дekoder | DEKODER

Journalismus aus Russland und Belarus in deutscher Übersetzung

  • За что в Германии запрещают СМИ — и другое ли это?

    За что в Германии запрещают СМИ — и другое ли это?

    16 июля министр внутренних дел Германии Нэнси Фезер запретила деятельность фирм, издающих журнал Compact, организующих его офлайн-мероприятия, а также выпускающих связанную с ним видеопродукцию. В тот же день по немецким СМИ и социальным сетям разошлись кадры обысков в доме главного редактора издания Юргена Эльзессера, в офисах и квартирах других ведущих сотрудников.  

    Compact начал выходить в 2010 году и за эти годы стал важной частью крайне правого фланга немецкой политики. Его идеологическую линию красноречиво характеризует обложка последнего — июльского — номера. Вынос на ней звучал как «Германия для немцев» (Deutschland den Deutschen). Сам Эльзессер прошел долгий путь от левого радикала, призывавшего к революции в Германии и борьбе с немецким «неоимпериализмом» после объединения, до крайне правого публициста с выраженным антиамериканским и антисемитским уклоном. В начале нынешнего года он заявил: «Я не путинферштеер, я Путина сторонник» (Ich bin kein Putinversteher – ich bin ein Putinunterstützer). 

    Страницы Compact отдавались под конспирологические теории об 11 сентября, о «глубинном государстве», о всеобщей вакцинации в период пандемии, о «Ротшильдах и Рокфеллерах», о «великом замещении». Роль издания в немецкой политике состоит также в том, что оно стало площадкой, которая связывала правых радикалов, не делавших ставку на парламентскую работу, с идеологами и функционерами «Альтернативы для Германии», которая, напротив, борется за власть в легальном поле. 

    Ко всему прочему это был еще и достаточно успешный бизнес. Тираж издания составлял около 40 тысяч экземпляров (на YouTube-канал был подписано почти 350 тысяч человек), а продажа в онлайн-магазине разнообразной продукции — включая правоэкстремистскую литературу — приносила Compact несколько сот тысяч евро в год.  

    Но даже на такого рода СМИ распространяется особая защита, гарантированная прессе немецким Основным законом. В Германии нет общенационального закона о СМИ, и регулированием в этой сфере каждая федеральная земля занимается самостоятельно. И даже региональные власти не могут запретить издание полностью — только отдельные публикации или выпуски и только по решению суда. 

    Но МВД не в первый раз за последние годы воспользовалось своим правом в некоторых случаях запрещать объединения и ассоциации (к ним, согласно немецкому закону, относится фирма, выпускавшая Compact). Как минимум некоторые юристы сомневаются, что в этом случае ведомство поступило законно, поскольку деятельность СМИ была для Compact ключевой, а значит, власти должны были руководствоваться принципами неприкосновенности прессы, зафиксированными в Основном законе.  

    Эльзессер, в любом случае, будет оспаривать решение МВД в суде, но действиями властей обеспокоены и журналисты, которых никак нельзя назвать его единомышленниками. Об этом статья в издании Übermedien в переводе дekoder’а. 


    Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России.


     

    сВо вторник утром [16 июля] настроение у Дуньи Хаяли, очевидно, было отличное. Запостив в соцсети X (бывший Twitter) фотографию Юргена Эльзессера, который открывал дверь полицейским, прибывшим на рассвете на обыск, она написала: «Символичное фото: так выглядит защита свободы и слова… ».  

    Этому обыску предшествовал запрет журнала Compact, которым руководит Эльзессер. Кроме того, по распоряжению министра внутренних дел Нэнси Фезер (СДПГ) были заблокированы интернет-магазин, два YouTube-канала и прочие площадки этого издания. По мнению журналистки ZDF Хаяли (а она как-никак ведущая главной новостной программы общественно-правового телеканала), этот запрет не что иное, как большая победа для демократии и свободы слова.  

    Но есть и другие мнения. Например, корреспондент DIE ZEIT в Великобритании Йохен Биттнер написал в X: 

    «При всем презрении к расистской грязи #Compact, если, по нашему Основном закону, для запрета партии нужно соблюсти множество условий, то, наверное, и СМИ нельзя просто взять и закрыть по распоряжению министра, или как?» 

    Журналист Stern Мартин Дебес, много лет пишущий о правом популизме и об ультраправых в Тюрингии и Восточной Германии в целом, считает данный запрет «проблематичным». По его словам, Compact — это, бесспорно, ультраправое СМИ, но: 

    «Определяющий вопрос звучит так: Compact — это в первую очередь общественное объединение или все-таки, скорее, печатное издание? И если второе, то не распространяется ли на него, как, собственно, и на Stern, особая конституционная защита?» 

    Этот «решающий» вопрос связан с тем, что Фезер запретила Compact именно в соответствии с законом «Об объединениях и ассоциациях» (статья 3), обосновав это антиконституционным характером его деятельности (согласно статье 9 Основного закона). Иными словами, Compact в логике МВД — это не печатный орган, а объединение, воинственно выступающее против свободного демократического порядка. Конкретная правовая форма (GmbH, e.V., GbR и т. д.) при этом роли не играет. 

    Закон «Об объединениях» (Vereinsrecht) против свободы слова, гарантированной 5 (1) статьей Основного закона (Art. 5 (1) GG)

    Фезер обосновала запрет следующим образом: Compact разжигает «ненависть к евреям, людям с миграционным прошлым и нашей парламентской демократии самым неприемлемым образом». Журнал распространяет «материалы антисемитского, расистского, историко-ревизионистского и конспирологического характера, а также направленные на возбуждение ненависти к меньшинствам». С его страниц ведется «активная пропаганда свержения действующего политического строя» и поощряются «действия, направленные против конституционного порядка». Подробное обоснование министерства до сих пор не опубликовано, но сообщается, что эксперты МВД подготовили около 80 страниц доказательств против Compact. Не было сомнений, что Эльзессер и Compact захотят оспорить запрет в суде, вскоре об этом было объявлено официально. 

    Есть что вспомнить 

    Запрет вызвал полное недоумение и у автора DIE ZEIT Ларса Вайсброда. В нескольких твитах он выразил удивление, «что исполнительная власть вообще может вводить такого рода запреты». И заметил: «Правовое государство я себе представлял как-то иначе». 

    Позже он удалил свои твиты и заявил с довольно удивительной откровенностью, что при предыдущих блокировках подобного рода «не изучал информацию глубоко и ни о чем таком не думал». 

    А вот внимательным читателям нашего сайта эта уловка из конституционного права и законов о СМИ должна быть хорошо знакома. Еще в августе 2017 года министр внутренних дел Германии Томас де Мезьер запретил сайт linksunten.indymedia, а в 2016 году — ультраправый сайт Altermedia. В обоих случаях речь шла именно о запрете объединения на основании соответствующего закона.  

    «Репортеры без границ» тогда назвали этот запрет «тревожным сигналом» и по поводу linksunten.indymedia писали: 

    «То, что правительство запретило журналистский интернет-портал, каким бы он ни был, с помощью лазейки в законе об объединениях, позволяющей избежать дискуссии о свободе прессы, — крайне сомнительно с точки зрения верховенства права». 

    Юрист и координатор НКО «Общество гражданских свобод» (GFF) Давид Вердерманн в деле Compact приходит к аналогичной оценке. В посте на X он назвал запрет, «по всей видимости, незаконным». 

    В 2020 году Вердерманн рассказывал о деле linksunten.indymedia на Verfassungsblog и подробно осветил, в чем правовая проблематичность запретительных конструкций, которые МВД выстраивает на основе закона «Об объединениях». 

    Обеспокоенность выразил и юридический онлайн-журнал Legal Tribune Online (LTO). У Йошки Бухгольца и Макса Колтера «больше всего вопросов» вызвало то, «можно ли оправдать запрет публикаций наличием в них содержания, которое само по себе не было признано уголовно наказуемым». С другой стороны, главный редактор LTO Феликс В. Циммерман в интервью Welt сказал, что запрет вполне может остаться в силе. Если уж Эльзессер сам говорил, что его цель не просто издавать газету, а свергнуть режим, то в суде будет сложно доказать, что речь шла только и исключительно о СМИ.  

    Но даже беря в расчет все эти примеры, сложно сказать, останется ли запрет в силе. В случае с linksunten.indymedia и Altermedia было по крайней мере известно, что они распространяли нарушающие закон материалы, в том числе содержавшие призыв к насилию. Между тем Юрген Эльзессер утверждает, что ни разу за всю историю Compact не было ни доказательств чего-либо подобного, ни расследований по соответствующему поводу. 

