дekoder | DEKODER

«Диаспору можно характеризовать как застывшую в 2020 году, а внутри Беларуси идут изменения, которые можно обобщить понятием “новая нормальность”», — говорит профессор, доктор социологических наук Андрей Вардомацкий, создатель и научный руководитель Беларуской аналитической мастерской. 

Расположенная в Варшаве мастерская провела социологическое исследование «Информационные коконы внутри Беларуси и за ее пределами». Социологи хотели проследить динамику изменений общественного мнения о ситуации в Беларуси. Они спросили людей об их взглядах на политику, войну, Европу и Россию, экономику страны. 

Глубинные интервью прошли в первой половине 2024 года, на вопросы ответили более 60 мужчин и женщин старше 18 лет, живущих во всех областях Беларуси. В свою очередь, представления о взглядах диаспоры социологи составляют по регулярным исследованиям фокус-групп, проводимых в разных странах, где сейчас живут беларусы.

Авторы исследования пришли к выводу, что уехавшие и оставшиеся беларусы живут в разных информационных коконах по ключевым вопросам общественной дискуссии. Эти коконы формируют и сами потоки информации, и обстоятельства ее получения, и наличие (или отсутствие) личных впечатлений.

О том, насколько по-разному они видят мир, увеличивается ли этот разрыв со временем и может ли достичь точки невозврата, автор дekoder’а Елена Айс поговорила с профессором Вардомацким. 

«У одних мировоззрение "Нет войне", у других — "Нет войны"» 

дekoder: Беларусы внутри страны и снаружи по-разному воспринимают ситуацию в ней, некоторые эксперты даже называли разницу взглядов «катастрофической». Это так? Откуда она? 

Андрей Вардомацкий: Понятие «катастрофы» имеет субъективную эмоциональную нагрузку. Я как термин употребляю «значительная разница» или «существенная разница». 

Значительная разница — да, есть. Разница мнений существует всегда. В США — республиканцы и демократы, в Великобритании — тори и виги… И в Беларуси она есть. 

Что касается времени, когда наметилась эта значительная разница в восприятии беларусами ситуации, то сложно назвать первую точку. Но одна из этих точек пришлась на период после 2020 года, когда усилилась эмиграция. Тогда начали появляться некоторые характеристики, указывающие на значительное различие взглядов, мировоззрения беларусов внутри страны и снаружи. Значительное различие, которое, может быть, когда-то трансформируется в существенное. 

Следующая такая точка — начало полномасштабной российской агрессии в Украине. После этого сформировались два очевидных информационно-мировоззренческих кокона. 

— Как можно описать эти информационно-мировоззренческие коконы?

— Я назвал их «Нет войне» и «Нет войны».

Есть коконы и по другим мировоззренческим позициям. Например, геополитическая ориентация, отношение к Европе. Люди видят разные реальности. Если у беларуса диаспоры перед глазами улыбки западных политиков, то у оставшегося в Беларуси — выражение лица пограничника страны ЕС при пересечении границы. 

Следующий кокон связан с экономическими представлениями. За пределами экспертных кругов (они-то трезво оценивают ситуацию), среди «рядовых» беларусов в эмиграции, бытует представление об экономическом упадке в Беларуси, о том, что там становится все хуже и хуже. А люди изнутри оценивают экономическую ситуацию по-другому, не ощущают ее как ухудшающуюся. Об этом, кстати, говорят и данные статистики.

Следующее различие связано с представлением беларусов диаспоры о тотальных репрессиях в Беларуси и о тотальной дебеларусизации. А изнутри поступает много сигналов, что трава вполне себе прорастает. По понятным причинам я не привожу примеры. 

«Диаспора застыла в 2020-м, а в стране уже "новая нормальность"» 

— В чем разница процессов, которые идут в мышлении беларусов внутри и за пределами страны, как и почему формируются эти коконы?

— Есть параметр социального времени. Во многом диаспору можно характеризовать как застывшую в 2020 году. Все остановилось там и тогда — люди, мировоззрение, психология. А внутри Беларуси идут изменения, которые можно обобщить понятием «новая нормальность». 

Среди «рядовых» беларусов в эмиграции бытует представление об экономическом упадке в Беларуси. А люди изнутри оценивают экономическую ситуацию по-другому

Диаспоральный беларус находится в коконе полиинтерпретируемости, то есть многозначности. Он движется в информационном потоке, который несет ему различные интерпретации, разные точки зрения по поводу одного и того же явления.

Беларус в Беларуси движется внутри потока цензуры и ограничений. Например, про Путина нельзя говорить плохо, а про Зеленского нежелательно говорить хорошо. 2020-й год нельзя оценивать хорошо, а по поводу каких-то персоналий нельзя высказываться вовсе. И это цензура, совмещенная с самоцензурой. 

Общая причина появления этих коконов, с одной стороны, — разные, порой диаметрально отличающиеся информационные потоки. С другой — не совпадающие личные впечатления. Соединение одного и другого и порождает разницу.

Важная причина также связана с безопасностью, иными словами — с выживанием. Читать, смотреть заблокированные в Беларуси иностранные СМИ и негосударственные зарубежные беларуские медиа, большинство из которых объявлены «экстремистскими», просто опасно. И люди смещают внимание на другие источники, уходят в другой кокон. 

