Вы будете перенаправлены на страницу досье. Если этого не происходит, нажмите сюда
-
Августовский путч в фотографиях
-
«Продержатся максимум три дня»
Вы будете перенаправлены на страницу досье. Если этого не происходит, нажмите сюда
-
«Раскола нет. Есть шумное меньшинство, недовольное ковидными ограничениями»
«Швецией второй волны» называет Швейцарию политолог из Бернского университета Маркус Фрайтаг. С весны 2020 года он участвует в исследовании, в рамках которого было опрошено 18 тысяч жителей Германии, Франции, Великобритании, Испании и Швейцарии. Ученые хотели понять, чем различалась реакция разных обществ на пандемию коронавируса и связанные с ней ограничения. Оказалось, что действия правительств мало зависят от их партийной принадлежности и идеологических предпочтений общества. Срабатывают более глубинные механизмы.
Весной 2020 года швейцарские власти действовали почти так же жестко, как правительства других стран, но осенью ограничились куда более мягкими мерами, похожими на введенные ранее в Швеции. Либеральный подход, возобладавший в какой-то момент в обеих странах, Фрайтаг объясняет традиционной верой местных властей в сознательность своих граждан. Но на практике швейцарцы, по мнению исследователя, оказались не подготовлены к рациональным действиям в кризисной ситуации. В результате по уровню смертности от коронавируса к концу второй волны Швейцария приблизилась к Франции и Италии, которые обгоняли ее по этому печальному показателю все первые месяцы пандемии. И все равно число противников жестких ограничений остается в этой стране выше, чем в среднем по Европе, — до четверти от всех граждан.
Швейцарский пример вновь заставляет задуматься о том, что важнее в борьбе с «короной»: снижение числа смертей здесь и сейчас или сохранение долгосрочной стабильности в обществе? «декодер» публикует сокращенную версию интервью Маркуса Фрайтага швейцарскому еженедельнику Das Magazin, выходящему приложением к газете Tages-Anzeiger.
Das Magazin: Профессор Фрайтаг, с самого начала пандемии вы проводите опросы в различных европейских странах. Их итоги пока не опубликованы, но не могли бы вы поделиться с нами какими-нибудь выводами?
Маркус Фрайтаг: Среди прочего мы хотели выяснить, что люди думают о пандемии и как справляются с ней. Результаты показывают, что бороться с вирусом людям в первую очередь помогает добросовестность: респонденты, которых можно охарактеризовать как «ответственных» и «надежных», меньше болеют, требуют более жестких политических мер для сдерживания пандемии и проявляют меньше снисхождения по отношению к нарушителям противоэпидемических правил. Респонденты с чертами так называемых «экстравертов» более склонны нарушать эти правила и заражаются чаще, то есть могут усугубить дальнейшие волны пандемии.
Зависит ли отношение к пандемии от политических убеждений?
Широко распространено мнение, что сторонники левых взглядов ставят здоровье человека выше экономики, в отличие от правых. Но, как показывают наши опросы, на уровне правительств политическая позиция едва ли оказала значимое влияние на то, как государства боролись с пандемией. Все они в тот или иной момент начинали действовать так же, как и их товарищи по несчастью, пусть левые правительства и реагировали немного более оперативно, чем правопопулистские. Трампа, Болсонару и Джонсона объединяет то, что они поначалу недооценили серьезность ситуации и в своей риторике легкомысленно умаляли опасность коронавируса.
Пандемия была временем правительства. Теперь наступает время оппозиции
Говорят, что кризис — это время правительств. Так и есть?
Политологи любят говорить о феномене внутреннего сплочения (rally around the flag): в кризисной ситуации люди ищут защиты и убежища, и обычно это выражается в повальной патриотической поддержке руководства страны вне зависимости от политических пристрастий. Люди смыкают ряды, чтобы противостоять врагу, поэтому да, вы правы: кризис — это звездный час власти.
Но не во всех странах власти одинаково хорошо справились с пандемией. Какие государства действительно справились?
У меня встречный вопрос: а что такое «лучше»? Что значит «хорошо справиться»?
Давайте возьмем такой показатель, как «низкая смертность». Кто лидирует в этом отношении?
Конечно, азиатские страны. У них больше опыта борьбы с пандемиями, а коллективистская структура общества позволяет властям прибегать к авторитарным мерам. Из стран условного «Запада» можно, пожалуй, назвать Новую Зеландию, Австралию и — с оговорками — Финляндию.
Почему именно их?
Судя по всему, решающую роль сыграли пять факторов: доверие к действиям властей, выгодное географическое положение, низкая плотность населения, четкая и последовательная риторика правительства, работавшая на сплочение нации, и высокий уровень цифровизации.
В период пандемии люди критиковали тех, кто принимал решения, а не саму демократию
Мы наблюдаем возрождение наций: в пандемию каждая страна действовала по своему усмотрению. Эта тенденция сохранится?
Все верно: как только разразился кризис, страны начали самостоятельно принимать необходимые меры, чего от них и ожидало население, — вспомним еще раз феномен rally around the flag. Стали закрываться границы, а государства занялись разработкой собственных планов действий. Но быстро стало понятно и то, что для борьбы с вирусом нужны совместные усилия. Характерные примеры — производство и закупка вакцин или разработка прививочного сертификата. Процессы интернационализации ушли слишком далеко [чтобы их остановить].