    Запрет и наказания 

    Но ведь и в деле linksunten.indymedia чиновники предстали не в лучшем свете: судебное производство в связи с «созданием преступной организации» (статья 129 УК ФРГ) в отношении лиц, которых органы безопасности считали владельцами сайта, было прекращено. Не удалось установить и их причастность к найденному «оружию», о котором трубили в СМИ. 

    В итоге иск, оспаривающий запрет, был отклонен по формальным причинам как в Федеральном административном суде, так и в Федеральном конституционном суде, и до подробного обсуждения правомочности решения с точки зрения прав СМИ дело вовсе не дошло. Раз (из опасения уголовного преследования) истцы не признали себя участниками объединения, которого, по их мнению, не существовало, у них не было и полномочий подавать в суд, посчитали судьи. Только члены объединения вправе оспаривать его запрет. 

    А вот последствия запрета ощущаются до сих пор. Например, прокуратура Карлсруэ возбудила дело против редактора независимой радиостанции Фрайбурга Radio Dreyeckland Фабиана Кинерта за ссылку на архив портала linksunten.indymedia, запрещенного в 2017 году. По версии обвинения, тем самым он проигнорировал запрет данного объединения (ст. 85 УК ФРГ). В результате в январе 2023 года в редакции, а также в частных помещениях прошли обыски. Через полтора года после этого, в июне 2024 года, Кинерт был оправдан в суде первой инстанции. И теперь в связи с обысками рассматривается конституционная жалоба по поводу нарушения свободы прессы и радиовещания. 

    Совсем другой лейтмотив 

    Бросается в глаза то, как оперативно и подробно высказались многие журналисты в соцсети Х и в СМИ. Кто-то критиковал этот запрет (как Николас Поттер в taz), кто-то его поддержал (например, Антон Райнер в Spiegel) — но, так или иначе, все как будто вдруг осознали принципиальность происходящего. 

    Возможно, все дело в популярности и значении журнала Compact, но все же это выглядит очень странно. Ведь когда запрещали linksunten.indymedia, в немецких СМИ не было ничего даже близко напоминающего такое прозрение: 

    • Spiegel тогда назвал запрет «серьезным ударом по ультралевым». 

    • Информацию о том, что у обвиняемых было найдено оружие (впоследствии оказавшуюся ошибочной), Немецкое агентство печати (dpa) распространило, не имея подтверждения. 

    • Welt писала, что «закрытие ультралевого сайта было абсолютно верным». 

    Лейтмотив заметно отличается от того, что звучит сейчас, после закрытия журнала, который с 2021 года классифицируется Федеральной службой защиты Конституции как «определенно правоэкстремистский» и сам себя называет частью активистского движения. 

    Хотя, например, Михаэль Ханфельд из FAZ остался верен себе. В свое время он считал запрет «опьяненного левацким насилием» linksunten.indymedia совершенно обоснованным, а сегодня приветствует эту меру в отношении Compact. Потому что, пишет он, поздно опасаться «того, что читателей и зрителей могут подстрекать к действиям, направленным против конституционного порядка», нужно «в свете нарастающего разгула, творящегося в Compact, просто констатировать, что это происходит».  

    Столь определенное отношение к запретам отличается как минимум одним — последовательностью. 

    Один шаг до цензуры 

    И все же брать на вооружение закон «Об объединениях» в качестве лазейки для запрета СМИ кажется крайне сомнительным решением. Ведь это позволяет государству запрещать опубликованное, не утруждая себя необходимой конституционной проверкой. И избавляет его от необходимости даже рассматривать более мягкие меры, такие как удаление отдельных статей, как того требует Европейский суд по правам человека. До цензуры неугодных СМИ — один шаг. 

    Для свободы прессы лучше — и здесь Ларс Вайсброд прав, — если такие решения будут не приниматься исполнительной властью (которая рано или поздно может быть назначена партией АдГ или ей подобной), а передаваться в Федеральный конституционный суд, как в случае с запретом политических партий. А сегодняшняя власть, прежде всего в лице Нэнси Фезер, напротив, изо всех сил пытается наделить «обороноспособную демократию» все новыми полномочиями и все более строго проводит границы дозволенного. Кажется, ей не приходит в голову, что созданные прецеденты могут однажды послужить другим целям. В конце концов, подрыв основных прав и свобод, безусловно, пойдет на пользу не либеральной демократии, а ее врагам. 

    Можно, конечно, возразить, что все эти соображения не применимы к Compact и всем остальным действующим лицам. Что все это волки в шкуре СМИ, которые лишь прикрываются свободой слова, чтобы уничтожить демократию. Но достаточно ли тому доказательств — вопрос пока открытый. 

    Читайте также

    «Легким движением руки»: как RT обходит европейские запреты

    Российский exxpress из Вены

    Верят ли немцы своему телевизору?

    Он, путинферштеер

    «Кремлю невыгодно, чтобы альтернативные медиа были связаны с ним напрямую»

    Пятнадцатый признак фашизма

  • Притяжение к тюрьме

    Притяжение к тюрьме

    Споры о ГДР и шире — о востоке и западе Германии не только в прошлом, но и в настоящем — не утихают на протяжении десятилетий. Поводом для нового раунда может стать почти все что угодно: новая книга, чье-то резонансное высказывание, громкое политическое событие. После июньских выборов в Европарламент активно обсуждалось, что карта побед «Альтернативы для Германии» почти полностью совпала с границами бывшей ГДР. Согласно исследованию, проведенному в 2020 году Лейпцигским университетом, две трети восточных немцев хотели бы возвращения к временам социализма.  

    То же исследование свидетельствует о крайне низкой представленности выходцев из Восточной Германии на ведущих позициях в политике, экономике, юриспруденции и в университетах. Именно этой недопредставленностью писательница и уроженка Восточного Берлина Дженни Эрпенбек (нем. Jenny Erpenbeck) объясняет то, что она стала одним из самых известных немецких голосов в других европейских странах, но относительно малопопулярна в самой Германии. Со всеми своими историями о жизни в ГДР она считает себя чуждой для литературного истеблишмента преимущественно западногерманского происхождения. 

    Историк Илько-Саша Ковальчук, ровесник Эрпенбек, также родившийся в 1967 году в Восточном Берлине, категорически отвергает такую трактовку. По его мнению, Эрпенбек успешно продвигает за границей ту версию истории ГДР, которую в Германии не могут принять просто потому, что тоже были ее свидетелями. 


    Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России.


     

    Я знаю немало прекрасных писательниц и писателей, ни разу не получивших ни единой литературной премии. У Дженни Эрпенбек немецких премий множество. Тем не менее ее поклонники из Восточной Германии любят жаловаться на то, что ей все еще не досталась ни одна из трех главных немецких литературных премий — а все, мол, потому, что в жюри не представлены выходцы из ГДР. В последнее время к этим жалобам присоединилась и она сама. 

    Что за ерунда! То есть в жюри [полученного ей] Международного Букера были восточные немцы? А [немецкая] премия Георга Бюхнера не доставалась Фолькеру Брауну, Дурсу Грюнбайну, Саре Кирш, Вольфгангу Хильбигу, Райнхарду Йирглю, Эльке Эрб? Как быть с тем, что Уве Теллькамп, Юлия Франк, Ойген Руге, Антье Равик Штрубель получили Немецкую книжную премию? Что сказать про Инго Шульце и Клеменса Майера с премией Лейпцигской книжной ярмарки — или про Лутца Зайлера, которому достались все три награды? 

    Дженни Эрпенбек завоевала всемирную известность как голос ГДР и Востока Германии. Как же объяснить, что в ее книгах и высказываниях не встретишь тех, кто победил в 1989/90, кто был освобожден, кто достиг своей цели? Для нее 1989-й — это не праздник освобождения. Она пишет: «Мы победили сами себя, так что наша по этому поводу радость порой напоминает ненависть». 

    На самом деле «мы» победили «их» — но даже теперь, оглядываясь назад, многим бывшим жительницам и жителям ГДР трудно сказать, к какой группе они принадлежат или принадлежали. На мой взгляд, большинство было «им» — теми, кто поддерживал, защищал или как минимум до конца терпел систему. Для самой Дженни Эрпенбек 1989-й был, безусловно, годом потерь: надежды, утопии, веры в лучшее будущее — о чем она рассказывала абитуриенткам и абитуриентам в 2014-м. 