«Около трети оставшихся смотрят и читают то же, что и уехавшие»

— Вы говорите о беларусах в стране и за рубежом. Но не упоминаете тех, кто остается в стране, но все же смотрит и читает то же, что уехавшие. 

— Сервисы VPN в значительной степени снимают проблему блокировки, но опасность остается. Думаю, что можно говорить о 30% тех, кто смотрит-читает то же, что и уехавшие. Кстати говоря, уровень доверия к негосударственным беларуским СМИ — такой же, как к российским СМИ. То есть, несмотря на все ограничения, интерес сохраняется. Это важный индикатор.

Общая причина появления «коконов» — разные, порой диаметрально отличающиеся информационные потоки, а также не совпадающие личные впечатления

Но также работают защитные механизмы психики. Например, кто-то не в состоянии смотреть фотографии из Бучи или получать много негативной информации. Человек не выдерживает и переходит в какой-то более спокойный, позитивный кокон. 

При формировании коконов работают два вида самозащиты. Во-первых, экзистенциальная жизненная потребность в безопасности — остаться на свободе, которую можно потерять, обратившись к заблокированным и/или объявленным экстремистскими в Беларуси СМИ. Во-вторых, психологическая — невозможность выдерживать негатив, который есть в СМИ.

Таким образом идет движение внутри некоего коридора между уровнем негатива, больше которого человек не может вынести, и интересом к чтению и просмотру. Коридор — амплитуда между психологической невыносимостью и степенью интереса. И все, что внутри этого коридора, — потребляется. 

— Почему еще люди переходят из одного кокона в другой?

— Бывает несовпадение интересов, проблем, которые волнуют людей, и тематик, которые предлагают негосударственные СМИ. Например, людей интересует экономика, а им говорят про политзаключенных. И люди отстраняются от этой информации, выпадают из одного кокона в другой. 

«"Внутрибеларусы" и "внешнебеларусы" обвиняют друг друга» 

— Можно ли прогнозировать точку невозврата, когда беларусы в стране и за рубежом абсолютно перестанут друг друга понимать? 

— «Сто процентов», «абсолютно плохо», «абсолютно хорошо», «точка невозврата» — не бывает такого, когда речь о социальных явлениях. 

Вот у немцев была точка невозврата? В Северной Корее она есть или нет? Там люди уверены, что живут лучше всех в мире, я это видел своими глазами. Но это не означает, что в какой-то момент, через долгий период времени, ситуация не изменится. О российском общественном мнении сейчас говорят — «вот точка невозврата, их не переделаешь». Нет точек невозврата. Есть точка хуже или лучше для сближения, с меньшей возможностью перемен или с большей. 

Тут надо еще сказать о феномене взаимных претензий уехавших и оставшихся в стране беларусов. 

С обеих сторон есть обвинения в конформизме. И те, и другие могут называть друг друга конформистами по отношению к режиму, но вкладывать в это разное содержание. 

Уехавшие говорят, мол, остались и налоги платите, режим поддерживаете. А те, кто остался, говорят диаспоре, что вы, конформисты, сбежали, а кто будет тут сохранять страну или даже бороться?

По такой же схеме — социально-психологической и логической — взаимные обвинения уже работали в 2020-м, тогда их озвучивали в адрес друг друга сторонники перемен и «ябатьки». А сейчас друг друга обвиняют «внутрибеларусы» и «внешнебеларусы». 

Это вообще уникальное явление, когда одни беларусы начинают изучать других беларусов. Вот в этом уникальность исследования. И для ученых и для беларуского общества в целом. 

Уехавшие говорят, мол, остались и налоги платите, режим поддерживаете. А те, кто остался, говорят диаспоре, что вы сбежали, а кто будет сохранять страну и бороться?

Повторюсь, нет такого явления — «точка невозврата». Есть длительность пребывания в том или ином состоянии. Она может быть больше или меньше. А так, чтобы какая-то ситуация застыла навсегда, так не бывает. То же самое по поводу обвинений в коллаборационизме и конформизме. 

«Беларусь не должна напрямую участвовать в войне — это константа»

 — Нахождение в информационном коконе порождает или только усиливает линию раскола? Например, предпочтения по внешнеполитической ориентации, переменам в экономике. 

— Это колеблющиеся настроения, движение не идет в одну сторону постоянно. Европа как-то по-другому отреагирует на ситуацию в Беларуси — и внутри Беларуси изменится отношение. На графиках, иллюстрирующих колебание геополитических предпочтений, нет непрерывно направленного вектора, там есть свои подъемы и спуски. 

Но по одному параметру есть константа: Беларусь, ее армия не должна напрямую участвовать в войне в Украине. 

Отношение к использованию беларуской инфраструктуры или отношение к размещению российских войск может меняться. Может и ухудшиться. 

— Какие стереотипы о взглядах уехавших и оставшихся на ситуацию в Беларуси оказались разрушены в ходе исследования? 

— Всякое исследование — это определенное разрушение стереотипов. Я уже сказал об этом на примере репрессий. Снаружи бытует стереотипное мнение, что ситуация в Беларуси и внутриполитическая, и экономическая — хуже некуда и продолжает ухудшаться. А респонденты из Беларуси дают не только плохие оценки. И на фоне многочисленных прогнозов об обвале экономики для обывателя ситуация не выглядит абсолютно обвалившейся.

