Политика — дekoder

Без двух ног легитимный режим
Даже автократам, чтобы управлять страной, нужна легитимность, то есть некое обоснование их власти в глазах большинства граждан.

Беларуский режим был не в состоянии имитировать избирательный процесс в 2020 году и не смог дать обществу ощущение растущего благосостояния в последующие три года.

В итоге две из четырех главных опор режима поражены кризисом легитимности, и хотя по-прежнему работает официальная идеология и харизма лидера, в целом ситуация стала куда менее устойчивой. Подкреплять власть приходится жестокостью и репрессиями.

Подробнее о том, зачем диктаторам легитимация своей власти, почему Лукашенко будет недостаточно одного насилия и как он пытается вернуть утраченные позиции, пишет беларуский политолог Петр Рудковский.

Автократы, как правило, достаточно аморальны, чтобы не брезговать любыми формами насилия ради удержания власти, но также и достаточно умны, чтобы понимать, что без легитимации их власть будет ненадежной.

Немного упрощая, легитимация — это ответ на вопрос «Почему этот лидер или эта группа людей руководят страной?». Важно, чтобы большинство граждан по тем или иным причинам считало, что автократ или правящая группа руководят страной не случайно, а потому, что это действительно правильно, законно или целесообразно.

Удерживать власть без легитимации могут позволить себе, например, похитители людей, но это возможно лишь потому, что заложников берут на короткий срок и эта относительно скоротечная ситуация затрагивает лишь немногих. Если цель состоит в подчинении миллионов на годы или десятилетия, то ставка исключительно на силовое воздействие (репрессии) крайне ненадежна. Вот почему легитимация играет огромную роль практически в любой автократии.

Виды легитимации

Самый, пожалуй, удобный способ — это создать иллюзию демократической легитимации, то есть создать видимость избирательного процесса и политического плюрализма. Если имитация достаточно убедительна, то и внешним, и внутренним оппонентам сложно опровергнуть заявления представителей режима о том, что «мы управляем страной на тех же основаниях, что и в любой демократической стране». Такой тип легитимации принято называть процедурным.

Есть и другие способы легитимации. Лидер (или группа) может делать упор на то, что руководит страной, поскольку:
- эффективно обеспечивает безопасность, порядок и экономический рост — это эффект-ориентированная легитимация;
- остается единственным защитником важных для общества ценностей и культурных традиций — идеологическая легитимация;
- обладает необычными политическими, организационными и духовными качествами — харизматическая легитимация.
Сломанная легитимность Лукашенко

Легитимация — довольно тонкая материя, которую сложно измерить и представить в точных количественных данных. Тем не менее шведский Институт Varieties of Democracy (V-Dem) занимается, среди прочего, составлением индексов разных форм легитимации в большинстве стран мира, основываясь на оценках нескольких экспертов (как правило, пяти).

Ситуацию в Беларуси проект V-Dem отслеживает с момента запуска в 2014 году. Индексы за 1991–2014 годы составлены ретроспективно (на базе анализа прошлых событий и процессов), начиная с 2015-го — по итогам систематических наблюдений за событиями предыдущего года.

Согласно оценкам V-Dem, вплоть до 2019 года режим Александра Лукашенко вполне успешно использовал все четыре формы легитимации. По шкале от 0 до 4 почти все они были оценены выше 3, за небольшим исключением: процедурная легитимация в 2019 году — на 2,7 (что все равно довольно высоко). Это можно увидеть на Графике 1.

О том, что произошло после 2020 года, более чем красноречиво рассказывает график ниже.

После 2020 года беларуский режим переживает кризис легитимности одновременно на двух ключевых уровнях: процедурном и эффект-ориентированном. Власть оказалась не в состоянии имитировать избирательный процесс в 2020-м, а в последующие годы не обеспечила обществу ощущение, что его благосостояние растет.

Крушение сразу двух форм легитимации, как это произошло в Беларуси, — случай довольно редкий. Несложно найти автократии, где атрофирована одна из форм легитимации. Но сложно найти такие, где атрофированы обе, и еще сложнее — примеры, когда радикальный упадок двух форм легитимации произошел так быстро.

В чем конкретно выражается это падение и чем оно вызвано — отдельный вопрос. Мы сосредоточимся подробнее на сохранившихся составляющих легитимации: харизматической и идеологической.

Хоть Прометей, хоть Зевс, но точно не Дэн Сяопин

Беларуский режим уже больше четверти века остается одним из самых ярких примеров персоналистской системы, где государственная власть сосредоточена в руках одного человека. Это не могло не отразиться на стратегии легитимации системы, в которой с самого начала ключевую роль играет образ харизматичной личности, способной вывести страну из хаоса и обеспечить ей процветание.

В первые годы правления харизматическая легитимация Лукашенко была сконструирована на ассоциации с Прометеем — энергичным и бесстрашном титане, который защищает «простых людей» от произвола чиновников, бандитов, олигархов, а также недругов в большом мире, таких как НАТО или МВФ. Но проблема с образом Прометея в том, что его легко поддерживать в первые месяцы (реже — годы) нахождения во власти, но со временем он теряет убедительность. «Сейчас-то ему кто мешает?» — в течение последних 20-25 лет такой вопрос часто звучал, в том числе от избирателей Лукашенко. Если у тебя вся полнота власти, а все «плохие боги» повержены, какой же ты Прометей?

По мере усиления личной власти Лукашенко и ликвидации практически всех сдержек и противовесов имидж Прометея начал вытесняться имиджем Зевса — всесильного и решительного хозяина страны. Почти все встречи с чиновниками, трудовыми коллективами или журналистами организовывались таким образом, чтобы Лукашенко был пространственно и символично «отделен» от остальных. Примерно с конца 1990-х его харизма — это харизма небожителя, который видит все, что происходит «на земле», и время от времени нисходит на эту землю, как правило, с карающей миссией.

Во второй половине 2010-х в номенклатурных кругах, а порой и в бизнес-сообществе участились попытки создать Лукашенко имидж «просвещенного автократа» вроде Ли Куан Ю (лидер Сингапура в 1965–1990 годах) или Дэн Сяопина (лидер Китая в 1978–1989). Но этот имидж не прижился. Лукашенко демонстративно пренебрегал принципами рационального менеджмента, предпочитая показушные «разносы» чиновников, вульгарную манеру общения («Ты посмотри на эту скотину, она же вся обос*анная!») и эмоциональные «распоряжения» в духе «Умри, но сделай!».

После 2020 года V-Dem зафиксировал небольшое падение роли харизматической легитимации беларуского режима. Возможно, эксперты V-Dem посчитали, что некоторое переформатирование системы, включающее ограничение полномочий президента и сроков его правления, как-то изменило в ней роль лидера. Эксперты могли также принять во внимание последствия так называемой «тайной инаугурации», которую даже российские сторонники Лукашенко восприняли как проявление его, как минимум, слабости. На практике, однако, падение роли харизматической легитимации, если вообще имело место, то было незначительным. Наряду с идеологической она по-прежнему остается главной. Это все еще легитимация «Зевса» — отделенного от элит и народа всесильного хозяина.

Харизматическая легитимация, в принципе, по природе своей хрупка и изменчива, а легитимация через образ «Зевса» еще и сильно зависит от физической и психической формы лидера. Усугубление проблем Лукашенко со здоровьем, особенно в такой чувствительной области, как голос, приведет к постепенному (а то и резкому) упадку этой формы легитимации. Даже среди его ярых сторонников заметно ожидание: в мае 2023 года провластный эксперт Александр Шпаковский написал в соцсетях, что «в ближайшие годы завершится эпоха Лукашенко, который стал создателем беларуского государства».

Вертикаль вместо последовательности

Беларусь — одна из немногих в мире стран, где идеологическая легитимация оформлена институционально и носит особое название «идеологии беларуского государства». Видимо, ощущая ненадежность имитационных выборов и понимая, что не может гарантировать населению стабильный рост доходов, режим уже в 2003 году — несмотря на возражения части элит — запустил процесс создания «идеологической вертикали».

Идеологическая вертикаль — это иерархическая структура, во главе которой стоит замглавы администрации Лукашенко по идеологии. В его подчинении находятся заместители ректоров и директоров по идеологической работе, замы руководителей по идеологической работе госорганизаций, начальники управлений по идеологической работе в шести облисполкомах и в Минском горисполкоме, а также главные редакторы республиканских и областных государственных СМИ.

Начальникам областных управлений по идеологической работе подчинены редакторы районных СМИ, а также заведующие отделами по идеологии горисполкомов и райисполкомов. Отвечающие за это работники лицеев, колледжей, училищ — тоже.

В свою очередь, заведующим районных отделов подчинены ответственные за идеологию в начальных, базовых и средних школах, а также в местных госорганизациях и сельхозорганизациях.

За двадцать лет существования этого института менялись как содержание, так и функции идеологии. Она никогда не была связной и последовательной системой идей.

Не стала она последовательнее и после 2020 года. Например, усилившийся нарратив об историческом единстве беларуского и российского народов сосуществует с нарративом о Великом княжестве Литовском (ВКЛ) как «беларуском государстве» несмотря на то, что ВКЛ никогда не было союзником Москвы, зато как минимум десять раз с ней воевало. Традиционный нарратив о «миролюбивости беларусов» сосуществует с апологетикой российской агрессии против Украины, а нарратив о «христианских ценностях» — с восхвалением атеистической советской эпохи. Но идеология — не научная система, поэтому противоречивость ей не слишком вредит.

Новые идеологические доминанты

В последние четыре года беларуский режим значительно усилил культивирование своего имиджа как защитника «традиционных ценностей» и борца с «реабилитацией нацизма». Последнее в большей степени направлено на то, чтобы демотивировать участников протестов 2020 года, чем на поддержание собственной легитимности. Основной смысл «борьбы с реабилитацией нацизма» — быть идеологическим фоном для юридического преследования политических оппонентов. Здесь важно активировать цепочку ассоциаций: нацисты напали на Беларусь, некоторые коллаборационисты использовали бело-красно-белый флаг, современные сторонники перемен тоже выступали под бело-красно-белым флагом — значит, они «неонацисты».

Более серьезную роль для легитимации режима играет риторика защиты «традиционных ценностей». Она имеет как минимум две сильные стороны. Во-первых, хорошо соответствует широко распространенным настроениям в беларуском обществе. По данным последней волны опросов Всемирного обзора ценностей, проводившихся в 2017–2022 годах, в Беларуси 67% респондентов указало, что «не хотели бы жить по соседству с гомосексуалами». Это даже больше, чем тех, кто не хотел бы жить рядом с «больными СПИДом» (61%), причем тенденция к снижению не наблюдается. Скорее наоборот: в нулевых доля тех, кого не устраивало соседство с гомосексуалами, составляла 63%.

Во-вторых, риторика «традиционных ценностей» хорошо соотносится с антизападным и пророссийским (или проевразийским) компонентом идеологии, который по понятным причинам был усилен после 2020 года. Несмотря на продемократическую мобилизацию, беларусы по-прежнему остаются довольно евроскептичными и ориентированными на Восток, даже по сравнению с такими странами, как Армения или Азербайджан.

Ввиду проблематичности собственно национальной идентичности беларусы пытаются идентифицировать себя на других уровнях. «Традиционные ценности», привязанность к русскому культурно-языковому пространству, евроскептицизм (точнее, дистанцирование от западного мира) — все это становится частью ответа на вопрос «Кто мы?», важным компонентом самоидентификации. Лукашенко и его режим эксплуатируют все это для поддержания своей политической легитимации.

Уязвимое место

После 2020 года беларуский режим переживает кризис легитимности на двух ключевых уровнях, но созданная в 2003 году «подстраховка» легитимности Лукашенко в виде идеологической вертикали оказалась как нельзя кстати. Поскольку у режима нет партии власти (ее начали создавать лишь в 2023 году), без нее было бы сложно быстро наладить идеологическую обработку населения. Некоторые компоненты этой легитимации, как, например, риторика «традиционных ценностей» и антизападничество, относительно успешно выполняют свои функции.

Тем не менее идеологическая легитимация довольно шатка и ненадежна, так же как и харизматическая. Даже в условиях информационной закрытости опора на идеологию переставала работать по мере ухудшения условий жизни (вспомним страны коммунистического лагеря второй половины 1980-х). Сегодняшняя Беларусь функционирует в условиях информационной открытости: более 80% населения пользуются интернетом, а режим не в состоянии существенно ограничить доступ к нежелательному контенту.

Таким образом, легитимация — по-прежнему очень уязвимое место беларуского режима. Осознание этой проблемы — скорее всего, основная причина, по которой в феврале 2022 года режим организовал конституционный референдум и начал процесс переформатирования системы.

Текст: Петр Рудковский
Опубликовано: 10.05.2024

Weitere Themen

«Беларусы уже не те, что до 2020 года. Воспоминания уничтожить невозможно»

Путинская Россия уже похожа на Третий рейх?

Лукашенко движется к тоталитаризму. Что может его остановить?

«Революция невероятных»

Диктатуры. Перезагрузка
10. мая 2024

Политика

Беларусь
Демонстрации силы

В последние недели демонстрации против правого экстремизма и партии «Альтернатива для Германии» (АдГ), проходившие по всей Федеративной республике в первые месяцы 2024 года (поводом послужило расследование о секретной встрече, на которой функционеры партии обсуждали высылку из страны миллионов людей с миграционными корнями), стали более редкими и уже не столь многолюдными. В небольших городах Восточной Германии они, впрочем, даже на пике редко собирали больше нескольких сотен человек — и, по мнению наблюдателей, дело не только в общей численности населения, но и в том, что на здешних улицах тон годами задают сторонники правых взглядов. В таких местах обычное дело, что через дорогу от митинга противников экстремизма сторонники АдГ организуют собственную акцию — как правило, со сравнимым, а то и большим числом участников. В отличие от мегаполисов крайне правые здесь более чем заметны и не склонны скрывать своего агрессивного настроя в отношении мигрантов, феминисток или представителей ЛГБТК-сообщества.

Намеченные на осень выборы в земельные парламенты (ландтаги) Тюрингии, Саксонии и Бранденбурга предоставляют АдГ исторический шанс провести людей соответствующих взглядов в региональную власть. Спад протестной волны увеличивает эту вероятность, поскольку, как показывают исследования, чем дальше подобного рода митинги отстоят от даты голосования, тем меньше влияния они оказывают на его результаты. Пока «Альтернатива» уверенно лидирует в Тюрингии и чуть менее — в других землях, где пройдут выборы.

Давид Бегрих, сотрудник фонда “Miteinander” (эта НКО занимается продвижением демократических ценностей в земле Саксония–Анхальт на востоке Германии), в статье для Blätter размышляет о том, могут ли уличные акции против АдГ лишить эту партию ореола непобедимости.

Тысячи людей неделю за неделей выходят на улицы и площади своих городов, чтобы выступить в защиту демократии и против партии АдГ. Демонстрации идут по всей Германии, не только в Берлине, Мюнхене или Гамбурге, но и в менее крупных, а также в совсем небольших городах на востоке ФРГ: в Гримме, Грайце, Ашерслебене, Альтенбурге и во многих других. Впервые со времен так называемого мигационного кризиса 2015 года, который вызвал мобилизацию расистского свойства, в начале этого года образовался импульс для того, чтобы поколебать гегемонию «Альтернативы», прежде всего, в Восточной Германии.

Значимость происходящего для восточногерманской демократической культуры невозможно переоценить. Массовость митингов и демонстраций наносят АдГ и тяготеющим к ней правоэкстремистским политическим группам удар гораздо более болезненный, чем такие же демонстрации в крупных городах на западе страны. Потому что именно в восточных землях они ставят под вопрос притязания АдГ на гегемонию. Особенно в тех средних и небольших городах Восточной Германии, где эта партия привыкла чувствовать себя как дома благодаря широкой поддержке избирателей, задавая тему и тон общественным дискуссиям. За прошедшие годы в некоторых из этих городов привычным фоном стал некий антидемократический шум, который становился особенно гулким по понедельникам в силу манифестаций, ставших почти традицией: то против беженцев, то против коронавирусных ограничений и, в целом, вообще против «всех, кто наверху». Голоса несогласных были едва слышны. Гадать о причинах не нужно: открыто выступить против АдГ в небольшом городке на востоке ФРГ — значит подвергнуть себя большому риску: социальной изоляции, угроз или даже реальной физической расправы. Причем небезопасен даже близкий круг. Живя в небольшом городе, не получится избежать встречи с крайне правыми, если просто держаться подальше от определенных районов или улиц.

Нормализация АдГ в восточных землях связана с десятилетиями постепенного роста гегемонии правых идей в повседневной жизни: среди водопроводчиков, в пекарне, в детском саду. Не стоит забывать, что все это — наследие «эпохи бейсбольных бит» 1990-х, следствие распространившейся именно тогда, после объединения Германии, в восточных землях ультраправой молодежной субкультуры, а также результат многолетней целенаправленной деятельности Национал-демократической партии на уровне городов и поселков в 2010-е годы. На что политики земельного и федерального уровня реагировали короткими вспышками активности, никогда не занимаясь последовательной поддержкой и укреплением демократических сил на местах¹. Кроме того, демографические изменения и отток из регионов демократически настроенных, образованных людей, а также структурная слабость крупных институтов гражданского общества, таких как партии, профсоюзы и церковь, иногда даже местного спортивного общества — все это создало вакуум в общественной и политической жизни, который так охотно заполняют ультраправые.

Те, кто молчал, наконец сказали свое слово

Демонстрации в Восточной Германии не смогут положить конец многолетнему доминированию АдГ в политической повестке, но впервые с 2015 года в публичном пространстве можно услышать кого-то кроме «рассерженных граждан» с правого фланга, к которым слишком долго прислушивались консервативные политики на муниципальном и земельном уровне, говоря в свое оправдание, что это якобы обеспокоенные избиратели, говорящие от имени большинства.