    Партийная родословная 

    Дженни Эрпенбек выросла в безупречно коммунистической семье. Ее дед, Фритц Эрпенбек, вступил в Компартию Германии довольно поздно, в 1927 году, в возрасте тридцати лет, но, будучи журналистом, быстро стал важной частью пропагандистского аппарата партии. Во времена национал-социализма он спасался в Советском Союзе, а в 1945-м вернулся в Германию в составе знаменитой группы Ульбрихта, став одним из самых рьяных пропагандистов режима. Кстати, в берлинском районе Панков его имя до сих пор носит улица — по причине совершенно неведомой.  

    В отличие от Фритца Эрпенбека его жена, Хедда Циннер — политическая функционерка, а также писательница, актриса, журналистка и режиссер, — создала как минимум одно произведение, которое и сегодня заслуживает внимания: автобиографию Selbstbefragung («Разговор с собой»), изданную в 1989 году. Ее рассказ о годах, проведенных в Советском Союзе, по восточногерманским меркам можно назвать критичным. Тем не менее и она так же, как и ее муж, причастна к коммунистическому сговору молчания о годах террора в СССР.  

    Их сын, Джон Эрпенбек, родился в 1942 году в Советском Союзе, в Уфе, куда эвакуировали Коминтерн из знаменитого московского отеля «Люкс». В ГДР он окончил физфак, а затем занимался марксистско-ленинской философией, причем так успешно, что даже во времена Стены оказался среди немногих выездных ученых. 

    Одновременно он стал писателем, причем превзошел своих родителей — его книги были и популярнее, и литературно качественнее. Несколько лет он прожил с матерью Дженни, Дорис Килиас, которая защитила диссертацию по романской филологии и была переводчицей с арабского. 

    Привилегированный быт 

    Итак, родившись в 1967 году, Дженни Эрпенбек выросла в параллельном мире коммунистической элиты со всеми соответствующими привилегиями — включая возможность пожить с матерью год в Италии задолго до падения Берлинской стены. Подобный опыт не может не повлиять на восприятие и взгляды. В таком ракурсе тюрьма, которой была ГДР, кажется куда привольнее и приятнее. 

    Получив Международную Букеровскую премию, Дженни Эрпенбек дала множество интервью. Беседуя с Tagesschau, она сказала: «Я думаю, что этот, скажем так, неискренний язык тоже в значительной степени способствовал гибели ГДР — потому что подлинное общение прекратилось. Не стало настоящего общения между властями и людьми. Это гораздо хуже, чем можно подумать. Конечно, экономика тоже была в упадке, но вера в прорыв, которая была вначале, сразу после войны, рухнула именно из-за этой фальши в языке». 

    Эти слова — отличная иллюстрация того, почему важно обратить внимание на семейную историю Эрпенбек. Потому что именно так выглядит пережевывание мифов, которым так любят заниматься бывшие представители той системы. Что, во-первых, на заре ГДР существовала искренняя вера в прорыв. И что, во-вторых, эту веру развалил язык. 

    Говорить подобное — значит отрицать, что коммунистическая «диктатура пролетариата» под руководством «партии нового типа» никогда, ни в какой момент, не обещала справедливости, свободы, равенства и демократии. Отрицать, что она с самого начала была и всегда оставалась формой правления меньшинства, противостоящего свободе и демократии. 

    Страна стен 

    Развалил систему, разумеется, не язык, развалили ее террор, насилие, угнетение, милитаризация и неуважение к правам человека. Большинство отвергало эту страну, сцепленную стенами, которые огораживали ее не только снаружи, но изнутри: в каждой школе, библиотеке, газете, университете, в каждом сельскохозяйственном товариществе и на любом рабочем месте человек постоянно натыкался на них. 

    Несколько лет назад Дженни Эрпенбек продвинулась в идеализации восточногерманского прошлого еще дальше. В начале 2019-го она пожаловалась газете Tagesspiegel на то, что посвященные ГДР открытки вечно показывают стену, а не быт людей. Не знаю уж, где жила она — впрочем, нет, знаю, — а в том Восточном Берлине, где я прожил почти столько же, сколько она (только без перерывов на отдых в западных странах), Стена была тем, что определяет этот самый быт. 

    И даже не потому, что я хотел сбежать. Как и Дженни Эрпенбек, я вырос в коммунистической семье; меня тоже воспитывали коммунистом. И все же воспоминания у нас очень разные: для меня Стена была ежедневной темой разговоров, местом притяжения, надежды, страха и смертей. Стена не одному мне мешала говорить, читать, слушать, делать то, что я хотел, изо дня в день ограничивала, сковывала, ранила и злила меня, по капле лишала меня надежды. Стена определяла мой быт — пожалуй, как ничто другое. Осознал я это лишь со временем. Осознание ведь тоже должно было сперва пробраться через стену — повседневной глупости, узости мышления, насилия, идеологии, ненависти. 

    Романы Дженни Эрпенбек пользуются успехом. Мне нравится ее стиль, я читаю ее книги не без удовольствия. Но у меня они оставляют странное послевкусие. Например, в ее последнем романе, Kairos (роман не переведен на русский. — дekoder), от краха ГДР все только страдают (кроме разве что загнивающего Запада). Даже закрытие проклятого гостелерадио ГДР (DDR-Rundfunk) здесь оплакивается, словно в небытие ушло что-то кроме пропагандистской машины. 

    Притяжение с востока 

    Вот характерный момент из романа — о переименовании берлинской улицы Dimitroffstraße в 1990-е в Danziger Straße. Решение было более чем сомнительным, в книге оно осуждается. Но вот чем лучше Dimitroffstraße, никто из книги не узнает. Потому что это никак и не объяснить, ведь Димитров был кровавым болгарским диктатором. 

    Его забальзамированное тело в 1990 году было перезахоронено (а мавзолей снесен в 1999-м) — а улица на востоке Берлина пусть и дальше носит его имя? Такое отношение к истории Эрпенбек культивирует не только в своих литературных произведениях, где это можно списать на свободу творчества, но также в интервью и выступлениях. 

    У Эрпенбек восток предстает местом надежд, чаяний и светлого будущего, а запад, наоборот, — тупым, безнадежным, поверхностным и ужасным во всех отношениях. В рамках дискуссий о Восточной Германии она обслуживает то самое ностальгическое и отвергающее свободу чувство, то самое восточное германство, не имеющее под собой ни исторических, ни политических оснований и, по сути, открывающее дорогу тоске по вчерашнему дню, которое не становится ни лучше, ни гуманнее от связанных с ним чувств: Стена остается Стеной.  

    Читайте также

    «Лучший результат воссоединения — это посудомоечная машина»

    Бистро #11: Во всем виноват «Тройханд»?

    «Задача была — приватизировать как можно быстрее»

    «Восточные немцы — это тоже мигранты»

    Чем отличаются восток и запад Германии

    Как я полюбил панельку

  • «Не бывает так, что здесь у вас насилие и дискриминация, а здесь — все отлично»

    «Не бывает так, что здесь у вас насилие и дискриминация, а здесь — все отлично»

    Сегодня среди людей, работающих в беларуской IT-индустрии, около 25% — женщины. Чаще всего они занимают должности, не связанные непосредственно с программированием, а потому получают более низкую зарплату. Разработкой занимается совсем небольшое число женщин, а среди топ-менеджеров их и вовсе единицы. 

    Почему так происходит? С какими еще проблемами сталкиваются женщины в беларуском IT? Отличается ли ситуация в Беларуси от той, что складывается в этом бизнесе в других странах? О положении женщин в сфере высоких технологий пишет IT-журналистка Ксения Тарасевич. 

    Елена (свою фамилию девушка попросила не называть) хорошо помнит момент, когда решила уйти из беларуской компании, в которой работала разработчицей на C++. Всей команде обещали премию после успешной сдачи проекта, но наградили в итоге только мужчин — так решил руководитель. Объяснив это тем, что «им нужнее, им семьи кормить».

    «Проговорились коллеги, — рассказывает Елена. — Оказалось, что им заплатили 5 месячных окладов! Больше я в той компании не работала». Стаж Елены в IT — более десяти лет, она уже приближается к тем, кто в этой сфере считается опытным специалистом. Но и это не гарантирует женщине в беларуском IT защиты от финансовой — и других видов — дискриминации.

    Исход

    Во второй половине 2010-х годов Беларусь активно создавала себе образ «Кремниевой долины Восточной Европы». Западная пресса охотно подхватывала его, потому что видела, как IT-компании с беларускими корнями вырастали в фирмы с миллионными и миллиардными прибылями, которые открывали офисы по всему миру. 