Отношение к размещению российских войск может меняться. Может и ухудшиться

Что касается геополитических ориентаций, например, беларусы по-разному воспринимают Европу, во многом в зависимости от личного опыта и разных информационных потоков. Цитаты респондентов не привожу, но есть много не стереотипных деталей. 

Про Россию одни говорят, что от нее исходит угроза войны, а другие — что дружба с Россией является гарантией, что война не придет на беларускую территорию. 

В рамках наших исследований, в том числе в работе «Информационные коконы внутри Беларуси и за ее пределами», мы накапливаем большой массив детализированной информации и уже задумались о создании теории коконов. Все разнообразнее и сложнее, чем стереотипы полярных мнений.

Текст: Елена Айс
Опубликовано: 26.08.2024

Читайте также

Светлана Тихановская

Секретная служба по спасению беларусов

Непроговоренная проблема беларуской оппозиции

«Не бывает так, что здесь у вас насилие и дискриминация, а здесь — все отлично»

Короткие беларуские девяностые

У былым часе новай гiсторыi

В 2020 году в Беларуси протестное движение возникло и в среде рабочих. Против фальсификаций на выборах и насилия открыто выступили независимые профсоюзы. Такого в стране не было, пожалуй, с 1990-х. На предприятиях начались стачки и забастовки, порой массовые, порой — одиночные (но вполне официальные). 

Дни свободы закончились для многих увольнениями и тюремными сроками. В 2023 году в Беларуси завершилась тотальная зачистка независимого профсоюзного движения — то, к чему Лукашенко стремился все время своего правления. 

Как и почему это произошло, что сейчас с активистами и рядовыми членами профсоюзного движения, полностью ли уничтожены структуры, которые борются за права рабочих, и есть ли у них перспективы, — об этом автор дekoder’а Яна Махова поговорила с активистами, рабочими и участниками событий. 

Независимые профсоюзы, 30 лет защищавшие работников, ликвидированы. Некоторые организации получили от властей ярлык «экстремистских формирований» — за членство в них можно получить шесть лет колонии. 

Профсоюзные лидеры экстренно покинули Беларусь или находятся за решеткой. Внутри страны практически не осталось организаций, защищающих права и интересы наемных работников. 

Но остались сами люди. 

Защита рабочих и «тунеядцев» 

С момента обретения страной независимости в начале девяностых годов прошлого века и до недавнего времени в Беларуси существовали независимые профсоюзы. Чуть позже появились и провластные. И вторые понемногу вытеснили первых. 

Беларуский конгресс демократических профсоюзов, единственный в стране, входивший в состав Международной конфедерации профсоюзов, возник в декабре 1993 года. В него вошли, в том числе, Беларуский профсоюз работников радиоэлектронной промышленности (РЭП), Беларуский независимый профсоюз, Свободный профсоюз металлистов, Свободный профсоюз Белорусский.

Притеснение независимых профсоюзов началось почти сразу после избрания Лукашенко президентом в 1994 году. Вслух свое отношение к правам рабочих он озвучил позже, заявив в 2017 году, что «главное право человека — на труд и достойную зарплату». Иными словами, право (читай — обязанность) работать у человека есть, а из прав у работников — только получать деньги. Лукашенко пытался воссоздать в Беларуси карманные профсоюзы по советскому образцу, и любые действия Конгресса демпрофсоюзов пресекались. Так, во время забастовки транспортников в 1995 году в защиту работников метрополитена выступил Свободный профсоюз Белорусский (СПБ) и тогда еще независимая Федерация профсоюзов Беларуси (ФПБ). Забастовка длилась четыре дня. Десятки рабочих уволили, а Лукашенко подписал указ о запрете СПБ. Но Конституционный суд, тогда еще независимый от недавно пришедшего к власти Лукашенко, решил иначе — и организация продолжила работу. 

Лукашенко не зря опасался независимых профсоюзов. В 2001 году лидер ФПБ Владимир Гончарик стал единым кандидатом от оппозиции на выборах президента Беларуси. Проиграв Лукашенко (15,65% против 75,65%), он уехал в Москву. Через год, в июле 2002 года, Совет ФПБ избрал нового председателя — Леонида Козика, который до этого занимал пост замглавы администрации Лукашенко. Козик оставался в должности 12 лет, и с каждым годом федерация все больше рапортовала об успехах, а не поднимала проблемы. В 2010 году, в преддверии выборов, Козик заявил, что профсоюзы будут собирать подписи за выдвижение Лукашенко.

Реально защищать права рабочих пытались независимые профсоюзы. Так, в 2017 году Профсоюз работников радиоэлектронной промышленности (РЭП) поддержал масштабные протесты за отмену печально известного декрета о тунеядстве, по которому неработающие беларусы должны были еще и заплатить государству налог. Вскоре в офис профсоюза РЭП пришли с обысками, лидеров Геннадия Федынича и Игоря Комлика приговорили к четырем годам ограничения свободы. 

Забастовки и стачки 2020 года

Летом и осенью 2020 года независимые профсоюзы стали одним из двигателей протестного движения. Председатель Конгресса демпрофсоюзов Александр Ярошук призвал рабочих организовать стачки на местах и объединиться в Национальный стачечный комитет. 