Уже самим фактом своего проведения демонстрации прошедших недель, безусловно, расширили горизонты дискуссий об АдГ. Еще недавно эта партия шла от успеха к успеху, лидируя в опросах, побеждая на выборах, определяя ход дискуссии, задавая тон на бесконечных ток-шоу, где ее представители насаждают ненависть к миграции, защите климата и наслаждаются всеобщим вниманием. Наступление, выглядевшее неостановимым, заставляло закрывать глаза на реальные поражения АдГ. Только вот прошедшие месяцы показали, что победы на выборах бургомистров и ландратов, в которых АдГ почти не сомневалась, далеко не гарантированы.

Да, в конце января в районе Заале-Орла (Тюрингия) кандидат от АдГ сумел во втором туре выборов получить голоса новых избирателей, но еще одного символически значимого успеха, как в прошлом году в районе Зонненберг, «Альтернатива» все равно не добилась. Неудача Уве Трума в борьбе за пост ландрата района Заале-Орла — это еще и поражение руководителя земельной организации АдГ в Тюрингии, идейного лидера ультраправых Бьорна Хёке. Вот уже многие месяцы он молчит про то, в каком же районе Тюрингии он попытается получить прямой мандат. Поскольку ожидается, что на выборах в земельный парламент (ландтаг) в сентябре этого года АдГ получит большое число прямых мандатов, то было бы неразумно и рискованно полагаться на первое место в земельном списке партии, ведь при распределении мандатов до общего списка дело может просто не дойти. Теперь, когда будто бы дававший железные гарантии район Заале-Орла больше не может гарантировать ничего, Хёке, вероятно, придется искать себе другое место.

Тем острее реакция крайне правых на демонстрации против них. В Саксонии и Тюрингии правоэкстремистские группировки призывали к ответным выступлениям и даже пустили в ход угрозы в адрес демократических активистов и прибегли к слежке за ними. С самого начала АдГ пытается представить дело так, будто общенациональными протестами верховодят власти, цель которых — заткнуть рот единственной оппозиционной партии в Германии. Будто бы эти демонстрации сродни последним отчаянным всполохам пропаганды ГДР осенью 1989 года, и так же, как и тогда, эти попытки — не что иное, как музыкальное сопровождение неминуемого разрушения политической системы. То, что «Альтернатива» бросает такие огромные пропагандистские ресурсы на дискредитацию протестов, подтверждает их значимость — для партии это нечто гораздо более существенное, чем небольшие препятствия на пути ее победоносного шествия. В конечном счете эти выступления демонстрируют, что вопреки тому, что охотно внушает сама АдГ, ее ширящиеся успехи на всех уровнях отнюдь не запрограммированы.

С другой стороны, ожидания, что нынешняя волна протестов убедит преданного сторонника АдГ отказаться от ее поддержки, также иллюзорны. По-настоящему успешной эту волну можно будет назвать в том случае, если она сподвигнет хотя бы колеблющихся избирателей проголосовать за любую другую партию, кроме АдГ. Но главной целью протестов должно быть усиление демократического лагеря — и желательно надолго. Эти мощные протесты стали важным опытом политической самоорганизации. Но для долгосрочного воздействия нужны и другие формы политической активности: гражданская инициатива, выдвижение кандидатов в местные органы власти, участие в группах за сохранение местного кинотеатра или молодежного клуба, сбор денег на проведение летних праздников улицы или района. Те люди, которые на местах строят демократию, никуда не делись. Но они были вынуждены уйти в тень, пока все прошедшие годы шла длительная мобилизация правых сил. Поддержка очагов культуры, сохранение мест встреч, развитие центров политического образования требует много сил. А отстраивать их заново — еще труднее.

Вывести демократию из тени

Что нужно людям, которые в этих непростых условиях занимаются общественной работой в Восточной Германии, — это чтобы общество замечало их не меньше, чем все прошедшие годы интересовалось деятельностью «Альтернативы» и близких к ней кругов. Демократические активисты нуждаются в том, чтобы оставаться в фокусе внимания, даже когда спадет вал новостей об их успехах в противостоянии с АдГ. Тихая, но деятельная поддержка из Берлина или Мюнхена, скажем, демократической молодежной инициативы в Саксонии в долгосрочной перспективе принесет больше пользы, чем спешно созванная пресс-конференция федерального политика.

Уже сейчас понятно, что традиционные форматы политических кампаний не позволят сдержать натиск АдГ на предстоящих в этом году выборах, — а на кону стоит гораздо больше. «Альтернатива» создала для себя в Восточной Германии площадки для взаимодействия с обществом — и они недоступны для других партий. В особенности это касается стратегической коммуникации на таких платформах, как тикток и инстаграм: здесь демократическим партиям необходимо срочно усилить свое присутствие².

Тем временем стоило бы изменить и ситуацию в сельских районах и небольших городах Восточной Германии, чтобы не повторилась до боли знакомая картина прошлых лет — когда в преддверии выборов на улицах были видны почти исключительно плакаты АдГ, а демократические партии бросили все силы на большие города. Причины, почему так случалось, понятны: ни одной партии, кроме АдГ, не хватало ресурсов и людей для предвыборной борьбы на местах, просто на повышение собственной видимости, не то что для физического присутствия. Здесь демократическим партиям очень помогла бы активная и эффективная поддержка из всех федеральных земель.

Кроме того, нужно гораздо больше обращать внимание общества на те поражения и неудачи, которые то и дело переживает «Альтернатива». Ведь немалая доля притягательности АдГ связана с тем, что в медийной среде непрерывно обсуждают ее якобы не прекращающиеся победы. Нанести ей психологически чувствительное поражение было бы очень важно, чтобы лишить этой ауры непобедимости. И еще: внимательное изучение политической программы «Альтернативы» не должно ограничиваться проверкой фактов, его нужно вести на уровне эмоций. Например, на земельных выборах 2019 года АдГ со своим слоганом «Завершим объединение» успешно апеллировала к культурной памяти восточных немцев. Правые успешно сыграли на распространенном на востоке Германии кризисном сознании, чтобы мобилизовать избирателей на поддержку ультраправой политики. Этому нужно активно и настойчиво противодействовать — цифр и фактов тут недостаточно.

Если же все усилия ни к чему не приведут, то после выборов в Бранденбурге, Саксонии и Тюрингии в сентябре мы можем, к сожалению, стать свидетелями того, как «Альтернатива» начнет формировать политическую повестку в этих землях, даже без непосредственного участия в правительстве. АдГ надеется, что по итогам выборов получит возможность парализовать политику земельных властей. Например, нельзя исключить, что у «Альтернативы» в Тюрингии будет блокирующее меньшинство, а это значит, что бюджет не получится принять без ее одобрения. Возможный успех на выборах в Тюрингии так называемого «Союза ценностей» во главе с бывшим руководителем Федеральной службы защиты конституции Хансом-Георгом Маасеном может резко усилить правый поворот. Это, возможно, не принесет «Альтернативе» места в правительстве, но создаст условия, при которых правительство меньшинства во главе с ХДС будет вынуждено учитывать позицию АдГ.

Остановить распространение пожара

Пока все мы, как завороженные, ждем исхода выборов в парламенты трех восточных федеральных земель, нельзя забывать и о предстоящих уже в мае-июне муниципальных выборах. Уже понятно, что они укрепят позиции АдГ в муниципалитетах и принесут этой партии новые кресла бургомистров и ландратов. То влияние на общественный климат в коммунах и регионах, которое эти должности имеют, часто недооценивается, хотя именно на этом уровне принимаются решения по конкретным вопросам ежедневной жизни, идет ли речь об общественном транспорте или об озеленении территорий.

К тому же местная политика для АдГ — это полигон для наращивания собственного политического профессионализма. Тех, кто успешен на этом уровне, кто завязывает ценные контакты, делает себе имя, приобретает навыки политика, партия двигает выше. Пока что «Альтернатива», за несколькими исключениями, не может похвастаться ни широким присутствием в органах местного самоуправления, ни укорененностью в институтах власти. Но в Тюрингии, Саксонии и Бранденбурге партия уже давно собирает под свое крыло разнообразных внепарламентских крайне правых деятелей, с которыми она поддерживает самые тесные связи.

Демократическим партиям придется найти такую форму взаимодействия с АдГ, при которой, не уступая натиску правой повестки, они в то же время не допустят, чтобы принятие решений на местном уровне было парализовано. Нащупать такой баланс будет очень нелегко, он потребует в каждом отдельном случае взвешенных решений и разумных договоренностей, которые бы при этом в качестве побочного эффекта не усилили «Альтернативу». Пресловутый брандмауэр, который защищает от угрозы справа, нужнее всего в тех местах, где сейчас он есть только на бумаге и требует немедленных ремонтных работ.

2024-й со всеми намеченными выборами — без преувеличения, важнейший для Восточной Германии год со времен демократического подъема в 1989-м и 1990-м. Сможет ли АдГ продолжить свой триумфальный марш на востоке, зависит не только от демократических протестов в мегаполисах, таких как Кельн, Берлин или Гамбург, хотя и они, конечно, могут повлиять на многое. И все-таки важнейшее дело — это поддержать в противостоянии с АдГ гражданское общество в самих восточных землях. И эта конкретная деятельная поддержка нужнее, чем бесконечные разговоры об опасности «посиневшего Востока». Ясно одно: чтобы потеснить «Альтернативу» и отстоять там демократическую культуру, нужно запастись терпением, сконцентрировать все силы и не бояться нестандартных стратегий и альянсов. В противном случае результаты выборов могут стать дурным предзнаменованием и для запада, которому тоже грозит постепенное выхолащивание демократии справа.

1. См., среди прочего: Begrich D. „Spaziergänger“ in Ostdeutschland: Nazis als Bannerträger // Blätter, 2022, №2, S. 9–12 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2022/februar/spaziergaenge-in-ostdeutschland-nazis-als-bannertraeger (доступ 04.05.2024)); Pichl M. Von Aufklärung keine Spur: 20 Jahre NSU-Komplex // Blätter, 2018, №1, S. 110–120 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2018/januar/von-aufklaerung-keine-spur-20-jahre-nsu-komplex (доступ 04.05.2024)); Lühmann M. Ostdeutsche Lebenslügen // Blätter, 2017, №11, S. 59-64 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2017/november/ostdeutsche-lebensluegen (доступ 04.05.2024)); Mängel A., Ganz normal rechts // Blätter, 2006, №11, S. 1295-1298 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2006/november/ganz-normal-rechts (доступ 04.05.2024)). ↑

2. См. Hillje J. Social Media: Die digitale Dominanz der AfD brechen! // Blätter, 2024, #2, S. 13-16 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2024/februar/social-media-die-digitale-dominanz-der-afd-brechen (доступ 04.05.2024). ↑

Weitere Themen

«Альтернатива для Германии»

Треснувший брандмауэр

Триумф воли Сары Вагенкнехт

Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

А если «Альтернатива для Германии» и правда придет к власти?

«Не все было напрасно»: чем похожи и чем отличаются ностальгия по СССР и «остальгия» по ГДР

7. мая 2024

Политика
А если «Альтернатива для Германии» и правда придет к власти?

В 2024 году в Германии проходят сразу несколько избирательных кампаний, по итогам которых правопопулистская АдГ имеет хорошие шансы стать не просто влиятельной партией меньшинства, а победительницей. 9 июня состоятся выборы в Европейский парламент, а в сентябре — парламентские выборы в трех землях на востоке Германии: в Тюрингии, Саксонии и в Бранденбурге. И если в преддверии европейских выборов АдГ на фоне скандала с получением финансирования из России довольно заметно уступает в рейтингах ХДС, то в каждом из восточных регионов, где готовятся избирать ландтаги, популярность крайне правых выше, чем у любой другой политической силы.

Особенно сильны позиции «Альтернативы» в Тюрингии — тех же христианских демократов она обходит на десять процентных пунктов, и кажется, что мало что может помешать ей сформировать крупнейшую фракцию в земельном парламенте. Это особенно тревожит наблюдателей с учетом того, что местным отделением партии руководит, пожалуй, самый одиозный функционер АдГ — Бьорн Хёке. Прямо сейчас идет судебный процесс по подозрению в том, что в своих речах он дважды использовал лозунг нацистских штурмовиков «Все для Германии» (“Alles für Deutschland”). В симпатиях к нацизму его неоднократно обвиняли и раньше. На популярность АдГ в федеральных землях, как видно по соцопросам, не особенно влияет ни это, ни расследования о тайной встрече в Потсдаме, на которой функционеры партии выражали готовность выслать из страны миллионы людей с миграционными корнями.

Некоторые журналисты и политологи, ориентируясь на опыт западноевропейских стран, полагают, что, оказавшись у реальной власти, крайне правые смягчат свои позиции — этого требует коалиционное сотрудничество с другими партиями. Может ли АдГ в реальности демонтировать демократическую систему, как минимум, на региональном уровне, издание te.ma обсудила с политологом Ханной Бек и юристкой Юлианой Тальг. дekoder публикует перевод этого разговора.

— По всей вероятности, АдГ займет первое место на выборах в Тюрингии, но это не гарантирует, что ей удастся сформировать правительство. Насколько велика вероятность того, что Бьорн Хёке все же станет премьер-министром федеральной земли?

Юлиана Тальг (ЮТ): Во всяком случае, это не просто какие-то спекуляции. Я бы оценила такой сценарий как не очень вероятный, но вполне возможный.

— При каких обстоятельствах это все-таки может произойти?

ЮТ: Самый простой вариант — если АдГ получит абсолютное большинство. Напомню, что для этого необходимо набрать не «более 50% голосов», а получить больше 50% мест в парламенте. И в зависимости от того, сколько партий в итоге не преодолеют пятипроцентный барьер, может оказаться, что даже около 40% голосов будет достаточно для большинства. Согласно текущим опросам, показатели АдГ не так уж далеки от этой отметки. Вторым сценарием может стать коалиция. Пока что все политические партии, представленные в немецких парламентах, исключали возможность создания коалиционного правительства с АдГ, и, судя по всему, они будут придерживаться этой позиции и далее. Но вот недавно созданный «Союз ценностей» может стать необходимым коалиционным партнером для достижения парламентского большинства. Правда, их шансы на выборах оценить пока невозможно.

Ханна Бек (ХБ): Прогнозировать что-либо сложно еще и потому, что премьер-министра избирают тайным голосованием. Невозможно с уверенностью сказать, как поведут себя депутаты. Мы уже неоднократно видели, как в Тюрингии так называемый «брандмауэр» против правого экстремизма дает сильные трещины. В последнее время вновь и вновь раздаются заявления от депутатов, не исключающих сотрудничество с АдГ. Нельзя с уверенностью сказать, что в конце концов таких несогласных не наберется достаточное количество, чтобы тайным голосованием избрать Бьорна Хёке на пост премьер-министра.

— Вы неоднократно критиковали процедуру выборов премьер-министра, в том числе — за процедуру третьего тура голосования. В чем здесь заключается проблема?

ЮТ: Правила третьего тура голосования в конституции Тюрингии сформулированы очень невнятно. Там сказано только, что побеждает кандидат, набравший «наибольшее число голосов». Но что это значит? Нужно, чтобы «за» проголосовало большинство? Или достаточно, чтобы у вас было больше голосов «за», чем у других? В литературе преобладает, скорее, вторая интерпретация. То есть если в третьем туре голосования участвует только один кандидат, он может победить, получив всего один голос — даже если весь остальной парламент проголосует «против». Тогда возможен, например, следующий сценарий: расстановка сил в парламенте такая сложная, что за два тура голосования на пост премьер-министра не проходит ни один кандидат. Далее, в третьем туре голосования, например, ХДС, партия «Левые» и Союз Сары Вагенкнехт не могут договориться о едином кандидате для противостояния АдГ. В этом случае даже если кандидат АдГ получит больше голосов «против», чем «за», он все равно, согласно такой интерпретации конституции, сможет стать премьер-министром.

Такие партии, как АдГ, используют существующие нормы и законы, чтобы подрывать демократический строй изнутри

— Допустим, что АдГ действительно удастся прийти к власти в Тюрингии. Насколько эта федеральная земля будет готова противостоять целенаправленным атакам на демократию?

ХБ: Германия отличается устойчивым конституционным порядком как на земельном, так и на федеральном уровне. Но иллюзий быть не должно. Наша демократия не обладает безотказным иммунитетом против любых атак. Исследования показывают, что авторитарные популистские партии, такие как АдГ, придерживаются формально-юридического подхода. То есть они используют существующие нормы и законы, чтобы подрывать демократический строй изнутри. Они не упраздняют демократические институты, а перестраивают их для достижения собственных целей, ограничивая при этом права политических оппонентов. Такую трансформацию государства мы наблюдали, например, в Венгрии при Викторе Орбане и в Польше в период правления «Права и справедливости». Если АдГ придет к власти в Тюрингии, она может сделать нечто подобное на земельном уровне.

— В каких сферах, на ваш взгляд, риск наиболее велик?

ЮТ: Наиболее уязвимыми точками могут оказаться полиция и Служба защиты конституции. Обоими ведомствами руководят назначенные политики. Правительство федеральной земли может отправить их в отставку без объяснения причин и заменить своими сторонниками. Затем довольно легко будет провести реорганизацию этих структур. Правительство может устанавливать политические приоритеты, перераспределять ресурсы и поменять организационную структуру. Все федеральные и государственные служащие подчиняются должностным инструкциям — они обязаны реализовывать заранее определенную программу. И таким образом авторитарно-популистское правительство может с помощью полиции и Службы защиты конституции усложнить жизнь своим политическим оппонентам — левым и демократически ориентированным общественным инициативам. Например, можно разгонять демонстрации, организовывать обыски и слежку. И тем временем затруднять преследование правых экстремистов и предотвращение их преступлений.