    Примеры? Wargaming, EPAM Systems, Flo, PandaDoc. Причины? Во-первых, сильная еще с советских времен система STEM-образования. Во-вторых, налоговые льготы, введенные государством для беларуского Парка высоких технологий. Беларусь стала страной высококвалифицированных разработчиков, чьи услуги при этом относительно недорого обходились заказчикам. 

    До 2020 года доля IT-индустрии в ВВП Беларуси составляла 6%. Подавление демократических протестов, затем полномасштабная российская война в Украине, массовый исход IT-компаний (страну покинуло до 78% стартапов!) снизили эту цифру до 4%.

    После 2022 года власти даже стали скрывать точные данные о количестве работников IT-индустрии. По последним официально опубликованным сведениям от Белстата, в 2022 году их было 105 тысяч, а в 2023-м журналисты отняли от этой цифры ориентировочное число уволившихся (эту информацию по всему, более широкому, сектору «информация и связь» власти пока озвучивают) — получилось, что работать осталось 88 тысяч человек. С 2023 года Белстат перестал официально публиковать данные и о медианной зарплате в IT.

    К этому моменту в беларуской IT-индустрии женщин было 25%, показало исследование специализированного портала dev.by. Для сравнения: в 2010 году доля женщин не превышала 7%, но к 2020 году она выросла до 27,4%. Женщины составляют примерно четверть занятых в IT с 2018-го, из чего исследователи делают вывод, что, скорее всего, некая точка гендерного баланса достигнута и особых изменений ждать не стоит.

    Если сравнить с аналогичным показателем в США, то в крупнейших технологических корпорациях он колеблется от 29% в Microsoft до 45% в Amazon. 

    Медиана

    Согласно официальным данным Белстата на 2023 год, мужчины в секторе «информация и связь» в целом получали на 70% больше, чем женщины. К этому сектору относятся не только IT-специалистки и специалисты, но эта цифра позволяет представить себе соотношение зарплат и между ними тоже. 

    С чем связана такая разница? Подавляющее большинство женщин в IT-индустрии в 2023 году работало в HR — 95%. При этом среди разработчиков доля женщин составляла всего 14%, среди системных администраторов — и вовсе только 2,4%, свидетельствует исследование dev.by. 

    А если посмотреть на базы вакансий, то вилка зарплаты HR-менеджера в Минске — 1200–1600 рублей (около 350–450 евро), в то время как разработчикам со старта предлагают от 800–900 евро.

    Женщины в IT-индустрии чаще работают на позициях, которые соответствуют патриархальным представлениям об их «традиционной» роли, — в сфере коммуникаций и заботы, что и находит воплощение в должности HR-менеджерки, отмечает в разговоре с дekoder’ом гендерная исследовательница и экспертка инициативы Women in Tech Антонина Стебур.

    Но и работающие в разработке женщины получали 2100 долларов, в то время как мужчины — 3000. Различия объясняются прежде всего тем, что среди опытных специалистов, занятых в индустрии уже по 10-15 лет, мужчин больше. Беларуски начали массово приходить в IT гораздо позже и не успели получить опыта, необходимого для более высокой позиции (и зарплаты). 

    Но, согласно исследованию dev.by от 2023 года, даже на одной и той же позиции медианные зарплаты сильно различаются в зависимости от гендера. Особенно велика разница среди разработчиков уровня лида (руководителя команды) — более, чем в два раза. 1900 долларов составляла медианная зарплата у женщин и 4500 долларов — у мужчин. Так что ситуация нашей собеседницы, которой не стали выплачивать обещанную премию, потому что она — женщина, вполне соответствует тренду.

    HR-менеджерка и основательница рекрутингового агентства в сфере IT Recrucial Марина Хомич объясняет, что зарплатные ожидания мужчин заведомо выше, чем у женщин: «Если я собеседую их на одну и ту же позицию, то обычно женщины просят меньше — возможно, стесняются. У меня есть знакомые женщины, которые боятся много зарабатывать, потому что считают, что это может испортить их отношения с партнером». 

    Презрение

    Почему женщины редко идут в разработку, хотя эта профессия лучше оплачивается? Марина Хомич полагает, что ответ отчасти кроется в особенностях беларуского образования: традиционно считается, что женщины более склонны к языкам, а мужчины — к точным наукам. Разделение начинается еще в школе. Экспертка вспоминает, что сама была одинаково хороша в языках и математике, но однажды, когда олимпиады по этим предметам совпали по времени, ее отправили на олимпиаду по беларускому языку, а ее одноклассника — по математике. Такое отношение потом переходит и на рабочее место. 

    Время в разработке останется в памяти Елены в том числе замечаниями от коллег, которые иначе как сексистскими не назовешь. «Отпускали фразы вроде "Женщина — не программист, ей нужно варить борщи", "Ты и Hello World (одна из самых простых программ. — дekoder) не напишешь", "У нас в команде только парни, ты не поймешь наш юмор". Обычно такое мне говорили боссы, которые сами мало занимались программированием, но считали себя очень важными», — вспоминает Елена. 

    При этом недоверие к профессиональным качествам женщин в сфере IT нельзя назвать чисто беларуской проблемой. Анастасия Вишневская — художница из Беларуси, которая в прошлом была одной из основательниц стартапа CognitiveMill. Технология позволяла быстро делать трейлеры для фильмов, хайлайты спортивных состязаний, органично вставляла рекламу. 

    «Видели бы вы лица профессионалов отрасли на выставке в Амстердаме, когда я и еще одна фаундерка, которая отвечала за техническую часть проекта, рассказали им, почему именно наш продукт является самым инновационным на рынке. Они явно были удивлены, что женщины могут так хорошо разбираться в технологиях», — рассказывает дekoder’у Вишневская, живущая сейчас в Берлине. 

    Сексизм

    Анастасия вспоминает и другие неприятные моменты. Например, когда ей сказали, что новых клиентов наверняка привлечет не что-нибудь, а ее внешность. «Мне до сих пор противно вспоминать эту фразу», — признается она.

    Даже продолжавшийся несколько лет рост доли женщин в сфере IT имеет обратную сторону. Татьяна Демчук, HR-менеджерка и менторка программы Women in Tech, рассказывает, что менеджеры просили прицельно искать на открытые позиции женщин, потому что те «не выделываются». 

    «Я в начале карьеры занималась “сексизмом на собеседованиях”. Увы, на тот момент для меня это было нормой, меня так учили. Задавала косвенные вопросы для выяснения семейного положения, планов на детей и т.д. Делала соответствующие интерпретации, которые часто влияли на принятие решения. При возникновении конфликтов могла сказать: “Прекратите женскую фигню, давайте работать”», — признается Демчук.

    Основательница рекрутингового агентства Recrucial Марина Хомич рассказывает, как у одной девушки на собеседовании в беларускую компанию открытым текстом спросили, как часто она занимается сексом и предохраняется ли. Хомич считает, что сексизма при рекрутинге можно избежать, если глава отдела по персоналу будет плотно работать с руководством компании, объяснять, почему такое поведение недопустимо, вкладывать ресурсы в обучение команды. 

    C-level

    Даже в США всего 28% женщин занимают лидирующие позиции в компаниях — так называемый C-level, показывает исследование консалтинговой компании McKinsey. Данных по Беларуси нет, но есть все основания полагать, что ситуация не лучше. 

    Вот список из топ-10 IT-компаний Беларуси за 2023 год. В открытом доступе информацию о топ-менеджменте удалось найти только у половины из них. В EPAM — всего одна женщина из 13 человек менеджмента уровня C-level, а больше всего женщин в руководстве Godel Technologies — 7 из 24 человек. Согласно внутренним данным Wargaming, на C-level у них 3 женщины. 

    По мнению гендерной исследовательницы Антонины Стебур, такое положение вещей сложилось по нескольким причинам. «Согласно исследованию McKinsey, женщины выполняют 75% всей неоплачиваемой домашней работы. Это значит, что они не могут посвятить свое время чему-то еще. Женщины не входят в так называемые “мужские клубы” — своеобразные неформальные тусовки, где решаются многие вопросы». 

    Стебур обращает внимание и на «IT-колониализм» внутри индустрии. Сотрудники, которые выполняют основную работу, находятся в Беларуси (или в другой стране), где стоимость рабочей силы относительно невелика, а руководство компаний — за рубежом, например в Силиконовой долине. В итоге жительницам стран «первого мира», для которых английский язык либо родной, либо освоен до свободного уровня уже в детстве, намного проще достичь С-level, чем беларускам. 

