дekoder | DEKODER

Journalismus aus Russland und Belarus in deutscher Übersetzung

  • Откуда взялся этот коронавирус, господин Дростен?

    Откуда взялся этот коронавирус, господин Дростен?

    Вирусолог Кристиан Дростен был одним из авторов немецкой стратегии борьбы с коронавирусом, которая, по крайней мере на первом этапе пандемии, позволила избежать гибели многих людей. В России имя Дростена широко известно, в том числе благодаря тому, что «декодер» перевел его интервью газете Zeit, в котором он четко обозначил: жить в чрезвычайной ситуации придется год, а то и больше. В начале лета 2021 года, когда вариант дельта уже распространялся по миру, журналисты швейцарского издания Republik снова поговорили с Дростеном — на этот раз о происхождении коронавируса, обсуждение которого в какой-то момент с конспирологических интернет-форумов перекочевало в кабинеты самых влиятельных политиков мира. Дростен уверен: вероятность неудачного эксперимента или чьей-то злой воли крайне мала. «декодер» публикует интервью с ним целиком.

    Прошло уже больше года с начала пандемии, и конец уже виден. По крайней мере в Европе, где все больше людей вакцинируются или приобретают иммунитет, заболеваемость падает. Что об этой пандемии думает человек, который сыграл решающую роль в открытии вируса атипичной пневмонии в 2003 году?

    Мы едем в гости к Кристиану Дростену, профессору берлинской клиники Шарите, который уже 20 лет изучает коронавирусы и приобрел большую известность в последние полтора года благодаря своему подкасту «Новости о коронавирусе» на канале NDR. Дростен фактически изобрел первый тест на ковид за одну ночь. Что он думает о происхождении коронавируса, который вызвал пандемию?

    В день интервью президент США Джо Байден созвал комиссию, которая будет изучать версию об искусственном происхождении коронавируса из китайской лаборатории. Что об этом думает Дростен?

    «У вас назначено?» — спрашивает нас охранник на входе. Мы начинаем вытаскивать все наши документы: пропуск на территорию клиники Шарите, ПЦР-тесты и официальное подтверждение того, что нам не требуется карантин, — но нас сразу же пропускают внутрь.

    Дорожка ведет к небольшому домику из красного кирпича, окруженному многочисленными камерами, рядом с главной белой башней Шарите. Прямо перед входом стоит еще один охранник, который интересуется, что мы тут делаем. Мы объясняем, и он говорит, указывая на одну из дверей: «На второй этаж». На двери висит большая табличка: «Опасно! Риск заражения!»

    Мы заходим в кабинет, из-за стола поднимается профессор Дростен и говорит, что маски можно снять: он уже дважды привит.

    Все указывало на то, что источник вируса — животное, которое постоянно контактирует с человеком, скорее всего, сельскохозяйственное.

    Republik: Господин Дростен, вы изучаете коронавирусы уже 17 лет, хотя большинство людей узнали об их существовании только в январе 2020 года. Почему именно коронавирусы?

    Кристиан Дростен: В 2003 году один сингапурский врач заразился неизвестным вирусом, полетел в Нью-Йорк и уже там ощутил первые симптомы. Было известно, что в Сингапуре он контактировал с тяжелобольным пациентом. На обратном пути его самолет сел для дозаправки во Франкфурте, врача сняли с рейса и отправили в изолятор. Я тогда работал в Гамбургском институте тропической медицины, который занимается завозными инфекционными заболеваниями. Институт как раз разработал уникальную методику лабораторной диагностики ранее неизвестных вирусов, и вот так для меня и началась эта детективная история. К тому моменту эпидемиологи уже понимали, что наблюдаемая болезнь — новая, заразная и вызывает воспаление легких, но никто не знал, какой вирус является возбудителем.

    И что вы тогда сделали?
    Во Франкфурт я приехал на кандидатский экзамен и гостил там у коллег. Они как раз вырастили первую клеточную культуру и дали мне с собой несколько проб. Я проанализировал их по новой методике и обнаружил геном коронавируса, который до этого нигде не встречался.

    Так вы и открыли атипичную пневмонию?
    После этого мне с франкфуртскими коллегами оставалось сделать всего несколько шагов, чтобы показать, что именно этот вирус стал причиной болезни врача из Сингапура. Одновременно Центр по контролю и профилактике заболеваний (CDC) в Атланте получил еще одну пробу, взятую у второго пациента — врача ВОЗ, который скончался от этой болезни в бангкокской реанимации. Совместное изучение показало, что эти пациенты, никогда не встречавшиеся друг с другом, имели косвенную эпидемиологическую связь с Китаем, где были зарегистрированы вспышки новой болезни: оба заразились одним и тем же вирусом, и течение болезни тоже было одинаковым.

    Сколько длилась эта детективная работа?
    Основные события уместились в одну неделю.

    В 2012 году, когда произошла вспышка ближневосточного респираторного синдрома MERS, который вызывает тяжелое инфекционное заболевание, часто с летальным исходом, вы тоже сыграли важную роль. 

    Тогда стало понятно, что в ближневосточных медицинских учреждениях постоянно возникает одно и то же заболевание, которое передается из одной больницы в другую. Факты были таковы: смертность от вируса высокая, каждый заболевший заражал еще одного человека, тот — еще одного, но вскоре вирус угасал. Получается, что его способность передаваться от человека к человеку была нестабильной, однако вспышки MERS продолжались. Откуда же он появлялся? Все указывало на то, что источник вируса — животное, которое постоянно контактирует с человеком, скорее всего, сельскохозяйственное.

    Воткнуть в верблюда шприц — это для многих все равно что посадить царапину на новый «Мерседес»

    А как понять, какое именно?
    Ученые просто начали перебирать все виды таких животных, это не очень долго.

    И в итоге загнали вирус в угол?
    Да, несколько лабораторий объединились и протестировали все имеющиеся пробы сельскохозяйственных животных с Ближнего Востока на антитела. Сразу стало ясно, что все дело в верблюдах. Вирус часто заносят в больницы пожилые люди, у которых есть верблюды. Например, в Саудовской Аравии разведение верблюдов — это, грубо говоря, такое мужское хобби.

    И что было дальше? Пристрелили всех верблюдов?
    Лучше всего было бы взять и полностью уничтожить вирус в источнике. Верблюдов ведь можно вакцинировать — они не боятся человека, бери и прививай. Проблема в том, что хороший верблюд иногда стоит огромных денег, и владельцы зачастую не хотят прививать своих животных: воткнуть в верблюда шприц — это для многих все равно что посадить царапину на новый «Мерседес», примерно те же ощущения.

    Вы сказали, что этот вирус может два-три-четыре раза передаться от человека к человеку. Почему MERS на этом останавливается, а другие коронавирусы — нет?
    Нужно сразу сказать: респираторный вирус типа MERS, который начал передаваться от человека к человеку, — это, конечно, куда ближе к пандемии, чем другие зоонозные вирусы, например бешенство. Бешенство действительно передается человеку от животных, но случаи передачи от человека к человеку очень редки. Главное, что вирусы всегда адаптируются к своему хозяину: в случае с MERS — к верблюду. Если вирус хочет научиться лучше передаваться от человека к человеку, то эта адаптация (то есть соответствующие мутации) должна произойти в человеке. Сидя в верблюде, этого не сделать. Для начала необходимы два-три-четыре поколения вируса, передающихся от человека к человеку. И даже тогда пандемии начаться не так просто.

    До недавнего времени я наивно полагал, что популяции промежуточных хозяев вируса в Китае так или иначе контролируются

    Почему?
    В самом начале пандемии вирус не очень заразен: один заболевший обычно заражает одного, а не пять и не десять человек, то есть количество экземпляров вируса в природе ограничено, как и количество мутаций. Все мутации имеют случайный характер, а случайность, как доказывает эволюция, очень редко приводит к совершенствованию и без того работающего организма. Получается, что вирус, попав в человека, стоит на пороге смерти, если случай не поможет ему быстро породить правильные мутации.

    Вы говорили, что пандемии начаться не так просто. Наверное, именно поэтому появление SARS CoV-2 стало для вас неожиданностью?
    Каждый, кто работает с вирусами, передающимися от животных к человеку, понимает, насколько реальна опасность пандемии. Мы много лет занимались вирусом MERS и видели, что он начал к нам подбираться. Нынешний коронавирус меня удивил, потому что… Ну, в общем, потому что я до недавнего времени наивно полагал, что популяции промежуточных хозяев вируса (для SARS-1 это были енотовидные собаки и виверровые) в Китае так или иначе контролируются.

    Что вы имеете в виду под контролем популяции?
    Ну, мы не исходим из того, что летучие мыши напрямую передают эти вирусы человеку. Я сам работал с летучими мышами и изучал похожие на SARS коронавирусы. Они встречаются и в европейских популяциях летучих мышей, но исследования показывают, что их не так просто передать от мыши к человеку. То есть возникает вопрос: какое еще животное участвовало в передаче вируса? Часто переносчиками становятся сельскохозяйственные животные, которые содержатся в стесненных условиях, идеально подходящих для развития вируса. С ними человек взаимодействует уже не так, как с дикими животными типа летучих мышей. Возьмем пушных зверей: с енотовидных собак и виверровых шкуру снимают живьем, они ревут в предсмертной агонии, и в воздух попадают аэрозоли. Вдохнув их, человек может заразиться вирусом. Такие животные стали источником SARS-1, это научно доказанный факт. Для меня это был пройденный этап: я думал, что с животными так уже никто не обращается, поэтому и вирус не вернется. Но SARS вернулся.

    Как?
    Есть несколько гипотез, о них сейчас снова заговорили все СМИ.

    Есть такая: вирус мог вырваться из лаборатории. В пользу этой версии говорит то, что SARS-2 очень заразен для человека, и до сих пор непонятно, как вирус сумел развить такое свойство естественным путем, тогда как ход развития MERS и SARS вроде бы ясен. И еще есть версия о том, что вирус появился на китайских зверофермах и мутировал. Господин Дростен, откуда же взялся этот вирус?

    Я скорее смотрю в сторону звероводческих ферм. Гипотеза о лабораторном происхождении вируса, конечно, существует. Чисто технически, если просто посмотреть на геном, это вполне возможно. При этом я хорошо знаком с методиками, которые позволяют модифицировать вирус подобным образом, и если допустить, что SARS-2 действительно был разработан искусственно, то я бы сказал, что это сделано чересчур сложно. Можно было куда проще.

    Что вы имеете в виду?
    Смотрите, на самом деле гипотезы о лабораторном происхождении две: злой умысел (то есть кто-то намеренно сконструировал вирус) и случайность (то есть в ходе обычного научного эксперимента что-то пошло не так). Если про злой умысел, то честно — по этому вопросу лучше в спецслужбы обращаться, мне как ученому тут сложно что-то сказать.

    А версия с несчастным случаем в ходе эксперимента?
    Предположим, что кто-то целенаправленно хотел изменить какие-то свойства вируса. Пожалуй, наиболее заметное отличие SARS-2 — это генетическое свойство шиповидного белка, так называемый furin cleavage site, или «фуриновый сайт».

    Это тот фуриновый сайт, который позволяет SARS-2 легче проникать в человеческие клетки?
    Именно. Итак, давайте представим себе: какому-то ученому захотелось узнать, что будет, если вставить в коронавирус фуриновый сайт, известный по вирусам гриппа. Станет ли от этого вирус заразнее? Чтобы ответить на этот вопрос, я бы взял вирус SARS-1 в форме, которую я могу менять в лабораторных условиях, — то есть клон его ДНК. Понимаете?

    Гипотеза об эксперименте, вышедшем из-под контроля, кажется мне крайне маловероятной

    Попробуем понять. Вы объясните!
    Чтобы провести над вирусом какие-то эксперименты, нельзя просто взять его и положить в лабораторную посуду. Создать ДНК-клон из вируса — это два-три года работы молекулярного биолога, но клоны исходного вируса SARS-1 уже существуют. Получается, что если бы кто-то — ученый или ученая — захотел или захотела бы создать в лаборатории что-то наподобие SARS-2, то они взяли бы клон SARS-1 и начали бы вносить в него изменения: например, добавили бы тот самый фуриновый сайт, чтобы понять, становится ли вирус SARS от этого еще заразнее. Но здесь все было не так, потому что сама основа SARS-2 другая: в нем слишком много отличий от исходного SARS-1.

    «Основа другая»? Как это?
    Давайте я объясню на примере. Чтобы проверить, повышает ли какая-то модификация заразность вируса, мне нужно взять существующую систему, модифицировать ее и потом сравнить с прежней системой. Чтобы понять, действительно ли новая магнитола лучше, я возьму существующий автомобиль и поменяю в нем магнитолу, а потом сравню звучание. Мне не нужно строить для этого новую машину. А вот в случае с SARS-2 как раз так и случилось: машина другая.