Правда ли, что с пандемией лучше всего удается справиться странам, которыми руководят женщины?
На самом деле мы не видим ничего, что убедительно подтверждало бы это распространенное мнение, которое приобрело популярность благодаря действиям премьер-министра Новой Зеландии Джасинды Ардерн во время пандемии. Французский историк Пьер Розанваллон писал, что хорошим лидером государства будет ответственный, компетентный и последовательный человек, который «говорит без обиняков» и честно рассказывает людям о факторах, определяющих непредсказуемость ситуации. Мне кажется, что поведение Ардерн соответствует этому описанию.
Навредила ли пандемия демократии?
В политологии различают специфическое и генерализованное доверие. Специфическим называют доверие к конкретным акторам, а под генерализованным понимается доверие к политической системе, демократии или нации в целом. Генерализованное доверие — залог политической стабильности. В период пандемии мы наблюдали прежде всего кризис специфического доверия: люди критиковали тех, кто принимал решения, а не саму демократию.
Говорят, что без коронавируса Трамп бы снова выиграл выборы. Какая европейская политическая сила сможет извлечь дивиденды из пандемии?
В краткосрочной перспективе, конечно, выиграют те правительства, которые смогут быстро разрядить ситуацию. Однако, как я уже говорил, уровень доверия быстро падает: люди начинают обращать внимание не на защиту от внешних угроз, а на действия внутри страны. В условиях финансового кризиса популярность внезапно приобретают другие голоса, например те, кто уже давно предупреждал о высоком госдолге. Перефразируя уже упомянутый принцип, можно сказать, что после кризиса наступает время оппозиции.
Противники ограничений воплощают собой политический нигилизм
Вопрос, с которым столкнулись все страны: что хуже — ограничение прав и свобод, замедление экономики или высокая смертность? Как решается подобная дилемма?
С точки зрения философии и этики можно сказать так: я могу ограничить свои собственные права, если тем самым помогу многим другим. Сложнее решить, действительно ли краткосрочный негативный эффект пандемии для общества страшнее, чем долгосрочные последствия, вызванные рецессией или психическими расстройствами. В конечном счете все сводится к вопросу из области «реальной политики»: здоровье или экономика? Германия выбрала здоровье, ограничила права и свободы, затормозила экономику — и все равно не смогла избежать большого числа смертей.
Часто говорят о том, что коронавирус расколол общество. Это правда? Есть ли доказательства этого?
В ходе исследования мы спрашивали: «Вы считаете ограничительные меры слишком жесткими, оптимальными или недостаточно жесткими?» Если посмотреть на динамику ответов в разных странах Европы, то становится ясно, что до 15% людей считали, что запреты «слишком жесткие», примерно половина — что запреты «недостаточно жесткие», и от 30 до 50% (в зависимости от волны пандемии) считали их «оптимальными». Исходя из этого я могу сказать, что мы имеем дело не с расколом общества, а с шумным меньшинством, недовольным жесткостью принятых мер.
Что вам известно о противниках коронавирусных ограничений?
Исследования дают основания полагать, что среди протестующих уровень доверия к власти очень низок, но они не относятся к сторонникам какой-то конкретной партии. Кроме того, они очень скептически смотрят на то, как работает демократия, но при этом отвергают и авторитарные формы правления — то есть воплощают собой политический нигилизм.
Правительство аргументировало свои действия заботой о «ментальном здоровье народа»
Когда пандемия началась, все вокруг стали предлагать свои решения: и экспертные центры, и отраслевые объединения, и даже пользователи твиттера. К кому прислушивались власти: к представителям экономики, науки или общества?
Мне кажется, на разных этапах внимание уделялось различным группам влияния. Прислушиваясь к ученым, вводили локдауны; прислушиваясь к бизнесу, отменяли. Показателен пример прошлого сентября, когда под давлением в том числе экономического блока произошло очередное ослабление локдауна (впрочем, стоит отметить, что на тот момент многие специалисты, в том числе эпидемиологи, тоже оценивали ситуацию довольно оптимистично).
А были ли решения, при принятии которых власти ориентировались на мнение людей?
Перед Пасхой [2021 года] немецкое правительство вначале объявило о суровых ограничительных мерах, а затем отказалось от них. Очевидно, это было сделано не по эпидемиологическим соображениям (заболеваемость тогда была высокой) и не под нажимом бизнеса (рестораны все равно остались закрыты), а, скорее всего, с оглядкой на настроения общества. Да и в апреле, когда локдаун начали смягчать, несмотря на превышение по четырем из пяти показателей заболеваемости, которые само же правительство и установило, власти аргументировали свои действия заботой о «ментальном здоровье народа».
А «ментальное здоровье народа» вообще существует?
В своих опросах мы изучаем уровень страха и гнева. Страх заставляет людей искать у государства защиты, гнев же — отдаляет от него, поэтому страх зачастую способствует сохранению системы, а гнев становится для нее угрозой. Выше всего показатели гнева и страха в пандемию оказались в Италии и Испании.
Когда разразилась «испанка», многие тоже говорили, что наука просто стоит на пути прогресса
Чему бы могли научить нас пандемии, случившиеся в истории прежде?