Волна забастовок прокатилась по важнейшим предприятиям. На Минском заводе колесных тягачей рабочие встретили Лукашенко криками «Уходи!», «Позор!» и нецензурными выражениями, которые сейчас ассоциируются с российским военным кораблем. 

На бастующий Минский тракторный завод приехал премьер-министр Роман Головченко, но отказался выходить к рабочим. В ответ их колонна направилась к Дому правительства с криками «Уходи!» и «Жыве Беларусь!». На Гомсельмаше бастующих закрыли в цехах, угрожая увольнением, серьезные волнения были на «Гродно Азот», и это далеко не весь список. 

«Одна из самых массовых забастовок, которую власть признала, случилась на солигорском гиганте «Беларуськалии». И неважно, что в итоге ее объявили “незаконной” и через суд потребовали компенсацию. Бастующие шахтеры на три дня заблокировали производство, ощутили, что от них что-то зависит, — рассказал на условиях анонимности один из профсоюзных лидеров. — Но администрация воспользовалась неподготовленностью стачкома, начались репрессии — облавы, увольнения, посадки работников». 

Политологи сходятся во мнении, что одну из главных травм Лукашенко в 2020 году нанес «неблагодарный» рабочий класс. 

Судьбы лидеров: огромные сроки и вынужденная эмиграция

В 2020 и 2021 годах репрессивная машина в отношении лидеров профсоюзов только раскручивалась, в 2022-м волна уголовных дел прокатилась по всей стране. 

С апреля 2022 по август 2023 годов было задержано более 35 активистов независимых профсоюзов, до сих пор за решеткой остается 18 из них. Этот период правозащитники назвали началом разгрома независимых профсоюзов. Под преследование попали Конгресс демпрофсоюзов, Свободный профсоюз металлистов, Свободный профсоюз Белорусский, профсоюз РЭП. Все те, кто защищал права людей еще с 1990-х. 

Репрессии 2022-2023 годов стали концом независимого профсоюзного движения. Верховный суд ликвидировал сначала Конгресс, а затем и входящие в него независимые профсоюзы. 

Председателя Конгресса Александра Ярошука, на тот момент также вице-президента Международной конфедерации профсоюзов, приговорили к четырем годам колонии, его заместителя Сергея Антусевича — к двум, невзирая на призыв главы Международной организации труда Гая Райдера освободить профсоюзных лидеров. 

В январе 2023 года председателя профсоюза РЭП Геннадия Федынича и главу оршанского отделения Василия Береснева приговорили к девяти годам колонии, активиста профсоюза РЭП Вацлава Орешко — к восьми. В октябре 2023 года стало известно о госпитализации 73-летнего Береснева: политзаключенному необходима срочная пересадка почки. 

Стачкомовцев крупнейшего нефтеперерабатывающего предприятия «Нафтан» увольняли, задерживали, судили. По отношению к главе независимого профсоюза завода Ольге Бритиковой это выглядело как неприкрытая месть за смелость озвучить требования работников предприятия, среди которых — отставка Лукашенко. «Бряцание щитами, люди в черном, светошумовые гранаты — ужас, который невозможно было представить в XXI веке в Беларуси», — говорила тогда Бритикова. 

В 2022 году активистка провела за решеткой по административным статьям 105 дней, объявляла голодовку. В августе 2023 года ее снова задержали. Ольгу Бритикову обвиняют в призывах к санкциям и «иным действиям, направленным на причинение вреда нацбезопасности», за это грозит до 12 лет. 

Председатель стачкома Минского тракторного завода Сергей Дылевский еще в 2020-м отсидел 25 суток, под давлением руководства уволился с завода и покинул Беларусь. В 2022 году его заочно приговорили к 12 годам колонии. 

В отношении участников инициативы «Рабочы рух» возбудили уголовные дела за измену государству. В феврале 2023 года десяти активистам присудили от 11 до 15 лет. «Рабочы рух» объявлен «экстремистским формированием», как и профсоюз РЭП, и первичка БНП на «Гродно-Азот». 

«Людей больше некому защищать»

Провластные профсоюзы остались единственными, кто официально значится таковыми. «Федерация профсоюзов Беларуси — самая массовая общественная организация страны, объединяющая около 4 миллионов человек», — утверждает официальный сайт ФПБ. Если учесть, что в Беларуси трудится 4,21 миллиона человек (по данным за 2022 год), становится понятно, что в нее просто записали почти всех. 

«О разгроме независимых профсоюзов я узнал уже в тюрьме. Вышел — и вижу выжженное поле», — говорит арестованный в начале 2021 года правовой инспектор профсоюза РЭП Леонид Судаленко. Активист освободился в 2023 году, отсидев по протестной статье больше двух лет. 

До 2020 года он защищал интересы работников в судах, работал в качестве правозащитника: «Мне никто не указывал, как защищать и что говорить. Я работал в независимом профсоюзе. А профсоюзы, объединившиеся под крышей ФПБ, — зависимые. Там такой же, как и я, правовой инспектор будет делать то, что ему скажут», — объясняет нынешнюю ситуацию Судаленко. 

Беларусь уверенно скатывается к тоталитаризму, независимые профсоюзы уничтожены, людей защищать некому, считает правозащитник. 