    И что это значит?
    Гипотеза об эксперименте, вышедшем из-под контроля, кажется мне крайне маловероятной, потому что проводить такой эксперимент было бы неоправданно трудоемко. Гипотеза о злонамеренном вмешательстве какой-то тайной лаборатории спецслужб — не могу представить такую лабораторию при Уханьском институте вирусологии. Это серьезное научно-исследовательское учреждение.

    А какая версия кажется вам наиболее вероятной?
    Животноводство. Конкретно — разведение хищных животных.

    Почему?
    У меня нет никаких доказательств кроме научно подтвержденного происхождения SARS-1, а это вирус того же вида. Вирусы одного вида имеют схожее действие и часто — одинаковое происхождение. Промежуточными хозяевами SARS-1 стали енотовидные собаки и виверровые, это установлено наукой и неоспоримо. Известно и то, что в Китае енотовидных собак массово разводят и используют на мех: если вы покупаете где-то куртку с меховым воротником, то это, за редким исключением, будет мех китайской енотовидной собаки. Так вот, я вас могу заверить, что нет ни одного исследования — ни одного, — в котором ученые освещали бы вопрос о частотности SARS-2 в популяциях китайских енотовидных собак или других пушных зверей, например норок.

    Популяции животных, которых разводят в Китае, нужно изучать систематически

    Как так?
    Этого я тоже не понимаю. Могу только сказать, что для такого исследования нужно просто прийти, взять мазки и сделать ПЦР.

    Почему этого никто не делает? Разве не важно понять, как вирус попал к человеку?
    На эту тему не опубликовано ни одного исследования. В 2003 и 2004 годах в Китае провели крупные исследования, которые доказали связь SARS-1 с енотовидными собаками и виверровыми.

    Стоп, мы все правильно сейчас понимаем? Из-за пандемии мир уже целый год стоит на ушах, мы тратим огромные средства на борьбу с вирусом, а никто до сих пор не съездил туда, где вирус зародился, и не взял нужные мазки?
    Делегация ВОЗ была с официальным визитом в Китае, но популяции животных, которых разводят в разных регионах, нужно, конечно, изучать систематически — сделать выборочные тесты по всей стране. Я не знаю, занимаются ли этим китайские ученые, хотя исключать не могу. Быть может, на следующей неделе опубликуют статью, которая все прояснит, не знаю. Все, что я могу сказать: никакой информации по этому вопросу у меня нет.

    А почему вы не съездили в Китай в составе делегации ВОЗ?
    Я всегда готов принять участие в таких визитах, но в этом конкретном случае ВОЗ, которая организовывала миссию, не обратилась ко мне.

    Если вернуться к звероферме: можете объяснить, как это работает? Как SARS-2 попал к человеку от летучей мыши через промежуточного хозяина — китайскую енотовидную собаку?
    Пушные звери — хищники, в дикой природе они охотятся на мелких млекопитающих, в том числе на летучих мышей. Потомство у всех летучих мышей появляется одновременно и в строго определенный период. Новорожденные мыши иногда падают на землю, и пушные звери это знают, поэтому забираются в пещеры с летучими мышами и наедаются до отвала. Для них это настоящий праздник живота. Вирус может перейти к ним как раз в этот момент. Зверофермы часто пополняются животными, пойманными в дикой природе, поэтому вирус легко может оказаться внутри популяции. А о том, как снимают шкуры, есть целые телесюжеты: в этот момент животные напрямую контактируют с человеком и могут заразить его.

    Что делать, если на такой звероферме обнаружен вирус?
    Зверофермы закрыты. Вокруг забор. Если бы существовала вакцина, всех животных можно было бы привить. Ну или забить, как это сделали в Дании, — тогда вирус тоже будет уничтожен и не вернется сразу же — по крайней мере, в этом варианте. При этом надо понимать, что если изучить эти популяции сейчас, то мы можем уже и не найти тот вирус, который мог быть там полтора или два года назад. Может быть, зараженных животных уже забили. Или вирус угас сам.

    Чем больше плотность и размер животноводческих хозяйств, тем больше шансов, что вирус начнет взрывной рост

    В этом веке у нас уже была эпидемия SARS-1, потом MERS, а теперь — SARS-2. Что вообще происходит?
    Про пандемии SARS можно сказать вот что: 50-60 лет назад, когда трансатлантические рейсы были в диковинку и на них летали только дипломаты, а весь торговый оборот с Азией шел через контейнеры, вирус не смог бы распространиться так легко. Простота перемещений способствует перерастанию локальной эпидемии в пандемию. Если смотреть на источник, точку перехода от животных к человеку, мы видим, что люди захватывают у дикой природы все больше территорий и развивают животноводство. Растущее человечество жаждет мяса. Чем больше плотность и размер животноводческих хозяйств, тем больше шансов, что вирус, однажды занесенный в популяцию, начнет взрывной рост и станет мутировать, как SARS-2. Чем богаче становятся люди, тем активнее они используют сельскохозяйственных животных, и пример MERS здесь очень показателен.

    Почему?
    Верблюд издревле был жертвенным животным и большой ценностью. Верблюды дороги. Если человек религиозен, но беден, он скорее принесет в жертву овцу. Однако население страны богатеет и начинает приносить в жертву все больше верблюдов. Так, во время хаджа на Аравийском полуострове ежегодно убивают 40 тысяч верблюдов — и это только в качестве жертвы. Полвека назад это было просто немыслимо. Наконец, во всем мире идет преобразование природных экосистем, ведь наличие большой популяции сельскохозяйственных животных в одном месте — неестественная ситуация. В природе животноводства не бывает: ни одно животное не использует других животных так, как это делаем мы.

    В Швейцарии почти никто не говорит о том, почему пандемия началась, зато все говорят о том, как поскорее справиться с ней. Почти треть населения уже привиты как минимум один раз, рестораны, бары, магазины, салоны красоты — все открыто. Приближается лето, заболеваемость падает. Она до сих пор высокая, но падает почти постоянно. Можно ли сказать, что при наших темпах вакцинации пандемия у нас уже закончилась?
    Что такое пандемия? Это ситуация, когда инфекционная болезнь начинает распространяться столь быстро, что приходится прибегать к решительным мерам вплоть до локдауна. Теперь у нас есть вакцина — еще один инструмент, который замедляет распространение вируса значительно эффективнее, чем ограничение социальных контактов. Плюс к этому повышается температура воздуха, что замедляет распространение еще почти на 20%, поэтому число заболевших идет на спад. Теперь самое важное — не сворачивать ограничительные меры слишком быстро, иначе график снова начнет расти по экспоненте. Действовать нужно постепенно. А делают это, конечно, власти, которые руководствуются не только научными доводами, но и необходимостью компромисса. Если этот осторожный подход сохранится и пандемию мы определяем именно так, как описано выше, то да — скоро она закончится. 

    Есть все основания полагать, что SARS-2 нам уже продемонстрировал практически все, на что способен

    И тогда мы достигнем коллективного иммунитета?
    А что именно вы под этим подразумеваете?

    Коллективный иммунитет возникает, когда 70%, 80% или 90% населения (данные разнятся) привиты либо переболели. В таких условиях вирус перестает циркулировать, то есть даже непривитые оказываются в безопасности.
    Понятно. В нашем случае это не сработает.

    То есть как?
    Такой подход к коллективному иммунитету с самого начала был ошибочным: 70% получили иммунитет (привились или переболели — неважно), а остальные 30%, получается, больше никогда не будут контактировать с вирусом. Для SARS-2 это не так: все, кто не привился, обязательно заразятся. Понятие коллективного (иначе — стадного) иммунитета пришло к нам из ветеринарии, и там в прошлом действительно были такие выкладки, например применительно к вирусу чумы рогатого скота. Он очень заразный, но однократная прививка формирует у животного пожизненный иммунитет. Здесь действительно можно рассуждать так: если у нас есть изолированная популяция, сколько животных нам нужно привить, чтобы остановить циркуляцию вируса? Вот откуда сам термин.

    Люди живут не в стаде?
    Люди не живут изолированными группами. Мы умеем путешествовать, а еще взаимодействовать друг с другом: даже если границы закрыты, из одной деревни можно попасть в соседнюю, а из нее — в соседнюю, и так далее. Именно так и будут распространяться вирусы, в полном соответствии с их вирулентностью. Через пару лет сто процентов населения либо привьется, либо переболеет, но и после этого люди продолжат болеть SARS-2, просто это будут повторные заражения. Самое неприятное — это ведь когда заболеваешь впервые; все последующие разы болезнь протекает легче. Я бы сказал, что ковид, скорее всего, станет чем-то вроде простуды.

    В последнее время мы много говорим о вакцинном неравенстве в мире. Раз миллиарды людей остаются без прививки, вирус может продолжить мутировать. Или в какой-то момент у него кончатся идеи?
    Предполагаю, что кончатся.

    Почему?
    Чтобы разобраться в этом, давайте поговорим про иммунитет. От заражения и от болезни нас защищают разные части иммунной системы. Антитела, которые позволяют нам не заболеть, быстро пропадают и умеют распознавать вирус только по определенным кусочкам. Получается, что мы относительно быстро можем заболеть опять, особенно если вирус мутировал именно в этих местах.

    Но?
    Но эту болезнь мы уже перенесем значительно легче, потому что та часть иммунной системы, которая защищает нас от болезней, имеет более долгосрочное действие. Судя по всему, именно поэтому вакцинация на несколько лет защищает нас от тяжелых последствий. Такой иммунитет определяется так называемыми Т-клетками, о которых уже целый год все говорят. В отличие от антител, Т-клеткам не мешают мутации вируса, потому что они умеют распознавать его по целому ряду признаков. Получается, что потеря пары отличительных особенностей в ходе мутаций ничего не изменит.

    То есть мы зря опасаемся, что вирус мутирует и сделает нынешние прививки бесполезными?
    Мы наблюдаем, что различия между вариантами вируса, которые появляются по всему миру, не столь велики. С вирусологической точки зрения есть все основания полагать, что SARS-2 нам уже продемонстрировал практически все, на что способен. Дело в том, что у коронавирусов мутации обычно происходят медленнее и не столь выраженно, как, например, у вирусов гриппа, которые имеют значительно более высокий пандемический потенциал. Мутацию, которая приобрела бы способность вызывать тяжелое заболевание у большинства вакцинированных, я себе не представляю.

    Что будет с теми, кто к осени останется непривитым, — с детьми, например?
    Чисто технически их можно привить. Исходя из нынешнего уровня знаний, вряд ли мы когда-то выясним, что прививки представляют какую-то доселе неизвестную опасность для детей. Большой вопрос в том, какова польза прививки для самого ребенка. Конечно, можно привить всех, просто чтобы не уводить школы на дистант, но вот как болезнь отражается на детях? Этого пока никто не может сказать. Даже если ребенок легко перенес болезнь, могут ли у него остаться долгосрочные последствия? Только что вышло исследование, которое показывает, что примерно у 4,5% переболевших детей через месяц после выздоровления продолжают наблюдаться такие симптомы, как потеря обоняния и вкуса, а также хроническая усталость. Мы хотим такого для своих детей? 4 процента — это немало. Еще одно соображение — мультисистемный воспалительный синдром, который развивается в одном из нескольких тысяч случаев. Это тяжелое заболевание, которое может длиться до полугода. Как родитель я бы, конечно, хотел, чтобы мой ребенок привился. Испытывать судьбу я не хочу.

    Я не понимал, почему в обществе и СМИ иногда складывается «ложный баланс», и не осознавал, что его нельзя полностью скорректировать

    Господин Дростен, подкаст канала NDR «Новости о коронавирусе» с вашим участием стал для многих в Германии первым источником информации о пандемии. Чего вы не знали, когда начинали вести этот подкаст?
    Я тогда не знал, как устроены средства массовой информации.

    В каком смысле?
    Я не понимал, почему в обществе и СМИ иногда складывается «ложный баланс», и не осознавал, что его нельзя полностью скорректировать.

    «Ложный баланс»? Как это?
    Это когда мы говорим: вот мнение большинства ученых, скажем, ста, а вот двое других, которые отстаивают строго противоположное мнение. При этом в СМИ мы видим, как один из сотни спорит с одним из двух, и со стороны это выглядит так, как будто силы равны. В результате происходит то, что, в общем, и вызывает все проблемы, — власть говорит: «Ну что же, значит, правда где-то посередине». Получается, что все идут на ложный компромисс. Это раньше было мне незнакомо, я не представлял себе, что такое бывает. Более того, я не думал, что эта схема такая живучая и предопределенная. Так случилось почти во всех странах, все ученые об этом говорят, но я не ожидал, что я со своим подкастом окажусь между двух огней.

    Вы жалеете о своем решении сделать подкаст?
    Нет. Я не уверен, что это стало бы сейчас для меня достаточным доводом, чтобы не сделать всего того же самого, если это потребуется снова. Мне кажется, что я сделал все абсолютно правильно, потому что подкаст оказал определенное положительное воздействие, особенно в первую волну, пока этот «ложный баланс» не набрал большой силы. Все изменилось осенью, с началом второй волны, и это тут же отразилось на действиях властей, которые оказались в полной растерянности. Политики тоже стали говорить: «Вот один ученый нам сказал так, но мне больше нравится другой, а он говорит по-другому». Они начинают спорить друг с другом и приходят к тому самому компромиссу, то есть к полумерам. А полумер этот вирус не прощает.