Испанский грипп мог бы научить нас трем вещам: во-первых, насколько важны нелекарственные меры предосторожности, то есть соблюдение дистанции, самоизоляция, ношение масок и личная гигиена. Все эти меры давно известны и просты в применении, но мы почему-то не сразу оценили их. Во-вторых, мы должны были понять, что опасность пандемии нельзя недооценивать. Как и в начале прошлого века, весной 2020 года все тоже думали: «Ну, оказалось не так уж и страшно». И, наконец, в-третьих, мы забыли о том, что к ученым нужно прислушиваться. Когда разразилась «испанка», многие так же говорили, что наука просто стоит на пути прогресса и мешает развитию экономики.
Почему мы об этом забыли?
Потому что никто из нас не застал ту пандемию, а последующие эпидемии в основном обходили нас стороной: ни эбола, ни атипичная пневмония, ни свиной грипп в основном не коснулись европейцев. И наоборот, в Азии люди постоянно сталкивались с этими проблемами, поэтому наработали соответствующий опыт.
Люди будут наверстывать все то, от чего им пришлось отказаться
В заключение давайте поговорим о последствиях пандемии. Стали ли мы сплоченнее?
Инстинкт солидарности просыпается у человека в начале любого кризиса. Продуманная политическая коммуникация может усилить это ощущение, как, например, знаменитая речь Джасинды Ардерн о «единой команде из пяти миллионов новозеландцев». Но я сомневаюсь, что такую сплоченность можно поддерживать постоянно, ведь нельзя забывать, что мы вот уже несколько десятилетий движемся к индивидуализации. Сомневаюсь, что коронавирус что-то изменил в этом отношении, поэтому я скорее жду, что люди будут наверстывать все то, от чего им пришлось отказаться.
На мужчин и женщин ситуация воздействует одинаково?
По результатам опросов мы видим, что мужчины заражались коронавирусом чаще, чем женщины. Женщины чаще поддерживают закрытие границ и относятся к нарушителям ограничительных мер более негативно. Другие исследования показывают, что в пандемию повысился уровень насилия по отношению к женщинам, в первую очередь домашнего насилия. Кроме того, есть свидетельства, что переход на удаленную работу и домашнее обучение вновь сделали семью традиционнее, поскольку забота о детях и бытовые обязанности легли скорее на плечи женщин.
А как пандемия повлияла на экономику?
Скорее всего, пандемия приведет к усилению неравенства: бедные станут беднее, богатые — богаче. Кроме того, пандемия повысила нагрузку на государственные бюджеты, что сужает границы для политического маневра и заставит нас столкнуться с определенными ограничениями. Как говорится, «сначала хлеб, а нравственность — потом». С другой стороны, остается и надежда на то, что кризис окажется катализатором инноваций, которые смогут вернуть нас на путь экономического роста.
Мы все очень и очень недооценили коронавирус
Социолог Андреас Реквиц недавно сказал, что на протяжении последних 50 лет весь мир стремился к прогрессу и повышению эффективности. Этому стремлению теперь конец?
Наблюдения Реквица, что мы вступаем в период стагнации, во многом обоснованны. Но возможен и другой взгляд: ведь пандемия невероятно ускорила некоторые процессы, к примеру, цифровизацию. Да и то, насколько быстро удалось разработать вакцину, стало инновационным прорывом.
Если оглянуться назад, что было главной ошибкой с точки зрения политологии?
То, что все — за исключением вирусологов! — очень и очень недооценивали опасность вируса. Вспомните: в феврале и марте 2020 года мы все думали, что — да, кризис бушует в Китае и, может быть, в Италии, но нас-то точно не коснется. Вначале мы недооценили скорость распространения эпидемии, а потом и устойчивость вируса, который упорно не желает уходить из нашей жизни.
Weitere Themen
Ковид или ковид-отрицатели — что угрожает демократии больше?
«Год в чрезвычайной ситуации? Возможно»
-
Спрашивали? Отвечаем! Почему российская власть начала охоту на немецкие НКО?
В июне российские власти объявили «нежелательными организациями» три немецкие НКО: Deutsch-Russischer Austausch e.V. («Немецко-русский обмен»), Zentrum Liberale Moderne gGmbH (Центр либеральной современности, сокращенно — «Либмод»), Forum Russischsprachiger Europäer e.V. («Форум русскоязычных европейцев»). С этого момента их деятельность в России запрещена, а сотрудничество с ними грозит россиянам уголовной ответственностью. Этот шаг удивил многих экспертов: до сих пор в перечень «нежелательных» попадали в основном структуры, имеющие отношение к США, а сотрудничество с Германией воспринималось как относительно «безобидное», с точки зрения российских властей. Что изменилось теперь? Почему именно эти организации попали в список? Ждет ли то же самое другие немецкие НКО в России? Восемь вопросов и восемь ответов немецкого исследователя Фабиана Буркхардта — просто листайте.
2. Чем отличаются эти организации друг от друга?
4. Почему из многих немецких НКО были выбраны именно эти три?
5. Другие немецкие НКО тоже должны чувствовать себя в опасности?
6. Но какие-то закономерности все же просматриваются?
7. Как решение властей России повлияет на отношения с Германией?
