониальной презумпции «России, которая колонизирует саму себя», маргинализируя и вытесняя не только иную концептуальную оптику, но и все те реальные народы и территории, которым «посчастливилось» оказаться внутри.

Эти три истории показательны для понимания российской интеллектуальной сцены последних десятилетий. Для меня они связаны одной цепью, демонстрируют одну логику культуры, единый тип мышления.

И все три — истории невстречи. Не только с Саидом, Фрилом и академическим постколониализмом. Но прежде всего невстречи с ближайшими соседями. С Беларусью и Украиной.

2. Рыбы и люди

«Я не рыба, я ихтиолог», — сказал докладчик.

Это была профессиональная шутка. Мы сидели в закрытом ZOOMе на семинаре, обсуждали доклад о беларуской революции. Он был относительно коротким. Первые полчаса про культурсоциологию (для создания инструментов). Затем десять минут про август 2020 года (чтобы вспомнить контекст). Наконец, концептуально: это была революция-спектакль. И у нее не было никакого социального или политического содержания, кроме собственной феноменальной перформативности. Народ просто показал себя. Вышел на сцену истории. Прогуляться по ее улицам и переулкам.

Сначала я впал в ступор. А потом чуть ли не в истерику. Не только потому, что все было правдой: именно так мы и действовали. А потому, что это был тезис, с которого нужно было начинать думать. Ставить вопросы. А докладчик завершал им свои рассуждения и дальше собирался думать только о том, как и где опубликовать свой доклад.

И все же никаких претензий быть не могло. Докладчик был ихтиологом.

***

Для местных ихтиологов стояли замечательные деньки. И они это заслужили. Десятилетиями им не уделяли достаточно внимания, не ценили. Беларусь как объект исследования существовала где-то на окраине. Последняя диктатура, денационализированная нация. Странно, что вы вообще еще живые. Но вот наступил 2020 год, и все встало на свои места.

Теперь они готовили доклады и аналитические записки, организовывали конференции, издавали сборники. Революция стала модной темой. Кроме того, она явно закончилась, стала мертвым объектом. Можно было дописывать монографии, не опасаясь, что финал поставит под вопрос посылки и заключения.

С рыбами было сложнее. Мы были настроены совсем по-другому.

***

На наших глазах рассыпались все попытки понять, что с нами происходит. Мы вели семинар с самого начала и прошли все этапы. От эйфории и воодушевления первых встреч, через волю к знанию в момент кульминации, до тревоги и депрессии времени погрома.

Вначале были идеи и схемы про всех, казалось, что еще немного — и мы все поймем. Потом начались корпоративные игры. Каждый хотел откусить свой кусочек славы.

Феминистки написали, что это была женская революция. И сразу уехали.

Прогрессивные либералы написали, что это была их революция, она всех освободила и теперь все свободны. Консерваторы были более подозрительны. В том, что народ героический, сомнений не было, но лидеры были явно не те и вели не туда. И консерваторы колебались: то ли хвалить народ, то ли ругать случайных вождей.

Были еще творцы. У них были свои версии.

Трагикомизм ситуации состоял в том, что все были правы.

И феминистки, и прогрессисты с консерваторами, и даже поэты.

Революция явно дала всем больше, чем было возможно. Но ненадолго.

Сейчас это время прошло. И было страшно. То, что казалось золотом и блестками на революционной сцене, в свете новой эпохи могло оказаться мишурой и обманом.

***

Все дошло до кульминации, а затем плавно вниз по кругу. В зону привычного, обыденного. Вернулось на свои места. Можно было осмотреться и подсчитать потери. Картинка была не для людей со слабыми нервами.

Мы были на руинах. По асфальту лязгали гусеницами русские танки. Было неясно, это оккупация надолго или все еще есть шанс.

Корпоративные игры притихли. Никто не писал сейчас, что это были «мы». Оно и понятно. В тюрьмах сидело более тысячи заложников. Одна половина страны искренне ненавидела другую. Журналисты, захлебываясь в эмоциях, писали о войне.

Как мы к этому пришли? После роз и объятий, чаепитий во двориках и сладких мечтаний о победе. 

И еще кое-что. Вопрос, который мы боялись задать даже шепотом.

Кто возьмет на себя ответственность за все это?

***

«Про рыб — очень хорошо, — написал я в чате. —

Только вот я не ихтиолог. Я рыба».