    Читайте также

    Ковид или ковид-отрицатели — что угрожает демократии больше?

    «Раскола нет. Есть шумное меньшинство, недовольное ковидными ограничениями»

    «Год в чрезвычайной ситуации? Возможно»

    Бистро #4: Пандемия в разных обществах

    Кто прогнозировал пандемию задолго до ее начала?

  • «Мы успокаивали себя тем, что, если бы не отец, эти книги бы пропали»

    «Мы успокаивали себя тем, что, если бы не отец, эти книги бы пропали»

    С первых месяцев Второй мировой войны вермахт занялся вывозом произведений искусства с оккупированных территорий. Особого размаха эта практика достигла в годы Великой Отечественной войны. Самый известный пример — исчезновение Янтарной комнаты, которая не найдена по сей день. Но часто вывоз или уничтожение культурных ценностей было не крупной войсковой операцией, а едва заметным делом солдат и офицеров, которые забирали их с собой в качестве своего рода «сувениров». Так пропадали семейные реликвии, украшения, книги, иногда небольшие картины. 

    История Ганса Эриха Фрея, о которой рассказывает Deutschlandfunk Kultur, — это нечто среднее: он вывозил ценные русские книги для собственной домашней библиотеки, но делал это почти в промышленных масштабах. И вот теперь его сын возвращает их обратно. 

    По оценкам российских властей, в годы войны вермахт вывез из оккупированных частей Советского Союза более 560 тысяч произведений искусства и около 100 тысяч археологических находок, а свыше 180 миллионов книжных томов были украдены или уничтожены. По окончании войны Сталин приказал вывезти из Германии культурные ценности в качестве компенсации за советские утраты. Часть из них была возвращена уже в 1950-е годы, но большинство до сих пор остается на территории бывшего СССР. В 1998 году в России приняли закон, согласно которому все оставшиеся в стране ценности немецкого происхождения были объявлены компенсацией за преступления нацизма и собственностью РФ. Правительство Германии считает этот подход нарушением международного права — и в результате обмен «трофейным искусством» фактически заморожен. Небольшая надежда остается на «народную дипломатию», о которой рассказывает Deutschlandfunk Kultur.

    Возвращение захваченных на войне предметов искусства обычно происходит после сложных, многолетних переговоров. Тем удивительнее история груза ценных книг, что были вывезены в годы Второй мировой войны, а теперь отправляются в обратный путь в Россию. 

    80 лет назад, когда вермахт напал на Советский Союз, были убиты миллионы людей, разрушены города и деревни, уничтожена промышленность и разграблены многие памятники искусства. По окончании войны, между 1945 и 1947 годами, так называемые трофейные бригады советской армии вагонами вывозили произведения искусства из советской оккупационной зоны. Большая часть предметов пропала навсегда. Если же что-то и возвращается, то лишь после переговоров, идущих годами. 

    «Сначала я решил, что это какие-то мошенники», — говорит Дмитрий Ендовицкий. Ректор Воронежского университета не мог поверить, что книги, сплошь ценные старинные издания, — всего 91 штука — будут отправлены по адресу его университета. 80 лет тома, до Октябрьской революции принадлежавшие дворянам и крупным помещикам, считались утраченными. И только благодаря настойчивости Ганса Эриха Фрея эти драгоценности все-таки возвращаются на родину, в Россию. 

    «Мое желание вернуть эти книги родилось из понимания, что изъятие этих книг из, как я думал, частных домов — абсолютно незаконно», — рассказывает Фрей. После вторжения Германии в СССР отец Ганса Эриха Фрея находился в Воронеже с войсками вермахта. Его задачей было наладить водоснабжение и электроэнергию в полностью разрушенном боями городе. Фреи — остзейские немцы из Риги. Отец читал и говорил по-русски. Из разрушенных домов он выносил брошенные там книги. Постепенно с помощью полевой почты вермахта он переслал эти тома себе домой, а там его ждал семилетний сын Ганс Эрих. 

    «Тем летом 1942 года моей матери постоянно приходили пакеты полевой почты. Я каждый раз очень радовался, — вспоминает Фрей, — хотя и немного огорчался, что в пакетах были сплошь книги да книги». 

    Когда умерли родители Ганса Эриха — сначала отец, а потом в 2002 году и мать, — эти книги стало некому читать. «Я видел, что он время от времени их читал. У нас тогда была идея, что если бы не отец, то они бы просто пропали. И все же это не ставит точку. Это не оправдание».

    Бесценная грамматика

    Сын офицера вермахта, Ганс Эрих Фрей, который долгое время был муниципальным депутатом от СДПГ в земле Гессен, хотел конкретных действий, хотел вернуть книги. Но не знал, куда, как и кому. Прошел не один год, прежде чем он нашел Вольфганга Эйхведе, эксперта по советскому и немецкому трофейному искусству. 

    «Когда пришли фотографии, я понял, что это нечто важное и очень хорошее. Прекрасно и то, что это не дипломатия, не какой-то сложный обмен — это именно возвращение. Мне кажется, что это самое правильное отношение к делу», — говорит Эйхведе. 

    Профессор из Бремена выяснил, кому принадлежит ценный груз. Для этого ему необходимо было сначала выяснить, о какой библиографической ценности идет речь. Ганс Эрих Фрей выслал книги ему в Берлин. В берлинской квартире Эйхведе выросли стопки заботливо упакованных томов. 

    У каждой из возвращающихся в Воронеж книг — особая история, ждущая своего исследователя, рассказывает Эйхведе. Воронежский университет получит «не просто подарок, но и серьезнейшую научную задачу», уверен эксперт. 

    Эйхведе признается, что «книги запакованы не так уж хорошо», всякий раз ему нужно присматриваться: «Вы только подумайте: тут почти полное собрание сочинений Карамзина, великого русского историка, очень раннее издание, начало XIX века», — рассказывает он и показывает книги одну за другой. 

    «Это, по всей видимости, первое издание произведений Пушкина. А здесь — описание Воронежской губернии и соседней, Курской. А этот маленький том — редкость: славянская грамматика». Эйхведе и московские коллеги провели исследование и пришли к выводу: грамматика, вероятно, относится к XVII веку.

    «А это Пушкин, “Евгений Онегин”?» 

    «Это собрание сочинений Пушкина, вышедшее в 1838-м, на следующий год после его смерти», — отвечает профессор. 

    Народная дипломатия

    Ректор Ендовицкий хотел бы организовать книгам достойный прием в Воронеже. В будущем они станут достоянием всего мира — в библиотеке университета и онлайн в отсканированном виде.

     Больше всего его радует исторический трактат о славянской культуре и письменности XVIII века, бесценный сам по себе и имеющий геополитическое значение. Ни один аукционный дом в мире не мог бы выручить за эту книгу столько, сколько она заслуживает. 

    После десятилетия застоя в деле трофейного искусства, когда ни в Германию, ни в Россию не возвращались культурные ценности, почти безмолвное возвращение 91 библиографической редкости в Воронеж, которое обошлось без фанфар и громких политических жестов, внушает надежду на лучшее. 

    «Ответственность за эту войну несем мы, — говорит специалист по трофейному искусству Эйхведе, — и я радуюсь, видя, как немцы возвращают в Россию те вещи, которые вывезли их отцы. Но то же происходит и в противоположном направлении, в Украине или России. Совершенно очевидно, что иногда граждане этих стран идут впереди своих правительств». 

    Ректор Ендовицкий называет это народной дипломатией. Несмотря на трудные времена, людей в России и Германии несомненно объединяет гораздо большее, чем разделяет. 

    Читайте также

    Пакт Гитлера–Сталина

    «Память не делает людей лучше»

    «В Германии и России семьи молчат о войне одинаково»

    Германия – чемпион мира по преодолению прошлого

  • «Раскола нет. Есть шумное меньшинство, недовольное ковидными ограничениями»

    «Раскола нет. Есть шумное меньшинство, недовольное ковидными ограничениями»

    «Швецией второй волны» называет Швейцарию политолог из Бернского университета Маркус Фрайтаг. С весны 2020 года он участвует в исследовании, в рамках которого было опрошено 18 тысяч жителей Германии, Франции, Великобритании, Испании и Швейцарии. Ученые хотели понять, чем различалась реакция разных обществ на пандемию коронавируса и связанные с ней ограничения. Оказалось, что действия правительств мало зависят от их партийной принадлежности и идеологических предпочтений общества. Срабатывают более глубинные механизмы.

    Весной 2020 года швейцарские власти действовали почти так же жестко, как правительства других стран, но осенью ограничились куда более мягкими мерами, похожими на введенные ранее в Швеции. Либеральный подход, возобладавший в какой-то момент в обеих странах, Фрайтаг объясняет традиционной верой местных властей в сознательность своих граждан. Но на практике швейцарцы, по мнению исследователя, оказались не подготовлены к рациональным действиям в кризисной ситуации. В результате по уровню смертности от коронавируса к концу второй волны Швейцария приблизилась к Франции и Италии, которые обгоняли ее по этому печальному показателю все первые месяцы пандемии. И все равно число противников жестких ограничений остается в этой стране выше, чем в среднем по Европе, — до четверти от всех граждан.

    Швейцарский пример вновь заставляет задуматься о том, что важнее в борьбе с «короной»: снижение числа смертей здесь и сейчас или сохранение долгосрочной стабильности в обществе? «декодер» публикует сокращенную версию интервью Маркуса Фрайтага швейцарскому еженедельнику Das Magazin, выходящему приложением к газете Tages-Anzeiger.

    Das Magazin: Профессор Фрайтаг, с самого начала пандемии вы проводите опросы в различных европейских странах. Их итоги пока не опубликованы, но не могли бы вы поделиться с нами какими-нибудь выводами?

    Маркус Фрайтаг: Среди прочего мы хотели выяснить, что люди думают о пандемии и как справляются с ней. Результаты показывают, что бороться с вирусом людям в первую очередь помогает добросовестность: респонденты, которых можно охарактеризовать как «ответственных» и «надежных», меньше болеют, требуют более жестких политических мер для сдерживания пандемии и проявляют меньше снисхождения по отношению к нарушителям противоэпидемических правил. Респонденты с чертами так называемых «экстравертов» более склонны нарушать эти правила и заражаются чаще, то есть могут усугубить дальнейшие волны пандемии.

    Зависит ли отношение к пандемии от политических убеждений?

    Широко распространено мнение, что сторонники левых взглядов ставят здоровье человека выше экономики, в отличие от правых. Но, как показывают наши опросы, на уровне правительств политическая позиция едва ли оказала значимое влияние на то, как государства боролись с пандемией. Все они в тот или иной момент начинали действовать так же, как и их товарищи по несчастью, пусть левые правительства и реагировали немного более оперативно, чем правопопулистские. Трампа, Болсонару и Джонсона объединяет то, что они поначалу недооценили серьезность ситуации и в своей риторике легкомысленно умаляли опасность коронавируса.

    Пандемия была временем правительства. Теперь наступает время оппозиции

    Говорят, что кризис — это время правительств. Так и есть?

    Политологи любят говорить о феномене внутреннего сплочения (rally around the flag): в кризисной ситуации люди ищут защиты и убежища, и обычно это выражается в повальной патриотической поддержке руководства страны вне зависимости от политических пристрастий. Люди смыкают ряды, чтобы противостоять врагу, поэтому да, вы правы: кризис — это звездный час власти.

    Но не во всех странах власти одинаково хорошо справились с пандемией. Какие государства действительно справились?

    У меня встречный вопрос: а что такое «лучше»? Что значит «хорошо справиться»?

    Давайте возьмем такой показатель, как «низкая смертность». Кто лидирует в этом отношении? 

    Конечно, азиатские страны. У них больше опыта борьбы с пандемиями, а коллективистская структура общества позволяет властям прибегать к авторитарным мерам. Из стран условного «Запада» можно, пожалуй, назвать Новую Зеландию, Австралию и — с оговорками — Финляндию.

    Почему именно их?

    Судя по всему, решающую роль сыграли пять факторов: доверие к действиям властей, выгодное географическое положение, низкая плотность населения, четкая и последовательная риторика правительства, работавшая на сплочение нации, и высокий уровень цифровизации.

    В период пандемии люди критиковали тех, кто принимал решения, а не саму демократию 

    Мы наблюдаем возрождение наций: в пандемию каждая страна действовала по своему усмотрению. Эта тенденция сохранится?

    Все верно: как только разразился кризис, страны начали самостоятельно принимать необходимые меры, чего от них и ожидало население, — вспомним еще раз феномен rally around the flag. Стали закрываться границы, а государства занялись разработкой собственных планов действий. Но быстро стало понятно и то, что для борьбы с вирусом нужны совместные усилия. Характерные примеры — производство и закупка вакцин или разработка прививочного сертификата. Процессы интернационализации ушли слишком далеко [чтобы их остановить].