«Запугивание людей, их полная экономическая зависимость от работодателей — о каких правах и свободах можно говорить? Государственные профсоюзы будут делать лишь то, что им позволит администрация Лукашенко, — говорит Леонид Судаленко. — В Беларуси не осталось ничего независимого. Трудовой кодекс не отменили, но нет механизмов защиты. Есть здание суда, люди в мантиях судьи, а суда — нет. Вот недавно сорвалась клеть с людьми в шахте в Солигорске. Да, на предприятиях [всегда] гибнут люди, но раньше мы боролись с последствиями, взыскивали с работодателя компенсации, настаивали на спецрасследовании. Кто и как это будет делать сегодня? Ведь по сути ФПБ — филиал администрации Лукашенко». 

На вопрос «Что же дальше?» правовой инспектор отвечает, что сейчас важно думать про Беларусь без Лукашенко, которая непременно случится. Для себя он видит выход в ежедневной кропотливой работе на благо будущего.

Маленькие шаги. Или отъезд

«Независимые профсоюзы в Беларуси раздавлены и обесточены, — делится на условиях анонимности один из профсоюзных лидеров. — Многие из тех, кто остался в стране, после выхода из тюрем перестали быть активными. Вчерашние активисты переживают не только за свою судьбу, но и за жизнь близких. Но есть и те, кто, выйдя из мест заключения, с еще большим рвением начинают сопротивляться системе. Открыто это сделать, находясь в стране, практически невозможно. Но даже из тех, кто выехал, многие боятся открыто высказывать свое мнение и в безопасности. Их можно понять — в заложниках системы остались их близкие, возможность вывезти семью есть не у всех. Тем не менее, можно продолжать делать маленькие шаги. Все зависит от самого человека, от того, как он оценивает свои резервы».

На Леонида Судаленко через 100 дней после освобождения завели второе уголовное дело. Он выехал в Литву и сейчас пытается сотрудничать с зарегистрированным в Германии профсоюзом «Салідарнасць», помогающим беларусам.

«Мне не дали жить и трудиться в родной стране, я был вынужден эмигрировать. Потому что не молчу, а им нужны покорные, — говорит правозащитник. — Сейчас я принесу больше пользы вне страны, продолжая консультировать и помогать соотечественникам. СССР продержался 70 лет. На этот раз все будет быстрее, верю, что при нашей жизни мы увидим в Беларуси перемены, в том числе в области прав человека, свободы ассоциаций и объединений».

Текст: Яна Махова
Опубликовано: 22.12.2023

Читайте также

Беларуская диаспора: обновленная солидарность

Другая Беларусь. Появится ли у беларусов цифровое государство?

«Почему в Германии так много бастуют — и будут ли бастовать еще больше?» Спрашивали? Отвечаем!

Белая эмиграция: почему из Беларуси уезжают врачи

Лукашенко движется к тоталитаризму. Что может его остановить?

Беларуский поэт и философ Игорь Бобков, родившийся в 1964 году в городе Гомеле на юго-востоке страны, — один из наиболее крупных мыслителей и интеллектуалов в новой истории идей и гуманитарного знания в своей стране. Обладатель множества наград за свои стихи и эссе, он много размышлял о значении беларуского культурного пространства как европейского пограничья, лежавшего и лежащего между империями или на их периферии. О том, как это отразилось на формировании национальной идентичности и культурного самосознания. На фоне войны, развязанной Россией против Украины, Бобков в эссе для нашего проекта «Беларусь: заглянуть в будущее» обсуждает потрясения, которые ныне переживает Европа, в контексте истории идей. Речь идет о защите разнообразия. Речь идет о «войне за разнообразие — войне между Центральной и Восточной Европой Кундеры». 

БЕЛАРУСКАЯ ВЕРСИЯ

DEUTSCHE VERSION

«Узел надежды» / Иллюстрация © Тосла

1. Война и мир

Существует мнение, что философия делает вещи более сложными, чем они есть на самом деле. Существует и другое: вещи нам по-настоящему непонятны, а философия просто показывает их более сложными, чем они кажутся обычному человеку.

Но в определенных контекстах хочется ясности. Поэтому начну с определений.

Когда мы говорим о «русском мире», мы имеем в виду конкретную идеологическую доктрину и соответствующие практики российского государства, которые латентно присутствовали в политическом и культурном поле в последние десятилетия, но в полной мере вышли на поверхность в 2014–2015 годах. Обычно мы берем этот новый «русский мир» в кавычки, чтобы указать на отличие от идейного наполнения термина в предшествующий период, когда он значил «культурно-экономическую поддержку соотечественников за пределами России», и от самого общего смысла фразы, которая на самом деле может означать что угодно (в том числе и прекрасную утопию русской культуры поверх барьеров, границ и государств).

Сегодняшний «русский мир» — это практики жестокого и агрессивного неоимпериализма, направленные прежде всего на ближайших соседей, но также несущие в себе и некое общее, «геополитическое», видение мира. Образ будущего человечества, в котором сильные, правители мира, эффективно и безнаказанно делят между собой ресурсы и территорию. Ключевая концептуализирующая эмоция, лежащая в основе «русского мира», — это постколониальная обида (ресентимент), которая заставляет задаваться вопросами вроде «Почему Россию не любят?», «Почему интересы России не учитываются?», «Почему о России забыли?». Войны на периферии и попытки дестабилизировать мировой порядок нужны не сами по себе, а лишь как инструменты вхождения России в дивный новый мир, в котором она тоже будет «иметь право». На войну. Ложь. Убийства и посадки несогласных. Циничное игнорирование общественного мнения. И в котором благодаря этому с Россией будут «считаться».