И, похоже, самое время опускаться на глубину.

***

Еще вчера Минск напоминал межвоенный Париж: появлялись и исчезали кафе, книги и перформансы лились рекой, айтишники помогали котикам и собачкам, средний класс скупал имущество и путешествовал.

Как и почему все это исчезло?

Как и почему власть, которая почти победила, интегрировала в себя все формы сопротивления, внезапно разрушает собственный проект и бодрым маршем идет к самоубийству, загоняя всех по дороге в концлагерь имени Джорджио Агамбена?

«Все это сделал он, — говорит А. — глава “Газпромбанка”». Нужно быть полным идиотом, чтобы поверить, что он действительно собирался победить. Не говоря уже о революции. В лучшем случае, самом оптимистичном, мог откусить свои десять процентов и засесть в парламенте. С белыми ленточками и русской поддержкой.

Хуже всего было бы, если бы ему это удалось. Тогда у нас была бы страна не с двух сторон, как сейчас, а только с одной. Тюрьмы были бы переполнены, но сидели бы там только «эти ваши националисты».

«Это все конспирология, — говорит Б. — Так не бывает».

«Да, конспирология, — соглашается А. — Но бывает и не так».
 

***

«Просто закончился посткоммунизм», — говорит С.

Десятилетия бедствий и разочарований, которые мы заедали шоколадками. Нас почти тридцать лет держали на подкормке. Эмоций, ожиданий. Еще немного — и мы победим. Будет наша власть.

Все это искушало. Хотя сразу было понятно: нет никакого «мы», которое побеждает. И власть никогда не бывает «нашей». Как только туда приходят «наши», с ними происходит что-то странное и они сразу становятся «не нашими».

Все начиналось с чувства радости. Будущее очень близко, оно уже произошло с нашими соседями. Остается только хорошо сделать домашнее задание. Быть такими, как все.

Потом историки напишут, что средний класс на Западе опускался на дно с 1972 года. Что за фасадом скрывалось неравенство и несправедливость. Что все прогнило. А после 2008–2009 годов начало сыпаться на глазах. Так что Восточная Европа рано обрадовалась, когда приплыла на ветхих баркасах к огромному лайнеру с оркестром на верхней палубе. Ведь это был «Титаник».

«Зло под микроскопом, — говорит С., — вот самое важное. Это главный результат, для нас и для всего мира». Внезапно изменились диоптрии, и все с отвращением увидели: в мире царит зло.

***

Что бы там ни написали ихтиологи, я знаю главный секрет белорусской революции. Но про него не расскажешь даже шепотом. Ведь произнесенные слова тут же меняют смысл. А написанные уже точно не те. И все же.

Это было Восстание Рыб. Революция Антиполитики.

Не штурм, не захват власти. А успешный исход из Замка. Побег в будущее.

Прошлое — всегда социальный проект. Совместная память, которой легко манипулировать. С будущим сложнее. Будущее — это надежда. Упование. А может, и вера.

Будущее открывается не потому, что кто-то его изобрел или спроектировал. А из-за того, что в душе человека есть это место. И оно вдруг реагирует. На доброту. Радость.

В этом смысле бесцельно и бессмысленно бродить по улицам — не такое и глупое занятие: вернуть себе будущее — вот в чем была главная идея революционного побега.

Те, кто туда ушли, назад не вернутся.

***

Только это и имеет смысл для любой революции: требовать невозможного.

Возноситься ввысь вместе с ветром, размывать стены вместе с волнами, практиковать свободу вместе с облаками.

Не совпадать ни с чем, идти одиноко. Выходить всегда навстречу, а не напротив.

Не сопротивляться стихиям, а использовать их силу.

Написать новые правила для руководства разумом.

Запретить геополитику и постправду.

Журналистам прописывать принудительный курс медитации за попытки дергать эмоции.

И повторять на уроках начальных классов:

«Мы не ихтиологи. Мы рыбы».

3. Она утонула

— Господин Президент, что случилось с Россией?

— Она утонула.

Weitere Themen

Что пишут: О протестах в Беларуси и молчании Евросоюза

«Пока я ждал(a)». Белорусская серия фотографа Юлии Аутц

FAQ: Война Путина против Украины

Yes Future No Future – опыты нелинейных суждений

Как беларуские медиа пережили революцию, репрессии и эмиграцию