    Правда ли, что с пандемией лучше всего удается справиться странам, которыми руководят женщины?

    На самом деле мы не видим ничего, что убедительно подтверждало бы это распространенное мнение, которое приобрело популярность благодаря действиям премьер-министра Новой Зеландии Джасинды Ардерн во время пандемии. Французский историк Пьер Розанваллон писал, что хорошим лидером государства будет ответственный, компетентный и последовательный человек, который «говорит без обиняков» и честно рассказывает людям о факторах, определяющих непредсказуемость ситуации. Мне кажется, что поведение Ардерн соответствует этому описанию.

    Навредила ли пандемия демократии?

    В политологии различают специфическое и генерализованное доверие. Специфическим называют доверие к конкретным акторам, а под генерализованным понимается доверие к политической системе, демократии или нации в целом. Генерализованное доверие — залог политической стабильности. В период пандемии мы наблюдали прежде всего кризис специфического доверия: люди критиковали тех, кто принимал решения, а не саму демократию. 

    Говорят, что без коронавируса Трамп бы снова выиграл выборы. Какая европейская политическая сила сможет извлечь дивиденды из пандемии?

    В краткосрочной перспективе, конечно, выиграют те правительства, которые смогут быстро разрядить ситуацию. Однако, как я уже говорил, уровень доверия быстро падает: люди начинают обращать внимание не на защиту от внешних угроз, а на действия внутри страны. В условиях финансового кризиса популярность внезапно приобретают другие голоса, например те, кто уже давно предупреждал о высоком госдолге. Перефразируя уже упомянутый принцип, можно сказать, что после кризиса наступает время оппозиции.

    Противники ограничений воплощают собой политический нигилизм

    Вопрос, с которым столкнулись все страны: что хуже — ограничение прав и свобод, замедление экономики или высокая смертность? Как решается подобная дилемма?

    С точки зрения философии и этики можно сказать так: я могу ограничить свои собственные права, если тем самым помогу многим другим. Сложнее решить, действительно ли краткосрочный негативный эффект пандемии для общества страшнее, чем долгосрочные последствия, вызванные рецессией или психическими расстройствами. В конечном счете все сводится к вопросу из области «реальной политики»: здоровье или экономика? Германия выбрала здоровье, ограничила права и свободы, затормозила экономику — и все равно не смогла избежать большого числа смертей. 

    Часто говорят о том, что коронавирус расколол общество. Это правда? Есть ли доказательства этого?

    В ходе исследования мы спрашивали: «Вы считаете ограничительные меры слишком жесткими, оптимальными или недостаточно жесткими?» Если посмотреть на динамику ответов в разных странах Европы, то становится ясно, что до 15% людей считали, что запреты «слишком жесткие», примерно половина — что запреты «недостаточно жесткие», и от 30 до 50% (в зависимости от волны пандемии) считали их «оптимальными». Исходя из этого я могу сказать, что мы имеем дело не с расколом общества, а с шумным меньшинством, недовольным жесткостью принятых мер.

    Что вам известно о противниках коронавирусных ограничений?

    Исследования дают основания полагать, что среди протестующих уровень доверия к власти очень низок, но они не относятся к сторонникам какой-то конкретной партии. Кроме того, они очень скептически смотрят на то, как работает демократия, но при этом отвергают и авторитарные формы правления — то есть воплощают собой политический нигилизм.

    Правительство аргументировало свои действия заботой о «ментальном здоровье народа»

    Когда пандемия началась, все вокруг стали предлагать свои решения: и экспертные центры, и отраслевые объединения, и даже пользователи твиттера. К кому прислушивались власти: к представителям экономики, науки или общества?

    Мне кажется, на разных этапах внимание уделялось различным группам влияния. Прислушиваясь к ученым, вводили локдауны; прислушиваясь к бизнесу, отменяли. Показателен пример прошлого сентября, когда под давлением в том числе экономического блока произошло очередное ослабление локдауна (впрочем, стоит отметить, что на тот момент многие специалисты, в том числе эпидемиологи, тоже оценивали ситуацию довольно оптимистично).

    А были ли решения, при принятии которых власти ориентировались на мнение людей?

    Перед Пасхой [2021 года] немецкое правительство вначале объявило о суровых ограничительных мерах, а затем отказалось от них. Очевидно, это было сделано не по эпидемиологическим соображениям (заболеваемость тогда была высокой) и не под нажимом бизнеса (рестораны все равно остались закрыты), а, скорее всего, с оглядкой на настроения общества. Да и в апреле, когда локдаун начали смягчать, несмотря на превышение по четырем из пяти показателей заболеваемости, которые само же правительство и установило, власти аргументировали свои действия заботой о «ментальном здоровье народа».

     А «ментальное здоровье народа» вообще существует?

    В своих опросах мы изучаем уровень страха и гнева. Страх заставляет людей искать у государства защиты, гнев же — отдаляет от него, поэтому страх зачастую способствует сохранению системы, а гнев становится для нее угрозой. Выше всего показатели гнева и страха в пандемию оказались в Италии и Испании.

    Когда разразилась «испанка», многие тоже говорили, что наука просто стоит на пути прогресса

    Чему бы могли научить нас пандемии, случившиеся в истории прежде?

    Испанский грипп мог бы научить нас трем вещам: во-первых, насколько важны нелекарственные меры предосторожности, то есть соблюдение дистанции, самоизоляция, ношение масок и личная гигиена. Все эти меры давно известны и просты в применении, но мы почему-то не сразу оценили их. Во-вторых, мы должны были понять, что опасность пандемии нельзя недооценивать. Как и в начале прошлого века, весной 2020 года все тоже думали: «Ну, оказалось не так уж и страшно». И, наконец, в-третьих, мы забыли о том, что к ученым нужно прислушиваться. Когда разразилась «испанка», многие так же говорили, что наука просто стоит на пути прогресса и мешает развитию экономики.

    Почему мы об этом забыли?

    Потому что никто из нас не застал ту пандемию, а последующие эпидемии в основном обходили нас стороной: ни эбола, ни атипичная пневмония, ни свиной грипп в основном не коснулись европейцев. И наоборот, в Азии люди постоянно сталкивались с этими проблемами, поэтому наработали соответствующий опыт. 

    Люди будут наверстывать все то, от чего им пришлось отказаться

    В заключение давайте поговорим о последствиях пандемии. Стали ли мы сплоченнее?

    Инстинкт солидарности просыпается у человека в начале любого кризиса. Продуманная политическая коммуникация может усилить это ощущение, как, например, знаменитая речь Джасинды Ардерн о «единой команде из пяти миллионов новозеландцев». Но я сомневаюсь, что такую сплоченность можно поддерживать постоянно, ведь нельзя забывать, что мы вот уже несколько десятилетий движемся к индивидуализации. Сомневаюсь, что коронавирус что-то изменил в этом отношении, поэтому я скорее жду, что люди будут наверстывать все то, от чего им пришлось отказаться.

    На мужчин и женщин ситуация воздействует одинаково?

    По результатам опросов мы видим, что мужчины заражались коронавирусом чаще, чем женщины. Женщины чаще поддерживают закрытие границ и относятся к нарушителям ограничительных мер более негативно. Другие исследования показывают, что в пандемию повысился уровень насилия по отношению к женщинам, в первую очередь домашнего насилия. Кроме того, есть свидетельства, что переход на удаленную работу и домашнее обучение вновь сделали семью традиционнее, поскольку забота о детях и бытовые обязанности легли скорее на плечи женщин.

    А как пандемия повлияла на экономику?

    Скорее всего, пандемия приведет к усилению неравенства: бедные станут беднее, богатые — богаче. Кроме того, пандемия повысила нагрузку на государственные бюджеты, что сужает границы для политического маневра и заставит нас столкнуться с определенными ограничениями. Как говорится, «сначала хлеб, а нравственность — потом». С другой стороны, остается и надежда на то, что кризис окажется катализатором инноваций, которые смогут вернуть нас на путь экономического роста.

    Мы все очень и очень недооценили коронавирус

    Социолог Андреас Реквиц недавно сказал, что на протяжении последних 50 лет весь мир стремился к прогрессу и повышению эффективности. Этому стремлению теперь конец?

    Наблюдения Реквица, что мы вступаем в период стагнации, во многом обоснованны. Но возможен и другой взгляд: ведь пандемия невероятно ускорила некоторые процессы, к примеру, цифровизацию. Да и то, насколько быстро удалось разработать вакцину, стало инновационным прорывом.

    Если оглянуться назад, что было главной ошибкой с точки зрения политологии?

    То, что все — за исключением вирусологов! — очень и очень недооценивали опасность вируса. Вспомните: в феврале и марте 2020 года мы все думали, что — да, кризис бушует в Китае и, может быть, в Италии, но нас-то точно не коснется. Вначале мы недооценили скорость распространения эпидемии, а потом и устойчивость вируса, который упорно не желает уходить из нашей жизни.

    Читайте также

    Ковид или ковид-отрицатели — что угрожает демократии больше?

    «Год в чрезвычайной ситуации? Возможно»

    Бистро #4: Пандемия в разных обществах

    Пандемия — не повод молчать

    Теории заговора на экспорт

    Кто прогнозировал пандемию задолго до ее начала?

  • Спрашивали? Отвечаем! Почему российская власть начала охоту на немецкие НКО?

    Спрашивали? Отвечаем! Почему российская власть начала охоту на немецкие НКО?

    В июне российские власти объявили «нежелательными организациями» три немецкие НКО: Deutsch-Russischer Austausch e.V. («Немецко-русский обмен»), Zentrum Liberale Moderne gGmbH (Центр либеральной современности, сокращенно — «Либмод»), Forum Russischsprachiger Europäer e.V. («Форум русскоязычных европейцев»). С этого момента их деятельность в России запрещена, а сотрудничество с ними грозит россиянам уголовной ответственностью. Этот шаг удивил многих экспертов: до сих пор в перечень «нежелательных» попадали в основном структуры, имеющие отношение к США, а сотрудничество с Германией воспринималось как относительно «безобидное», с точки зрения российских властей. Что изменилось теперь? Почему именно эти организации попали в список? Ждет ли то же самое другие немецкие НКО в России? Восемь вопросов и восемь ответов немецкого исследователя Фабиана Буркхардта — просто листайте.

     

    1. Недавно три немецкие НКО объявлены «нежелательными организациями». Что это за организации? Какие проекты они вели в России?

    2. Чем отличаются эти организации друг от друга?

    3. До этого к «нежелательным организациям» были причислены 30 НКО, но немецкая среди них была только одна. Нынешнее решение свидетельствует о том, что в отношениях России и Германии возникли какие-то проблемы?

    4. Почему из многих немецких НКО были выбраны именно эти три?

    5. Другие немецкие НКО тоже должны чувствовать себя в опасности? 

    6. Но какие-то закономерности все же просматриваются?

    7. Как решение властей России повлияет на отношения с Германией?

    8. То есть это сигнал «наружу» — немцам, которые хотят работать с Россией?


    1. Недавно три немецкие НКО объявлены «нежелательными организациями». Что это за организации? Какие проекты они вели в России?

    «Немецко-русский обмен» (DRA) — старейшая из трех НКО, основана в 1992 году для поддержки демократического развития России. С тех пор она реализовала в России, а также в Восточной и в Центральной Европе множество проектов, направленных на укрепление международного взаимопонимания. С 2014 года DRA активно участвует в разрешении конфликта в Восточной Украине.

    «Форум русскоязычных европейцев» в Германии был учрежден в 2017 году политологом и социологом Игорем Эйдманом, двоюродным братом убитого в 2015 году оппозиционного политика Бориса Немцова. Как видно из названия, организация ориентируется на жителей Германии, говорящих по-русски. «Форум» борется с тем, что путинская Россия присваивает себе право говорить от лица всех россиян, и пытается остановить «продвижение путинизма в Европу». 

    Наконец, Центр либеральной современности («Либмод») был создан в 2017 году Ральфом Фюксом, бывшим сопредседателем правления Фонда имени Генриха Белля, и Марилуизе Бек — многие годы она была депутатом Бундестага от «Зеленых» и отвечала за внешнеполитические связи своей партии с Восточной Европой. Организация позиционирует себя как «независимый аналитический центр, форум для дебатов и проектное бюро» и видит свою миссию в том, чтобы противодействовать кризису либеральной демократии. Усилия «Либмода» направлены не только на Россию, но, безусловно, это одно из главных направлений его деятельности, поскольку, с его точки зрения, «Кремль — штаб-квартира антилиберального интернационала». Вместе с деятелями российского гражданского общества «Либмод» занят проектами, посвященными свободе слова в интернете, наследию Андрея Сахарова, изменению климата и зависимости России от ископаемого сырья, правам человека и отношениям России и Запада. 

    2. Чем отличаются эти организации друг от друга?