Эта постколониальная обида вызревала достаточно долго. Симптомы можно проследить со второй половины 1990-х. Но переход к брутальной и агрессивной фазе произошел так внезапно и неожиданно, что стал настоящим шоком для интеллектуалов. Как для российских, так и для европейских. Даже сегодня, спустя почти десятилетие, я не могу припомнить ни одного важного рефлексивного текста на немецком или французском, в котором содержались бы не просто попытки описать происходящее и диагностировать, кто виноват, а увидеть за фасадом идеологической концепции определенный тип мышления, понять, как он работает. Определить основные схемы и концепты и, в конце концов, поставить вопрос о новой эпохе, в которую мы без сомнения вляпались после наших веселых «постмодернизмов» и куда менее веселых «посткоммунизмов». Текста, в котором содержалась бы критическая рефлексия или даже деконструкция практик имперского мышления, а не просто подсчет рисков и последствий. Ведь империя прежде рождается в мышлении, в головах и текстах, и только потом начинает действовать в политической и экономической реальности. Империя — это не только войска, спецслужбы, колониальная администрация. Но и ценности, эмоции, культурные коды. Картина мира, которая навязывается как универсальная.

Но в современном интеллектуальном пространстве Европы не хватает не только рефлексивных текстов. Что важнее, нет и центра, где вообще могла бы возникнуть такая рефлексия. И нет языка, на котором могло бы произойти такое критическое размышление.

Это кажется странным, потому что в ХХ веке в Европе мы видим перепроизводство критической теории. Но сегодня нам понятно без лишних аргументов: и гегемония неомарксистов, и франкфуртцы, и симулякры Бодрийяра, и даже циничный разум Слотердайка с лакан-аттракционами Жижека не в состоянии описать новую реальность, обнаженную российско-украинской войной и беларуской революцией.

И мы уже готовы признать правду: мы не понимаем, что с нами происходит, в какую эпоху мы вступили.

***

Здесь возникает соблазн сказать: одним из таких центров мышления, откуда видно будущее, послужит сегодня восточноевропейское пограничье.

А языком, позволяющим концептуально говорить о новой эпохе, может стать язык беларуской и украинской (постколониальной) теории, формализирующей и концептуализирующей опыт противостояния с империей. Выживания в этом столкновении. Защиты своей субъектности и непохожести.

Это самое странное: несмотря на два века непрестанных усилий со стороны империи, восточноевропейское пограничье не только не исчезло, не растворилось в плавильном котле империи и советского народа, а, наоборот, укрепилось в своей парадигмальной инаковости.

И сегодня это не столько локальное образование, сколько реальная концептуальная альтернатива «русскому миру».

Когда-то Милан Кундера в классическом тексте о трагедии Центральной Европы противопоставил парадигму «максимального многообразия в наименьшем пространстве», которую он назвал центральноевропейской, «наименьшему многообразию в наибольшем пространстве», которая воплотилась в советском проекте.

Можно сказать, что восточноевропейское пограничье — это не только оборона Украины. Или поддержка беларуской революции. Это прежде всего защита многообразия. Война за многообразие. Кундеровская война Центральной и Восточной Европы.

***

В Беларуси традиция критической деконструкции восточного соседа имеет долгую интеллектуальную историю, зашифрована в базовых мифах идентичности и, можно сказать, начинается вместе с самим беларуским проектом. Который представляет собой не просто стандартный проект национального строительства со значительной социальной составляющей (социальное освобождение беларуской деревни), но и проект явно антиколониальный (такое освобождение невозможно без демонтажа структур имперского гнета).

Начиная с Адама Мицкевича, который первым в местной традиции начал критиковать империю (прежде всего в «Дзядах», но также в «Книгах польского народа» и публицистике 1830-х годов), через Янку Купалу, «Тутэйшыя» которого стали классическим образцом литературы, исследующей колониальную травму, Игната Абдираловича и Владимира Самойлу, разработавших особую метафизику беларуской анти- и постколониальной субъектности, вплоть до классического текста Зенона Позняка «О русском империализме и его опасностях» и целого ряда текстов постколониальных аналитиков конца 1990-х местные интеллектуалы снова и снова ставят соответствующие вопросы и дают все новые варианты ответов.

Время от времени начинает казаться, что в культуре этого слишком много. И главная задача сейчас — «забыть об империи» и вернуться наконец к нормальной жизни, вспомнить, что мы «все вместе летим к звездам».

Но как только интеллектуалы пытаются выполнить эту задачу, история делает новый оборот и мы снова, как в дне сурка, просыпаемся в одной постели с Империей, с болью вспоминаем вчерашний день и пытаемся понять, как все на этот раз закончится.