8. То есть это сигнал «наружу» — немцам, которые хотят работать с Россией?
1. Недавно три немецкие НКО объявлены «нежелательными организациями». Что это за организации? Какие проекты они вели в России?
«Немецко-русский обмен» (DRA) — старейшая из трех НКО, основана в 1992 году для поддержки демократического развития России. С тех пор она реализовала в России, а также в Восточной и в Центральной Европе множество проектов, направленных на укрепление международного взаимопонимания. С 2014 года DRA активно участвует в разрешении конфликта в Восточной Украине.
«Форум русскоязычных европейцев» в Германии был учрежден в 2017 году политологом и социологом Игорем Эйдманом, двоюродным братом убитого в 2015 году оппозиционного политика Бориса Немцова. Как видно из названия, организация ориентируется на жителей Германии, говорящих по-русски. «Форум» борется с тем, что путинская Россия присваивает себе право говорить от лица всех россиян, и пытается остановить «продвижение путинизма в Европу».
Наконец, Центр либеральной современности («Либмод») был создан в 2017 году Ральфом Фюксом, бывшим сопредседателем правления Фонда имени Генриха Белля, и Марилуизе Бек — многие годы она была депутатом Бундестага от «Зеленых» и отвечала за внешнеполитические связи своей партии с Восточной Европой. Организация позиционирует себя как «независимый аналитический центр, форум для дебатов и проектное бюро» и видит свою миссию в том, чтобы противодействовать кризису либеральной демократии. Усилия «Либмода» направлены не только на Россию, но, безусловно, это одно из главных направлений его деятельности, поскольку, с его точки зрения, «Кремль — штаб-квартира антилиберального интернационала». Вместе с деятелями российского гражданского общества «Либмод» занят проектами, посвященными свободе слова в интернете, наследию Андрея Сахарова, изменению климата и зависимости России от ископаемого сырья, правам человека и отношениям России и Запада.
2. Чем отличаются эти организации друг от друга?
Прежде всего, их многое объединяет. Во-первых, все они, очевидно, привержены ценностям либеральной демократии, правам человека и международному праву. Во-вторых, признают за деятелями и организациями гражданского общества безусловное право на самоопределение и возможность выбирать партнеров для совместной работы не под диктовку государства или бизнеса. Тем самым эти немецкие организации отказываются отождествлять Россию с путинской Россией. В-третьих, все три НКО не согласны с тем, что особые отношения России и Германии оправдывают попрание интересов центрально- и восточноевропейских стран. И с момента аннексии Крыма определяющую роль играет отношение к Украине. Кроме того, все три НКО участвовали в совместных проектах с организациями, которые в России объявлены «иноагентами». И наконец, эти организации в разных объемах получали финансирование от министерства иностранных дел Германии, направленное на поддержку взаимодействия с гражданским обществом в России.
Что касается различий, то у «Форума русскоязычных европейцев» меньше проектов, он фокусируется на сетевом взаимодействии и общении между русскоязычными жителями Германии — в частности, в своей группе в фейсбуке. Кроме того, «Форум» и «Либмод» отличаются от DRA тем, что их деятельность более политизирована и в их мероприятиях участвуют российские оппозиционные политики. Сергей Давидис и Владимир Кара-Мурза выступали на площадке «Форума», «Либмод» постоянно сотрудничает с Михаилом Ходорковским и «Открытой Россией» и часто приглашает Владимира Кара-Мурзу.
3. До этого к «нежелательным организациям» были причислены 30 НКО, но немецкая среди них была только одна. Нынешнее решение свидетельствует о том, что в отношениях России и Германии возникли какие-то проблемы?
Германо-российские отношения стремительно ухудшались все последние десять лет. Возвращение Владимира Путина на пост президента в 2012 году похоронило надежды на «Партнерство для модернизации». Аннексия Крыма и война России на востоке Украины стали точкой невозврата — особым отношениям пришел конец. Германия поддержала санкции против России, но одновременно в качестве участника «нормандского формата» демонстрировала готовность к диалогу и стремление к разрешению конфликта. На этом фоне углубленная работа в негосударственном секторе приобретала особое значение для развития двусторонних отношений. Но со временем становилось все сложнее обозначать границу между полем конфликта и областью сотрудничества и не смешивать их.
В 2017 году несколько депутатов Госдумы потребовали объявить «нежелательной организацией» Фонд имени Фридриха Эберта, после того как неловкое высказывание российского школьника во время мемориальной церемонии в Бундестаге вызвало скандал. В 2018 году, перед президентскими выборами, статус «нежелательной организации» получила первая НКО из Германии — «Европейская платформа за демократические выборы» (ЕПДВ). Произошло это, очевидно, в наказание за сотрудничество с движением «Голос», занимающимся наблюдением за выборами и внесенным в России в перечень «иностранных агентов». В 2019 году комиссия Госдумы по расследованию фактов вмешательства иностранных государств во внутренние дела России потребовала отобрать лицензию на вещание у Deutsche Welle за то, что в ее твиттере якобы фигурировали «призывы к несогласованным протестам», а также за «оправдание экстремизма».