    Прежде всего, их многое объединяет. Во-первых, все они, очевидно, привержены ценностям либеральной демократии, правам человека и международному праву. Во-вторых, признают за деятелями и организациями гражданского общества безусловное право на самоопределение и возможность выбирать партнеров для совместной работы не под диктовку государства или бизнеса. Тем самым эти немецкие организации отказываются отождествлять Россию с путинской Россией. В-третьих, все три НКО не согласны с тем, что особые отношения России и Германии оправдывают попрание интересов центрально- и восточноевропейских стран. И с момента аннексии Крыма определяющую роль играет отношение к Украине. Кроме того, все три НКО участвовали в совместных проектах с организациями, которые в России объявлены «иноагентами». И наконец, эти организации в разных объемах получали финансирование от министерства иностранных дел Германии, направленное на поддержку взаимодействия с гражданским обществом в России. 

    Что касается различий, то у «Форума русскоязычных европейцев» меньше проектов, он фокусируется на сетевом взаимодействии и общении между русскоязычными жителями Германии — в частности, в своей группе в фейсбуке. Кроме того, «Форум» и «Либмод» отличаются от DRA тем, что их деятельность более политизирована и в их мероприятиях участвуют российские оппозиционные политики. Сергей Давидис и Владимир Кара-Мурза выступали на площадке «Форума», «Либмод» постоянно сотрудничает с Михаилом Ходорковским и «Открытой Россией» и часто приглашает Владимира Кара-Мурзу. 

    3. До этого к «нежелательным организациям» были причислены 30 НКО, но немецкая среди них была только одна. Нынешнее решение свидетельствует о том, что в отношениях России и Германии возникли какие-то проблемы?

    Германо-российские отношения стремительно ухудшались все последние десять лет. Возвращение Владимира Путина на пост президента в 2012 году похоронило надежды на «Партнерство для модернизации». Аннексия Крыма и война России на востоке Украины стали точкой невозврата — особым отношениям пришел конец. Германия поддержала санкции против России, но одновременно в качестве участника «нормандского формата» демонстрировала готовность к диалогу и стремление к разрешению конфликта. На этом фоне углубленная работа в негосударственном секторе приобретала особое значение для развития двусторонних отношений. Но со временем становилось все сложнее обозначать границу между полем конфликта и областью сотрудничества и не смешивать их.

    В 2017 году несколько депутатов Госдумы потребовали объявить «нежелательной организацией» Фонд имени Фридриха Эберта, после того как неловкое высказывание российского школьника во время мемориальной церемонии в Бундестаге вызвало скандал. В 2018 году, перед президентскими выборами, статус «нежелательной организации» получила первая НКО из Германии — «Европейская платформа за демократические выборы» (ЕПДВ). Произошло это, очевидно, в наказание за сотрудничество с движением «Голос», занимающимся наблюдением за выборами и внесенным в России в перечень «иностранных агентов». В 2019 году комиссия Госдумы по расследованию фактов вмешательства иностранных государств во внутренние дела России потребовала отобрать лицензию на вещание у Deutsche Welle за то, что в ее твиттере якобы фигурировали «призывы к несогласованным протестам», а также за «оправдание экстремизма». 

    Охлаждение отношений ускорилось, когда в 2020 году Алексей Навальный был отправлен на лечение в берлинскую клинику Шарите после покушения, совершенного боевым отравляющим веществом «Новичок». Сергей Лавров утверждал, что Навальный мог быть отравлен уже в Германии или в самолете на пути туда. В апреле 2021 года Москва запретила въезд руководителю берлинской прокуратуры Йоргу Раупаху. Официальная точка зрения российского МИДа: Германия использует Навального для «вмешательства во внутренние дела России» и для «реализации собственных внешнеполитических амбиций в НАТО и ЕС». В частности, накануне сентябрьских выборов в Думу Германия якобы стремится «оказать дестабилизирующее влияние на внутриполитическую ситуацию в России».

    4. Почему из многих немецких НКО были выбраны именно эти три?

    Однозначного ответа нет. Сами представители немецких общественных организаций могут только гадать о причинах. Никаких предупредительных сигналов не было. Вполне возможно, что российские власти намеренно не дали объяснений, потому что это одна из целей акции — послать предупреждение всем НКО, подтолкнуть их к самоцензуре и более конформному поведению. Согласно официальному обоснованию российской прокуратуры, деятельность этих организаций «представляет угрозу основам конституционного строя и безопасности Российской Федерации». Председатель думской комиссии Василий Пискарев, который занимается вопросами «вмешательства во внутренние дела России», заявил в разговоре с немецким послом Гезой Андреасом фон Гайром в апреле этого года, что три эти немецкие НКО, а также Фонд имени Генриха Белля попали под наблюдение его комиссии, так как оправдывают террористическую деятельность, препятствуют российским проектам в сырьевом и энергетическом секторе, продвигают националистические и сепаратистские настроения, пропагандируют «нетрадиционные ценности» среди молодежи, дискредитируют борьбу России с коронавирусом и пытаются исказить российскую историю, в особенности события Великой Отечественной войны. 

    Поскольку российская прокуратура никак не обосновала присвоение статуса «нежелательных организаций» именно этим трем НКО, то, во-первых, невозможно точно сказать, какое из обвинений стало решающим, а во-вторых, почему Фонд имени Генриха Белля единственный статуса «нежелательного» не получил. 

    5. Другие немецкие НКО тоже должны чувствовать себя в опасности? 

    По многим причинам следует опасаться, что и другие НКО из Германии могут попасть в перечень «нежелательных». Германо-российские отношения все время ухудшаются, и ничто не указывает на подвижки в лучшую сторону. Опасаться этого заставляет и сама бюрократическая логика режима. Роль ФСБ все последние годы растет, а в Совете Федерации и в Госдуме есть комиссии, занятые иностранным влиянием на внутренние дела. Когда эта машина пришла в движение, ее не только трудно остановить — она еще и должна все время «производить» новые угрозы, которые сама же должна будет «устранять». Именно в этом причина ужесточения законов о «нежелательных организациях».

    Доказательство от противного подсказывает: как именно работают немецкие НКО и с кем конкретно они сотрудничают, не объясняет в полной мере, почему их объявляют «нежелательными». А значит, российские власти будут действовать на свое усмотрение, а критерии останутся произвольными. 

    6. Но какие-то закономерности все же просматриваются?

    Закономерности есть. Во-первых, предвыборные и выборные периоды: выборы президента в 2018 году, выборы в Московскую городскую думу в 2019 году и выборы в Госдуму 2021 года — в это время риск всегда выше. Во-вторых, особенно рискуют те общественные организации, которые сотрудничают с теми, кто уже объявлен в России «нежелательными» или внесен в списки «иностранных агентов». 

    В-третьих, похоже на то, что немецкие политические фонды (такие как Фонд имени Генриха Белля), пользуются (пока еще) некоторой защитой — в отличие от организаций гражданского общества. Но как видно, например, из передачи армейского телеканала «Звезда» в мае 2021 года, российские «ястребы» считают политические фонды исполнителями воли немецких спецслужб. Журналисты подчеркивают, что в Беларуси отделений фондов больше нет. 

    Наконец, органы безопасности явно считают некоторые темы особенно деликатными. Это выборы и наблюдение за ними, протесты и несистемная оппозиция, права человека, санкции, энергетическая политика, в частности природный газ («Северный поток — 2») или атом (Калининград); гендер; Северный Кавказ; Украина (особенно Крым); организации, отнесенные в России к категории «террористических» или «экстремистских» (крымскотатарские, фонды Навального и др.); политическая история (Вторая мировая война, сталинизм). 

    7. Как решение властей России повлияет на отношения с Германией?

    У него пока два конкретных результата: все три НКО были вынуждены свернуть все двусторонние проекты и деловые связи, чтобы не подвергать российских партнеров опасности уголовного преследования. Кроме того, было отменено заседание правления «Петербургского диалога», которое должно было состояться 8 и 9 июля в Москве. Если статус «нежелательных» не будет снят с DRA и «Либмода», которые участвовали в «Петербургском диалоге», то его сохранение в нынешнем формате станет невозможным, поскольку для немецкой стороны разделение на «желательные» и «нежелательные» организации неприемлемо. Возможно, что представителям НКО запретят въезд в Россию, как это произошло в случае директора организации «Европейский обмен» Штефани Шиффер. Под эгидой этой организации работала «Европейская платформа за демократические выборы», и с тех пор, как в 2018 году ее объявили «нежелательной» в России, Шиффер не выдают российскую визу. 

    8. То есть это сигнал «наружу» — немцам, которые хотят работать с Россией?

    В целом, сигнал послан правительству ФРГ и в первую очередь МИДу этой страны, который с 2014 года поддерживает проекты DRA, «Либмода» и «Форума» в рамках программы «Расширение сотрудничества с гражданским обществом стран Восточного партнерства и России». Российское законодательство о «нежелательных организациях» не только усиливает изоляцию гражданского общества, но имеет и экстерриториальный эффект. Фактически поставлен крест на немецкой стратегии по поддержке деятелей гражданского общества вне России, например, с помощью приглашения их на семинары в Берлине. Все труднее также привлекать российских партнеров к межрегиональным проектам с участием, например, НКО из стран «Восточного партнерства». Это законодательство ставит немецкое гражданское общество перед выбором: готово ли оно к самоцензуре ради продолжения своих проектов в России. 

    В конечном счете эти законодательные акты показывают правительству Германии всю противоречивость его политической линии по отношению к России: с одной стороны, оно вводит санкции и усиливает «устойчивость» (resilience) ЕС — а с другой, пытается налаживать взаимодействие в рамках гражданского общества. Делать то и другое одновременно становится все труднее. 


    Но главный пострадавший в этой ситуации — независимое от Кремля гражданское общество России. Даже если другие немецкие организации не объявят «нежелательными», многочисленные репрессивные законы — будь то закон об «иноагентах» или об ограничении просветительской деятельности — перекрывают ему кислород. 

    Автор: Фабиан Буркхардт

    Опубликовано: 20.07.2021

    Читайте также

    Система Путина

    Конституционный патриотизм в Германии

    Что пишут: о будущем «Северного потока» после отравления и задержания Навального

    Отношения России и НАТО

    Обзор дискуссий № 3: Слабая Меркель, сильный Путин?

    «Северный поток — 2»

  • «Рабы Гитлера»

    В 80-ю годовщину начала Великой Отечественной войны «декодер» вновь обращается к истории, пожалуй, самой забытой категории жертв нацизма — подневольных тружеников, угнанных в Третий рейх из оккупированных районов Советского Союза. По возвращении домой остарбайтеров встречали подозрением в предательстве; послевоенная Германия начала выплачивать им компенсации позже, чем всем остальным пострадавшим; многие немецкие фирмы по сей день отказываются признавать, что использовали подневольный труд.

    Город Зинген на юго-западе Германии на рубеже XIX-XX веков превратился в один из крупнейших индустриальных центров региона. Знаете куриные кубики «Магги» — знаете Зинген. Впрочем, в те времена компания специализировалась больше на производстве соусов и сухих приправ. Это, казалось бы, совершенно мирное производство очень пригодилось вермахту в годы войны — до двух третей продукции фирмы шло на армейские нужды. А удовлетворялись они руками остарбайтеров, согнанных в Зинген со всей Европы и работавших также на других городских предприятиях. 

    Как город постарался забыть, а потом мучительно вспоминал, что к концу войны каждый шестой его житель был родом из СССР, — в статье историка Кармен Шайде. Она вышла на образовательной платформе Lernen aus der Geschichte и в зингенском выпуске газеты Südkurier — еще одно свидетельство того, что изучение принудительного труда стало важным способом проработать нацистское прошлое для немецкой региональной прессы.

     

    В городе Зинген у горы Хоэнтвиль на юге Бадена, недалеко от швейцарской границы, есть промзона. В ней стоит католическая часовня, фундаментом которой служит бомбоубежище времен Второй мировой. Построена она была в 1946–1947 годах на границе лагеря для тысячи немецких военнопленных во французской зоне оккупации. Человеколюбивый комендант лагеря Жан де Линьи (1908–1976) уже тогда хотел сделать первый шаг к примирению с недавними врагами, и строительство лагерной часовни оказалось важной вехой на этом пути. Часовня была освящена в 1947 году. Она охраняется как исторический памятник, а с 2016 года вошла в число мемориальных комплексов Земельного сообщества мемориалов и мемориальных инициатив Баден-Вюртемберга.

    Часовня святой Терезы на границе лагеря для немецких военнопленных во французской оккупационной зоне в городе Зинген, 1948 год. © Stadtarchiv Singen
    Часовня святой Терезы на границе лагеря для немецких военнопленных во французской оккупационной зоне в городе Зинген, 1948 год. © Stadtarchiv Singen

    Подневольный труд в годы нацизма

    Девиз историков-любителей 1980-х годов гласил: «Копай у себя под ногами». Если последовать этому призыву, то в Зингене можно обнаружить сразу несколько взаимосвязанных историй о принудительном труде людей, угнанных из Восточной Европы. При нацистах здесь работало три больших предприятия, снабжавших армию: производитель продуктов «Магги», у которого был завод даже в оккупированном Киеве, алюминиевопрокатный завод, а также металлообрабатывающая компания «Георг Фишер Айзен» (Georg Fischer Eisen AG). 1 сентября 1939 года началась война, всех мужчин мобилизовали, и рабочих рук вскоре стало не хватать. Поначалу на освободившиеся места пришли женщины. До начала войны работать для немецкой женщины, особенно для замужней, считалось аморальным, но политика партии быстро изменилась: теперь женщин, наоборот, призывали трудиться — на фабриках они должны были служить народу, подобно мужчинам на фронте. Согласно новой идеологии, «немецкую народную общность» объединяли трудолюбие, преданность, послушание и дисциплина — качества, полезные для военного производства. 