Наша демократия не обладает безотказным иммунитетом против любых атак

ХБ: Еще одна важнейшая сфера — это культурная и образовательная политика. Земельное правительство авторитарно-популистского характера может, например, отменить уроки сексуального просвещения или изменить учебную программу по истории. Скажем, вместо всестороннего освещения преступлений национал-социализма акцент может быть сделан на Германской империи. Тюрингская АдГ уже несколько раз публично угрожала в случае попадания в правительство принять меры против общественно-правового телерадиовещания. В Тюрингии премьер-министр может фактически отменить государственный договор о телерадиовещании без консультаций с ландтагом. При таком сценарии общественно-правовой канал Mitteldeutscher Rundfunk в Тюрингии в одночасье останется без денег.

— Можно ли заранее принять меры против такого развития событий?

ХБ: Да, конституцию можно было бы адаптировать в критических точках. Есть относительно простые решения для тех моментов, которые мы упомянули выше. Формулировка про «большинство голосов» в правилах третьего тура голосования должна быть более точной. Выборы премьер-министра не обязательно должны быть тайными — открытое поименное голосование было бы не менее демократичным. В отношении государственного договора о телерадиовещании можно предусмотреть, что внесение поправок возможно только после консультации с ландтагом. Наконец, можно рассмотреть вопрос о том, должен ли, например, начальник полиции обязательно быть политическим назначенцем.

ЮТ: Если действующее правительство Тюрингии хочет успеть внести такие изменения в земельную конституцию, то делать это нужно быстро. Для этого понадобится большинство в две трети голосов — а если у АдГ после выборов будет больше трети мест, то без их поддержки получить необходимое большинство станет уже невозможно.

— Вы затронули важную тему. Даже не попав в правительство, АдГ может ставить палки в колеса демократическому процессу, если сформирует крупнейшую фракцию в земельном парламенте. Что здесь самое опасное?

ХБ: На протяжении многих лет мы видим, что АдГ использует любую возможность, чтобы сорвать парламентскую работу, например, подавая одно ходатайство за другим. Если АдГ станет крупнейшей фракцией, блокирование может стать еще активнее. Без согласия АдГ нельзя будет вносить не только конституционные поправки, но и формировать такие органы, как комитет по отбору судей или комиссию по парламентскому контролю. АдГ может пользоваться этим средством давления, продвигая своих людей на важные должности или добиваясь других политических уступок. Если АдГ воспользуется своим блокирующим пакетом голосов, центральные органы власти месяцами не смогут нормально функционировать. Такой подход не соответствует демократическим парламентским традициям, зато будет вполне в духе авторитарно-популистской стратегии, которую мы наблюдаем в Германии и в других странах.

— Согласно парламентской традиции, крупнейшая фракция также имеет право выдвигать кандидата на пост председателя ландтага. Что произойдет, если АдГ получит эту должность?

ЮТ: Председатель ландтага от АдГ может оказаться серьезным испытанием для парламента. Широко распространено мнение, что это всего лишь некая представительская должность. Однако на самом деле этот человек наделен целым рядом серьезных полномочий. Например, председатель парламента может без объяснения причин заменить директора парламента, которому подотчетны персонал и администрация парламента. Важность администрации часто упускается из виду. А ведь она, например, обеспечивает работу всей научной службы парламента и отвечает за всю IT-инфраструктуру. Если эти функции окажутся в руках сторонников АдГ, не факт, что прочие партии смогут рассчитывать на качественную научную информацию, а их электронная почта будет надлежащим образом защищена.

ХБ: Не стоит недооценивать и представительские функции этой должности. Председатель парламента — это представитель парламента во внешнем мире. Даже если АдГ не сформирует правительство, заполучив эту должность, можно заниматься неофициальной дипломатией. Он может организовывать мероприятия и приглашать туда правых экстремистов. Он также может, например, демонстрировать в парламентских помещениях националистическое искусство, создавая тем самым специфическую атмосферу, в которой будет вестись парламентская работа. Это может привести к тому, что люди, приверженные либеральной демократии, сами не захотят претендовать на должности в таком ландтаге.

— Вы описали, как АдГ может злоупотреблять своими правами, чтобы нанести вред демократии. Существуют ли правовые механизмы, с помощью которых такие действия можно предотвратить или остановить?

ХБ: Как я уже говорила, сложность в том, что такие партии, как АдГ, формально действуют в легальном ключе. С юридической точки зрения, защититься от их действий не так-то просто. При намеренном злоупотреблении демократическими правами нельзя просто отказать в этих правах. В противном случае вы сами скатываетесь к авторитаризму.

ЮТ: И в то же время ясно, что нужно срочно думать о том, как мы, демократическая страна, будем поступать в таких случаях. В Германии мы еще только начинаем признавать, что существует проблема злоупотребления демократическими правами, и не всегда четко называем вещи своими именами. Здесь есть пробелы не только в общественно-политической дискуссии, но и в юридической науке. Нам срочно нужны научные исследования о границах этого злоупотребления и о юридических механизмах противодействия ему. На основе таких исследований законодатель мог бы точнее работать в этом направлении.

Социальные последствия запрета такой сильной партии, как АдГ, предсказать сложно

— Если принять эти меры не удастся, сможет ли федеральное правительство впоследствии скорректировать антиконституционную политику федеральной земли?

ЮТ: Это интересный вопрос. Федеральный конституционный суд, конечно, может отменить неконституционные законы Тюрингии. Но что, если правительство этой земли просто откажется выполнять решения суда? У самого Федерального конституционного суда ведь нет полиции или аналогичных органов, с помощью которых можно при необходимости приводить решения в исполнение силой. Грубо говоря, максимум, что он может, — это написать рассерженное письмо. Поэтому в Основном законе Германии есть пункт о так называемом федеральном принуждении. Статья 37 Основного закона гласит, что федеральное правительство может после одобрения со стороны Бундесрата принимать «необходимые меры», если та или иная федеральная земля не выполняет свои конституционные обязательства. Однако наша эмпирическая база здесь столь же скудна, что и в случае со злоупотреблением парламентскими правами. Насколько мне известно, за всю историю ФРГ эта статья ни разу не применялась. Юридических исследований по этой статье также почти нет. Поэтому мы пока не знаем, как можно интерпретировать этот закон в чрезвычайной ситуации и что, на самом деле, означает понятие «необходимые меры».

— Сейчас все чаще обсуждается возможность возбудить дело о запрете АдГ. Как вы оцениваете этот вопрос?

ЮТ: Необходимо заранее и тщательно изучить потенциальные перспективы такого процесса. Процедуру проверки деятельности партии могут инициировать и федеральное правительство, и Бундестаг, и Бундесрат. Если в ходе проверки выяснится, что есть основания для запрета, я буду выступать за начало процедуры. Конечно, это деликатный вопрос, в особенности потому, что потенциальное разбирательство начнется слишком поздно. Согласно текущим опросам, АдГ регулярно занимает второе место по популярности в Германии. Социальные последствия запрета столь сильной партии предсказать сложно. Но на примере Тюрингии мы видим, как трудно справиться с деятелями, стратегия которых заключается в том, чтоб создавать помехи и разваливать демократию изнутри формально корректными юридическими методами. Поэтому я считаю запрет партий вполне законной мерой в качестве последнего средства защиты правового государства.

ХБ: На примере Венгрии и Польши мы уже видели, что может произойти, когда к власти приходят авторитарные популистские партии. Инструмент запрета партий придуман не просто так, и мы должны использовать его, если демократия находится под угрозой.

Weitere Themen

«Альтернатива для Германии»

Треснувший брандмауэр

Триумф воли Сары Вагенкнехт

«Если партия угрожает 24 миллионам — значит, она угрожает каждому»

Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

Чем отличаются восток и запад Германии

22. апреля 2024

Политика
«Если партия угрожает 24 миллионам — значит, она угрожает каждому»

Два месяца в Германии каждые выходные проходят массовые демонстрации против правого экстремизма. В общей сложности в них приняли участие около 4 миллионов человек, причем не только в мегаполисах, где акции собирают десятки, иногда сотни тысяч людей, но и в маленьких городах, в которых на улицы выходит порой не больше нескольких десятков человек. Всех этих людей объединяет возмущение по поводу деятельности партии «Альтернатива для Германии» (АдГ), которую, как они полагают, больше нельзя воспринимать иначе как расистскую и антидемократическую силу.

Начало акциям протеста положила статья в издании Correctiv о секретной встрече, которая состоялась в Потсдаме поздней осенью 2023 года. Главным словом, произнесенным на ней, была «ремиграция» — это эвфемизм, который ультраправые используют для обозначения высылки из страны миллионов людей. Причем, как следует из разговоров, которые велись под Берлином, речь не только о недавних иммигрантах, но даже о гражданах Германии — в том числе о тех, кто переехал в страну многие десятилетия назад, и об их потомках. Для продвижения своих идей участники встречи планируют использовать популярные среди молодежи социальные медиа, в частности тик-ток, так чтобы через несколько лет они уже не казались столь уж радикальными. В рамках реализации этого плана предлагается создать некое буферное государство на севере Африки, что навязчиво напоминает проекты подобных образований для европейских евреев, которые нацисты обсуждали до принятия т.н. «окончательного решения».

Среди участников встречи в Потсдаме было несколько видных функционеров «Альтернативы для Германии», в том числе Роланд Хартвиг, который считается правой рукой сопредседательницы партии Алис Вайдель. Он, в частности, заявил, что идеи, изложенные на встрече, вполне могут быть приняты руководством партии.

Немецкое общество ответило на новости о встрече не только массовыми демонстрациями, но и все более активными дискуссиями о необходимости запретить АдГ как «экстремистскую» и «антидемократическую» партию. Но хотя с начала января, когда стало известно о встрече в Потсдаме, рейтинг партии снизился на несколько процентных пунктов, она все равно остается второй по популярности политической силой в стране. На лето и осень 2024 года намечены выборы в Европейский парламент, а также в парламенты нескольких федеральных земель — и эксперты полагают, что у АдГ есть реальные шансы добиться серьезных успехов, вплоть до победы в отдельных регионах. Особую тревогу вызывает рост популярности партии среди молодежи и даже среди эмигрантов: «Альтернатива» умело противопоставляет более давние когорты более новым.

О том, как появилось расследование о секретной встрече в Потсдаме, а также о его последствиях дekoder поговорил с Маркусом Бесманном, соавтором статьи в Correctiv.

дekoder: Почему, с вашей точки зрения, это расследование произвело такой сильный эффект? С учетом того, что каждый, наверное, знает о связях АдГ с крайне правыми и может представить себе, что они обсуждают самые разные вещи, в том числе не очень законные?

Маркус Бенсманн: АдГ — это партия, которая впервые появилась на политической сцене Германии десять лет назад, но день за днем она радикализировалась, все это видели. Но эта встреча в гостинице недалеко от Потсдама позволила, как через лупу, увидеть, что в ее рядах открыто обсуждают идею выслать из Германии миллионы людей. И не только нынешних беженцев, которые прямо в эти дни переправляются в Европу на лодках через Средиземное море в надежде потом получить какой-то легальный статус. Нет-нет, они хотят совсем другого. Они хотят поменять саму историю нашей страны с 1960-х годов, когда миллионы людей приехали сюда из Испании, Италии, Турции, и теперь это их родина, родина их детей и внуков. А участники этой встречи мечтают о моноэтническом государстве. Что это цель идентитарного движения, все ясно, они давно об этом говорят. Но на этой встрече были высокопоставленные представители АдГ.

Один из ключевых людей для меня там — это Роланд Хартвиг. В каждой партии есть люди, которые на виду, раздают интервью, публично выступают. И есть те, кто в тени правят балом, Хартвиг — именно такой. Он был правой рукой Алис Вайдель, а внутри АдГ все говорят, что она не самый трудолюбивый персонаж и нужен человек, который занимается реальной работой. И [на встрече] он сказал, что представляет Вайдель, что он поддерживает обсуждавшиеся предложения, что проекты можно осуществлять, а абсурдную идею выселить миллионы людей из Германии будет даже предлагать федеральному совету АдГ.

АдГ постоянно говорит, что крайние идеи поддерживают отдельные ее члены, но партия в целом стоит на демократических позициях, придерживается Основного закона. А теперь они, можно сказать, сбросили маски — что это не какие-то радикальные люди где-то в задних рядах. Я думаю, это знаковый момент. Вот они обсуждают, как быть с теми, у кого уже есть гражданство, — что нужны законы, чтобы они сами уехали, что нужно какое-то новое государство для них в Северной Африке. И это оказалось близко к позиции федерального совета АдГ.

Когда мы об этом впервые узнали, я сказал, что, конечно, это будет маленькая бомба. Но что это вызовет такой эффект, я, конечно, тоже не ожидал. Сейчас можно сказать: маски сброшены, теперь мы знаем, чего они хотят и к чему ведет голосование за АдГ. Цена поддержки этой партии — Германия попадет под влияние России и 24 миллиона человек окажутся под угрозой [высылки из страны].

Их главный кандидат на выборах в Европейский парламент Максимилиан Крах пишет об этом в своей книге. Он не был на встрече, но пишет об этом в своей книге, то есть уже обсуждает эти идеи.

— По вашему мнению, фраза Хартвига, что федеральный совет может принять высказанные предложения, сама по себе достаточно разоблачает АдГ?

— Ну, он сам так сказал. Он, конечно, очень интересная фигура: не какой-то там карикатурный нацист, а менеджер, солидный человек, и такой с виду умеренный. А нет, присмотришься — он не умеренный, у него сердце коричневого цвета.

— Как вы полагаете, в какой-то длительной перспективе ваше расследование ослабит АдГ, снизит ее рейтинги?

— По-моему, это не так важно. Важнее дискуссия, которая теперь началась. Сейчас мы знаем: вот чего хочет эта партия, вот во что обходится голос за нее.

— То есть когда ты голосуешь, ты голосуешь конкретно за реализацию этих идей?

— Сейчас наше правительство, наша «светофорная» коалиция, вызывает очень много недовольства. В ней идут постоянные споры: про Украину, про Россию, про энергетическую политику — все это никому не нравится, создает неудовлетворенность. А АдГ говорит, что она бы сделала все по-другому, и набирает себе очки благодаря этим оппозиционным настроениям. Но сейчас, после этого расследования, все понимают: это уже больше не игра, эта партия угрожает 24 миллионам человек, ставит под вопрос их статус. А если партия ставит под вопрос права 24 миллионов, она поставит под вопрос права каждого: всех журналистов, всех людей, которые не устраивают их политически, которые им мешают. И она будет искать возможность выдавить и их тоже. Сначала легально, потом еще как-то, но цель одна — душить. Эта партия себя показала, я считаю, как угрозу для нашей демократии.

— А руководство АдГ как-то отреагировало на ваше расследование?

— О, они нас в чем только не обвинили. Но что тут самое интересное — что никакого опровержения так и не последовало.

— То есть никто не сказал, что мы вообще против этого, что все это неправда?

— Очень многие [в АдГ] говорили, что это не заговор, а общение. То есть партия уже настолько радикализировалась, приняла в свои ряды столько радикалов, что просто не может вернуться к здравому смыслу. Они в ловушке. Как это отразится [на будущем партии]? Посмотрим. Это длительный процесс.

Но вот, когда я ехал в редакцию, сломался поезд, пришлось пересесть на такси. И водитель, не зная, кто я, спросил: а вы читали эту статью? У меня здесь живет два поколения семьи, мне это тоже угрожает? Это было первое для меня лично свидетельство, что человек, которого я не знаю, об этом думает. В этом весь смысл — донести, что АдГ угрожает каждому из нас.

Все, они больше не могут скрываться. У них на сайте сказано, что они не делят граждан на первый и второй сорт. А это собрание, как и книга Краха, этому противоречит.

— На меня произвел большое впечатление момент, когда одна из участниц встречи заявила, что проголосует за либеральные поправки к закону о гражданстве, потому что, среди прочего, они разрешают немцам иметь двойное гражданство. Такое очень впечатляющее лицемерие!

При этом есть ощущение, что в возможность реализации как минимум некоторых из этих идей они не верят даже сами. Выгнать из страны полноправных граждан Германии или создать буферное государство в Северной Африке — это что-то абсолютно фантастическое. Зачем они вообще это обсуждают?

— Я иногда смотрю политические ток-шоу на российском телевидении. Там люди получают возможность высказать свои самые абсурдные идеи. И вот они [участники встречи], мне кажется, тоже чувствуют, что настал момент, когда они могут высказаться, когда они могут дорваться до власти, когда у них может получиться.

Человек, который устроил это собрание, Гернот Мёриг, дантист из Дюссельдорфа, придерживается этих идей с 1970-х или 1980-х годов, когда еще не было никакой Меркель, никакой политики «открытых дверей», задолго до событий 2015 года и волны иммиграции. У него совершенно другой опыт: он собирался со своими соратниками и делал молодежную организацию, напоминавшую «Гитлерюгенд». Это очень давнее устремление — создать некое моноэтническое государство. И вот сейчас они нашли союзников: адвокатов, предпринимателей, представителей партии АдГ.

Урок из нашей истории состоит в том, что абсурдные идеи, разделяемые людьми, в руках которых власть, опасны. Наверное, это именно то, что произошло сейчас и в России.

— Это, конечно, самое пугающее. Что до 24 февраля мало кто мог представить, что Россия устроит полномасштабную войну против Украины. Это тоже казалось полным бредом. Но вдруг оказалось, что один человек этим бредом всерьез и озабочен.

— Опасность начинается в тот момент, когда у абсурдной идеи появляется политическая власть. Поэтому надо это все вовремя обсуждать, что сейчас и происходит.

Почему Максимилиан Крах хочет, чтобы Германия вышла из союза c западными странами? Он объяснят, в чем главная выгода: что самое привлекательное в том, чтобы жить в многополярном мире, рядом с Россией и Китаем. Главное преимущество — что в таком мире нет универсальных прав человека. А если нет универсальных прав человека, то можно выдавить из страны миллионы людей.