Охлаждение отношений ускорилось, когда в 2020 году Алексей Навальный был отправлен на лечение в берлинскую клинику Шарите после покушения, совершенного боевым отравляющим веществом «Новичок». Сергей Лавров утверждал, что Навальный мог быть отравлен уже в Германии или в самолете на пути туда. В апреле 2021 года Москва запретила въезд руководителю берлинской прокуратуры Йоргу Раупаху. Официальная точка зрения российского МИДа: Германия использует Навального для «вмешательства во внутренние дела России» и для «реализации собственных внешнеполитических амбиций в НАТО и ЕС». В частности, накануне сентябрьских выборов в Думу Германия якобы стремится «оказать дестабилизирующее влияние на внутриполитическую ситуацию в России».
4. Почему из многих немецких НКО были выбраны именно эти три?
Однозначного ответа нет. Сами представители немецких общественных организаций могут только гадать о причинах. Никаких предупредительных сигналов не было. Вполне возможно, что российские власти намеренно не дали объяснений, потому что это одна из целей акции — послать предупреждение всем НКО, подтолкнуть их к самоцензуре и более конформному поведению. Согласно официальному обоснованию российской прокуратуры, деятельность этих организаций «представляет угрозу основам конституционного строя и безопасности Российской Федерации». Председатель думской комиссии Василий Пискарев, который занимается вопросами «вмешательства во внутренние дела России», заявил в разговоре с немецким послом Гезой Андреасом фон Гайром в апреле этого года, что три эти немецкие НКО, а также Фонд имени Генриха Белля попали под наблюдение его комиссии, так как оправдывают террористическую деятельность, препятствуют российским проектам в сырьевом и энергетическом секторе, продвигают националистические и сепаратистские настроения, пропагандируют «нетрадиционные ценности» среди молодежи, дискредитируют борьбу России с коронавирусом и пытаются исказить российскую историю, в особенности события Великой Отечественной войны.
Поскольку российская прокуратура никак не обосновала присвоение статуса «нежелательных организаций» именно этим трем НКО, то, во-первых, невозможно точно сказать, какое из обвинений стало решающим, а во-вторых, почему Фонд имени Генриха Белля единственный статуса «нежелательного» не получил.
5. Другие немецкие НКО тоже должны чувствовать себя в опасности?
По многим причинам следует опасаться, что и другие НКО из Германии могут попасть в перечень «нежелательных». Германо-российские отношения все время ухудшаются, и ничто не указывает на подвижки в лучшую сторону. Опасаться этого заставляет и сама бюрократическая логика режима. Роль ФСБ все последние годы растет, а в Совете Федерации и в Госдуме есть комиссии, занятые иностранным влиянием на внутренние дела. Когда эта машина пришла в движение, ее не только трудно остановить — она еще и должна все время «производить» новые угрозы, которые сама же должна будет «устранять». Именно в этом причина ужесточения законов о «нежелательных организациях».
Доказательство от противного подсказывает: как именно работают немецкие НКО и с кем конкретно они сотрудничают, не объясняет в полной мере, почему их объявляют «нежелательными». А значит, российские власти будут действовать на свое усмотрение, а критерии останутся произвольными.
6. Но какие-то закономерности все же просматриваются?
Закономерности есть. Во-первых, предвыборные и выборные периоды: выборы президента в 2018 году, выборы в Московскую городскую думу в 2019 году и выборы в Госдуму 2021 года — в это время риск всегда выше. Во-вторых, особенно рискуют те общественные организации, которые сотрудничают с теми, кто уже объявлен в России «нежелательными» или внесен в списки «иностранных агентов».
В-третьих, похоже на то, что немецкие политические фонды (такие как Фонд имени Генриха Белля), пользуются (пока еще) некоторой защитой — в отличие от организаций гражданского общества. Но как видно, например, из передачи армейского телеканала «Звезда» в мае 2021 года, российские «ястребы» считают политические фонды исполнителями воли немецких спецслужб. Журналисты подчеркивают, что в Беларуси отделений фондов больше нет.
Наконец, органы безопасности явно считают некоторые темы особенно деликатными. Это выборы и наблюдение за ними, протесты и несистемная оппозиция, права человека, санкции, энергетическая политика, в частности природный газ («Северный поток — 2») или атом (Калининград); гендер; Северный Кавказ; Украина (особенно Крым); организации, отнесенные в России к категории «террористических» или «экстремистских» (крымскотатарские, фонды Навального и др.); политическая история (Вторая мировая война, сталинизм).
7. Как решение властей России повлияет на отношения с Германией?
У него пока два конкретных результата: все три НКО были вынуждены свернуть все двусторонние проекты и деловые связи, чтобы не подвергать российских партнеров опасности уголовного преследования. Кроме того, было отменено заседание правления «Петербургского диалога», которое должно было состояться 8 и 9 июля в Москве. Если статус «нежелательных» не будет снят с DRA и «Либмода», которые участвовали в «Петербургском диалоге», то его сохранение в нынешнем формате станет невозможным, поскольку для немецкой стороны разделение на «желательные» и «нежелательные» организации неприемлемо. Возможно, что представителям НКО запретят въезд в Россию, как это произошло в случае директора организации «Европейский обмен» Штефани Шиффер. Под эгидой этой организации работала «Европейская платформа за демократические выборы», и с тех пор, как в 2018 году ее объявили «нежелательной» в России, Шиффер не выдают российскую визу.