    Однако это не решило проблему дефицита кадров, поэтому государство вскоре занялось насильственной депортацией в Рейх для подневольного труда людей с территорий, оккупированных вермахтом. Расистская пропаганда тех лет предполагала четкую иерархию, и на самом дне находились бесправные остарбайтеры — граждане Советского Союза, которым предписывалось носить на видном месте бело-синюю нашивку с надписью OST. Архивы хранят множество документов, посвященных тому, как надлежало обращаться с такими людьми: они считались «чуждыми» немецкому народу, над ними можно было без каких-либо последствий издеваться, их можно было убивать. Мужчины и женщины, попавшие в Зинген после 1942 года, рассказывали, что в Штутгарте и Ульме их выстраивали на площади, словно скот, и оттуда распределяли на производства, в семейные или крестьянские хозяйства. На каждого заводилось дело с фотографией и регистрационным номером, а также выписывалась так называемая «карточка рабочего», которая заменяла удостоверение личности и которую необходимо было всегда иметь при себе. 

    Лагерь для остарбайтеров в городе Зинген, примерно 1943 год. © Stadtarchiv Singen
    Лагерь для остарбайтеров в городе Зинген, примерно 1943 год. © Stadtarchiv Singen

    «Рабы Гитлера» (так их будут называть впоследствии) размещались в специально возведенных лагерях при предприятии или фабрике: это были простейшие и тесные деревянные бараки, обнесенные колючей проволокой. Зимой в них было холодно, летом — жарко, у работников не было никакого личного пространства, гигиенические условия были крайне примитивными, кормили людей плохо; жизнь становилась все более невыносимой. То, что они лишены всяких прав, демонстративно подчеркивалось: и в повседневной жизни, и физическим отделением от «немецкой народной общности». Во время войны в лагерях на территории Зингена проживали более 3000 остарбайтеров. Их формальные зарплаты были крайне низки, а фактически просто не выплачивались: из них вычиталась «стоимость проживания» и взимались штрафы без указания причин. А если что-то оставалось, то из «заботы» об иностранцах деньги переводили на счет предприятий, способствуя их процветанию. Некоторые компании до сих пор скрывают факт использования подневольного труда, не говоря уже о выплате компенсаций.

    Послевоенная ситуация и перемещенные лица

    Разговор о жизни, судьбе и страданиях людей, насильно угнанных в Германию, долгие годы оставался табуированной темой как на Востоке, так и на Западе. После капитуляции Рейха 8 мая 1945 года «перемещенных лиц» нужно было как можно скорее вернуть на родину. Между тем жителям Зингена и окрестностей тяжело давалось взаимодействие с «новой властью» в лице французских оккупационных войск, а также с введенными ими ограничениями. Городские архивы хранят множество полицейских отчетов о краже продовольствия и сексуальных домогательствах, совершенных и освобожденными остарбайтерами, и французами. Так сразу после падения нацизма сформировался новый нарратив о немцах как жертвах, отвлекающий внимание людей от осознания их собственной вины.

    В Советском Союзе отношение к возвращающимся остарбайтерам было крайне подозрительным: их считали коллаборационистами, которые избегали отправки на фронт в самые суровые годы войны. Их свозили в фильтрационные лагеря НКВД, чтобы провести строгий допрос. Молодых мужчин сразу же призывали в Красную Армию, женщин отправляли в родные деревни пешком, а некоторые после фильтрационных лагерей оказались в печально известном ГУЛАГе. 

    В 1942-1943 годах немецкие оккупационные власти на Востоке, никого не щадя, угоняли на работы в том числе детей и молодежь, чтобы выполнить квоту. Многие из тех, кто возвращались в украинские, белорусские и литовские деревни, были очень молоды. В трудное и голодное послевоенное время там требовались рабочие руки, так что готовых работать на сельскохозяйственном производстве часто не особенно расспрашивали, где они провели военные годы. Из воспоминаний мы знаем, например, о женщине, которая скрывала, что была угнана в Германию, чтобы устроиться продавщицей в Полтаве. Так поступали многие пострадавшие, особенно женщины, родившие детей во время работ в Германии.

    Тема подневольного труда на немецких предприятиях постепенно зазвучала в Германии лишь в 1980-х годах. На рубеже веков была начата выплата компенсаций через специально созданный фонд «Память, ответственность и будущее». Сегодня очевидцев тех событий почти не осталось в живых, но потомки бывших «рабов Гитлера» пытаются выяснить то, о чем было принято молчать даже в кругу семьи, — именно поэтому столь важно хранить память о жертвах принудительного труда и их историях.

    Сохранение памяти и борьба за компенсации

    Часовня святой Терезы служит напоминанием о нацистской диктатуре и страданиях подневольных тружеников и тружениц. Важную роль в увековечении этой памяти сыграл человек, который еще в детстве видел большой «лагерь для остарбайтеров», где после 1945 года разместили немецких военнопленных. Вильгельм Йозеф Вайбель, 1934 года рождения, участвовал в освящении часовни мальчиком-министрантом, а когда лагерь был закрыт и часовня осталась бесхозной, боролся за ее сохранение. Еще важнее была его исследовательская работа: в 1960-е годы, в разгар холодной войны, он начал изучать историю Зингена и случайно обнаружил в подвале завода «Георг Фишер» картотеку с личными делами остарбайтеров. Вайбель попытался выяснить, где сейчас эти люди, и написал несколько писем в Советский Союз, но получил из-за железного занавеса лишь приглашение пройти курс русского языка от московского радио. Поиски сдвинулись с мертвой точки, только когда благодаря реформам Михаила Горбачева в середине 1980-х годов задул «ветер перемен». С Вайбелем связался украинский журналист Василь Котляр из Полтавы. В августе 1989 года Котляр опубликовал в местной газете обращение к бывшим остарбайтерам из Зингена и в ответ получил множество писем с воспоминаниями. Переводы некоторых писем хранятся в личном архиве Вильгельма Вайбеля; они оцифрованы вместе с другими, не менее впечатляющими текстами и дневниками. Эти свидетельства используются сейчас в просветительских целях. Они рассказывают о судьбах людей, сохраняя память об этой странице истории: очевидцы рассказывают о своей жизни в СССР до депортации, о пути в Германию, о работе на предприятиях и бытовых условиях в лагерях и на крестьянских дворах, о жестокостях фашистов и сочувствии со стороны некоторых немцев, о травматическом опыте и стратегиях выживания. 

    Август 1998 года, газета «Зоря Полтавщини». © Wilhelm Josef Waibel
    Август 1998 года, газета «Зоря Полтавщини». © Wilhelm Josef Waibel

    Вильгельм Вайбель не ограничился перепиской с украинским журналистом, и в 1991 году сам отправился в Полтавскую область, чтобы организовать встречу с бывшими остарбайтерами. Он ждал этой встречи с огромным волнением. Попросил прощения за беззаконие и пережитые страдания у людей, которых собралось около 200. Также помог многим бывшим подневольным труженикам и труженицам из бывшего СССР собрать подтверждающие документы, необходимые для получения компенсации — пусть и достаточно символической. Книга Вайбеля «Тени у Хоэнтвиля» рассказывает о тех тяжких страницах истории города, которым посвящена экспозиция мемориального комплекса.

    © Wilhelm Josef Waibel
    © Wilhelm Josef Waibel
    Вильгельм Вайбель в Украине на встрече с бывшими остарбайтерами. © Wilhelm Josef Waibel
    Вильгельм Вайбель в Украине на встрече с бывшими остарбайтерами. © Wilhelm Josef Waibel

    В 2019 году в прокат вышел документальный фильм «Летописец» (Der Chronist), повествующий о Вильгельме Вайбеле и о насилии, связавшем историю Зингена с Восточной Европой. В нем удалось зафиксировать важные свидетельства очевидцев тех событий. Частный архив Вилли Вайбеля передан в муниципальный архив Зингена, важные документы оцифрованы. В 2006 году Вайбель основал Фонд часовни святой Терезы, который продолжает работу по изучению исторического наследия и сохранению памяти. Несмотря на свой преклонный возраст, Вайбель сам регулярно водит экскурсии по часовне. Он посвятил всю свою жизнь примирению и продолжает неустанно работать над ним по сей день.

    Подготовка этой публикации осуществлялась из средств Stiftung »Erinnerung, Verantwortung und Zukunft« (EVZ)

    Читайте также

    Кто помнит нацизм лучше: документы или жертвы?

    Рожденные, чтобы умереть

    Остарбайтеры

    «Спасибо, что вы никогда не оскорбляли маму»

  • Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Как «традиционному» журналисту быстро стать мобильным

    Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Как «традиционному» журналисту быстро стать мобильным

    «Медиамастерская» – подкаст о том, как быть, жить и становиться лучше в журналистике. В студии – те, кто знает, что делать редакциям, чтобы идти в ногу со временем. Вместе с ними вы не пропустите тренды, поймете, как оставаться «чувствительными» к актуальным темам и проблемам, всегда будете знать о самых новых инструментах сторителлинга.

    Во втором эпизоде вместе с журналистом Евгением Протасовым разбираемся, почему мобильная журналистика уверенно двигает традиционную, как быстро стать своим среди блогеров и почему именно практика приводит к успеху. Собеседник даёт формулы успешной видеосъёмки на смартфон и детально рассказывает, какую технику всегда иметь с собой.

    – Телефон несите, как тарелку горячего супа, не забывайте делать пять съёмок на каждый план. Больше тренируйтесь, снимайте не только новости, но и собственные прогулки, – советует специалист.

    За 18-минутный аудиоурок вы узнаете:

    [01:00] о преимуществах мобильной журналистики, почему сегодня это так удобно;

    [02:44] о плюсах мобильной журналистики;

    [04:43] с чего и как начать, если страшно;

    [05:31] без какой техники не обойтись, как её выбрать и пользоваться;

    [14:02] о профессиональных лайфхаках: как снимать «монтажно», уверенно и незаметно (если нужно).

    Читайте также

    Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Фемреволюция и журналистика

    Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Как «традиционному» журналисту быстро стать мобильным

  • Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Фемреволюция и журналистика

    Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Фемреволюция и журналистика

    Подкаст «Медиамастерская» — новый проект «декодера», гости которого рассказывают о том, как делать СМИ лучше, современнее и актуальнее. В первом сезоне 6 эпизодов, и стартуем мы с рассказа о том, как белорусский социум рефлексирует роль женщин в событиях 2020 года. У микрофона – философка Ольга Шпарага и гендерная исследовательница Елена Огорелышева.

    Выясняется, что к началу революции оппозиционные медиа недалеко ушли от провластной пропаганды в своем консерватизме и нежелании видеть в женщинах полноценных участниц политической жизни. Но активность Светланы Тихановской, Марии Колесниковой и Вероники Цепкало во время предвыборной кампании, а потом мощные выступления женщин против государственного террора сделали старый подход невозможным. Для редакций это настоящий вызов, потому что их читатели и слушатели – главный цензор, который перестал быть толерантным к сексизму.

    Слушайте и узнайте:

    • Как за время революционных событий изменилось восприятие Светланы Тихановской; 
    • Что тюрьма не ломает белорусских активисток, а только способствует росту их солидарности;
    • Как белорусские чиновницы, близкие к режиму, невольно подрывает его консервативный образ;
    • Почему гражданское общество и независимые редакции даже сейчас трудно адаптируются к новой роли белорусских женщин
  • Рожденные, чтобы умереть

    Рожденные, чтобы умереть

    Об остарбайтерах — подневольных тружениках и труженицах, угнанных с востока Европы, — немецкие исследователи и журналисты активно заговорили лишь в последние десятилетия, позже, чем о других жертвах нацизма. Особенно страшной была судьба многих из их детей, которые родились на территории Германии. Если в первые годы войны матерей и младенцев еще отправляли на родину, то со временем нацисты стали требовать, чтобы женщины продолжали работать, а малышей у них отнимали. Тех, кто по «физиологическим признакам» напоминал «арийцев», отправляли в специальные приюты, где их впоследствии должны были усыновлять или удочерять немцы. Остальных ждали «ясли» — по сути, бараки, в которых, лишенные родительской заботы и нормального питания, младенцы редко проживали дольше нескольких недель.