— Среди участников этой встречи было довольно много богатых людей — тех, кто, очевидно, по замыслу организаторов, должен финансировать продвижение и реализацию всех этих идей. Почему, с вашей точки зрения, они — ксенофобы? Ведь им не угрожает потеря рабочего места, они особенно не сталкиваются с иммигрантами на улицах и так далее…

— В немецкой культуре есть очень опасный момент, который и нацистам помог прийти к власти, — это мечта об этнически чистой нации. Я обычно не использую слово «чистая», потому что у него есть положительные коннотации, я говорю о «моноэтнической» нации. Я не знаю, каковы истоки этой идеи здесь в Германии, где население формировалось в результате передвижения через эту территорию самых разных войск, где оставались жить самые разные народы, но она есть. Есть это представление, что только в моноэтнической стране можно жить какой-то счастливой жизнью, где вы все объединены одной общей идентичностью, а все плохое остается где-то снаружи. Она никуда не девалась, она была всегда, просто раньше какое-то время была запрятана куда-то вглубь, а сейчас опять вышла на политическую сцену. Это такая идея-фикс и чушь, но это опасная чушь.

— Часто, когда обсуждают растущую популярность крайне правых в Европе, говорят, что, когда они оказываются у власти в реальности, то смягчаются, становятся более умеренными.

— Германия имеет другой исторический опыт.

— С вашей точки зрения, эта история до сих пор актуальна?

— Мы должны об этом помнить. Вот большевики пришли к власти путем кровавой гражданской войны, а Гитлер пришел к власти на законных основаниях. Вот в чем разница.

И поэтому у нас в Конституции написано, что если какая-то партия с похожими идеями хочет сделать то же самое, она должна подвергнуться пристальной проверке, а возможно, и попасть под запрет. Но даже и безотносительно этого исторического опыта нет ничего хорошего в партии, функционеры которой обсуждают или пишут в своих книгах, что им мешает 24 миллиона человек.

— Вы поддерживаете запрет АдГ?

— Не я это решаю. Но факт, что мы десять лет смотрим на эту партию и накопилось множество оснований для ее проверки в соответствии с Конституцией. Но самое главное, что само по себе это не решает проблему. Самое важное — читайте книги тех, кто стремится к власти. Это самый главный урок из нашей истории.

Вопросы: Дмитрий Карцев
Ответы: Маркус Бенсманн
Опубликовано: 26.03.2024

Weitere Themen

Треснувший брандмауэр

Российский exxpress из Вены

Триумф воли Сары Вагенкнехт

Немецкие «друзья Путина» против карантина

26. марта 2024

Политика

Interview
Диктатуры. Перезагрузка

Вы будете автоматически перенаправлены на страницу спецпроекта … Если этого не произошло, нажмите, пожалуйста, здесь.

29. февраля 2024

Политика
Что, если Россия победит?

На исходе 2023 года уверенность в том, что ВСУ сумеют справиться с российской агрессией и вернуть хотя бы захваченные в ходе нынешней войны территории, заметно пошатнулась. После неудачи летнего украинского контрнаступления, на фоне того, что путинская военно-политическая машина оказалась достаточно стойкой и адаптивной, а власти США не могут договориться о выделении Украине дополнительной помощи, ряд западных экспертов заговорили — одни открыто, другие в кулуарах — о необходимости искать пути для мирного урегулирования конфликта. В нынешних обстоятельствах это почти наверняка означает существенные уступки Путину вплоть до фактического признания «новых территориальных реалий» — как в Москве называют оккупацию украинских территорий. Способность ВСУ отвоевать их вызывает в Европе все больше сомнений, целесообразность оказания украинской армии дополнительной помощи — очевидно, тоже, пусть даже об этом довольно редко говорится открыто.

В этих условиях два немецких политолога, Нико Ланге — старший научный сотрудник инициативы Zeitenwende («Смена эпох») Мюнхенской конференции по безопасности — и Карло Масала — профессор международной политики Университета бундесвера в Мюнхене — рисуют чрезвычайно мрачный сценарий ближайшего будущего. По их мнению, война против Украины может оказаться только началом, которое убедит Путина и его окружение в эффективности агрессивных методов достижения собственных геополитических целей. Если вспомнить, что до начала полномасштабной агрессии Москва требовала от западных стран возвращения военной инфраструктуры НАТО к состоянию 1997 года (то есть вывода войск и техники из стран Восточной Европы), их прогноз не выглядит столь уж невероятным.

Воют сирены. Визжащие сигналы на тысячах телефонов. Воздушная тревога в Мюнхене, Франкфурте и Берлине. Крылатые ракеты и стаи беспилотников вторгаются в воздушное пространство Германии. Немецкие солдаты уже несколько дней участвуют в боях в странах Балтии — когда Россия атаковала одну из балтийских стран, была задействована статья 5 устава НАТО о коллективной самообороне. Россия ответила ракетами. Некоторые страны выходят из состава НАТО и ЕС, но ядро этих союзов на севере и востоке оказывает ожесточенное сопротивление. Германию рвут на части внутренние конфликты. Во время протестов и демонстраций во многих немецких городах дело доходит до насилия, и полиция вынуждена принимать решительные меры. Экстремистские и популистские партии извлекают огромную выгоду из сложившейся ситуации, не в последнюю очередь ввиду плачевного состояния мировой торговли и экономики. В Индо-Тихоокеанском регионе Китай уже несколько недель наносит удары по Тайваню. Тем временем ООН принимает резолюции против Германии — на Генеральной Ассамблее многие африканские, латиноамериканские и азиатские государства поддерживают Россию и Китай.

Мы сгущаем краски? Увы, нет. Если Владимир Путин победит в захватнической войне, то такой сценарий вполне реален. Именно поэтому так важно, чтобы Европа и США всеми силами поддержали Украину в обороне против агрессора. На кону стоит гораздо больше, чем территориальная целостность и суверенитет Украины. Нападение Путина направлено против всей европейской структуры безопасности. Чтобы проиллюстрировать это, давайте проведем мысленный эксперимент: что, если Россия победит в этой войне?

Конфликт, у которого нет конца. Миграция, которую не остановить

Под победой мы подразумеваем такой исход событий, когда в ходе переговоров или в результате боевых действий на фронте Россия получит долгосрочный контроль над теми частями Украины, которые уже оккупированы ею, или даже захватит новые.

В таком случае Украина останется постоянным очагом напряженности в Восточной Европе. ВСУ, вероятно, продолжат борьбу с российскими захватчиками — либо как регулярная армия, либо используя партизанские методы, в подполье, с помощью террористических атак. Война таким образом продолжится на другом уровне, при непрекращающемся насилии со стороны России на оккупированных территориях — с чистками, убийствами, похищением детей и пытками… И в захваченных регионах, и в оставшейся части Украины воцарится постоянная нестабильность.

Все больше и больше украинцев и украинок вынуждены будут покинуть страну. Одни — потому что не хотят жить на аннексированных территориях, да и не могут под гнетом российских репрессий. Другие — потому что и остальная Украина, пребывая в состоянии войны, стала бы страной без перспектив что для взрослых, что для детей. Крайняя милитаризация общества, массовый отток населения и фактическая потеря территории откроет в Украине дорогу экстремистским силам, готовым применять насилие.

На этом фоне вырастет вероятность быстрого создания Украиной ядерного оружия с последующим приведением его в боевую готовность. Европе придется долгие годы жить под знаком конфликта ядерных стран — следствием чего могут стать и дебаты о ядерном вооружении Германии.

Необходимость принять изгнанных людей и вынужденных мигрантов станет огромной проблемой для Европы, которая и так с трудом справляется с вызовами нелегальной миграции из других частей света.

«Смогли повторить!»

Если Россия победит, у национализма и неоимпериализма в этой стране вырастут крылья. Под реваншистским лозунгом «Смогли повторить!» Россия будет планировать новые интервенции, прибегая к открытому политическому шантажу, используя сырье и энергоносители как оружие: ведь коллективный Запад уже уступил российской ядерной угрозе и военной мощи! Остатки Украины с Киевом, Грузия, Молдова, страны Балтии — вот несколько вероятных военных целей. С чего бы Кремлю решить, что страны НАТО кинут всю свою военную мощь на помощь этим территориально небольшим государствам перед лицом ядерной угрозы?

Итак: никто в Европе больше не в безопасности. Гуманитарные, экономические и военные расходы возрастут и составят больше, значительно больше, чем обещанные, но так пока и не выделенные на оборону два процента своего национального ВВП.

Причем совсем не факт, что и в этот момент общественность Германии и других стран НАТО получится убедить в сообразности мер, необходимых для обеспечения безопасности. Победа России повысит популярность и правого, и левого экстремизма в Германии и во многих других европейских государствах. Эти силы смогут в полный голос провозглашать, что были правы, когда говорили, что не стоит поддерживать Украину, поскольку она все равно проиграет. Что Россия — это сила, с наличием которой остается просто смириться и давлению которой, с учетом ее ядерного потенциала, в конце концов придется уступить. Россия, без сомнения, поддержит соответствующие настроения интенсивным вмешательством: открытой поддержкой, финансовыми ресурсами и дезинформацией. У немецких экстремистов и их единомышленников в остальной Европе появятся шансы победить на выборах, сформировать правительство меньшинства, а то и возглавить правящую коалицию.

Такое развитие событий будет иметь непосредственное влияние на Евросоюз: левые и правые экстремисты испытывают к нему одинаково мало симпатий. Да и из НАТО многие радикальные партии предпочли бы выйти как можно скорее. Добавим к этому внутриполитические тенденции в США — и дни НАТО сочтены. А значит, Россия будет доминировать на европейском континенте. В этом, собственно, и состоят новые «принципы безопасности в Европе», достижение которых сам Путин объявил целью войны против Украины.

Победа России над Украиной будет иметь катастрофические последствия не только для Европы — весьма вероятно, что она повлияет на весь мир. Уже сегодня мы видим, как Китай, Иран и другие игроки проверяют, действительно ли Запад готов защищать либеральные ценности. Не случайно, что именно в тени российского нападения на Украину мы наблюдаем дестабилизацию на Ближнем и Дальнем Востоке и агрессивное поведение Китая в отношении Филиппин. Азербайджан воспользовался тем, что Запад отвлекся на захватническую войну России, и во второй раз напал на Армению, чтобы вернуть себе Нагорный Карабах, чей международно-правовой статус оставался под вопросом. В глобальной перспективе это только начало. Если сильные государства придут к выводу, что не стоит ждать серьезного международного сопротивления, они займутся захватом более слабых, сведением старых счетов и борьбой за региональное превосходство. В таком контексте не только возможно, но весьма вероятно нападение Китая на Тайвань. «Новый миропорядок», недавно упомянутый Путиным, будет устанавливаться всеми силами, в том числе военными.

Опасность, бедность, одиночество

Незахваченная часть Украины и многие другие страны мира сделают из победы России логичный вывод: в конечном счете, международное сообщество и мировой порядок, основанный на правилах, защитить их не в состоянии. Только собственное атомное оружие. Новый раунд гонки вооружений приведет к тому, что вместо сегодняшних девяти ядерных держав будет пятнадцать, а то и больше. Риски неверных расчетов и технических провалов возрастут соответствующе.

Победа России над Украиной означала бы крах мира, который мы знаем. Запад не смог бы больше выступать гарантом стабильности, безопасности и порядка. Ревизионистские альянсы вокруг таких стран, как Китай, Россия и Иран, начали бы реализовывать свои представления о миропорядке. Как итог: универсальные права человека больше не универсальны, демократия повсеместно ослаблена вплоть до полной дискредитации, мировой товарооборот в упадке, мировое благосостояние — тоже. Наша собственная жизнь в Германии стала бы более опасной, более бедной и более одинокой.

Заря авторитарного миропорядка

Мы провели мысленный эксперимент: что, если? Что, если Россия победит в войне против Украины? Результат эксперимента: невиданные последствия для европейской и мировой стабильности, которые не могут устроить ни одного демократа, — закат либерального миропорядка и заря авторитарного. Ко всему прочему победа России политически и экономически обошлась бы намного дороже, чем те военные ресурсы, которые нужны Украине для отпора российской агрессии. Более активное участие Германии могло бы внести существенную лепту в сохранение наших интересов и ценностей, в спасение глобального порядка от фундаментального переворота.

Вой сирен, воздушная тревога и военные действия — описанный нами сценарий, увы, куда реалистичнее, чем многие полагают. В том, что опасность реальна в том числе для нас, и состоит, на самом деле, «смена эпох». Чтобы адекватно реагировать на эту опасность, нужно думать взвешенно и «с конца», то есть учитывая этическую ответственность за возможность наступления худшего сценария. Путин хочет разрушить мир, каким мы его знаем, и поэтому напал на Украину. И если мы хотим спасти этот мир, мы должны вместе с Украиной отразить это нападение. Награда с лихвой окупит все усилия. Украина, полностью освобожденная из тисков российского империализма, вступившая в НАТО и ЕС, повысила бы безопасность, благополучие и глобальное влияние Германии и Европы в целом. В то же время поражение Путина — и в результате весьма вероятная потеря им власти — дали бы России шанс на конструктивное и мирное будущее в Европе. А значит, поражение в войне против Украины соответствует интересам самой России, то есть российского общества.

Weitere Themen

Сувалкская брешь

«Возможно, Запад недостаточно учел постимперскую травму россиян»

Евроимперия — это будущее Евросоюза?

Российский exxpress из Вены

Путинская Россия уже похожа на Третий рейх?

Триумф воли Сары Вагенкнехт

16. января 2024

Политика
Триумф воли Сары Вагенкнехт

В декабре 2023 года фракция «Левых» в немецком парламенте собралась на свое последнее заседание. С большим трудом пробившись в Бундестаг по итогам выборов двухлетней давности, теперь они переходят в статус парламентской группы. Все дело в том, что 10 из 38 депутатов вышли из состава фракции и объединились вокруг Сары Вагенкнехт (нем. Sahra Wagenknecht) — одной из бывших руководительниц «Левых», которая решила начать собственный политический проект под названием «Союз Сары Вагенкнехт — Во имя разума и справедливости».

Подобные «раскольнические» инициативы в немецкой политике не часто увенчиваются успехом. Но один из примеров — нынешний муж Вагенкнехт и бывший лидер Социал-демократической партии (СДПГ) Оскар Лафонтен, который в 2005 году присоединился к «Труду и социальной справедливости — Избирательной альтернативе» (WASG), созданной левыми социал-демократами, и участвовал в ее преобразовании в партию «Левых». Теперь жена Лафонтена готовится поставить крест на ее политическом будущем. И делает это в тот период, когда немецкая партийная система переживает серьезный кризис: популярность правопопулистской «Альтернативы для Германии» (АдГ) бьет исторические рекорды, а рейтинг самой будущей партии Вагенкнехт, которую включили в один из осенних опросов, достигает 14%.

АдГ и Вагенкнехт объединяет, среди прочего, критика в адрес внешнеполитического курса немецкого правительства — это, конечно же, касается и поддержки Украины в ее борьбе против российской агрессии, и разрыва отношений с Москвой. Многие аналитики полагают, что две политические силы начнут отнимать голоса друг у друга. Социолог Оливер Нахтвай предлагает собственный взгляд на политическое будущее Сары Вагенкнехт.

«Вот увидите, она еще и хромать начнет» — эту шуточку в адрес Сары Вагенкнехт приписывают Лотару Биски, который в 1990-е годы возглавлял ПДС. Своей твердокаменной приверженностью коммунизму Вагенкнехт в те времена привлекала внимание и внутри ПДС, и за пределами партии, а Биски намекал на хромоту Розы Люксембург. И прической, и стилем одежды Вагенкнехт, часто носившая кружевные блузки, заставляла непрестанно вспоминать о публичном образе знаменитой немецкой социалистки. Подобно Люксембург, Вагенкнехт была красноречива, остроумна — и почти не переставая конфликтовала с руководством партии. Намек Биски, однако, был связан не только с политической позицией Вагенкнехт, но и с заметным уже в то время эстетическим чувством, позволяющим ей превращать политику в спектакль. С самого начала она помимо прочего создала еще и личный бренд, который успешно развивала: так, уже в 2002 году она требовала от партии гонорар за свои выступления в рамках предвыборной кампании в Бундестаг.

Сара Вагенкнехт из тех, кто по натуре всегда идет против течения. После демократической революции в ГДР в 1989 году она вступает в СЕПГ. Политическая революция в Восточной Германии как освобождение от господства оставляет ее равнодушной, для нее это «контрреволюция». Она выступает с точной и острой критикой капиталистического Запада, уничтожающего промышленность, уклад и условия жизни в Восточной Германии, и, будучи самой известной участницей «Коммунистической платформы» в ПДС, она с удовольствием играет роль умеренной сталинистки. Восхищается «впечатляющей модернизационной политикой» Сталина. Называет ГДР «самым гуманным государством» в истории Германии. Когда в 2002 году ПДС заявила, что «невозможно оправдать гибель людей, пытавшихся перебраться через Берлинскую стену», в партийном руководстве нашлась одна несогласная — Сара Вагенкнехт.

В 1990-е годы Вагенкнехт еще восхищалась «новой экономической системой планирования и управления народным хозяйством» Вальтера Ульбрихта. После финансового кризиса 2008 года ее взгляды на экономическую политику претерпевают метаморфозы. Она стала привлекать внимание благодаря талантливой критике сегодняшнего капитализма — причем не только в собственной партии. Ностальгия по ГДР постепенно заменяется ностальгией по ФРГ времен капиталистического золотого века. В своей книге «Свобода вместо капитализма» (2012) она предстает сторонницей прогрессивной социально-ориентированной рыночной экономики. Не отказываясь от концепции «креативного социализма», она теперь заимствует свои представления об устройстве общества у теоретиков немецкого ордолиберализма, таких как Вальтер Ойкен, Альфред Мюллер-Армак и Людвиг Эрхард.