***

Пионерами в применении западной постколониальной теории к восточноевропейскому пограничью были представители украинской диаспоры. Австралиец Марко Павлишин, американка Оксана Грабович и другие создали в начале 1990-х годов первые тексты, где ясно показали, что и Франц Фенон, и Саид, и даже Хоми Баба — про нас тоже. Но появлением местной теории мы обязаны двум киевским интеллектуалам: Оксане Забужко и Мыколе Рябчуку. Именно они вывели постколониализм из академического гетто, превратили его в логику и стратегию культуры, в культурную политику. Концептуально уже с конца 1990-х годов Украина была готова к ситуации после империи.

На российской интеллектуальной сцене картина менее утешительна. Всего три примера.

В 2006 году в Москве вышел русский перевод книги Эдварда Саида «Ориентализм». Издательство, выпустившее книгу, называлось «Русский мир». В предисловии обращалось внимание на то, что Саид — палестинец, критикующий Запад и в этом смысле если не союзник, то уж точно «попутчик» нашей империи. Единственное, о чем вообще не упоминалось, так это о том, что книга Саида лежит в основе одного из самых сильных и эффективных дискурсов, в котором империя (все империи) — объект критики и деконструкции.

В том же 2006 году в Санкт-Петербурге в студии Зитенковского при БДТ была поставлена ​​пьеса Брайана Фрила Translations. Автор русской версии Михаил Стронин перевел название как «Требуется перевод». Сама пьеса Фрила давно изучается в университетах как постколониальная классика. Он показывает, как имперская власть насильно переписывает пространство, ломая не только географию и культурные традиции, но и жизненные миры жителей. И в этом смысле более неадекватного понимания ее сути, чем словосочетание «нужен перевод», быть не может.

Наконец, в 2011 году в Кембридже вышла книга Александра Эткинда «Внутренняя колонизация. Имперский опыт России», где автор стремится адаптировать интеллектуальный аппарат постколониалистики к истории Российской империи. Скажу сразу: при всем сочувствии и уважении к автору и при всех прочих достоинствах этой книги, в своей постколониальной части она демонстрирует полный провал. Автор исходит из колониальной презумпции «России, которая колонизирует саму себя», маргинализируя и вытесняя не только иную концептуальную оптику, но и все те реальные народы и территории, которым «посчастливилось» оказаться внутри.

Эти три истории показательны для понимания российской интеллектуальной сцены последних десятилетий. Для меня они связаны одной цепью, демонстрируют одну логику культуры, единый тип мышления.

И все три — истории невстречи. Не только с Саидом, Фрилом и академическим постколониализмом. Но прежде всего невстречи с ближайшими соседями. С Беларусью и Украиной.

2. Рыбы и люди

«Я не рыба, я ихтиолог», — сказал докладчик.

Это была профессиональная шутка. Мы сидели в закрытом ZOOMе на семинаре, обсуждали доклад о беларуской революции. Он был относительно коротким. Первые полчаса про культурсоциологию (для создания инструментов). Затем десять минут про август 2020 года (чтобы вспомнить контекст). Наконец, концептуально: это была революция-спектакль. И у нее не было никакого социального или политического содержания, кроме собственной феноменальной перформативности. Народ просто показал себя. Вышел на сцену истории. Прогуляться по ее улицам и переулкам.

Сначала я впал в ступор. А потом чуть ли не в истерику. Не только потому, что все было правдой: именно так мы и действовали. А потому, что это был тезис, с которого нужно было начинать думать. Ставить вопросы. А докладчик завершал им свои рассуждения и дальше собирался думать только о том, как и где опубликовать свой доклад.

И все же никаких претензий быть не могло. Докладчик был ихтиологом.

***

Для местных ихтиологов стояли замечательные деньки. И они это заслужили. Десятилетиями им не уделяли достаточно внимания, не ценили. Беларусь как объект исследования существовала где-то на окраине. Последняя диктатура, денационализированная нация. Странно, что вы вообще еще живые. Но вот наступил 2020 год, и все встало на свои места.

Теперь они готовили доклады и аналитические записки, организовывали конференции, издавали сборники. Революция стала модной темой. Кроме того, она явно закончилась, стала мертвым объектом. Можно было дописывать монографии, не опасаясь, что финал поставит под вопрос посылки и заключения.

С рыбами было сложнее. Мы были настроены совсем по-другому.

***

На наших глазах рассыпались все попытки понять, что с нами происходит. Мы вели семинар с самого начала и прошли все этапы. От эйфории и воодушевления первых встреч, через волю к знанию в момент кульминации, до тревоги и депрессии времени погрома.

Вначале были идеи и схемы про всех, казалось, что еще немного — и мы все поймем. Потом начались корпоративные игры. Каждый хотел откусить свой кусочек славы.

Феминистки написали, что это была женская революция. И сразу уехали.

Прогрессивные либералы написали, что это была их революция, она всех освободила и теперь все свободны. Консерваторы были более подозрительны. В том, что народ героический, сомнений не было, но лидеры были явно не те и вели не туда. И консерваторы колебались: то ли хвалить народ, то ли ругать случайных вождей.

Были еще творцы. У них были свои версии.

Трагикомизм ситуации состоял в том, что все были правы.

И феминистки, и прогрессисты с консерваторами, и даже поэты.

Революция явно дала всем больше, чем было возможно. Но ненадолго.

Сейчас это время прошло. И было страшно. То, что казалось золотом и блестками на революционной сцене, в свете новой эпохи могло оказаться мишурой и обманом.