    Материнство

    Анна Борзаковская — разработчица и руководительница проектов в IT со стажем свыше двадцати лет. Она работала во многих беларуских и международных компаниях с представительствами в Беларуси, прошла путь от сисадмина до engineering manager и отвечала за взаимодействие с разработчиками.

    Сейчас Борзаковская развивает медицинский стартап Healsens и живет в Нидерландах. Пока она рассказывает о том, что любая карьера плохо сочетается с воспитанием детей, на колени то и дело норовит заползти маленький сын. «Мой ребенок привык бывать на созвонах», — улыбается она. 

    «Я вышла из первого декрета, когда моему сыну было 5,5 месяцев. Было несколько причин: во-первых, меня ждал работодатель. Во-вторых, декретных денег хватало только на подгузники. Я работала на высокой позиции, была engineering manager, привыкла сама хорошо зарабатывать. А тут приходилось чуть ли не просить деньги у мужа», — рассказывает предпринимательница. 

    Как улучшить положение женщин в IT? Гендерная исследовательница Антонина Стебур дает некоторые рекомендации: «Самим женщинам стоит больше пользоваться своим нетворкингом при поиске работы, как это делают мужчины. А компании могут, наоборот, вводить слепые рекрутинговые наборы — методика, при которой рекрутеры не знают никаких личных данных о кандидате. Нужно увеличивать долю девушек в STEM-классах, а медиа — создавать больше материалов о женщинах и женском успехе». 

    Основательница агентства Recrucial Марина Хомич считает, что компании, заинтересованные в снижении гендерного разрыва, могли бы облегчить женщинам процесс трудоустройства. Например, не давать тестовое задание на дом — ведь у женщин, как правило, меньше свободного времени. 

    Россия

    Антонина Стебур отмечает, что теперешняя доля женщин в компании в 25% — недостаточна. «Гендерное равенство — это когда в сфере работает 50% мужчин и 50% женщин. Нельзя говорить, что если у нас доля женщин в профессии такая же, как и в США, то мы достигли потолка», — говорит гендерная исследовательница. 

    По ее наблюдениям, в Беларуси наметился тренд на понимание, что проблема дискриминации реальна и ее следует решать. «Но не бывает так, чтобы в одной сфере жизни в стране было очень много насилия и дискриминации, а в другой — все отлично», — замечает Стебур. 

    Сейчас на место ушедших беларуских продуктовых и аутсорс-компаний, которые работали с западным рынком и по западным стандартам, приходят российские. А они, по словам Марины Хомич из агентства Recrucial, приносят с собой совсем другие процессы, стандарты и корпоративную культуру. «Даже по тому, как формулируются требования к соискателю, видно, как меняется отношение к сотрудникам. Через то, как описывается работа в компании. Есть впечатление, что будет не совсем демократичное отношение к сотрудникам», — говорит рекрутерка.

    Того же мнения и исследовательница Антонина Стебур. По ее словам, в российских компаниях — более иерархичные отношения, поэтому можно ожидать и более высокого уровня гендерной дискриминации. 

    IT-бизнес в Беларуси в непростые для него времена будет больше думать про выгоду здесь и сейчас, а не про diversity & inclusion или безопасность на рабочем месте, прогнозирует Марина Хомич. 


    Текст: Ксения Тарасевич
    Опубликовано: 25.07.2024

    Читайте также

    Беларуские демократические силы и «невидимые» женщины

    Политика зависимости и перспективы беларуской государственности

    Бистро #23: ждет ли беларускую экономику коллапс из-за войны и санкций?

    Лукашенко движется к тоталитаризму. Что может его остановить?

    Как беларуский театр (снова) сделали белорусским

  • Смогут ли немецкие ультраправые превратить Евро–2024 в «катастрофу»?

    Смогут ли немецкие ультраправые превратить Евро–2024 в «катастрофу»?

    Во многих странах, входивших в состав СССР, фанатская футбольная среда тесно переплетена с ультраправой политической сценой. На трибунах можно услышать расистские кричалки, а активные болельщики и участники радикальных группировок —часто одни и те же люди. Излишне говорить о том, где сторонники этих идей черпают для себя исторические примеры.

    Естественно, возникает вопрос о том, насколько велико влияние крайне правых идей на трибунах стадионов в самой Германии, где начинается Евро-2024. В общей сложности об активном интересе к футболу заявляет больше 20 миллионов немцев (но эта цифра в последние годы снижается). В Германии насчитывается свыше 24 тысяч футбольных клубов, которые объединяют 7,3 миллиона болельщиков. Но культура боления за национальную сборную существует достаточно автономно: ультрас и организованные фанаты клубов часто не имеют к ней отношения.

    Чемпионат пройдет в десяти городах (среди них Берлин, Мюнхен, Лейпциг, Кельн, Штутгарт) и стартует всего через несколько дней после того, как популистская и близкая к правоэкстремистским кругам «Альтернатива для Германии» добилась исторического успеха на выборах в Европарламент. При этом немецкие правые радикалы за последние десятилетия объявили некоторым игрокам собственной сборной почти что войну.

    Спортивному болению как общественному феномену в Германии посвящено целое направление исследований, которое представлено во многих университетах и научных центрах. Социолог Роберт Клаус, изучающий правый экстремизм, расизм и насилие в футбольной среде, в статье для bpb рассказывает о том, как на протяжении последних десятилетий менялось место крайне правых на трибунах, как действовали немецкие футбольные чиновники и какого эффекта добились, а также дает свой прогноз — ждать ли вспышек насилия на этом чемпионате.


    Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России


     

    Матчи сборной Германии по футболу против стран, которые во время Второй мировой войны подверглись нападению вермахта, давно пользуются особой популярностью среди неонацистской части немецких фанатов. Не стала исключением и встреча со сборной Чехии в Праге на стадионе «Эден Арена» 1 сентября 2017 года: около 200 немецких болельщиков скандировали нацистские лозунги, на трибуне раздавались крики «Зиг хайль», а в адрес немецких игроков звучали расистские оскорбления. Ни само происшествие, ни место, ни дата не стали неожиданностью, ведь именно 1 сентября со вторжения Германии в Польшу в 1939 году началась Вторая мировая война. Список инцидентов, подобных пражскому, включает в себя множество пунктов.

    Имперские флаги на трибунах

    Первые хулиганские группировки в Германии сформировались в конце 1970-х из наиболее агрессивной части болельщиков. С праворадикальными кругами таких фанатов объединяла склонность к насилию. Начиная с 1980-х годов неонацистская символика стала появляться на трибунах профессиональных футбольных клубов ФРГ, иногда и на стадионах в ГДР. Неонацисты увидели в футбольных фанатах потенциальную целевую аудиторию. Так, Михаэль Кюнен, один из лидеров сложившейся в 1980-е годы сети неонацистских группировок («свободных товариществ»), в листовке «Внутренний фронт» призывал вовлекать ультраправых футбольных хулиганов в политику.

    Фанатские сектора предполагалось использовать для овладения навыками политической борьбы. Но хоть кайзеровские военные флаги и появились на стадионах, а также на джинсовках марки Kutte, популярной у тогдашних болельщиков, эта стратегия оправдала себя лишь отчасти. Многим хулиганам строгая дисциплина настоящей политической организации была все-таки чужда. Пожалуй, наиболее успешной эта стратегия оказалась в Дортмунде, где появилась ведущая неонацистская хулиганская группировка тех времен «Боруссенфронт». Ее лидеры — прежде всего Зигфрид Борхардт — неоднократно баллотировались на выборах от ультраправых политических партий и определяли повестку «свободных товариществ» на протяжении нескольких десятилетий.

    «Боруссенфронт» неоднократно уличали в ультраправом насилии и призывах к расистским нападениям во время международных матчей. Еще в 1984 году подобные случаи фиксировала [учрежденная в Дортмунде] Немецкая инициатива дружбы с зарубежными странами (DAFI), например: «26.10.83. За несколько недель до футбольного матча Германия — Турция в неонацистских околофутбольных кругах ходили листовки с призывами ехать в Берлин сражаться с “вонючими турками”».

    Политизированный «Боруссенфронт» с его агрессией и расизмом — это своего рода символ той части хулиганского движения, которая на протяжении десятилетия с лишним постоянно соприкасалась с воинственным неонацизмом. Другой пример — важная для хулиганской субкультуры 1990-х группировка «HooNaRa» (аббревиатура от «Hooligans Nazis Racists») из Хемница, участники которой на протяжении многих лет устраивали выезды и на матчи сборной Германии.