    Об одном из таких бараков рассказывает мюнхенское приложение к газете Süddeutsche Zeitung. Появление этой статьи именно в региональном выпуске не случайно: истории остарбайтеров в последние годы были опубликованы во многих местных изданиях Германии. Возможно, ни к одному другому преступлению нацизма все немецкое общество не было причастно так непосредственно, ведь ответственность за судьбу остарбайтеров несли не только специальные ведомства, но и их «хозяева» — обычные немцы (хотя, как правило, высокопоставленные). На сайте коммуны Маркт-Индерсдорф до сих пор невозможно найти упоминание о бараке для детей подневольных тружениц с Востока, так что эта статья — всего лишь первая попытка вернуть местному сообществу историческую память. 

    Летнее утро. Конрад Ментер идет к кладбищу на улице Марольдштрассе, чтобы показать, где похоронены убитые младенцы. Он останавливается посреди кладбища в тени двух деревьев, тянущихся ввысь. По его лицу бегает солнечный зайчик, как будто пытаясь пробудить воспоминания. 

    86-летний Ментер показывает на небольшой проход между деревьями и стеной кладбища — всего пара квадратных метров земли рядом с входом. Он уверен: именно здесь все и происходило. Он помнит, что гробики были белыми, где-то 90 на 60 сантиметров, они стояли рядом с выкопанными могилами — иногда один, иногда сразу два.

    «Смотреть на эти белые детские гробики всегда было трудно, — говорит Ментер. — В голове постоянно звучал вопрос: а кем бы могли вырасти эти дети?»

    Конрад Ментер часто поднимает лицо к небу. Уроженец Индерсдорфа, ребенком он видел, как в конце войны на кладбище Марольдштрассе массово хоронили маленьких детей женщин-остарбайтеров, работавших в округе. Это были самые юные и самые беззащитные жертвы национал-социализма: младенцы, жизнь которых оборвалась всего через несколько недель или месяцев после рождения, потому что их забрали у родителей и оставили на произвол судьбы. Они умирали от голода и недостатка заботы.

    Мальчиком-министрантом лет девяти-десяти Ментор участвовал примерно в полудюжине таких похорон. Может быть, и больше, он не помнит точно. Но помнит слезы матерей, которым иногда разрешалось присутствовать на похоронах своих детей. «Невероятно грустная история», — произносит он.

    Конрад Ментер — один из немногих очевидцев, которые еще могут рассказать о так называемом «детском бараке Маркт-Индерсдорфа». Эта темная страница здешней истории остается практически неизвестной даже более чем 75 лет спустя. Впервые к ней обратился журналист Ханс Хольцхайдер, один из редакторов регионального приложения газеты Süddeutsche Zeitung в Дахау, который в 1986 году провел обширное исследование и опубликовал о нем материал. До этого никто в Индерсдорфе не говорил о том, что в последние годы войны происходило у стен монастыря.

    В августе 1944 года нацисты построили у стен монастыря, на месте нынешнего детского сада св. Викентия, деревянный барак, где в нечеловеческих условиях содержались маленькие дети. Это было сделано в соответствии с приказом Генриха Гиммлера, рейхсфюрера СС, который предписывал, как следует обращаться с беременными подневольными работницами.

    В период с 1939 по 1945 год нацисты угнали с занятых вермахтом территорий (в первую очередь — из Польши и Советского Союза) до десяти миллионов людей, заставив их работать в том числе в крестьянских хозяйствах Рейха. 

    В первые годы войны забеременевших подневольных работниц еще высылали обратно на родину, но со временем нужда нацистов в рабочей силе стала слишком велика.

    Тогда по всей стране начали возводить примитивные приюты, которые Гиммлер цинично окрестил «учреждениями по уходу за детьми иностранцев». В реальности эти «учреждения» были обычными сараями, как детский барак в Индерсдорфе. Когда у подневольных работниц рождался ребенок, они обязаны были немедленно отдать его в барак. Многие матери тщетно пытались вернуть новорожденных. Но часто они так никогда больше и не виделись.

    Судя по сохранившимся документам, в период с сентября 1944 по май 1945 года в индерсдорфском бараке умерло не менее 35 младенцев. Всего в актовой книге барака «Монастырь Индерсдорф» указаны имена 63 детей; судьба более 20 из них по сей день остается неизвестной. 

    Луизе Вассилов, родившаяся 26 июня 1944 года в Дахау, не пережила барак. В ее свидетельстве о смерти записано: «…скончалась 16 сентября 1944 года в 2 часа ночи в приюте для детей остарбайтеров «Монастырь Индерсдорф»».

    Большинство смертей зафиксированы в приходской книге сельской общины. Многие дети прожили всего несколько дней или недель. Причины смерти указаны с циничной холодностью: рвота с поносом, желудочные и кишечные болезни, сердечная недостаточность. На самом деле, большая часть детей умерла от огромной нехватки еды. «Они просто голодали», — говорит историк Анна Андлауэр.

    Дети страдали от крайней степени истощения и полного отсутствия ухода. Андлауэр также рассказывает, что один врач, по слухам, впрыскивал ребенку бензин в кровь. Бесчеловечное отношение смотрителей барака видно по записям в книге регистрации смертей: в какой-то момент ответственные лица перестали указывать конкретные причины смерти. Вот запись о Валентине Иванковиче, родившемся 19 февраля 1945 года в Дахау и умершем всего через несколько недель, уже 7 марта. В графе «Причина смерти» написано — «неизвестно». Вот Манфред Краут: «26 января, причина смерти — врожденная нежизнеспособность».

    © Nachlass Greta Fischer, Archiv Anna Andlauer
    © Nachlass Greta Fischer, Archiv Anna Andlauer

    Многие убитые дети были похоронены на кладбище Марольдштрассе безымянно. Сегодня о них напоминают стальные стелы. В планах Анны Андлауэр, участников краеведческого объединения и его руководительницы Биргитты Унгер-Рихтер открыть «памятную тропу» — маршрут от кладбища через поле до монастыря Индерсдорф, где стоял детский барак.

    Всего на маршруте будет установлено пять информационных щитов. Один из них Андлауэр хочет поставить рядом с детским садом св. Викентия. На нем будут указаны имена всех 35 детей, которые не пережили барак, а под этим списком — строки из романа Эли Визеля «Приливы молчания»: «Когда погибает ребенок, он становится центром Вселенной: и звезды, и поля умирают вместе с ним».

    В те годы многие жители деревни знали или догадывались о том, что происходит в бараке. Для обеспечения его работы постановлением совета общины от 1944 года даже было образовано целевое объединение. Бывший бургомистр Индерсдорфа Йозеф Крайтмайр недавно нашел в местном архиве этот важный документ — протокол заседания общины Индерсдорфа от 27 ноября 1944 года. Первый пункт повестки дня в нем сформулирован так: «Вступление в целевое объединение для обеспечения работы приюта для детей остарбайтеров — поддержать». Кто именно, кроме самой общины, входил в объединение, до сих пор неизвестно. Анна Андлауэр говорит, что ничего об организационной структуре пока выяснить не удалось.

    Похороны младенцев тоже были заметным событием в жизни деревни. Конрад Ментер рассказывает, что он и другие министранты вначале надевали на погребение черные облачения с белыми воротниками, но однажды помощник священника сказал им, что «появление в официальном трауре не приветствуется», и с тех пор они начали приходить в обычной одежде.

    Ментеру запомнилось одно из первых погребений, когда все мальчики-министранты еще были в черном. Вместе со священником и его помощником они вышли из церкви и отправились к кладбищу по Марольдштрассе. В руках у священника был большой крест. Один из министрантов нес кадило. Курился в нем не ладан, а какой-то заменитель. Ладана в последний военный год не было.

    Когда процессия дошла до кладбища, кадило уже погасло. Рядом с выкопанной могилой и холмом свежей земли лежал белый детский гробик. Священник прочел несколько молитв на латыни, осенил гроб и скорбящих крестным знамением и окропил святой водой. Ментер вспоминает, что вначале в погребениях участвовала только начальница детского барака. Потом стали появляться и сотрудницы барака, и матери детей. Он подчеркивает, что все погребения проводились достойно, «по католическому канону, с латинскими текстами».

    И вот Конрад Ментер стоит на кладбище Марольдштрассе, там, где более 75 лет назад опускали в землю гробы с детскими телами. Он поднимает глаза к небу и говорит, как ему больно, что дети по всему миру и сегодня продолжают умирать — от голода, войн или домашнего насилия, — именно дети, самые беззащитные из всех людей. За его спиной — два деревянных креста. На одном из них висит табличка: «Да будет воля Твоя, Господи».

    Подготовка этой публикации осуществлялась из средств Stiftung »Erinnerung, Verantwortung und Zukunft« (EVZ)

    Читайте также

    Кто помнит нацизм лучше: документы или жертвы?

    Пакт Гитлера–Сталина

    «В Германии и России семьи молчат о войне одинаково»

    Германия – чемпион мира по преодолению прошлого

    «Спасибо, что вы никогда не оскорбляли маму»

  • Бистро #14: Почему Чернобыль стал шоком для ФРГ, а во Франции его не заметили?

    Бистро #14: Почему Чернобыль стал шоком для ФРГ, а во Франции его не заметили?

    35 лет назад, в первые дни после аварии на Чернобыльской АЭС, западная пресса довольствовалась скупыми сводками из СССР. Тем не менее в западногерманском обществе очень быстро распространилась уверенность в том, что материализовался один из его главных страхов — случилась «авария, превосходящая по силе максимально опасную из допустимых», Super–GAU. Тем временем на другом берегу Рейна, во Франции, даже не ввели специальных мер защиты от радиационного заражения. 

    К 31 декабря 2022 года последняя немецкая АЭС будет отключена от сети. А во Франции до сих пор работает 56 атомных реакторов, причем некоторые из них — очень старые. Эммануэль Макрон защищает право страны на ядерную энергию, а также активно продвигает ее на общеевропейском уровне. В том числе потому, что она снижает зависимость от российского сырья. 

    В чем разница между Францией и Германией? Почему немецкие СМИ пестрили чернобыльскими сюжетами, а французские — отмалчивались? Шесть вопросов и шесть ответов Катрин Йордан, эксперта по немецко-французским отношениям, — просто листайте.

    1. 1. Официальные сообщения об аварии была крайне скупыми, информация из самого Чернобыля — тоже. Откуда немецкая и французская пресса черпала сведения о случившемся?

      В течение десяти дней Советский Союз не давал никакой конкретной информации об аварии. В последующие недели было сделано всего несколько официальных заявлений, при этом масштабы аварии сильно преуменьшали. Западные журналисты не могли работать на месте аварии, а у корреспондентов в Москве зачастую было меньше информации, чем у редакций в Германии и Франции. В итоге основные сведения приходили от американских информационных агентств. 

      Все новости, которые только можно было получить, в первые дни сообщали прежде всего по телевидению. Журналисты брали интервью у тех, кто работал в СССР или возвращался из отпуска, проведенного там, сообщали о перехваченных радиопередачах. Но проверить правдивость этой информации не представлялось возможным. Поэтому вскоре СМИ стали обращаться к экспертам из своих стран — к физикам и радиобиологам, работавшим в государственных ведомствах и научно-исследовательских институтах. 

      Но и они долгое время могли только гипотетически рассуждать о возможных причинах, о ходе событий и о последствиях аварии. Ведь ничего похожего никогда раньше не случалось. Потребовалось несколько недель, прежде чем доступной оказалась достоверная информация; до этого сообщения нередко заметно противоречили друг другу.

    2. 2. Насколько популярными были конспирологические теории при таком дефиците информации? 

      Я бы не называла это конспирологическими теориями, но домыслов и слухов хватало. Даже в большей степени, нежели причин аварии, они касались ее возможных последствий, причем число погибших колебалось в диапазоне от двух до двух тысяч человек. Лишь когда советское правительство сообщило, что ведутся работы по локализации аварии, западные эксперты на основании доступных косвенных сведений смогли лучше оценить ее возможный ход и сделать однозначный вывод о том, что на АЭС произошел взрыв. Но что именно оказалось причиной аварии, по-прежнему оставалось предметом многочисленных спекуляций. А дискуссия о количестве жертв продолжается по сей день.

    3. 3. Отличалась ли реакция на Чернобыль в Западной Германии и во Франции? И в чем состояли эти отличия?

      Во Франции есть ироничное выражение, которое, можно сказать, обобщает различие в реакциях по обе стороны Рейна: мол, радиоактивное «облако» остановилось на границе двух стран. Франция — единственное западноевропейское государство, не предпринявшее никаких защитных мер. Между тем уровень радиации на юго-востоке этой страны был выше, чем на севере Германии, где прибегли к жестким мерам. Только спустя две недели после аварии у французской общественности возникли вопросы по этому поводу. Некоторые СМИ сейчас критикуют информационную политику правительства и обличают «радиоактивную ложь». Но общество даже близко не ощущало угрозы в той степени, что в Германии. Большинство людей не видело необходимости в мерах предосторожности.