Восхищается «впечатляющей модернизационной политикой» Сталина. Называет ГДР «самым гуманным государством» в истории Германии

В ордолиберализме ее привлекают все те же качества, что и в экономической политике Ульбрихта, которая, по ее словам, создает «высокоэффективную экономику посредством стимулирования производства и одновременно гарантирует социальную защиту». В ее книге «Богатство без жадности» (2016) слово «социализм» больше не встречается. Она критикует капитализм за полуфеодальное господство крупных корпораций, препятствующее росту производительности, инновациям и (истинной) конкуренции. Здесь она ближе к Йозефу Шумпетеру, чем к Карлу Марксу. Теперь она обращается не столько к рабочим и профсоюзным активистам, сколько к самозанятым, предпринимателям, менеджерам — то есть к тем, кто купит книгу в книжном магазине на вокзале, еще раз убедится, что власть не справляется со своими задачами, и почувствует себя немного умнее.

Создана для сцены

Если раньше Вагенкнехт была лишь яркой экзотической фигурой, то теперь книги и выступления в ток-шоу превратили ее в политическую звезду. Она, безусловно, харизматична. Она — человек из народа, пробившаяся наверх благодаря социальным лифтам, созданным образованием. Она добилась признания благодаря хорошему знанию дела, остроте ума и умению хладнокровно прижать к стенке оппонентов. Она с гордостью демонстрирует, что смогла перейти в другой класс общества и сохранила консервативный образ жизни. Вагенкнехт культивирует образ левой интеллектуалки, которая не презирает, а уважает буржуазную культуру: прочла всего Маркса, но и «Фауста» Гете знает наизусть. Вот вам коммунистка, которая понимает в веймарском классицизме больше, чем буржуазные господа. И для верхов, и для низов общества ее образ служит идеальной проекцией: чужачка в истеблишменте, представляющая интересы простых людей. Когда ее показывают по телевизору, люди не переключают канал. Это интересно, Вагенкнехт рассуждает о политических альтернативах так, как почти никто в немецкой политике.

У Вагенкнехт всегда были сторонники в партии «Левых», в которой она занимала высокие посты. Хорошо известно, как с 2019 года они вместе с Дитмаром Бартчем макиавеллистски делили власть в качестве сопредседателей фракции в бундестаге. Политически их мало что сближало — кроме противоречий с лидерами партии Риксингером и Киппинг. Тем не менее она остается чужачкой и внутри партии — отчасти потому, что ей с трудом дается ежедневная депутатская рутина. Она опаздывает на собственные выступления на партийных мероприятиях — с одной стороны, для усиления эффекта, а с другой — чтобы ни с кем не общаться. Как результат, ее популярность внутри партии и в немецком обществе обратно пропорциональны друг другу. И лишь ближайший круг сторонников сохраняет буквально беззаветную преданность ей.

Вагенкнехт культивирует образ левой интеллектуалки, которая не презирает, а уважает буржуазную культуру

Вагенкнехт позиционирует себя как внутрипартийную оппозицию «леволиберальному» руководству партии, которое якобы отказалось от решения социальных вопросов. Что тут правда — это то, что левые теперь занимаются проблемами климата, а для многих активистов важна еще и борьба с дискриминацией. Но что левые при этом потеряли интерес к социальным проблемам — не что иное, как гротескное преувеличение. Свою резкую критику партийного руководства Вагенкнехт предпочитает оттачивать на страницах известных изданий, таких как Welt, Bild или Cicero, ближе которых рабочим днем с огнем не сыщешь. В ходе предвыборной кампании 2021 года голос Вагенкнехт — самый громкий среди «Левых», которых она обвиняет в том, что настоящие левые за такую партию больше голосовать не станут. Между тем по своему образу жизни Вагенкнехт отдалена от рабочего класса больше, чем любой муниципальный депутат ХДС, который не только работает в местной торговой палате, но и служит в пожарной дружине. То же самое касается и профсоюзной работы, с которой Вагенкнехт не знакома, в отличие от председательницы «Левых» Висслер или ее предшественника Риксингера.

Провальный левый бонапартизм

Уже в годы правления Меркель часто говорили, что Вагенкнехт обладает всеми необходимыми качествами для того, чтобы стать канцлером. Но Вагенкнехт понимает, что добиться этого в составе «Левых» невозможно, так что с партией придется расстаться. Она создает «Подъем» — надпартийное левое движение, призванное стать платформой для мобилизации против истеблишмента, поскольку среди «Левых» начался настоящий кризис — не в последнюю очередь из-за самой Вагенкнехт. Это проба собственных сил в партийном строительстве — эдакий левый бонапартизм, который с треском проваливается. «Подъем» не состоялся, в том числе из-за того, что у Вагенкнехт не оказалось ни таланта, ни желания быть политиком-организатором. Заседания, компромиссы и посредственные оппоненты — все это не для нее. Поэтому, сумев привлечь несколько интеллектуалов и (бывших) политиков из других партий, движение «Подъем» быстро распалось, а Вагенкнехт столкнулась с выгоранием и ушла с поста сопредседательницы фракции «Левых».

Феномен Вагенкнехт отражает кризис политического представительства как такового. Исходный импульс «Левых», «Повестка— 2010» себя изжила. Все новые и новые реформы снимали остроту вопросов этой повестки, а рынок труда стал значительно лучше (хотя доля низкооплачиваемого труда продолжает расти). Что осталось в обществе, в том числе среди представителей среднего класса, — это чувство уязвимости, выходящее далеко за рамки экономической незащищенности.

Беспомощность среднего класса

«Повестка-2010» служила ответом на вопрос о конкурентоспособности в условиях глобальной экономики. Однако вслед за финансовым кризисом капитализм погрузился в поликризис, в котором чередуются военные конфликты, волны миграции, пандемии и климатические катастрофы. Средний класс ощущает угрозу привычному образу жизни и чувствует, что нынешняя политика не способна с ней справиться.

Во время миграционного кризиса 2015 года Вагенкнехт выступила против бесконтрольного приема беженцев, указывая на то, что это может дополнительно ухудшить положение низкооплачиваемых работников, и без того нестабильное. Такие опасения были справедливы лишь отчасти, поскольку на рынке труда на самом деле не распространилась демпинговая конкуренция, а проблема на рынке жилья была связана в первую очередь не с мигрантами, а с государственной жилищной политикой. Но Вагенкнехт разоблачала еще и авторитарность политики жесткой экономии: мол, во время финансового кризиса власти изыскали возможность помочь банкирам, потом средства обнаружились на жилье для беженцев, а на социальное государство денег не было никогда.

Свое политическое кредо Вагенкнехт называет левым консерватизмом: прогрессивность в социально-политических вопросах, консерватизм в социальной сфере

Вагенкнехт представляет всех тех, кто ощущает, что старые общенародные партии больше не выражают их интересы. Они все больше походят друг на друга что в экономическом, что в социально-политическом плане. Обе они стали центристскими, а все, кто остались по краям, лишились из-за этого представительства. Если АдГ обслуживает правый, и даже крайне правый фланг, то Вагенкнехт окучивает как раз эти «ближайшие окраины», причем как слева, так и справа. Свое политическое кредо Вагенкнехт называет левым консерватизмом: прогрессивность в социально-политических вопросах, консерватизм в социальной сфере. Ее скрепа — выступать против левого либерализма, к представителям которого она относит и часть ХДС времен Меркель с открытостью той по отношению к беженцам. Ключевой момент здесь — это противостояние «прогрессистскому неолиберализму» (этим термином американский философ Нэнси Фрейзер обозначает рыночно ориентированную культуру разнообразия, которая встречается повсюду: от государственных ведомств до партии «Зеленых»): когда уравниловкой подменяется борьба за материальное равенство. Пока неолиберализм прославляет разнообразие, Вагенкнехт выбирает простое отрицание и делает ставку на усредненность, схожесть, «нормальность». Недовольство прогрессивным неолиберализмом так велико, что критика капитализма для Вагенкнехт теперь и вовсе отходит на второй план.

Аутсайдеры по центру

Левые партии, по заветам Ленина, всегда стремились организовать авангард пролетариата, наиболее прогрессивных рабочих. Вагенкнехт делает ставку на антиавангард, на консервативную часть, которая смогла чего-то добиться и которой теперь есть что терять. И тут она попадает в точку. Конечно, на эту группу населения обращают внимание и другие партии, но никто не ценит их культурный статус так высоко, как Вагенкнехт, никто так успешно не выражает их темные эмоции: они чувствуют себя аутсайдерами, хотя, вообще-то, должны принадлежать к центру общества.

Вагенкнехт пользуется беспомощностью либерализма перед лицом многочисленных глобальных кризисов. Она представляет себя как некую альтернативу морали благополучия в ее зеленом и либеральном изводах. Обличительный морализм сам по себе не ее изобретение, но Вагенкнехт дополняет законную критику чувством зависти. В результате получается гротескная картина, которая не так уж отличается от «культурной войны», затеянной правыми. Потому-то ее идеи вызывают такой интерес у приверженцев авторитаризма. Она пытается объединить социальные слои, которые по разным причинам чувствуют отчужденность от демократии: консервативных рабочих с авторитарными либертарианцами из среднего класса и социал-шовинистами, которые, выступая за социальное государство, видят в мигрантах проблему для интеграции. Она крайне успешно продвигает тезис, что «Левые» устранились от решения социального вопроса, но ее собственный нарратив о противостоянии верхов и низов становится все более плоским и плакатным. Фрагментация рабочего класса, низкооплачиваемый труд, прекариат и нестабильная занятость — ее высказывания по этим вопросам укорачиваются и укорачиваются. Вагенкнехт по своей воле и по собственному разумению создает образ рабочего класса, который, однако, имеет мало общего с тем, что существует в реальности. Пусть малообеспеченные люди относятся к миграции критичнее, чем средний класс, но в целом бедные слои гораздо менее однородны и более открыто относятся к другим жизненным укладам, чем предполагает Вагенкнехт.

Вагенкнехт представляет всех тех, кто ощущает, что старые общенародные партии больше не выражают их интересы.

Вагенкнехт — популистка в классическом понимании: по ее мнению, весь истеблишмент коррумпирован и некомпетентен, а население в политике никак не представлено. Однако, вопреки мнению ее сторонников, это отнюдь не левый популизм, который на узурпацию демократии элитами предлагает ответить участием в политической жизни. Вагенкнехт с легкостью переносит тот способ, которым она эксплуатирует рессентимент, направленный на леволиберальный истеблишмент, на новое политическое поле. Так, во время пандемии коронавируса она встает в первые ряды критиков вакцинации, не стесняется распространять полуправду, вокруг нее и ее окружения кругами расходятся конспирологические теории. Ее принцип — персонифицированная оппозиция. Парадоксально, но ее популизм работает именно потому, что она сама стала частью медийного истеблишмента. Ее сторонники отождествляют себя с ней в ее не-идентичности. Она представляет их, потому что она не такая, как они. Поэтому никого не смущает, что Вагенкнехт в желтом жилете на демонстрации напоминает актрису, попавшую в чужой спектакль.

ФРГ-нуар

Вагенкнехт — одна из тех, кто громче всех выступает против военной поддержки Украины в ее борьбе с российской агрессией. Она озвучивает основные принципы традиционного пацифистского движения, выступая против поставок оружия и любого милитаризма. Как некогда Вагенкнехт с холодом и пренебрежением отнеслась к «контрреволюции» в Восточной Германии, так и теперь холодна она по отношению к жертвам в Украине. В ее заявлениях президент Украины Зеленский предстает настоящим поджигателем войны, поскольку не желает сдаваться. Cистема координат Вагенкнехт, сформированная так называемой «миролюбивой внешней политикой», не изменилась. Российская завоевательная война, по ее мнению, — всего лишь защитная реакция на расширение НАТО; она видит в Путине рационального и расчетливого политика, который, прибегнув к силе, просто хочет поставить Запад на место. Здесь она следует принципам старого западногерманского пацифистского движения и линии ПДС/СЕПГ. Такая позиция вызывает особенное одобрение в Восточной Германии. Но звездой она стала и в кругах конспирологов, продвигающих теории заговора в интернете.

Российская завоевательная война, по ее мнению, — всего лишь защитная реакция на расширение НАТО

Ее политическая программа сегодня — это ФРГ-нуар. В экономической политике она следует заветам Карла Шиллера с его адаптацией ордолиберализма на социал-демократический лад: коррекция рыночных отношений силами государства всеобщего благоденствия при помощи кейнсианских экономических методов. Вагенкнехт полностью отказалась от левого интернационализма: базовая модель для нее — национально регулируемое государство всеобщего благосостояния в том виде, в котором оно существовало до глобализации. Отсюда ее критика космополитических элит и европейской интеграции. «Список Вагенкнехт» мог бы стать принципиально новой партией, позиционирующей себя одновременно и как левую, и как правую. Иными словами, Вагенкнехт составляет конкуренцию не только АдГ, но также и социальному крылу ХДС, и правому крылу СДПГ. В этом отношении она представляет собой нечто вроде кверфронта: левые всегда стремились привлечь отчужденных от системы рабочих к своему делу — то есть к международному социализму. Но проект Вагенкнехт идет другим путем — путем адаптации и приспособления к новым правым в надежде, что тем самым дальнейший дрейф вправо удастся остановить. Сама Вагенкнехт не относится ни к числу правых, ни к рядам расистов, но от этого только хуже: используя общественные аффекты для своей политики, она легитимизирует и подтверждает состоятельность дискурса правых. В итоге она будет не только способствовать нормализации АдГ, но даже поддерживать ее.

Так появится ли у Вагенкнехт своя партия? Этот вопрос практически решен: есть много людей, которые этого хотят и над этим работают. В любом случае Вагенкнехт уже добилась потрясающего результата: она создала фиктивную политику, защищающую ее от провала, как в случае с «Подъемом».

Нехватка профессионалов

И все же катастрофа движения «Подъем» не прошла бесследно. Слишком много случайных людей пришло в тот проект, слишком мало нашлось кадров, способных сообща его вести. Вагенкнехт оказалась не в состоянии руководить им как организатор. Именно поэтому она так долго колебалась. В ее окружении до сих пор не хватает тех, кто способен был бы оказать ей эффективную поддержку. Среди ее сторонников — основатель партии «Труд и социальная справедливость — Избирательная альтернатива» (WASG) Клаус Эрнст, а также Амира Мохамед Али, ушедшая в отставку с поста лидера парламентской фракции «Левых». На этом заметные фигуры заканчиваются. Большинство ее почитателей из рядов «Левых» не относятся к тем, кого считают талантливыми политиками. Безусловно, опорой для нее служит муж — Оскар Лафонтен. Но ему уже восемьдесят лет, его последняя книга называлась “Ami, it’s time to go” («Ами, пора домой»), а еще он стал говорить о «закулисном мировом правительстве».

Есть в окружении Вагенкнехт и совсем уж сомнительные фигуры. Их нельзя назвать ее ближайшими соратниками, но она оказывает на них огромное влияние. Это, например, бывший депутат парламента Дитер Дем, тесно связанный с конспирологом Кеном Йебсеном. Или ее бывший муж Ральф Т. Нимейер, кандидат от «Базиса» на последних выборах, а ныне рейхсбюргер, поддерживающий контакты с Россией как представитель самопровозглашенного немецкого «правительства в изгнании». На Вагенкнехт то и дело ссылается известный конспиролог Даниэль Ганзер и, разумеется, Ульрике Геро. Впрочем с ними она сотрудничает так же мало, как с Юргеном Эльзассером, главным редактором ультраправого журнала Compact, который уже провозгласил ее следующим канцлером. Тем не менее, Эльзассер — ее старый знакомый, с которым она еще в 1996 году выпустила книгу об актуальности коммунизма.

Феномен Вагенкнехт отражает кризис политического представительства как такового

Будет ли партия Вагенкнехт работоспособной? Вероятно, она действительно заинтересует избирателей АдГ или тех, кого политологи считают «левоавторитарными», — то есть сторонников, с одной стороны, перераспределения, а с другой, правой культуры, критикующих иммиграцию и недовольных демократией. Но далеко не все предопределено, и совсем не факт, что хорошие цифры опросов обернутся хорошими результатами голосования. Хотя Вагенкнехт известна во всей Германии и постоянно появляется в СМИ, концентрация внимания на одном человеке имеет свои пределы. Парламентская демократия в Германии работает иначе, чем президентская система во Франции или США. Без партийного строительства не обойтись, а заниматься им не так-то просто. Например, Вагенкнехт придется составлять списки кандидатов на уровне федеральных земель. Только на выборах в Европарламент 2024 года Вагенкнехт могла бы затмить всех в качестве ведущей кандидатки. И только если ей действительно удастся набрать на них достаточное количество голосов, получить ресурсы и возместить расходы на избирательную кампанию, у нее появится шанс создать свою партию.

Узок круг партийных деятелей

Чтобы новая партия фигурировала не только в результатах соцопросов, но и в политической системе, понадобятся кадры из других партий. В свое время WASG смогла появиться только благодаря тому, что опытные профсоюзные деятели, знающие, как проводить собрания, создали районные организации. У партии Вагенкнехт такого притока общественных активистов не будет, потому что для всех них это красная тряпка.

АдГ удалось опереться на сеть профессоров и высокопоставленных лиц на местном уровне. Однако уже на примере «Подъема» стало ясно, что круг функционеров ограничен; таким он и останется. А программа, критикующая миграцию и враждебная по отношению к «дайверсити», обещает привлечь лишь многочисленных правых активистов на местах. Те, кто надеется, что «Список Вагенкнехт» станет форпостом против АдГ, в худшем случае получат дополнительно усилившийся правый блок.

Weitere Themen

Конституционный патриотизм в Германии

«Лучший результат воссоединения — это посудомоечная машина»

«Газовый кризис великолепно подходит для ультраправой мобилизации»

«Украинцы знают, за что воюют, а вот знаем ли мы?»

Треснувший брандмауэр

Теории заговора на экспорт

27. декабря 2023

Политика
Лукашенко движется к тоталитаризму. Что может его остановить?