8. То есть это сигнал «наружу» — немцам, которые хотят работать с Россией?
В целом, сигнал послан правительству ФРГ и в первую очередь МИДу этой страны, который с 2014 года поддерживает проекты DRA, «Либмода» и «Форума» в рамках программы «Расширение сотрудничества с гражданским обществом стран Восточного партнерства и России». Российское законодательство о «нежелательных организациях» не только усиливает изоляцию гражданского общества, но имеет и экстерриториальный эффект. Фактически поставлен крест на немецкой стратегии по поддержке деятелей гражданского общества вне России, например, с помощью приглашения их на семинары в Берлине. Все труднее также привлекать российских партнеров к межрегиональным проектам с участием, например, НКО из стран «Восточного партнерства». Это законодательство ставит немецкое гражданское общество перед выбором: готово ли оно к самоцензуре ради продолжения своих проектов в России.
В конечном счете эти законодательные акты показывают правительству Германии всю противоречивость его политической линии по отношению к России: с одной стороны, оно вводит санкции и усиливает «устойчивость» (resilience) ЕС — а с другой, пытается налаживать взаимодействие в рамках гражданского общества. Делать то и другое одновременно становится все труднее.
Но главный пострадавший в этой ситуации — независимое от Кремля гражданское общество России. Даже если другие немецкие организации не объявят «нежелательными», многочисленные репрессивные законы — будь то закон об «иноагентах» или об ограничении просветительской деятельности — перекрывают ему кислород.
Автор: Фабиан Буркхардт
Перевод: Люба Гурова
Опубликовано: 20.07.2021
Weitere Themen
Конституционный патриотизм в Германии
Что пишут: о будущем «Северного потока» после отравления и задержания Навального
-
«Рабы Гитлера»
В 80-ю годовщину начала Великой Отечественной войны «декодер» вновь обращается к истории, пожалуй, самой забытой категории жертв нацизма — подневольных тружеников, угнанных в Третий рейх из оккупированных районов Советского Союза. По возвращении домой остарбайтеров встречали подозрением в предательстве; послевоенная Германия начала выплачивать им компенсации позже, чем всем остальным пострадавшим; многие немецкие фирмы по сей день отказываются признавать, что использовали подневольный труд.
Город Зинген на юго-западе Германии на рубеже XIX-XX веков превратился в один из крупнейших индустриальных центров региона. Знаете куриные кубики «Магги» — знаете Зинген. Впрочем, в те времена компания специализировалась больше на производстве соусов и сухих приправ. Это, казалось бы, совершенно мирное производство очень пригодилось вермахту в годы войны — до двух третей продукции фирмы шло на армейские нужды. А удовлетворялись они руками остарбайтеров, согнанных в Зинген со всей Европы и работавших также на других городских предприятиях.
Как город постарался забыть, а потом мучительно вспоминал, что к концу войны каждый шестой его житель был родом из СССР, — в статье историка Кармен Шайде. Она вышла на образовательной платформе Lernen aus der Geschichte и в зингенском выпуске газеты Südkurier — еще одно свидетельство того, что изучение принудительного труда стало важным способом проработать нацистское прошлое для немецкой региональной прессы.
В городе Зинген у горы Хоэнтвиль на юге Бадена, недалеко от швейцарской границы, есть промзона. В ней стоит католическая часовня, фундаментом которой служит бомбоубежище времен Второй мировой. Построена она была в 1946–1947 годах на границе лагеря для тысячи немецких военнопленных во французской зоне оккупации. Человеколюбивый комендант лагеря Жан де Линьи (1908–1976) уже тогда хотел сделать первый шаг к примирению с недавними врагами, и строительство лагерной часовни оказалось важной вехой на этом пути. Часовня была освящена в 1947 году. Она охраняется как исторический памятник, а с 2016 года вошла в число мемориальных комплексов Земельного сообщества мемориалов и мемориальных инициатив Баден-Вюртемберга.
Подневольный труд в годы нацизма
Девиз историков-любителей 1980-х годов гласил: «Копай у себя под ногами». Если последовать этому призыву, то в Зингене можно обнаружить сразу несколько взаимосвязанных историй о принудительном труде людей, угнанных из Восточной Европы. При нацистах здесь работало три больших предприятия, снабжавших армию: производитель продуктов «Магги», у которого был завод даже в оккупированном Киеве, алюминиевопрокатный завод, а также металлообрабатывающая компания «Георг Фишер Айзен» (Georg Fischer Eisen AG). 1 сентября 1939 года началась война, всех мужчин мобилизовали, и рабочих рук вскоре стало не хватать. Поначалу на освободившиеся места пришли женщины. До начала войны работать для немецкой женщины, особенно для замужней, считалось аморальным, но политика партии быстро изменилась: теперь женщин, наоборот, призывали трудиться — на фабриках они должны были служить народу, подобно мужчинам на фронте. Согласно новой идеологии, «немецкую народную общность» объединяли трудолюбие, преданность, послушание и дисциплина — качества, полезные для военного производства.