    Общими антифашистскими усилиями

    Такие тенденции встречали, однако, в фанатской среде ответную реакцию и протест. В 1980-х годах началась целенаправленная социальная работа с болельщиками, включавшая в себя профессиональное противодействие правому экстремизму и насилию. Первый «фан-проект» был основан в Бремене в 1981 году; сегодня их насчитывается более шестидесяти по всей стране. Кроме того, против расистских кричалок на стадионах в 1990-е годы регулярно высказывались темнокожие футболисты. «Нам стыдно за всех, кто скандирует против нас», — говорили в открытом письме в начале 1990-х годов Энтони Йебоа, Энтони Баффое, а также Сулейман Сане, чей сын Лерой сегодня выступает за национальную сборную Германии.

    После этого письма активные болельщики различных клубов в 1993 году основали «Объединение футбольных фанатов-антифашистов» (BAFF), позднее переименованное в «Объединение активных фанатов». В то время, еще до появления социальных сетей, Объединение устраивало передвижные выставки «Место преступления: стадион», где впервые фиксировались действия ультраправых на трибунах. На этих выставках критиковали не только неонацистские фан-клубы, но и руководство Немецкого футбольного союза (НФС). Например, в 2001 году Объединение обратило всеобщее внимание на слова председателя НФС Герхарда Майера-Ворфельдера: «Во что превратится Бундеслига, если все блондины переберутся через Альпы, а у нас вместо них будут играть какие-нибудь поляки и прочие лесняки и фуртоки?» В ответ на критику НФС прекратил финансирование выставки.

    Подъем ультрас

    Другой мощной тенденцией на немецких стадионах стало появление так называемых ультрас, которые к началу 2000-х стали доминирующей группой на большинстве фанатских виражей. Если хулиганы наследовали пролетарской футбольной культуре британского происхождения, то ультрас черпали культурный импульс, скорее, в творческих интервенциях, таких как визуальные перформансы протестующих итальянских студентов и итальянских же болельщиков. Насилие здесь играло куда меньшую роль, чем визуализированные флешмобы на трибунах в поддержку собственного клуба.

    В 2000-х годах многие группы ультрас были значительно менее правыми, чем хулиганы старшего поколения. Порой это приводило к политическим конфликтам, которые заканчивались насилием. Так, в Бремене победили левые ультрас, а в Ахене — наоборот. Сегодня субкультура активных болельщиков сильно дифференцирована. Существуют преимущественно левые фанатские сообщества, виражи, где до сих пор идет борьба за влияние, и, наконец, стадионы, на которых ультраправые по-прежнему сохраняют всю силу в своих руках. Расизм в фанатской среде не исчез, но за прошедшие десятилетия борьба с ним значительно усилилась.

    Развитие НФС: от Нивеля до домашнего чемпионата мира

    Изменения происходили не только в среде болельщиков, но и в НФС, пусть и с некоторой задержкой. Решающую роль в этом отношении сыграл период подготовки к чемпионату мира – 2006 в Германии, а точнее — 1998-й и последующие годы. Работая над заявкой на проведение первенства, немецкие чиновники были крайне озабочены насилием немецких хулиганов, которые могли поставить под угрозу шансы на проведение турнира и сам чемпионат. Особый резонанс вызвало жестокое нападение на французского полицейского Даниэля Нивеля1. Тео Цванцигер, член правления НФС с 1992 года и президент НФС с 2006 по 2012 годы, позднее вспоминал:

    «После нападения на Нивеля возникли опасения: «Мы растеряем сторонников». (…) Противники немецкой заявки могли легко использовать в качестве аргумента заявления о том, что в Германии царят насилие и неонацисты».

    В итоге чемпионат мира по футболу в Германии проходил под лозунгом «Весь мир в гостях у друзей». В то время были разработаны различные меры и созданы структуры, функционирующие до сих пор. В частности, предшественник сегодняшнего сектора социальной ответственности появился в НФС именно тогда. Тогда же была учреждена ежегодная премия Юлиуса Хирша, которой награждаются люди, инициативы и клубы, отличившиеся в борьбе с человеконенавистничеством в отношении представителей какой-либо группы. Премия названа в честь игрока сборной Германии еврейского происхождения, убитого в Освенциме в 1943 году.

    Разнообразие в футболе

    На протяжении десятилетий, и особенно с 1990-х годов, футбол находится в центре социальных конфликтов, связанных с разнообразием и борьбой против дискриминации. Так, НФС разработал ряд мер для поддержки сексуального и гендерного разнообразия. В 2014 году была выпущена первая брошюра о футболе и гомосексуальности. Затем открылся Центр компетенций и помощи по вопросам сексуального и гендерного разнообразия в футболе. НФС стал одной из первых в мире спортивных организаций, которая занялась особым юридическим регулированием для игроков, совершающих трансгендерный переход. Кроме того, была учреждена ежегодная премия за вклад в интеграцию, регулярно проводились конференции по вопросам разнообразия и борьбы с дискриминацией, а также кампании по приему беженцев, например «Добро пожаловать в клуб».

    Продолжает развитие и сам футбол как вид спорта . Растет популярность женского футбола, появляются команды и турниры для девочек. Демографические изменения приводят к тому, что и в футбольных школах крупных городов, и в национальных сборных под эгидой НФС, особенно в молодежных командах, на поле выходят игроки, семьи которых переехали в Германию из других стран. Население страны становится все более разнообразным, и это разнообразие все более заметно. Обе тенденции постепенно распространяются и на массовый футбол.

    Конфликты и сопротивление

    Тем не менее эти процессы не обходятся без конфликтов и сопротивления. На матчах сборной НФС регулярно транслирует видеоролики, пропагандирующие разнообразие в футболе, — это делается в том числе и для того, чтобы привлечь в спорт талантливую молодежь. Однако, указывают критики, и в любительском футболе, и в органах НФС провозглашенного разнообразия и диверсификации, на самом деле, часто не хватает.

    Расистские настроения остаются весьма устойчивыми в массовом футболе: социологическое исследование среднего класса Германии за 2022–2023 годы фиксирует высокий уровень одобрения человеконенавистнических и расистских высказываний среди членов спортивных и футбольных клубов. В общей сложности 16% членов (любительских) футбольных клубов «полностью» или «в некоторой степени» согласны с утверждением «Белые по праву лидируют в мире», еще 16,7% — «частично/до некоторой степени». В некоторых случаях эти показатели значительно выше, чем у респондентов, не имеющих отношения к каким-либо спортивным клубам2. Кроме того, игроки сборной Германии, имеющие иностранные корни, в последнее время не раз подвергались неоправданно сильной критике после неудачных выступлений и лишались места в национальной команде. «Для некоторых немцев я никогда не стану немцем», — заявил в интервью Zeit Online темнокожий игрок сборной Антонио Рюдигер.

    Отчуждение ультраправых

    В этой конфликтной обстановке, где в болельщицкой среде растет политическая дифференциация, а в футболе процветает разнообразие, меняется отношение ультраправых к остальной части фанатского виража, к НФС и выступающей под его эгидой национальной сборной. Растущее отчуждение можно проследить по тематическим публикациям. Так, в 2020 году ситуации в фанатской среде был посвящен один из номеров дортмундского неонацистского издания N.S. Heute. Надпись на обложке гласила: «Футбол и политика. Как левые завоевали вираж, а правые остались без стадиона». В передовице автор сетовал на то, что трибуны перестали быть местом для вербовки сторонников, а последним бастионом ультраправых назвал арену в Котбусе.

    Отчуждение футбола от ультраправых заметно на примере чемпионата Европы 2024 года. Вышеупомянутый журнал N.S. Heute посвятил предстоящему турниру спецвыпуск под названием «Радуге — конец. Превратим Евро-2024 в катастрофу!», подчеркивая собственное неприятие сексуального и гендерного разнообразия. На страницах журнала можно прочесть, например, такое: «Так называемая “сборная” наемников НФС по приказу глубоко идеологизированной касты чиновников будет выбегать на поле в радужных повязках, по-идиотски закрывать рты руками и бормотать перед камерой одни и те же политкорректные фразы». Далее автор приводит ряд предложений по использованию внимания СМИ к турниру для акций и провокаций, призывая ультраправых читателей подойти к этому делу творчески.