      В Западной Германии ситуация была другой: СМИ широко освещали Super-GAU, авария занимала первые полосы еще несколько месяцев. Довольно быстро в центре внимания оказались последствия радиоактивного заражения для самой Германии. Обсуждение этого вопроса было особенно эмоциональным и напряженным: родители тревожились за здоровье своих детей, покупатели — за безопасность продуктов. Политики не до конца понимали, как бороться с радиоактивным заражением. У федерального правительства не было ни полномочий, ни правовой базы для действия в такой ситуации, и каждая земля в конце концов установила собственный предельно допустимый уровень излучения. Там, где у власти был ХДС, в основном следовали рекомендациям Комиссии по радиационной защите. В тех же землях, где правительство возглавляли социал-демократы, приняли более жесткие меры предосторожности. Например, в Гессене, где министром охраны окружающей среды в коалиционном правительстве был Йошка Фишер из партии «Зеленых». В результате даже в соседних землях порой действовали совершенно разные правила. Это только усугубило замешательство общества.

    4. 4. Аварию считали внутренним делом СССР или видели в ней свидетельство проблем атомной энергетики вообще?

      Авария интерпретировалась по-разному. Во Франции распространилось мнение, что это была чисто советская проблема, связанная с конструктивными особенностями реакторов РБМК (хотя у французских реакторов была схожая конструкция) и неопытностью персонала. Кроме того, правительственные эксперты полагали, что и последствия будут ограничены территорией Советского Союза. Этой оценки придерживалось и правительство, и французские СМИ. 

      В Западной Германии все было иначе: авария дала повод для того, чтобы поставить под сомнение использование ядерных технологий в принципе. Очень скоро на первый план вышла безопасность собственных реакторов. Правда, и там некоторые политики и представители атомной отрасли сосредоточились на дефектах «графитового реактора» и ошибках отдельных людей. Некоторые даже возлагали всю вину на «коммунистическую систему». Но это не помешало обсуждению вопроса, готово ли общество мириться с рисками, связанными с ядерными технологиями. После Чернобыля на улицы вышли десятки тысяч противников атомной энергетики. Всего через месяц после аварии протесты против строительства завода по переработке топливных стержней в Ваккерсдорфе вызвали беспорядки, в которых пострадали несколько сотен человек. Лозунг «Чернобыль повсюду» витал в воздухе.

    5. 5. В СССР Чернобыль стал одним из важнейших моментов в истории перестройки и способствовал росту оппозиционных настроений. Имела ли эта катастрофа какие-либо политические последствия на Западе?

      Демонстрации и тогдашние социологические опросы вроде бы заставляют говорить о политических последствиях аварии, но в Западной Германии никаких радикальных изменений не произошло. На выборах в Бундестаг в 1987 году ХДС/ХСС действительно потерял значительное количество голосов, результат социал-демократов также снизился на несколько процентных пунктов, а «Зеленые», наоборот, оказались в числе главных победителей. Но христианские демократы вместе со свободными демократами все равно смогли сформировать правительственную коалицию, и поворот в отношении к атомной энергетике был отложен на несколько лет. Но в долгосрочной перспективе Чернобыль открывал путь к власти партиям, критикующим атомную энергетику. 

      Во Франции единственной партией, которая в 1980-е годы последовательно критиковала ядерную энергетику, были «Зеленые» (Les Verts). Но они не были представлены в парламенте. Их восхождению в качестве общенациональной политической силы мешала двухблоковая партийная система, а также мажоритарная система голосования. В отличие от немецких «Зеленых», французским удалось попасть в Национальную ассамблею лишь в 1997 году, и до сих пор их результаты на выборах значительно хуже тех, что получает экологическая партия в Германии.

    6. 6. Получается, что Чернобыль почти не повлиял на развитие ядерной энергетики ни в ФРГ, ни во Франции?

      Скажем так, Чернобыль не стал решающим фактором, предопределившим отказ от атомной энергетики в Германии, но в итоге авария ускорила этот процесс. Критика ядерных технологий и требование отказаться от них звучали уже в 1970-е годы, но после того как произошла авария, у критиков появились весомые доказательства, что их опасения реальны. Из-за аварии дискуссии вокруг ядерной энергетики привлекли к себе широкое общественное внимание, а вариант полного отказа стал казаться вполне реальным. С годами в обществе росла готовность пойти по этому пути, и это подготовило принятое в 2000 году решение федерального правительства, в которое входили СДПГ и «Зеленые», о сворачивании атомной энергетики.

      Во Франции авария рассматривалась исключительно как советская проблема, поэтому судьба ядерной энергетики, возведенной в ранг государственной политики, почти не обсуждалась в обществе. В 1980-е годы ядерная энергетика воспринималась как контролируемая и, следовательно, оправданная технология, в использовании которой Франция была лидером. Казалось, альтернативы ей просто нет. С точки зрения энергобаланса, атомная энергия была самым важным и самым дешевым источником. Даже критики не требовали отказаться от нее полностью. Они выступали лишь за то, чтобы свернуть амбициозные планы по расширению программы, а также повысить прозрачность информационной политики. Так что — да, во Франции Чернобыльская авария не смогла поколебать «ядерный консенсус».

    7.  


    Текст: Катрин Йордан

    28.04.2021

    Читайте также

    Самая немецкая из партий

    Давид Кламмер: Ende Gelände — не дать стране угля

    Германия — чемпион мира по борьбе с парниковым эффектом?

  • «Пока я ждал(a)». Белорусская серия фотографа Юлии Аутц

    «Пока я ждал(a)». Белорусская серия фотографа Юлии Аутц

    Власти Беларуси для Европы за последние месяцы окончательно превратились в символ современного авторитаризма, который оказался устойчивее, чем можно было ожидать. Каково это — расти и взрослеть при Лукашенко? Чего боятся, о чем мечтают и на что надеются молодые люди в Беларуси? 

    С 2017 по 2019 год немецкий фотограф из Гейдельберга Юлия Аутц в общей сложности шесть месяцев провела в Беларуси, общаясь с молодыми белорусами 15–29 лет и снимая их на камеру. Она говорила с ними о том, чего они ждут от будущего, — накануне президентских выборов 2020 года, которые обернулись самыми масштабными протестами в истории этой страны.

    В Беларусь она приехала после Приднестровья — еще одной неспокойной точки на постсоветском пространстве. Серия “While I was waiting” («Пока я ждал(а)») рассказывает о молодых людях, стремящихся выразить свою индивидуальность в условиях авторитаризма: активистах, художниках, музыкантах. На этих снимках они часто запечатлены у себя дома, а в объектив попадают очень личные моменты. Это не случайно: пространство частной жизни служит для молодых белорусов убежищем, в котором только и можно свободно выразить себя, не боясь чужих глаз. 

    DEUTSCHE VERSION

    Слева – Даша, 2018 год / Справа – Ульяна, в центре Минска, 2018 год / © Юлия Аутц
    Слева – Даша, 2018 год / Справа – Ульяна, в центре Минска, 2018 год / © Юлия Аутц

    — „While I was waiting“ («Пока я ждал(а)») — почему вы решили назвать фотопроект именно так? 

    Выбрать название всегда трудно. Я фотографировала покорность обстоятельствам, остановившееся время, ожидание. Вот молодые люди, они просто сидят, смотрят в окно, скрываются в четырех стенах и замыкаются в собственной жизни. Белорусы часто отрезаны от всего, что происходит вокруг, потому что государство и общество почти не оставляют им пространства для самореализации. Я потом еще и брала интервью о протестах, которые как раз были в разгаре, и один панк сказал: «Этих протестов я ждал всю свою жизнь». В этой фразе было то, что я искала: отсылка к тому, что происходило в этот момент, и одновременно емкая характеристика того, что люди переживали накануне, — ожидание и надежду на перемены.

    Многие снимки сделаны в квартирах молодых людей и демонстрируют иногда очень личные моменты. Легко ли вам было сблизиться со своими героями настолько, чтобы они впустили к себе домой, в свою жизнь?  

    Как раз это было очень важно для меня. Я хотела показать контраст между внутренним и внешним: в публичном пространстве людям приходится адаптироваться к окружению, поэтому свою индивидуальность они могут проявить только в частной жизни. Наладить отношения со многими молодыми минчанами помогла одна моя знакомая. Далеко не сразу, но в конце концов все начало складываться — постепенно мы стали узнавать друг друга лучше. Мы часто собирались вместе за дружеским столом. Всякий раз, когда я приезжала в страну, мы встречались, я делала новые снимки. Такое постепенное сближение, конечно, потребовало времени.

    Для проекта вы искали ярких личностей, в том числе политических активистов. Каково это — «быть не таким, как все», в Беларуси? 

    Все очень сильно зависит от того, где живет человек. Одно дело — провинция, другое — Минск, где много людей с необычным цветом волос или с татуировками. В целом это, конечно, очень консервативное общество. Людям, которые мыслят или выглядят нестандартно, очень трудно найти свое место. Поначалу я много фотографировала людей из ЛГБТ-движения, музыкантов, художников, активистов. Но потом мне захотелось расширить круг героев, потому что я поняла, что в Беларуси особенно интересна жизнь вне политики — как раз в силу того, что государство так или иначе вытесняет людей из политики. Каждый, кто занимается политикой, в какой-то момент неизбежно столкнется с проблемами.  

    В августе 2020 года белорусское общество однозначно продемонстрировало запрос на перемены. Сохраняют ли молодые люди, с которыми вы общались, надежду на изменения? 

    Многие из тех, кого я фотографировала, уже опустили руки и потеряли всякую надежду. Кто-то покинул страну за время протестов, некоторые еще сохраняли оптимизм, но в массе своей люди разочарованы и смирились с судьбой. Оно и понятно, ведь уже 27 лет ничего не меняется. 

    Если спросить молодых людей в Германии о планах на будущее, то они расскажут о работе мечты, путешествиях и так далее, и самореализация будет играть для них важную роль. Что такое «будущее» для белорусской молодежи?

    Многие из тех, кого я встречала, явно жили «здесь и сейчас». Для того чтобы строить планы на будущее, нужна вера в то, что это будущее будет достойным. Да и вообще это непросто, если учишься в Беларуси, поскольку свободное мышление в здешних университетах не поощряется. Именно поэтому многие хотят уехать учиться за границу и, может быть, вернуться домой когда-нибудь потом.  

    Фотографии были сделаны до начала протестов. Известно ли вам, как демонстрации изменили жизнь ваших героев? 

    С большинством из героев моей фотосерии я поддерживаю связь. Поначалу они были полны надежд, охвачены эйфорией и выходили на массовые демонстрации. Многие потом оказались в тюрьме. На улицы тогда вышли и представители старшего поколения, что, конечно, мотивировало молодых. Стало ясно, что против Лукашенко выступает не только небольшая группа художников и интеллектуалов, а люди самых разных профессий и возрастов. Эти люди демонстрируют невероятную солидарность, но после стольких месяцев протестов и репрессий их надежды испаряются. Но, быть может, протесты скоро снова станут мощнее, а главное — заметнее.

    Минск, 2019 год / © Юлия Аутц
    Минск, 2019 год / © Юлия Аутц
    Вика и Настя, Минск, 2018 год / © Юлия Аутц
    Вика и Настя, Минск, 2018 год / © Юлия Аутц
    Минск, 2019 год / © Юлия Аутц
    Минск, 2019 год / © Юлия Аутц
    Игорь, Минск, 2019 год / © Юлия Аутц
    Игорь, Минск, 2019 год / © Юлия Аутц
     Слева – Марына, Минск, 2017 год / Справа – Кристина, Минск, 2019 год  / © Юлия Аутц
    Слева – Марына, Минск, 2017 год / Справа – Кристина, Минск, 2019 год / © Юлия Аутц
    Минск, зима 2019 года  / © Юлия Аутц
    Минск, зима 2019 года / © Юлия Аутц
    Слева – Даша, Минск, 2019 год / Справа – Лиза, Минск, 2018 год / © Юлия Аутц
    Слева – Даша, Минск, 2019 год / Справа – Лиза, Минск, 2018 год / © Юлия Аутц
    Слева – Ян и Яро у себя дома в Могилеве, 2017 год / Справа – Игнат у себя дома, 2018 год/ © Юлия Аутц
    Слева – Ян и Яро у себя дома в Могилеве, 2017 год / Справа – Игнат у себя дома, 2018 год/ © Юлия Аутц
    Минск, 2019 год / © Юлия Аутц
    Минск, 2019 год / © Юлия Аутц
     Слева – Марта, Минск, 2018 год / Справа – Слава, зимой 2017 года в студенческом общежитии / © Юлия Аутц
    Слева – Марта, Минск, 2018 год / Справа – Слава, зимой 2017 года в студенческом общежитии / © Юлия Аутц
    Минск, зима 2017 года / © Юлия Аутц
    Минск, зима 2017 года / © Юлия Аутц
     Алина и Женя на крыше, Минск, 2018 год / © Юлия Аутц
    Алина и Женя на крыше, Минск, 2018 год / © Юлия Аутц

    Фото: Юлия Аутц
    Фоторедактор: Анди Хеллер 
    Текст: редакция «Декодера»

    Опубликован: 21.04.2021

    Читайте также

    Ингмар Бьёрн Нолтинг: Measure and Middle

    Тишина. Берлинские ночные клубы

    Abseits der Norm

    Ost places — lost places