За последний год движение авторитарного режима Александра Лукашенко к тоталитаризму только ускорилось: власть не видит причин останавливаться и «расползается» во все новые сферы, включая частную жизнь людей, их трудоустройство, выезд за границу, образование, историческую память.

О том, как элементы классического тоталитаризма дополняются цифровой диктатурой новейшего времени, — и о том, что может остановить этот процесс, размышляет беларуский политический аналитик Артем Шрайбман.

Почти год назад в статье на дekoder’е мы подробно описали многочисленные признаки тоталитарного режима, которые тогда приобретал режим Александра Лукашенко. Это были не только размах и глубина репрессий, которых беларусы не видели со времен сталинизма, но и другие, менее очевидные, черты. Провластные активисты и профессиональные доносчики стали участвовать в репрессиях, указывая властям, на кого обратить внимание. Лукашенко вписал в конституцию новый неизбираемый орган, Всебеларуское народное собрание, которое стало гибридом советского Пленума ЦК КПСС и Всекитайского собрания народных представителей. В стране появилась система контроля за политической благонадежностью при найме людей на работу. Устроиться в госсектор с пометкой о нелояльности или об участии в протестах стало невозможно.

За 2023 год признаков движения к тоталитаризму стало еще больше. Этот тренд возник как реакция авторитарного организма на потрясения 2020 года, но продолжил развиваться уже по собственной логике. Механика процесса происходит в точном соответствии с оруэлловской формулой «цель власти — власть». Помещенная в пространство без ограничений, авторитарная власть не видит причин останавливаться и «расползается» в ранее не затронутые ею сферы жизни общества. Беларуское государство находит новые ниши для установления в них запретов, включая частную жизнь людей, образование их детей и историческую память, свободу их трудоустройства и перемещения.

Цифровая диктатура и барьеры на выезд

Уже три года беларуские спецслужбы расширяют доступ к всевозможным базам персональных данных. Сразу после протестов 2020 года власти объединили информацию с камер видеонаблюдения по всей стране в единую систему, которая позволяет быстро находить нужных людей с помощью технологии распознавания лиц. В конце 2022 года спецслужбам дали право требовать постоянного доступа фактически к любым электронным базам данных. В теории этот указ Лукашенко давал силовикам возможность не по запросу, а постоянно находиться в базах данных банков и больниц, мобильных операторов, курьерских и транспортных компаний — иными словами, осуществлять полный контроль за цифровым следом каждого жителя Беларуси. В августе 2023 года Лукашенко подписал указ, по которому силовые органы получат доступ к специальной системе контроля всех банковских переводов в стране. У спецслужб будет возможность заблокировать любой платеж на срок до 10 дней при подозрении в каком-то нарушении закона.

Также классический признак тоталитарного государства — ограничение на выезд граждан. Беларуский режим пока не дошел до системы загранпаспортов и выездных виз, которые существовали, например, в СССР. Но контролировать выезд беларусов власти стали намного тщательнее. С весны 2023 года, после громкой атаки дроном российского самолета на беларуском аэродроме «Мачулищи», силовики стали выборочно досматривать на границе телефоны людей, покидающих Беларусь и въезжающих в нее. Тех, у кого находят что-то запрещенное, арестовывают. Первыми под такой усиленный контроль попадают задержанные ранее по политическим мотивам либо люди, которые имеют какую-то связь с Украиной: частые поездки туда, украинский паспорт или ВНЖ.

В мае 2023 года власти приняли закон, дающий КГБ право ограничивать выезд человека за рубеж «в интересах национальной безопасности» на срок до полугода. С ноября некоторым госслужащим, руководителям государственных компаний и всем силовикам можно покидать Беларусь только по согласованию с начальством.

Лукашенко за своим любимым развлечением / © President.gov.by

Переписывание памяти как часть идеологической доктрины

Год назад мы писали, что беларуский режим не завершил свое движение к тоталитаризму из-за отсутствия его ключевого компонента — мобилизационной идеологии, которая пронизывала бы все публичное пространство, образование, пропаганду. Этот вывод все еще актуален. Но отдельные компоненты полноценного идеологического фундамента все отчетливее просматриваются, как минимум, в создании официального исторического нарратива и индоктринации школьников с его помощью.

Это смесь советского и пророссийского взгляда на историю, в котором беларуская государственность стала возможной только благодаря антизападному союзу с Москвой. Те герои беларуской истории, которые боролись с Российской Империей и которых власть чтила еще недавно, теперь объявлены врагами. Например, лидеры антироссийских восстаний XVIII–XIX веков Тадеуш Костюшко и Кастусь Калиновский. В мае 2023 года глава администрации Лукашенко Игорь Сергеенко предложил вычеркнуть этих людей из пантеона национальных героев, как и магнатов из рода Радзивиллов, при которых беларуские земли переживали культурный и экономический расцвет в составе Великого княжества Литовского в XVI–XVII веках. Сергеенко сравнил Калиновского со Степаном Бандерой — главным антигероем кремлевского исторического нарратива.

С сентября 2023 года эти взгляды получили отражение в новых инструкциях учителям истории беларуских школ, которые разослало Министерство образования. Те литературные произведения беларуских классиков, которые восхваляют борьбу с российским империализмом, объявляются экстремистскими и попадают под запрет. Романы, которые формируют позитивный образ Калиновского, удаляются из школьной программы. Власти также изменили правила работы экскурсоводов и организации музейных экспозиций. Гидов и сотрудников музеев ждут проблемы с законом, если они будут отклоняться от официального исторического нарратива.

Любому историческому дискурсу, написанному под политические нужды, необходим внешний враг. Для режима Лукашенко этим врагом, извечным колонизатором беларуских земель и угнетателем беларуской культуры, стала Польша. Власти сняли целый художественный фильм «На другом берегу» о страданиях жителей Западной Беларуси под властью Польши в период между Первой и Второй мировыми войнами. Осенью 2023 года этот фильм в принудительном порядке показали школьникам и студентам по всей стране.

Человек как ресурс, чьи пожелания не важны

Из-за демографической ямы, то есть малого числа молодых людей, входящих в трудоспособный возраст, и массового оттока специалистов за рубеж в последние годы беларуская власть столкнулась с проблемой серьезного дефицита рабочей силы, особенно в таких отраслях, как медицина. Тоталитарная логика эволюции режима диктует отношение к людям как к экономическому ресурсу, для управления которым не обязательно считаться с личными приоритетами самих граждан.

В сентябре 2023 года Лукашенко поручил резко расширить практику обязательного распределения выпускников университетов. До сих пор в Беларуси студенты, которые получили образование за счет бюджета, обязаны были пройти распределение — то есть отработать два года там, где укажет государство. Часто молодых выпускников посылают работать в сельскую местность, чтобы решить проблему нехватки там специалистов. Отказаться от такой отработки можно, выплатив государству огромную компенсацию, превосходящую стоимость учебы.

Теперь, по решению Лукашенко, сроки этого распределения увеличатся, а саму практику распространят на всех выпускников, вне зависимости от того, платили они за свою учебу или нет. Для молодых медиков в октябре 2023 года срок отработки увеличили до пяти лет после ординатуры.

Другая часть борьбы с демографической проблемой — консервативный поворот в вопросах семьи, ЛГБТ и гендера. Беларуская власть, в отличие от Кремля, никогда не придавала большого значения этой теме, но теперь решила заняться и ей. В школах планируют ввести курс традиционных семейных ценностей, который разрабатывает Генпрокуратура. Она же объявила, что скоро запретит «пропаганду» ЛГБТ и идей чайлдфри. Силовики начали отслеживать и преследовать проявления «нетрадиционных» ценностей в медиапространстве — вплоть до рекламы с мужчиной в платье или блогера-певца, который носит розовую одежду. Беларуские чиновницы одна за другой призывают женщин рожать побольше детей и начинать это делать пораньше.

Стимулы для разворота не могут быть тактическими

Вопрос о будущей траектории развития такого режима, как беларуский, не может иметь точного ответа. Персоналистские режимы сильно привязаны к судьбе своего правителя. И хотя история знает успешные случаи репликации режима при наследнике (Венесуэла, КНДР, Иран, Сирия), есть и немало обратных примеров, вроде сталинского СССР или маоистского Китая. Институциональная рамка этих режимов сохранилась и после смерти их вождей, но жестокость репрессий и тотальность государственного контроля кардинально снизились. Случай Беларуси примечателен еще и тем, насколько стабильность режима в Минске зависит от поддержки со стороны его покровителя в Москве. Война и возраст Путина привносят сюда дополнительный уровень непредсказуемости.

При этом откат в масштабах репрессий можно представить себе и при Лукашенко у власти. Во-первых, он уже делал это в прошлом ради восстановления отношений с Западом. Сегодня освобождения политзаключенных вряд ли будет достаточно для полноценной нормализации, учитывая шлейф 2020 года, искусственно созданного миграционного кризиса на границах ЕС, принудительной посадки самолета Ryanair в 2021 году и соучастия Минска в войне. Но в случае неудовлетворительного для Москвы исхода войны в Украине или кризиса в беларуско-российских отношениях Лукашенко вполне может вновь попробовать просигнализировать о своей готовности к диалогу с Западом, в том числе, снизив уровень репрессий в стране.

Другим путем к тому же результату может привести выход репрессий за комфортные для системы рамки. В конце 1930-х «большой террор» в СССР завершился не потому, что Сталину понадобился диалог с Западом, а потому, что партийной номенклатуре стало невыносимо жить в страхе; репрессии уничтожали слишком много «своих». Этот сценарий не закрыт для Беларуси, силовики на каком-то этапе могут выйти из-под контроля и затронуть значимые интересы гражданской бюрократии.

Однако уровень репрессий, который можно регулировать из тактических соображений, — далеко не единственный компонент этой системы. Сталинский режим остался тоталитарной диктатурой и после «большого террора». Она сохранилась потому, что максимально отвечала психологии коммунистического вождя и была наиболее понятна для него с точки зрения управления. К сожалению, то же самое можно сказать об элементах тоталитаризма, которые воскресил Лукашенко. Ему удобно управлять именно таким государством, все более напоминающим советскую систему, в которой он вырос.

Сложно представить себе такой стимул, который смог бы заставить Лукашенко развернуть этот процесс в обратную сторону: упразднить никем не избираемое Всебеларуское народное собрание, забрать у спецслужб полномочия по тотальной слежке за обществом, отказаться от пророссийского исторического нарратива, отменить распределение выпускников или проверку на политическую лояльность при приеме на работу. Все эти атрибуты режима, судя по всему, придется демонтировать уже следующей беларуской власти.

Текст: Артем Шрайбман
Опубликовано: 01.12.2023

Weitere Themen

Возрождение тоталитаризма в отдельно взятой европейской стране

Политика зависимости и перспективы беларуской государственности

Как Лукашенко широко открыл «русскому миру» ворота в Беларусь

«Беларусы уже не те, что до 2020 года. Воспоминания уничтожить невозможно»

Издатель «неправильных» книг

Путинская Россия уже похожа на Третий рейх?

30. ноября 2023

Политика

Беларусь
Путинская Россия уже похожа на Третий рейх?

Слово «Путлер», которое в нулевые появилось в русскоязычном Интернете, поначалу казалось неуместной игрой слов. Со временем сравнения с Гитлером и Сталиным начали появляться все чаще. Сегодня путинский режим регулярно приравнивают к фашистскому или сталинистскому, а слово «рашизм» ряд ученых — как, например, Тимоти Снайдер — теперь, после начала полномасштабной агрессии против Украины, хотят превратить из явного оскорбления в полноправный научный термин. Насколько в реальности велико сходство трех диктатур? Об этом дekoder поговорил с историком Маттеусом Веховски, научным сотрудником Института исследования тоталитаризма им. Ханны Арендт.

DEUTSCHE VERSION

дekoder: Что такое тоталитаризм и чем он отличается от авторитаризма?
Маттеус Веховски: У тоталитаризма есть несколько определений. Если предельно упрощать, то тоталитарные государства делают ставку на мобилизацию масс и для этого выстраивают все в русле единой идеологии. Идеология в таких режимах проникает повсюду, в жизнь каждого человека. Некоторые исследователи рассматривают идеологии как политические религии: идеологии тоже претендуют на исключительность и фактически монополизируют дискурс, в них почти никогда нет противоречий, а их составные части можно вывести друг из друга. Таким образом, любая идеология в теории должна быть как минимум согласованной и связной.

Классическими примерами тоталитарных государств считаются так называемый Третий рейх и сталинский СССР. Идеология национал-социализма в Третьем рейхе лежала в основе всех сфер политической и общественной жизни: так, например, ценность отдельного человека, согласно теории «крови и народа» и тому подобным социал-дарвинистским идеям, зависела от его происхождения. Режим Сталина представлял собой особую разновидность марксизма-ленинизма и так называемой «диктатуры пролетариата», где ценность человека определялась тем, насколько он укладывается в рамки этой идеологии с точки зрения правящей партии. Исследователи спорят, насколько непротиворечивой была эта идеология, однако важнее всего то, что она была повсюду: общество было мобилизовано, постоянно проводились демонстрации и другие практики индоктринации, все без исключения оценивалось с идеологических позиций. В этом и кроется отличие от авторитаризма: и то, и другое — диктаторские режимы, однако в условиях авторитаризма есть определенный плюрализм мнений: пусть ограниченный, но он существует. В тоталитарной системе государство обладает монополией на дискурс.

— Вы упомянули термин «политическая религия». Получается, идеология тоже обещает спасение и предлагает какой-то образ будущего? Она всегда стремится создать нового человека?

— Если посмотреть на классические примеры из истории, то да. Сталинский режим претендовал на формирование нового общества и создание так называемого советского человека. Конечно, новый человек — это утопия, которая, если угодно, тоже служит своего рода обещанием спасения. Национал-социализм был устроен по-другому: тут была идея идеального славного прошлого, к которому нужно вернуться, — к тем временам, когда народ был «исконным» — «чистой расой», не испытавшей внешнего влияния. Параллельно, конечно, было обещано и внедрение современных технологий. Эта идея воплотилась в утопических строительных проектах (например, в перестройке Берлина в «имперскую столицу Германию»). Иными словами, это был микс из романтизированного прошлого и утопического будущего. Сталинизм, напротив, решительно рвал все связи с прошлым, чтобы с чистого листа создать абсолютно новое общество, состоящее из новых людей.

— Если рассуждать так, то Россия — не тоталитарное государство, правильно?

— Да, причем сразу по нескольким причинам. Раньше в России существовал так называемый «общественный договор»: вы, граждане, можете делать и говорить что хотите, при условии, что не будете вмешиваться в политику, — а мы, власть, позаботимся о вашем благосостоянии. В 2014 году сюда добавился так называемый «крымский консенсус»: кто за «присоединение», тот за Путина — и точка. Власть десятилетиями намеренно не беспокоила общество, стремилась максимально деполитизировать его, поэтому сейчас не имеет четко сформулированной идеологии, способной мобилизовать людей.

Реальные доходы россиян с 2014 года падают, Кремлю не удается выполнить свои обещания о росте благосостояния, а в «крымском консенсусе», судя по всему, наметились трещины. Со стороны кажется, что режим идеологизируется (взять хотя бы дискуссию о единых учебниках истории), но, в общем, это скорее смена декораций. Создание монолитной идеологии представляется мне маловероятным. В конечном счете Кремлю для самолегитимации не нужна идеология: это цинично, но власть можно удержать и с помощью репрессий.

— Но так называемый «русский мир» чем не идеология?

— Тут, конечно, как посмотреть. Но эту концепцию нельзя назвать последовательной: тут немного мистицизма, немного православия, щепотка сталинизма, чуть-чуть ностальгии по СССР… Это не тянет на полноценную идеологию, да и вообще в современной России нет ни одной идеологии в классическом смысле слова. Это важное умозаключение, о котором стоит помнить. Марк Галеотти, британский ученый и специалист по истории России, ввел термин «адхократия», и мне кажется, что здесь он хорошо подходит. Вначале мы конструируем нравящуюся нам российскую историю, а потом по необходимости забираем из этого дедушкиного сундука каждое лыко, которое сейчас пойдет в строку: хоть Петра Первого, хоть Екатерину, хоть Гумилева, хоть Дзержинского. Это не идеология, здесь нет прочной базы. Настоящая идеология сегодня если и существует, то, наверное, только в Северной Корее.

— Журналист Андрей Архангельский недавно написал о «тоталитаризме 2.0»: он считает, что идеология путинизма подпитывается отвержением прогрессивных ценностей.

— То же самое делают и власти других стран, например Венгрии или Польши. Образ общего врага может приводить к солидаризации и сплочению людей, но это не делает его идеологией. Настоящая идеология конструктивна, она «за что-то», а не только «против чего-то». Кремль же все чаще легитимирует себя через образ врага: Россия — осажденная крепость, которую Запад хочет подчинить и обобрать. Агрессию против Украины госпропаганда тоже продает как оборонительную войну. Такая тактика может привести к сплочению общества вокруг национального лидера и легитимировать внутренние репрессии, но не создает образа будущего. Кроме того, система, в сущности, легитимирует себя «от обратного», то есть не может существовать без «другого».

— …и таким образом ставит себя в зависимость от этого «другого». Слишком ненадежный способ удержания власти, согласны?

— Как прекрасно сформулировал Алексей Юрчак: «Это было навсегда, пока не кончилось». Диктатура может рухнуть внезапно или не рухнуть вовсе. Это сейчас звучит тривиально, но летом 1989 года большинство наблюдателей подтвердило бы, что Берлинская стена, конечно, простоит еще 100 лет, как и говорил тогда Хонеккер. Если перед арабской весной мы бы спросили экспертов о том, как они оценивают стабильность ливийской диктатуры, то они уверенно сказали, что в ней нет сомнений. Действительно, Путина может постичь судьба Каддафи, но он может и остаться у власти до самой смерти. Ну или даже после нее, ситуации ведь бывают самые абсурдные: скажем, алжирский президент Бутефлика не появлялся на публике много лет, но сохранял власть, хотя люди даже не знали, жив ли он. Мугабе под конец жизни тоже впал в маразм и нес всякую чушь, но правил до самой смерти. В СССР был Черненко, который стал генеральным секретарем ЦК КПСС, уже будучи смертельно больным.