    Перспективы Евро-2024

    Этот краткий обзор призван указать на несколько ключевых аспектов. Футбол — это не просто командная игра с мячом, а одна из центральных социально-политических площадок, на которой идет борьба за смыслы и направления развития общества. И в структурах НФС, и в фанатской среде происходят политические изменения, растет дифференциация, сосуществуют различные направления развития. Все это влияет на отношение организованных ультраправых групп к профессиональному футболу. Немецкие крайне правые организации обнаруживают свое отчуждение от НФС и подотчетной ему мужской сборной. В то же время новая реальность футбола, сформированная миграцией, и меры по поддержке многообразия иногда наталкиваются на яростное сопротивление. В результате можно наметить несколько сценариев действий ультраправых группировок во время предстоящего Евро. Тем более что этот турнир будет сопровождаться культурной программой, где предусмотрены мероприятия с фокусом именно на разнообразии.

    Сценарии

    • Во-первых, на матчах сборной Германии по-прежнему возможны инциденты с участием ультраправых. В отличие от клубов Бундеслиги, на уровне национальной сборной никогда не было прогрессивных ультрас, которые могли бы выступить в качестве противовеса для радикалов.
    • Во-вторых, за пределами стадионов следует опасаться акций против проектов, посвященных теме многообразия, и нападений на представителей дискриминируемых групп.
    • В-третьих, ультраправые будут использовать различные возможности для критики разнообразия в футболе, — например, волну ненависти в социальных сетях против небелых игроков в случае неудачного выступления. Большинство из этих сценариев относятся не только к сборной Германии, но и к участникам турнира в целом.

    Заключение

    Для сотен тысяч болельщиков чемпионат Европы 2024 года, вероятно, станет важнейшим спортивным событием и праздником культурного разнообразия. В то же время любой крупный футбольный турнир — это крайне политизированное мероприятие, а значит — потенциальная платформа для ультраправых деятелей. Тем более что чемпионат Европы совпадает с проходящим в июне «Месяцем гордости» (англ. Pride) ЛГБТиК*-сообщества и уже заявленной в противовес ему кампанией ультраправых под названием «Месяц чести» (нем. Stolz). Футбольные союзы, власти, болельщики и СМИ должны быть готовы к вышеописанным сценариям.


    1. Немецкие хулиганы избили Даниэля Нивеля до состояния полусмерти 21 июня 1998 года в Лансе. Преступление произошло в ходе мужского чемпионата мира по футболу, проходившего во Франции. Нивель так никогда полностью и не оправился от полученных травм. 
    2. В сотрудничестве со своими региональными ассоциациями НФС создал Центры обращений по поводу насилия и дискриминации, которые работают вместе с проектами «Сплочение через участие». Кроме того, борьбе с дискриминацией посвящены отдельные инициативы, включая, например, «Инициативу по повышению социальной ответственности в низовом футболе». Этим же занимаются любительские футбольные клубы. 

    Читайте также

    В одни ворота. Как в Беларуси власть переиграла футбол

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

    Главный парадокс украинского военного футбола

    Как криминальная статистика создает моральную панику

    Что пишут: об успехах крайне правых и поражении красно-зеленых

  • дekoder — первое немецкое СМИ, объявленное в России «нежелательным»

    дekoder — первое немецкое СМИ, объявленное в России «нежелательным»

    31 мая Генпрокуратура РФ объявила дekoder«нежелательной организацией». «Нежелательная» — это, по сути, синоним слова запрещенная. 

    Немецкая версия заявления


    Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России


     

    Объявив дekoder «нежелательной организацией», российские власти в очередной раз подтвердили, что не могут примириться с информацией, которая расходится с заданной государством линией освещения. дekoder дает немецким читательницам и читателям представление о результатах работы независимых журналисток и журналистов из России и Беларуси, помогая налаживать связь журналистики и науки поверх границ. В свою очередь, русскоязычные читательницы и читатели получают на dekoder.org/ru надежную информацию о Германии, Европе, Беларуси — не прошедшую цензурного фильтра, который бесперебойно работает в российских государственных и квазигосударственных СМИ. Как только новости или аналитика, содержательные дискуссии или профессиональное взаимодействие не поддаются контролю, российский режим начинает воспринимать это как угрозу.

    Список «нежелательных иностранных и международных организаций», который ведет министерство юстиции РФ, включает уже более чем 160 названий, среди которых есть такие известные исследовательские центры, как Центр восточноевропейских и международных исследований (Zentrum für Osteuropa- und internationale Studien) или Немецкое общество изучения Восточной Европы (Deutsche Gesellschaft für Osteuropakunde). Включение в этот перечень призвано осложнить сотрудничество с экспертками и экспертами, остающимися в России или имеющими российское гражданство. Для них сотрудничество с дekoder’ом становится опасным, потенциально  — уголовно наказуемым.

    Нельзя сказать, что решение российской Генпрокуратуры было неожиданным для нашей редакции дekoder’а. Многие российские СМИ, тексты которых дekoder регулярно переводит, давно объявлены «иностранными агентами», а некоторые — «нежелательными организациями». Большинство из них с начала полномасштабного вторжения в Украину работает в изгнании. В свою очередь, статьи из немецких СМИ, которые мы переводим на русский язык, нередко рассказывают о методах работы российской пропаганды в Европе и о ее влиянии на европейское общественное мнение, а также анализируют способы противодействовать тем угрозам, с которыми в эти годы сталкивается либеральная демократия.

    дekoder сделает все, что в его силах, чтобы обезопасить граждан России, с которыми мы работаем, в особенности тех, кто остается в РФ.

    Контекст

    31 мая 2024 года генеральная прокуратура РФ объявила дekoder «нежелательной организацией». Это дискриминационный статус, который делает невозможной легальную работу внутри России. Кроме того, все российские граждане, которые сотрудничают с «нежелательными организациями», считаются нарушителями закона. Первоначально за это грозит административная ответственность, повторно — уголовная, с лишением свободы на срок до четырех лет (и до шести — для «организаторов» такой работы).

    Подобного рода дискриминация направлена против свободы мнений, слова и научного поиска. Ее цель — ограничение информации о действиях российских властей, которая будет доступна в том числе в Западной Европе. Очевидно, что Кремль хотел бы поставить под контроль факты и мнения, доходящие до Германии. Пытаясь разрушить независимое и научно обоснованное освещение событий в России и вокруг нее, Москва расчищает информационное пространство для собственной пропаганды.

    Опубликовано 3 июня 2024 года

    Читайте также

    «Легким движением руки»: как RT обходит европейские запреты

    Российский exxpress из Вены

    Что, если Россия победит?

    Он, путинферштеер

    Чем занят «Русский дом» в центре Берлина посреди войны

    «Кремлю невыгодно, чтобы альтернативные медиа были связаны с ним напрямую»

  • «Внедрять экопроездные — это как торговать наркотиками»

    «Внедрять экопроездные — это как торговать наркотиками»

    Летом 2022 года немецкие власти решились на смелый эксперимент — ввели единый билет на все виды общественного транспорта, кроме скоростных поездов (и, разумеется, такси и самолетов), по которому можно было передвигаться по всей стране. Сделано это было на фоне всеобъемлющего роста цен из-за разрыва экономических отношений с Россией и войны в Украине, после оскудения пассажиропотоков в период пандемии — и ради уменьшения вредных выбросов в атмосферу. Идея была в том, чтобы пересадить водителей из машин на общественный транспорт.

    В июне, июле и августе 2022 года цена билета составляла 9 евро. В мае следующего года ему на смену пришел Deutschlandticket за 49 евро в месяц. Программа будет действовать, как минимум, до 2025 года, ежегодно она обходится в 1,5 миллиарда евро.

    При этом министерство цифровой инфраструктуры и транспортного сообщения сразу же начали критиковать за новую цену — по мнению оппонентов, она слишком высока для того, чтобы привлечь новых пассажиров из числа владельцев автомобилей. В мае 2024 года Берлин объявил, что вводит собственный городской месячный проездной по 29 евро, за что, в свою очередь, получил порцию критики от федерального министра Фолькера Виссинга — тот обвинил столичные власти в том, что они с большим скрипом соглашались на софинансирование Deutschlandticket, но нашли деньги на более дешевый билет. По мнению Виссинга, подобный демпинг ставит под угрозу совершенно необходимую реконструкцию транспортной сети — и, прежде всего, железнодорожной, которая из-за многочисленных опозданий и поломок в последние годы стала настоящей притчей во языцех.

    В свою очередь, Андреас Кни из берлинского Научного центра социальных исследований давно настаивает на том, что 29 евро — это именно та цена, которая должна быть установлена на Deutschlandticket ради достижения климатических целей. Более того, в него должны входить все виды наземного транспорта. А в пример эксперт приводит Австрию. Даже несмотря на то, что там единый билет существенно дороже. Читайте его интервью изданию Riffreporter в переводе дekoder’а.