Однако это не решило проблему дефицита кадров, поэтому государство вскоре занялось насильственной депортацией в Рейх для подневольного труда людей с территорий, оккупированных вермахтом. Расистская пропаганда тех лет предполагала четкую иерархию, и на самом дне находились бесправные остарбайтеры — граждане Советского Союза, которым предписывалось носить на видном месте бело-синюю нашивку с надписью OST. Архивы хранят множество документов, посвященных тому, как надлежало обращаться с такими людьми: они считались «чуждыми» немецкому народу, над ними можно было без каких-либо последствий издеваться, их можно было убивать. Мужчины и женщины, попавшие в Зинген после 1942 года, рассказывали, что в Штутгарте и Ульме их выстраивали на площади, словно скот, и оттуда распределяли на производства, в семейные или крестьянские хозяйства. На каждого заводилось дело с фотографией и регистрационным номером, а также выписывалась так называемая «карточка рабочего», которая заменяла удостоверение личности и которую необходимо было всегда иметь при себе.
«Рабы Гитлера» (так их будут называть впоследствии) размещались в специально возведенных лагерях при предприятии или фабрике: это были простейшие и тесные деревянные бараки, обнесенные колючей проволокой. Зимой в них было холодно, летом — жарко, у работников не было никакого личного пространства, гигиенические условия были крайне примитивными, кормили людей плохо; жизнь становилась все более невыносимой. То, что они лишены всяких прав, демонстративно подчеркивалось: и в повседневной жизни, и физическим отделением от «немецкой народной общности». Во время войны в лагерях на территории Зингена проживали более 3000 остарбайтеров. Их формальные зарплаты были крайне низки, а фактически просто не выплачивались: из них вычиталась «стоимость проживания» и взимались штрафы без указания причин. А если что-то оставалось, то из «заботы» об иностранцах деньги переводили на счет предприятий, способствуя их процветанию. Некоторые компании до сих пор скрывают факт использования подневольного труда, не говоря уже о выплате компенсаций.
Послевоенная ситуация и перемещенные лица
Разговор о жизни, судьбе и страданиях людей, насильно угнанных в Германию, долгие годы оставался табуированной темой как на Востоке, так и на Западе. После капитуляции Рейха 8 мая 1945 года «перемещенных лиц» нужно было как можно скорее вернуть на родину. Между тем жителям Зингена и окрестностей тяжело давалось взаимодействие с «новой властью» в лице французских оккупационных войск, а также с введенными ими ограничениями. Городские архивы хранят множество полицейских отчетов о краже продовольствия и сексуальных домогательствах, совершенных и освобожденными остарбайтерами, и французами. Так сразу после падения нацизма сформировался новый нарратив о немцах как жертвах, отвлекающий внимание людей от осознания их собственной вины.
В Советском Союзе отношение к возвращающимся остарбайтерам было крайне подозрительным: их считали коллаборационистами, которые избегали отправки на фронт в самые суровые годы войны. Их свозили в фильтрационные лагеря НКВД, чтобы провести строгий допрос. Молодых мужчин сразу же призывали в Красную Армию, женщин отправляли в родные деревни пешком, а некоторые после фильтрационных лагерей оказались в печально известном ГУЛАГе.
В 1942-1943 годах немецкие оккупационные власти на Востоке, никого не щадя, угоняли на работы в том числе детей и молодежь, чтобы выполнить квоту. Многие из тех, кто возвращались в украинские, белорусские и литовские деревни, были очень молоды. В трудное и голодное послевоенное время там требовались рабочие руки, так что готовых работать на сельскохозяйственном производстве часто не особенно расспрашивали, где они провели военные годы. Из воспоминаний мы знаем, например, о женщине, которая скрывала, что была угнана в Германию, чтобы устроиться продавщицей в Полтаве. Так поступали многие пострадавшие, особенно женщины, родившие детей во время работ в Германии.
Тема подневольного труда на немецких предприятиях постепенно зазвучала в Германии лишь в 1980-х годах. На рубеже веков была начата выплата компенсаций через специально созданный фонд «Память, ответственность и будущее». Сегодня очевидцев тех событий почти не осталось в живых, но потомки бывших «рабов Гитлера» пытаются выяснить то, о чем было принято молчать даже в кругу семьи, — именно поэтому столь важно хранить память о жертвах принудительного труда и их историях.
Сохранение памяти и борьба за компенсации
Часовня святой Терезы служит напоминанием о нацистской диктатуре и страданиях подневольных тружеников и тружениц. Важную роль в увековечении этой памяти сыграл человек, который еще в детстве видел большой «лагерь для остарбайтеров», где после 1945 года разместили немецких военнопленных. Вильгельм Йозеф Вайбель, 1934 года рождения, участвовал в освящении часовни мальчиком-министрантом, а когда лагерь был закрыт и часовня осталась бесхозной, боролся за ее сохранение. Еще важнее была его исследовательская работа: в 1960-е годы, в разгар холодной войны, он начал изучать историю Зингена и случайно обнаружил в подвале завода «Георг Фишер» картотеку с личными делами остарбайтеров. Вайбель попытался выяснить, где сейчас эти люди, и написал несколько писем в Советский Союз, но получил из-за железного занавеса лишь приглашение пройти курс русского языка от московского радио. Поиски сдвинулись с мертвой точки, только когда благодаря реформам Михаила Горбачева в середине 1980-х годов задул «ветер перемен». С Вайбелем связался украинский журналист Василь Котляр из Полтавы. В августе 1989 года Котляр опубликовал в местной газете обращение к бывшим остарбайтерам из Зингена и в ответ получил множество писем с воспоминаниями. Переводы некоторых писем хранятся в личном архиве Вильгельма Вайбеля; они оцифрованы вместе с другими, не менее впечатляющими текстами и дневниками. Эти свидетельства используются сейчас в просветительских целях. Они рассказывают о судьбах людей, сохраняя память об этой странице истории: очевидцы рассказывают о своей жизни в СССР до депортации, о пути в Германию, о работе на предприятиях и бытовых условиях в лагерях и на крестьянских дворах, о жестокостях фашистов и сочувствии со стороны некоторых немцев, о травматическом опыте и стратегиях выживания.