Есть множество факторов, которые никак нельзя просчитать. Да, у Путина есть работающие инструменты для удержания власти: пропаганда, образ врага, репрессивный аппарат, спецслужбы и т.д., но вот потом приходит Пригожин — и режим начинает качаться. Авторитарные режимы отличаются отсутствием реальных политических институтов, поэтому такое может произойти стремительнее. Может произойти — но не значит, что обязательно произойдет.

Вопросы: Антон Химмельспах
Ответы: Маттеус Веховски
Перевод: Николай Андреев
Опубликовано: 17.11.2023

Weitere Themen

«К “фашизму” и “Гитлеру” это никакого отношения не имеет»

Возрождение тоталитаризма в отдельно взятой европейской стране

Война в Украине и темные стороны немецкой культуры памяти

«Свобода важнее мира»

Теории заговора на экспорт

16. ноября 2023

Политика

Interview
Евроимперия — это будущее Евросоюза?

Этот текст вполне может удивить русскоязычного читателя, ведь разговоры в категориях империй, геополитики и исторической миссии стали настолько привычными в российском провластном дискурсе, что могут вызвать почти инстинктивное отторжение. Между тем в статье Себастьяна Хоппе, опубликованной в издании te:ma, есть даже ссылка на работу под названием «Либеральная империя» — словосочетание, которое в ранние годы путинизма использовалось для придания экспансионистским амбициям более респектабельной формы.

Речь, конечно, не о путинской России. Речь о Евросоюзе, который Хоппе пробует описать в терминах, которые обычно связывают с империями. По его мнению, реальность нового столетия такова, что Европе необходимо искать в себе глубинные имперские структуры не только ради того, чтобы прорабатывать свое колониальное прошлое, но и для того, чтобы перестать вытеснять их из политического мышления, противопоставляя своему современному либерально-демократическому устройству. Только если Евросоюз заставит то и другое работать на общую цель, он сможет выстоять и сохранить свои ценности в разворачивающемся глобальном противостоянии.

В кризисные времена, особенно в период войн, не бывает недостатка в людях, которые создают большие политические нарративы. Не стали исключением современные европейские политики, интеллектуалы и комментаторы. По их мнению, нападение России на Украину — это вызов ЕС, причем не только в геополитическом и экономическом, но и в моральном смысле. Характерно, что, как и при любых прежних конфликтах со времен Второй мировой войны, оптимисты видят в том, что происходит, шанс для европейского проекта — шанс на то, чтобы сделать следующий необходимый шаг к интеграции.

Затянувшаяся кризисная декада ЕС, которую следует отсчитывать с 2008 года, заставляет задаться вопросом: каким, собственно, должен стать этот интеграционный шаг? Метанарративы о ЕС как о миротворческом, антикризисном, экономическом или международно-правовом проекте больше не работают, скомпрометированные сначала финансовым кризисом, а затем и кризисами еврозоны, миграционным, теперь и украинским.

Но политическое сообщество идентифицируется не только через его официальные самоописания. Часто в кризисное время наружу пробивается как раз нечто прежде не высказанное, хотя и очевидное. Сначала это нечто находит выражение в концепциях, а затем воплощается в политике. Захватническая война России против Украины в очередной раз дала понять, что существует некое «политическое бессознательное», связывающее прошлое, настоящее и будущее Европы¹. И в нем есть отзвуки вопросов об имперском прошлом старой Европы — о «правильном» европейском порядке и о пределах собственной модели власти.

Память о европейских империях предстает в новом свете и требует новых современных ответов — как минимум, с момента расширения ЕС на восток в 2004 году, Евромайдана 2013–2014 годов в Киеве, а сейчас и в связи с войной против Украины, начатой Россией в 2022 году. Должен ли ЕС теперь стать империей? Или, может быть, Евросоюз империей всегда и оставался? И может ли он ей быть в принципе?

Вытеснение имперского сознания

Все эти вопросы европейские политики инстинктивно принимают в штыки. Правда, еще в 2019 году, только заняв пост председателя Еврокомиссии, Урсула фон дер Ляйен высказала идею о создании «комиссии по геополитике», однако это оказалось не столько частью программы проактивной разработки европейской политики, сколько попыткой отреагировать на многообразные кризисы, с которыми столкнулся Евросоюз (историк Адам Туз назвал их глобальным «поликризисом»). Когда бывший председатель Еврокомиссии Жозе Мануэль Баррозу говорил о политической притягательности ЕС в 2007 году, он назвал его не иначе как «империей без империализма». Это заявление Баррозу, буквально кричавшее о том, что оратор и сам был удивлен собственной формулировкой, вызвало двойственную реакцию: одни критиковали манию величия политика, другие — противоречивость такой характеристики и, следовательно, ее бессмысленность.

Голосов в пользу идеи имперской Европы звучит немного. Люди вроде Ги Верхофстадта, рупора либеральной фракции в Европейском парламенте, более или менее одиноки в своих заявлениях о том, что в XXI веке все более очевидно, что «миропорядок завтрашнего дня основан на империях» — граждане Евросоюза смогут «защитить свой образ жизни, только если будут делать это сообща по всей Европе». Учитывая, что к 2050 году 40% населения Земли будет проживать всего в четырех регионах — в Индии, Китае, Соединенных Штатах Америки и в Европейском Союзе, — утверждение это вполне обоснованно².

Но даже сторонников всеобъемлющей евроинтеграции слово «империя», как правило, заставляет лишь недовольно покачивать головой. «Европейцы не привыкли смотреть на себя сквозь призму империи», — пишет Тимоти Гартон Эш в недавней нашумевшей статье для Foreign Affairs³. Не для того ли изначально была создана «нормативная власть ЕС», чтобы противостоять экспансионистским амбициям диктаторов, праву сильного и всеобщей милитаризации политики?⁴ Разве не абсурдно называть ЕС империей именно сейчас, во времена настоящего милитаристского неоимпериализма, явленного Россией? В конце концов, государства-участники ЕС сформировали этот наднациональный союз не из необходимости самообороны, не под давлением «брюссельской армии», а законным решением демократически избранных правительств в мирное время, как пишет профессор Принстонского университета Эндрю Моравчик в хрестоматийной работе по интеграции ЕС⁵. Классическим критериям что национального, что имперского строительства Евросоюз, безусловно, не отвечает.

Голосов в пользу идеи имперской Европы звучит немного. Даже сторонников всеобъемлющей евроинтеграции слово «империя» заставляет лишь недовольно покачивать головой

Имперская идея в современной Европе

С другой стороны, разговоры о Евросоюзе как об империи начались тоже не сегодня⁶. Интересно, однако, что эта идея получила распространение лишь в ходе расширения ЕС на восток Европы. Ни в 1973 году, когда в ЕС приняли Великобританию, Ирландию и Данию, ни в 1981-м, со вступлением Греции, ни в 1986-м, когда в Евросоюз вошли Испания и Португалия, концепция империи не играла заметной роли в европейской общественной дискуссии⁷. И вот с февраля 2022 года, на фоне агрессивной войны России против Украины, события, происходящие, опять же, на востоке Европы и требующие ответа на российскую неоимпериалистическую угрозу, вновь ставят вопрос о том, можно ли считать Евросоюз империей, должен ли он стать империей и если да — то какой именно.

Ученые, занимающиеся историей и социальными науками, позволяют себе рассуждать о ЕС в имперских терминах более свободно, чем политики. Уже появились научные публикации, опровергающие распространенное представление о том, что модель наднационального союза якобы служит антитезой империи. Ведь и империя не обязана быть непременно воинственным образованием, в котором господствуют бесправие и произвол⁸. И сохраняющаяся поныне привлекательность европейских демократий и их экономик, в свою очередь, не означает, что Европа не таит в себе глубинных имперских структур⁹. С исторической и социально-исторической точки зрения, империи представляют собой не что иное, как крупные территориальные образования с глобальным военным, экономическим и дипломатическим влиянием, в которых центральная власть накладывает различного рода ограничения на ряд формально суверенных или автономных акторов¹⁰.

Как правило, в литературе приводятся три довода в защиту представления о ЕС как об империи. Во-первых, в ЕС сложилась модель «центр-периферия», в рамках которой существуют сильные различия в распределении власти, экономических ресурсов и прав между «старыми» европейскими государствами, основавшими Евросоюз, и другими участниками — на западе, юге и, прежде всего, на востоке Европы¹¹. Обсуждаемое сейчас вступление в ЕС сравнительно бедных Украины, Молдовы и Грузии потенциально способно еще больше усугубить эти различия. Во-вторых, требования соблюдать определенные условия, которые выдвигает ЕС странам-участникам, обнаруживает удивительное сходство с классическими имперскими инструментами экспансии: собственные границы постоянно расширяются, а модель управления переносится на новые — с точки зрения центра периферийные — регионы¹².

Империя не обязана быть непременно воинственным образованием, в котором господствуют бесправие и произвол

В-третьих, с этим тесно связана самоуверенно провозглашаемая идея о европейской цивилизации, которую необходимо нести миру¹³. При этом поражает, насколько сегодняшняя дискуссия об условиях членства в ЕС напоминает дебаты XIX века о европейском «стандарте цивилизации»¹⁴. С той лишь разницей, что в то время говорилось, конечно, не о неотъемлемых правах человека и о верховенстве закона, а о колониальной логике этнических различий и законности эксплуатации неевропейских народов¹⁵. В частности, критически настроенные наблюдатели оценивают как поведение «империи, не признающая себя таковой», политику в отношении Восточной Европы, где ЕС наиболее открыто провозглашает свою цивилизационную миссию, обещая мир и процветание¹⁶.

Имперская реставрация в разных формах

Вообще говоря, сам факт, что Европа отказывается признать себя империей, с исторической точки зрения, исключителен. Ведь на самом деле в XXI веке мы видим впечатляющее возрождение имперских идей, которое, впрочем, лучше характеризуется не терминами вроде «империи» или «империализма», а понятием «империальность». Империальность подразумевает не столько территориальные приобретения или экспансию, сколько значимость имперских моделей мышления для политики и общества, а также исторических прообразов, «которым необходимо соответствовать»¹⁷. Сегодня такие имперские притязания, как правило, обходятся без фактического построения империи или побед в империалистических захватнических войнах.

Нынешние имперские проекты демонстрируют удивительное разнообразие: их представление о себе колеблется от «indispensable nation» в США до китайской «империи солнца» и «русского мира». Так, например, США с XIX века неуклонно предпринимают усилия, чтобы стать демократической и капиталистической великой державой. Авторы-постмарксисты, такие как Майкл Хардт и Антонио Негри, называют это «империей капитала»¹⁸. Хотя у США есть несколько сотен военных баз по всему миру, их линейная империальность на протяжении вот уже 150 лет не зиждется на классических захватнических войнах. Напротив, проигранные войны XX и XXI веков во Вьетнаме, Афганистане и Ираке нанесли США большой ущерб. Для установления глобальной гегемонии во внешней политике эта страна использует не войны, а механизмы жесткой и мягкой силы. И, несмотря на масштабные внутриполитические потрясения последних лет, она по-прежнему остается демократической империей¹⁹.

Сегодня имперские притязания обходятся без фактического построения империи или побед в империалистических захватнических войнах

С другой стороны, существует циклическая империальность Китая, приобретающего сегодня, по всей видимости, столь же глобальные амбиции, что и США²⁰. Нет никаких сомнений в том, что Китай воспринимает себя как империю. В то же время на протяжении своей истории Китай успел побывать в самых разных ролях: потеряв статус тысячелетней высокоразвитой цивилизации, он стал объектом европейского колониализма, чтобы с 1970-х годов начать новый подъем и возвращение себе глобального экономического и политического престижа. Как в США стремление к мировому лидерству стало неотъемлемой частью политической культуры, так и в Китае в еще большей степени представление о себе как о доброжелательной империи подкрепляется многовековой историей философской мысли²¹.

Россия Владимира Путина, в отличие от США или Китая (а также распавшегося СССР), не может похвастаться экономической моделью, которая отличалась бы региональной или глобальной привлекательностью. Образования вроде Евразийского экономического союза или Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) не в состоянии поддержать столь желанную для Кремля гегемонию над своими соседями. Чтобы компенсировать этот недостаток, российское государство для обоснования своих амбиций прибегает к демонстрации военной мощи. Война против Украины, как в марте 2014-го, так и в феврале 2022-го, показала, что Россия попала в ловушку регрессивной постимпериальности²². Как выразился российский историк Эмиль Паин, имперский синдром сохраняется без каких-либо шансов на реализацию в агрессивном русском национализме²³.

Чем могла бы стать империя ЕС

Что касается европейского проекта, то он во многом отличается от вышеперечисленных имперских конкурентов. Особенно сильно бросается в глаза некая незавершенность ЕС как империи — и в идеологическом, и в территориальном аспектах²⁴. По справедливому замечанию политолога Гэри Маркса, «мирный проект ЕС» не стремится к обретению имперского величия, сконструированного на основе какого-либо образа прошлого. Расширение ЕС скорее обусловлено довольно абстрактным (по собственной оценке акторов) желанием демократического, суверенного и мирного единства Европы. Финальные границы и институциональная структура этого процесса не имеют конкретных определений²⁵. Напротив, определенная импровизация и постоянная адаптация, по-видимому, составляют часть генетического кода Европейского союза²⁶.

Отсюда сложности, которые ЕС испытывает с признанием собственного имперского фундамента — и, в еще большей степени, с готовностью выстраивать на его основе свою политику. В то же время дебаты о стратегической автономии [прежде всего от США — дekoder], о более активном расширении и о реформах, направленных на оптимизацию управленческих решений, фактически указывают именно на становление империи: если в этих своих проектах ЕС в ближайшие годы преуспеет, он станет более дееспособным, более настроенным на экспансию и более глобальным. Иными словами — более имперским.

Потенциальное появление уверенной в своих силах «империи ЕС» будет иметь далеко идущие последствия как для внутренней политики в Европе, так и для международных отношений. В этом случае в центр внимания все чаще будут попадать три проблемные сферы, где ЕС уже подвергается большому давлению и мощной критике: развитие внутренней демократии, отношения между крупными и менее могущественными государствами, а также позиционирование ЕС в многополярном мире.

Демократия. С 2008 года, то есть с самого начала кризисной декады, не закончившейся по сей день, чаще и жестче всего Евросоюз критикуют за то, что он устроен технократически и способен развиваться только в условиях кризиса недемократическими методами²⁷. Можно ли при таком дефиците демократии рассчитывать на какой-либо демократический контроль в будущей «империи ЕС»?²⁸

Один из возможных вариантов дальнейшего развития, в соответствии с принципом «назад в будущее», заключается, очевидно, в том, чтобы вернуть демократический процесс на уровень национальных государств²⁹. Помимо этого некоторые авторы предлагают сделать ставку на демократические процедуры, выходящие за рамки парламентаризма. Под этим подразумеваются, например, такие инструменты, как слушания и прения, «юридизация» и консультации, которые напоминают прежние имперские механизмы достижения компромисса и баланса интересов. Такие меры позволили бы, по крайней мере частично, компенсировать централизацию ЕС, неизбежную в ходе реформы управления, которую предлагал в том числе и канцлер Германии Олаф Шольц. Ясно при этом, что демократическая «империя ЕС» должна будет научиться справляться с конфликтом парламентско-представительной демократии, практикуемой в странах-участницах Евросоюза на протяжении десятилетий, и европейской демократии, основанной на процедурах заслушивания и консультаций. Однако не исключено, что тут-то и появятся новые возможности для участия граждан всей Европы в политическом процессе³⁰.

Появление уверенной в своих силах «империи ЕС» будет иметь далеко идущие последствия как для внутренней политики в Европе, так и для международных отношений

Центр и периферия. Кроме того, в «империи ЕС» еще больше внимания будет приковано к проблеме растущего разрыва между сильными и слабыми, центральными и периферийными государствами-членами. Тут мало будет настоять на строгом соблюдении «жестких» правил европейских договоров, как, к недовольству стран Южной Европы, того требовала Германия в ходе европейских экономических кризисов последних лет³¹.

Управление растущим и, следовательно, все более сложным по своему составу Европейским союзом потребует сочетания жестких и мягких механизмов, то есть «принципиального прагматизма»³². Поэтому уже некоторое время ведется обсуждение идеи «дифференцированной интеграции», допускающей различные темпы и глубину европейской интеграции с одновременным ослаблением общих правовых рамок.

Критики опасаются, что Евросоюз в таком случае станет неуправляемым. С другой стороны, история европейской империальности показывает, что у большей гибкости есть и свои преимущества. Священная Римская империя (962–1806 годы), несмотря ни на что сохранявшая определенный уровень стабильности на протяжении 900 лет, — пример того, как могут совмещаться и разнонаправленные интересы, и достижение консенсуса, и внешнеполитические вызовы имперской власти³³. И при всем этом гибкое обращение с собственными правилами, связанное с требованиями времени, по-прежнему понимается многими в Европе как отклонение от нормы, а не как сама норма.

Многополярный мир. Согласно репрезентативному опросу, проведенному Европейским советом по международным отношениям (ECFR) в апреле 2023 года, большинство европейцев хотели бы, чтобы в случае потенциальной войны между США и Китаем из-за Тайваня Евросоюз сохранил нейтралитет. Этот опрос также показал, что большая часть граждан ЕС выступает за сохранение партнерских отношений с Китаем и ограниченных контактов с Россией, а также против зависимости от США в военном плане и за стратегическую автономность Евросоюза. Результаты исследования демонстрируют интересную корреляцию: получается, что для сохранения демократической легитимности «империя ЕС» должна выработать самостоятельную внешнюю политику.