***

Все дошло до кульминации, а затем плавно вниз по кругу. В зону привычного, обыденного. Вернулось на свои места. Можно было осмотреться и подсчитать потери. Картинка была не для людей со слабыми нервами.

Мы были на руинах. По асфальту лязгали гусеницами русские танки. Было неясно, это оккупация надолго или все еще есть шанс.

Корпоративные игры притихли. Никто не писал сейчас, что это были «мы». Оно и понятно. В тюрьмах сидело более тысячи заложников. Одна половина страны искренне ненавидела другую. Журналисты, захлебываясь в эмоциях, писали о войне.

Как мы к этому пришли? После роз и объятий, чаепитий во двориках и сладких мечтаний о победе. 

И еще кое-что. Вопрос, который мы боялись задать даже шепотом.

Кто возьмет на себя ответственность за все это?

***

«Про рыб — очень хорошо, — написал я в чате. —

Только вот я не ихтиолог. Я рыба».

И, похоже, самое время опускаться на глубину.

***

Еще вчера Минск напоминал межвоенный Париж: появлялись и исчезали кафе, книги и перформансы лились рекой, айтишники помогали котикам и собачкам, средний класс скупал имущество и путешествовал.

Как и почему все это исчезло?

Как и почему власть, которая почти победила, интегрировала в себя все формы сопротивления, внезапно разрушает собственный проект и бодрым маршем идет к самоубийству, загоняя всех по дороге в концлагерь имени Джорджио Агамбена?

«Все это сделал он, — говорит А. — глава “Газпромбанка”». Нужно быть полным идиотом, чтобы поверить, что он действительно собирался победить. Не говоря уже о революции. В лучшем случае, самом оптимистичном, мог откусить свои десять процентов и засесть в парламенте. С белыми ленточками и русской поддержкой.

Хуже всего было бы, если бы ему это удалось. Тогда у нас была бы страна не с двух сторон, как сейчас, а только с одной. Тюрьмы были бы переполнены, но сидели бы там только «эти ваши националисты».

«Это все конспирология, — говорит Б. — Так не бывает».

«Да, конспирология, — соглашается А. — Но бывает и не так».
 

***

«Просто закончился посткоммунизм», — говорит С.

Десятилетия бедствий и разочарований, которые мы заедали шоколадками. Нас почти тридцать лет держали на подкормке. Эмоций, ожиданий. Еще немного — и мы победим. Будет наша власть.

Все это искушало. Хотя сразу было понятно: нет никакого «мы», которое побеждает. И власть никогда не бывает «нашей». Как только туда приходят «наши», с ними происходит что-то странное и они сразу становятся «не нашими».

Все начиналось с чувства радости. Будущее очень близко, оно уже произошло с нашими соседями. Остается только хорошо сделать домашнее задание. Быть такими, как все.

Потом историки напишут, что средний класс на Западе опускался на дно с 1972 года. Что за фасадом скрывалось неравенство и несправедливость. Что все прогнило. А после 2008–2009 годов начало сыпаться на глазах. Так что Восточная Европа рано обрадовалась, когда приплыла на ветхих баркасах к огромному лайнеру с оркестром на верхней палубе. Ведь это был «Титаник».

«Зло под микроскопом, — говорит С., — вот самое важное. Это главный результат, для нас и для всего мира». Внезапно изменились диоптрии, и все с отвращением увидели: в мире царит зло.

***

Что бы там ни написали ихтиологи, я знаю главный секрет белорусской революции. Но про него не расскажешь даже шепотом. Ведь произнесенные слова тут же меняют смысл. А написанные уже точно не те. И все же.

Это было Восстание Рыб. Революция Антиполитики.

Не штурм, не захват власти. А успешный исход из Замка. Побег в будущее.

Прошлое — всегда социальный проект. Совместная память, которой легко манипулировать. С будущим сложнее. Будущее — это надежда. Упование. А может, и вера.

Будущее открывается не потому, что кто-то его изобрел или спроектировал. А из-за того, что в душе человека есть это место. И оно вдруг реагирует. На доброту. Радость.

В этом смысле бесцельно и бессмысленно бродить по улицам — не такое и глупое занятие: вернуть себе будущее — вот в чем была главная идея революционного побега.

Те, кто туда ушли, назад не вернутся.

***

Только это и имеет смысл для любой революции: требовать невозможного.

Возноситься ввысь вместе с ветром, размывать стены вместе с волнами, практиковать свободу вместе с облаками.

Не совпадать ни с чем, идти одиноко. Выходить всегда навстречу, а не напротив.

Не сопротивляться стихиям, а использовать их силу.

Написать новые правила для руководства разумом.

Запретить геополитику и постправду.

Журналистам прописывать принудительный курс медитации за попытки дергать эмоции.

И повторять на уроках начальных классов:

«Мы не ихтиологи. Мы рыбы».

3. Она утонула

— Господин Президент, что случилось с Россией?

— Она утонула.

Читайте также

Что пишут: О протестах в Беларуси и молчании Евросоюза

«Пока я ждал(a)». Белорусская серия фотографа Юлии Аутц

FAQ: Война Путина против Украины

Yes Future No Future – опыты нелинейных суждений

Как беларуские медиа пережили революцию, репрессии и эмиграцию