Вильгельм Вайбель не ограничился перепиской с украинским журналистом, и в 1991 году сам отправился в Полтавскую область, чтобы организовать встречу с бывшими остарбайтерами. Он ждал этой встречи с огромным волнением. Попросил прощения за беззаконие и пережитые страдания у людей, которых собралось около 200. Также помог многим бывшим подневольным труженикам и труженицам из бывшего СССР собрать подтверждающие документы, необходимые для получения компенсации — пусть и достаточно символической. Книга Вайбеля «Тени у Хоэнтвиля» рассказывает о тех тяжких страницах истории города, которым посвящена экспозиция мемориального комплекса.
В 2019 году в прокат вышел документальный фильм «Летописец» (Der Chronist), повествующий о Вильгельме Вайбеле и о насилии, связавшем историю Зингена с Восточной Европой. В нем удалось зафиксировать важные свидетельства очевидцев тех событий. Частный архив Вилли Вайбеля передан в муниципальный архив Зингена, важные документы оцифрованы. В 2006 году Вайбель основал Фонд часовни святой Терезы, который продолжает работу по изучению исторического наследия и сохранению памяти. Несмотря на свой преклонный возраст, Вайбель сам регулярно водит экскурсии по часовне. Он посвятил всю свою жизнь примирению и продолжает неустанно работать над ним по сей день.Weitere Themen
-
«Никаких “российских немцев” не существует»
Вы будете перенаправлены на страницу досье. Если этого не происходит, нажмите сюда
-
Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Как «традиционному» журналисту быстро стать мобильным
«Медиамастерская» – подкаст о том, как быть, жить и становиться лучше в журналистике. В студии – те, кто знает, что делать редакциям, чтобы идти в ногу со временем. Вместе с ними вы не пропустите тренды, поймете, как оставаться «чувствительными» к актуальным темам и проблемам, всегда будете знать о самых новых инструментах сторителлинга.Во втором эпизоде вместе с журналистом Евгением Протасовым разбираемся, почему мобильная журналистика уверенно двигает традиционную, как быстро стать своим среди блогеров и почему именно практика приводит к успеху. Собеседник даёт формулы успешной видеосъёмки на смартфон и детально рассказывает, какую технику всегда иметь с собой.
– Телефон несите, как тарелку горячего супа, не забывайте делать пять съёмок на каждый план. Больше тренируйтесь, снимайте не только новости, но и собственные прогулки, – советует специалист.
За 18-минутный аудиоурок вы узнаете:
[01:00] о преимуществах мобильной журналистики, почему сегодня это так удобно;
[02:44] о плюсах мобильной журналистики;
[04:43] с чего и как начать, если страшно;
[05:31] без какой техники не обойтись, как её выбрать и пользоваться;
[14:02] о профессиональных лайфхаках: как снимать «монтажно», уверенно и незаметно (если нужно).
Weitere Themen
Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Фемреволюция и журналистика
Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Как «традиционному» журналисту быстро стать мобильным
-
«Разбудите меня, пожалуйста, в восемь»
Сейчас должны открыться страница спецпроекта … Если это не произошло автоматически, нажмите, пожалуйста, тут klicken.
-
Подкаст «МЕДИАМАСТЕРСКАЯ»: Фемреволюция и журналистика
Подкаст «Медиамастерская» — новый проект «декодера», гости которого рассказывают о том, как делать СМИ лучше, современнее и актуальнее. В первом сезоне 6 эпизодов, и стартуем мы с рассказа о том, как белорусский социум рефлексирует роль женщин в событиях 2020 года. У микрофона – философка Ольга Шпарага и гендерная исследовательница Елена Огорелышева.
Выясняется, что к началу революции оппозиционные медиа недалеко ушли от провластной пропаганды в своем консерватизме и нежелании видеть в женщинах полноценных участниц политической жизни. Но активность Светланы Тихановской, Марии Колесниковой и Вероники Цепкало во время предвыборной кампании, а потом мощные выступления женщин против государственного террора сделали старый подход невозможным. Для редакций это настоящий вызов, потому что их читатели и слушатели – главный цензор, который перестал быть толерантным к сексизму.
Слушайте и узнайте:
- Как за время революционных событий изменилось восприятие Светланы Тихановской;
- Что тюрьма не ломает белорусских активисток, а только способствует росту их солидарности;
- Как белорусские чиновницы, близкие к режиму, невольно подрывает его консервативный образ;
- Почему гражданское общество и независимые редакции даже сейчас трудно адаптируются к новой роли белорусских женщин