Такая самостоятельность в настоящее время рассматривается и обсуждается в трех аспектах. С одной стороны, ЕС активно работает над своей стратегической автономией, то есть над обретением большей независимости как во внешней политике, так и в экономике. Во-вторых, для такой автономии необходима и более независимая позиция в отношениях с США. ЕС должен, прежде всего, сам определиться, насколько он хочет присоединиться и, в конечном счете, подчиниться американской политике максимального давления на Китай³⁴. Собственно, в этом и заключается третий важный аспект — будущие отношения ЕС с Китаем³⁵. От степени самостоятельности Евросоюза и отдельных государств-участников при выстраивании политических и экономических связей с КНР будет решающим образом зависеть роль Европы в мире, который явно стремится к многополярности.

Пресловутый «двигатель европейской интеграции», тандем Германии и Франции, похоже, вовсе не смотрит в сторону современной, демократической формы европейской империальности. И хотя президент Франции Эммануэль Макрон с 2018 года несколько раз призывал к комплексным реформам ЕС, в Берлине пока что преобладают сомнения и опасения перед недовольством собственного населения. Вместо того, чтобы включить более глубокую интеграцию в политическую повестку дня как некий проект будущего, там уступают духу времени с его апатией и националистическими настроениями.

В центре дискуссий о будущем устройстве Европы вновь оказался «германский вопрос»³⁶. Несмотря на многочисленные кризисы, диагноз политолога Джеймса Хартфилда по-прежнему представляется верным: ЕС — это процесс без субъекта, юридический конструкт без визионеров и видения³⁷. Чтобы у «империи ЕС» появилось какое-то будущее, ей необходимо обрести субъектность.

1.  Jameson F. The Political Unconscious. Narrative as a Socially Symbolic Act. Cornell University Press, Ithaca, 1994. ↑

2. Такие авторы, как Аласдейр Робертс, обсуждают сложности управления такими образованиями, называя их «сверхгосударствами». Roberts, A. Superstates. Empires of the Twenty-First Century. Polity, Cambridge, Hoboken, NJ 2023. ↑

3.  Ash, T.G. Postimperial Empire. How the War in Ukraine Is Transforming Europe. 2023, 18th April. URL: https://www.foreignaffairs.com/ukraine/europe-war-russia-postimperial-empire (доступ 29.09.2023). ↑

4.  Manners, I. Normative Power Europe. A Contradiction in Terms? / JCMS: Journal of Common Market Studies. Band 40, Nr. 2, 2002, P. 235–258. https://doi.org/10.1111/1468-5965.00353 (доступ 29.09.2023); Münkler, H. Imperien. Die Logik der Weltherrschaft – vom Alten Rom bis zu den Vereinigten Staaten. Rowohlt, Berlin, 2005. ↑

5. Moravcsik, A. The Choice For Europe. Social Purpose and State Power from Messina to Maastricht. UCL Press, London, 1998. ↑

6. Hofmann, P. Empire Europe? Die EU im Licht neuer Imperiumstheorien. Tectum Wissenschaftsverlag 2013; Behr H., Stivachtis Y.A. (Ed.) Revisiting the European Union as an Empire. Routledge, New York, 2016. Критику использования термина «империя» применительно к Евросоюзу см.: Jureit, U. Europa als postsouveräner Raum. Über Imperialität, Großraumkonzepte und postsouveräne Herrschaft // Hausteiner E.M., Huhnholz S. (Hrsg.) Imperien verstehen. Theorien, Typen, Transformationen. Nomos Verlagsgesellschaft mbH & Co. KG, Baden-Baden, 2019. S. 101–128. ↑

7. Pourchot, G. EU's eastern ‘empire’ // Hartmut B., Stivachtis Y.A. Op. cit. P. 17–31. ↑

8. Biskamp, F. Die Dramaturgie demokratischer Imperien. Über das Verhältnis von Imperialität und Demokratie in der Debatte um das "American Empire''. Peter Lang GmbH Internationaler Verlag der Wissenschaften, Frankfurt a.M, 2010; Stovall, T. Empires of Democracy // Huggan, G. (Hrsg.). The Oxford Handbook of Postcolonial Studies. Oxford University Press, Oxford, 2013, P. 67–90. ↑

9. См.: Sewell, W. H. Jr. (Ed.) Logics of History. Social Theory and Social Transformation. University of Chicago Press, Chicago, 2005, P. 146. ↑

10. Zielonka, J. The uses and misuses of the imperial paradigm in the study of European integration // Hartmut B., Stivachtis Y.A. Op. cit. P. 45–58. ↑

11. Bartolini, S. Restructuring Europe. Centre Formation, System Building and Political Structuring Between the Nation-State and the European Union. Oxford University Press, Oxford, New York 2005; Copus A.K. From Core-periphery to Polycentric Development. Concepts of Spatial and Aspatial Peripherality / European Planning Studies. 2001, Band 9, Nr. 4. P. 539–552. ↑

12. Stivachtis, Y.A. Civilization and international society. The case of European Union expansion / Contemporary Politics. 2008, Band 14, Nr. 1, 2008, P. 71–89. ↑

13. Merlingen, M. Everything Is Dangerous. A Critique of `Normative Power Europe' / Security Dialogue. 2007, Band 38, Nr. 4. P. 435–453. ↑

14. Behr, H. The European Union in the Legacies of Imperial Rule? EU Accession Politics Viewed from a Historical Comparative Perspective / European Journal of International Relations, 2007, Band 13, Nr. 2. P. 239–262. ↑

15. Ханс Кунднани в своей недавно опубликованной книге показывает, что расистское представление о «белой Европе» распространено по сей день. См.: Kundnani, H. Eurowhiteness. Culture, Empire and Race in the European Project. Hurst & Co Publishers Ltd, London, 2023. ↑

16.  Chandler, D. Empire in Denial. The Politics of State-Building. Pluto Press, London, 2006; Böröcz, J. Introduction. Empire and Coloniality in the "Eastern Enlargement" of the European Union // Böröcz, J., Kovács M. (Ed.) Emperor's New Clothes. Unveiling EU Enlargement. Central Europe Review, Telford, Shropshire, 2001. P. 4–50. ↑

17. Neutatz, D. et al. Die Rückkehr der Imperien? Putins Krieg und seine globalen Implikationen / Journal of Modern European History. 2022, Band 20, Nr. 2. S. 148–160. ↑

18. Hardt, M., Negri, A. Empire. Harvard University Press, Cambridge, Mass, 2001. ↑

19. Себастиан Хунхольц в своей диссертации показывает, что, обсуждая «американскую империю» XX и XXI веков, в США порой опираются на европейский имперский опыт. См.: Huhnholz, S. Krisenimperialität. Romreferenz im US-amerikanischen Empire-Diskurs. Campus-Verlag, Frankfurt am Main, 2014. ↑

20. Zhao, S. Rethinking the Chinese World Order. The imperial cycle and the rise of China / Journal of Contemporary China. 2015, Band 24, Nr. 96, 2015, P. 961–982; Arrighi, G. Adam Smith in Beijing. Lineages of the Twenty-First Century. Verso, London 2007. ↑

21. Zhao, T. Alles unter dem Himmel. Vergangenheit und Zukunft der Weltordnung. Suhrkamp, Berlin 2020. ↑

22. Hoppe, S. Kategoriale Dissonanzen. Russlands regressiver Weg in den Krieg und die Historische Soziologie imperialistischer Außenpolitiken / Zeitschrift für Friedens- und Konfliktforschung. 2023. URL: https://doi.org/10.1007/s42597-023-00093-z (доступ 29.09.2023). ↑

23. Pain, E. The imperial syndrome and its influence on Russian nationalism / Kolstø, P. Blakkisrud, H. (Ed.) The New Russian Nationalism. Imperialism, Ethnicity and Authoritarianism 2000-2015. Edinburgh University Press, Edinburgh, 2016. P. 46–74. ↑

24. White, J. Europeanizing ideologies / Journal of European Public Policy. Band 27, Nr. 9, 2020, S. 1287–1306. ↑

25. Marks, G. Europe and Its Empires. From Rome to the European Union / JCMS: Journal of Common Market Studies. 2012, Band 50, Nr. 1, 2012. P. 1–20. ↑

26. Middelaar, L.v. Alarums & Excursions. Improvising Politics on the European Stage. Agenda Publishing, Newcastle upon Tyne, 2019. ↑

27. Недавно с этой точкой зрения выступил Стэфан Ауэр, см.: Auer, S. European Disunion. Democracy, Sovereignty and the Politics of Emergency. Hurst & Company, London 2022. Всестороннюю критику в адрес ЕС представил Вольфганг Стреек: Streeck, W. Gekaufte Zeit. Die vertagte Krise des demokratischen Kapitalismus. Suhrkamp, Berlin, 2015. ↑

28. Abels, G. Legitimität, Legitimation und das Demokratiedefizit der Europäischen Union // Becker, P. (Hrsg.) Handbuch Europäische Union. Springer VS, Wiesbaden, 2020. S. 175–193. ↑

29. Streeck, W. Zwischen Globalismus und Demokratie. Politische Ökonomie im ausgehenden Neoliberalismus. Suhrkamp, Berlin, 2021. ↑

30. Alemanno, A., Organ, J. (Ed.) Citizen Participation in Democratic Europe. What Next for the EU? ECPR Press Rowman & Littlefield, London, New York, 2021. ↑

31. При этом Германия и Франция сами регулярно нарушали согласованные критерии стабильности евро, за что получали из Брюсселя так называемые «синие письма». О проблематичных последствиях немецкой позиции см.: Beck, U. Das deutsche Europa. Neue Machtlandschaften im Zeichen der Krise. Suhrkamp, Berlin, 2012. ↑

32. Jones, E. Europe's Tragic Political Economy // Current History. 2015, Band 114, Nr. 770, 2015, P. 83–88. ↑

33. Dijker, L. The European Union as Empire. Democratic Political Representation in Empire Europe / Audens: revista estudiantil d'anàlisi interdisciplinària. 2021, P. 106–127; Pänke, J. Liberal Empire, Geopolitics and EU Strategy. Norms and Interests in European Foreign Policy Making / Geopolitics. 2019, Band 24, Nr. 1. P. 100–123. ↑

34. Groitl, G. Die USA und die transatlantischen Beziehungen. Ende einer Ära? // Lammert, C., Siewert, M.B., Vormann, B. (Ed.) Handbuch Politik USA. Springer, Wiesbaden 2020, P. 633–643. ↑

35. Oertel, J. Ende der China-Illusion. Wie wir mit Pekings Machtanspruch umgehen müssen. Piper, München, 2023, ISBN 9783492058155. ↑

36. Kerren, L. Europa und die deutsche Frage. Wiederkehr der Geschichte? Springer Fachmedien Wiesbaden, Wiesbaden, 2022. ↑

37. Heartfield, J. European Union. A process without a subject // Gourevitch, A., Bickerton, C.J.,Cunliffe P. (Ed.) Politics Without Sovereignty. A Critique of Contemporary International Relations. University College London Press, New York, London, 2007. P. 131–149. ↑

Weitere Themen

Российско-финляндские отношения

«Война в Украине — это не конфликт двух имперских проектов»

Как поход Кремля против «гендера» привел российскую армию в Украину

После Путина: каково будущее российского империализма?

«Возможно, Запад недостаточно учел постимперскую травму россиян»

2. октября 2023

Политика

Виды легитимации

Сломанная легитимность Лукашенко

Хоть Прометей, хоть Зевс, но точно не Дэн Сяопин

Вертикаль вместо последовательности

Новые идеологические доминанты

Уязвимое место

Weitere Themen

Те, кто молчал, наконец сказали свое слово

Вывести демократию из тени

Остановить распространение пожара

2. См. Hillje J. Social Media: Die digitale Dominanz der AfD brechen! // Blätter, 2024, #2, S. 13-16 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2024/februar/social-media-die-digitale-dominanz-der-afd-brechen (доступ 04.05.2024). ↑

Weitere Themen

Weitere Themen

Weitere Themen

Конфликт, у которого нет конца. Миграция, которую не остановить

«Смогли повторить!»

Опасность, бедность, одиночество

Заря авторитарного миропорядка

Weitere Themen

Создана для сцены

Провальный левый бонапартизм

Беспомощность среднего класса

Аутсайдеры по центру

ФРГ-нуар

Нехватка профессионалов

Узок круг партийных деятелей

Weitere Themen

Цифровая диктатура и барьеры на выезд

Лукашенко за своим любимым развлечением / © President.gov.by

Переписывание памяти как часть идеологической доктрины

Человек как ресурс, чьи пожелания не важны

Стимулы для разворота не могут быть тактическими

Weitere Themen

Weitere Themen

Вытеснение имперского сознания

Имперская идея в современной Европе

Имперская реставрация в разных формах

Чем могла бы стать империя ЕС

1. Jameson F. The Political Unconscious. Narrative as a Socially Symbolic Act. Cornell University Press, Ithaca, 1994. ↑

3. Ash, T.G. Postimperial Empire. How the War in Ukraine Is Transforming Europe. 2023, 18th April. URL: https://www.foreignaffairs.com/ukraine/europe-war-russia-postimperial-empire (доступ 29.09.2023). ↑

5. Moravcsik, A. The Choice For Europe. Social Purpose and State Power from Messina to Maastricht. UCL Press, London, 1998. ↑

7. Pourchot, G. EU's eastern ‘empire’ // Hartmut B., Stivachtis Y.A. Op. cit. P. 17–31. ↑

9. См.: Sewell, W. H. Jr. (Ed.) Logics of History. Social Theory and Social Transformation. University of Chicago Press, Chicago, 2005, P. 146. ↑

10. Zielonka, J. The uses and misuses of the imperial paradigm in the study of European integration // Hartmut B., Stivachtis Y.A. Op. cit. P. 45–58. ↑

12. Stivachtis, Y.A. Civilization and international society. The case of European Union expansion / Contemporary Politics. 2008, Band 14, Nr. 1, 2008, P. 71–89. ↑

13. Merlingen, M. Everything Is Dangerous. A Critique of `Normative Power Europe' / Security Dialogue. 2007, Band 38, Nr. 4. P. 435–453. ↑

14. Behr, H. The European Union in the Legacies of Imperial Rule? EU Accession Politics Viewed from a Historical Comparative Perspective / European Journal of International Relations, 2007, Band 13, Nr. 2. P. 239–262. ↑

17. Neutatz, D. et al. Die Rückkehr der Imperien? Putins Krieg und seine globalen Implikationen / Journal of Modern European History. 2022, Band 20, Nr. 2. S. 148–160. ↑

18. Hardt, M., Negri, A. Empire. Harvard University Press, Cambridge, Mass, 2001. ↑

20. Zhao, S. Rethinking the Chinese World Order. The imperial cycle and the rise of China / Journal of Contemporary China. 2015, Band 24, Nr. 96, 2015, P. 961–982; Arrighi, G. Adam Smith in Beijing. Lineages of the Twenty-First Century. Verso, London 2007. ↑

21. Zhao, T. Alles unter dem Himmel. Vergangenheit und Zukunft der Weltordnung. Suhrkamp, Berlin 2020. ↑

22. Hoppe, S. Kategoriale Dissonanzen. Russlands regressiver Weg in den Krieg und die Historische Soziologie imperialistischer Außenpolitiken / Zeitschrift für Friedens- und Konfliktforschung. 2023. URL: https://doi.org/10.1007/s42597-023-00093-z (доступ 29.09.2023). ↑

23. Pain, E. The imperial syndrome and its influence on Russian nationalism / Kolstø, P. Blakkisrud, H. (Ed.) The New Russian Nationalism. Imperialism, Ethnicity and Authoritarianism 2000-2015. Edinburgh University Press, Edinburgh, 2016. P. 46–74. ↑

24. White, J. Europeanizing ideologies / Journal of European Public Policy. Band 27, Nr. 9, 2020, S. 1287–1306. ↑

25. Marks, G. Europe and Its Empires. From Rome to the European Union / JCMS: Journal of Common Market Studies. 2012, Band 50, Nr. 1, 2012. P. 1–20. ↑

26. Middelaar, L.v. Alarums & Excursions. Improvising Politics on the European Stage. Agenda Publishing, Newcastle upon Tyne, 2019. ↑

28. Abels, G. Legitimität, Legitimation und das Demokratiedefizit der Europäischen Union // Becker, P. (Hrsg.) Handbuch Europäische Union. Springer VS, Wiesbaden, 2020. S. 175–193. ↑

29. Streeck, W. Zwischen Globalismus und Demokratie. Politische Ökonomie im ausgehenden Neoliberalismus. Suhrkamp, Berlin, 2021. ↑

30. Alemanno, A., Organ, J. (Ed.) Citizen Participation in Democratic Europe. What Next for the EU? ECPR Press Rowman & Littlefield, London, New York, 2021. ↑

32. Jones, E. Europe's Tragic Political Economy // Current History. 2015, Band 114, Nr. 770, 2015, P. 83–88. ↑

34. Groitl, G. Die USA und die transatlantischen Beziehungen. Ende einer Ära? // Lammert, C., Siewert, M.B., Vormann, B. (Ed.) Handbuch Politik USA. Springer, Wiesbaden 2020, P. 633–643. ↑

35. Oertel, J. Ende der China-Illusion. Wie wir mit Pekings Machtanspruch umgehen müssen. Piper, München, 2023, ISBN 9783492058155. ↑

36. Kerren, L. Europa und die deutsche Frage. Wiederkehr der Geschichte? Springer Fachmedien Wiesbaden, Wiesbaden, 2022. ↑

37. Heartfield, J. European Union. A process without a subject // Gourevitch, A., Bickerton, C.J.,Cunliffe P. (Ed.) Politics Without Sovereignty. A Critique of Contemporary International Relations. University College London Press, New York, London, 2007. P. 131–149. ↑

Weitere Themen