    Кристиане Шульцки-Хадути: В Австрии с 2021 года действует «экобилет» — KlimaTicket. Насколько успешно?

    Андреас Кни: KlimaTicket стал настоящей вехой. Только подумайте: всего тысяча евро в год за проезд по всей стране. Железная дорога Австрии смогла договориться с местными транспортными ассоциациями. Это большое дело. Билетом KlimaTicket сейчас пользуется почти 300 тысяч человек — и только у 100 тысяч из них раньше был абонемент.

    Иными словами, благодаря новому билету примерно 200 тысяч человек стало активно пользоваться общественным транспортом. Это, безусловно, большой успех.

    — Действительно, впечатляет. То есть новый билет реально повлиял на то, как люди передвигаются по Австрии?

    — Эффект, может быть, и не гигантский, но ощутимый. Люди больше пользуются общественным транспортом, реже садятся за руль. В общем, в Австрии удалось создать достаточно привлекательное предложение, мотивирующее пересесть из машины в автобус. Это, конечно, касается крупных городов и их окрестностей. Эффект вполне измеримый: собственно, подсчетами сейчас как раз и занимаются две организации: “infas” и “Motiontag”.

    Автомобилей на немецких улицах заметно меньше не стало

    —Ну а немецкий проездной Deutschlandticket можно назвать «экобилетом»?

    — Этот билет приобрели одиннадцать миллионов человек — но всего около 3% из них не пользовались Deutsche Bahn и местными транспортными сетями раньше. Иными словами, автомобилей на улицах заметно меньше не стало. По крайней мере, на данный момент замеров, которые свидетельствовали бы об обратном, нет.

    Около четверти обладателей Deutschlandticket стали пользоваться общественным транспортом чуть активнее, чем прежде. Они рады этой возможности — но вот среди автомобилистов мало кого заинтересовал новый проездной. Их привлечь не удалось.

    — А вот эта четверть сама по себе не внесла существенного вклада?

    — В основном это люди, у которых нет автомобиля и которые и так крайне редко садились за руль. Сейчас они стали мобильнее — скажем, ездят на автобусе шесть раз в неделю, а не три. Почти все обладатели Deutschlandticket и раньше пользовались трамваями и электричками, часто по какому-то другому абонементу. Только у меньшинства из них есть и автомобиль — в первую очередь, у людей, живущих в пригородах.

    — Значит, Deutschlandticket приносит пользу скорее обществу, чем климату?

    — Совершенно верно. Это скорее социальный, чем экобилет. Ездить по всей стране за 49 евро, вот это да, такого еще не бывало!

    Воздействие на общество — это, конечно, тоже хорошо. Мы хотим, чтобы люди с удовольствием пользовались транспортом, чтобы отдельные регионы не оставались в изоляции за пределами транспортной сети. Малообеспеченные люди благодаря новому билету стали мобильнее. Транспорт — это ведь не только вопрос климата, это и вопрос общественного развития.

    — Но вот обеспеченные слои Deutschlandticket не заинтересовал. Интересно, почему?

    — Когда проездной стоил 9 евро, они были тут как тут. Неожиданно именно люди с большими деньгами купили его [из соображений солидарности — дekoder], среди них он пользовался особой популярностью. Даже несмотря на то, что потом они почти им не пользовались.

    Чтобы Deutschlandticket действительно приносил пользу экологии, он должен действовать везде

    А как же сделать так, чтобы билет приносил пользу не только обществу, но и климату? 9 евро — это явно бросовая цена, на постоянной основе ее не удержишь.

    — Вы совершенно правы. Мы подробно изучили этот вопрос: какая цена привлекла бы автомобилистов, которые считают, что общественный транспорт — дело слишком путанное и сложное? Наш ответ: 29 евро.

    Важно: в эти 29 евро должна входить вся дорога — «от первой до последней мили», то есть в билет должно быть включено что-то вроде такси, которое при необходимости отвезет к остановке и от остановки.

    — На что распространялся бы этот билет за 29 евро?

    — На все. Чтобы Deutschlandticket действительно приносил пользу экологии, чтобы люди пересели из автомобилей на общественный транспорт, он должен действовать везде: в пригородном сообщении, в поездах дальнего следования и на «последней миле» тоже.

    — А деньги на такой проездной у государства нашлись бы?

    — Он обошелся бы дополнительно в 12 миллиардов евро. Эту сумму как раз удалось бы собрать, перестав субсидировать дизель, отказавшись от «привилегии служебных машин» и прекратив компенсировать расходы на дорогу до работы.

    — В Австрии проездной (включая «последнюю милю») стоит примерно 90 евро в месяц. Возникает вопрос: что важнее цена или удобство? Может быть, в Германии люди садятся за руль в первую очередь потому, что боятся опоздать и считают общественный транспорт ненадежным? Австрийские железные дороги куда пунктуальнее немецких.

    — Этот вопрос мы подробно изучили. Конечно, это тоже важный аспект. Но люди задумываются о нем не в первую очередь. Обычно рассматриваются три критерия в таком порядке: во-первых, цена — «о, дешево!» Во-вторых, простота системы: все включено в одну цену. Этого уже достаточно, чтобы всех убедить. Только на третьем месте — чтобы все надежно работало.

    Но в целом это три критерия, от которых зависит решение. Если все они будут в порядке, вплоть до десяти миллионов человек пересядет на общественный транспорт.

    Это как при торговле наркотиками: когда люди уже «подсели», когда система работает, тогда поднимайте цену

    — Какие расценки вы тестировали?

    — Мы проводили исследование, когда цена была еще 9 евро и обсуждалось, что придет на смену. Большинство респондентов называло цены от 29 до 35 евро. Так что мы уже тогда говорили, что Deutschlandticket за 49 евро не сработает, слишком дорого.

    Чтобы уговорить автомобилистов пересесть на общественный транспорт, их надо по-настоящему впечатлить. В противном случае люди не станут изменять своим устоявшимся привычкам.

    — Вы считаете, что проездной за 29 евро будет привлекателен даже несмотря на проблемы немецких поездов с пунктуальностью?

    — Именно так. Такая цена поможет побороть скепсис: за 29 евро можно и рискнуть. Вот будет транспорт в Германии работать, как в Австрии, а то и в Швейцарии, тогда можно повышать и цену. Это как при торговле наркотиками: когда люди уже «подсели» (в нашем случае — пересели), когда система работает, вот тогда поднимайте цену. Это же понятно. 29 евро — только «первая доза».

    —Будет ли выплачиваться компенсация за опоздавшие и отмененные поезда при цене в 29 евро?

    — Нет. Так было и раньше: когда поезд не пришел, это проще простить, если заплатил за весь месяц всего 9 евро. Или даже 29. Сейчас это была бы самая подходящая стартовая цена для проездного по Германии.

    — Когда будет произведена независимая оценка проекта Deutschlandticket?

    — Министерство [цифровой инфраструктуры и транспортных сообщений] не очень торопится: совсем недавно только объявили тендер на такой анализ. Между тем результат уже налицо — этот билет не мотивирует пересесть из машины в автобус. Это давно ясно и всем известно.

    — Во время пандемии люди стали избегать общественного транспорта и только постепенно начали к нему возвращаться. Что с этим сейчас?

    — Местное сообщение уже вернулось к доковидному уровню. А вот поезда дальнего следования и самолеты заполнены на 20-30% меньше, чем до пандемии.

    — Многие работают из дома, созваниваются по зуму…

    — Да, это новая норма. Есть и конкретные данные: 25% застрахованных работников в Германии работают удаленно 2,5 дня в неделю. В результате по стране ездят меньше.

    Те, кто часто ездит первым классом, замечают, что пропали люди, которые раньше вечно стучали по клавишам ноутбуков. Теперь они делают это из дома — по крайней мере, 2-3 дня в неделю.

    Это создает для железной дороги структурную проблему — возможно, недостаток этих 20-30% так и не будет восполнен в обозримом будущем.

    Кто сегодня ездит на общественном транспорте? Люди с низкими доходами

    — А на автострадах?

    — Автомобили — подлинная экологическая проблема Германии. Количество выхлопных газов не уменьшается. Но сейчас мы и здесь наблюдаем эффект удаленной работы. Люди ездят примерно на 5% меньше, чем до ковида. Этого недостаточно для достижения климатических целей в транспортной сфере, но процесс хотя бы пошел.

    — Почему количество поездок за рулем уменьшилось не так сильно, как по железным дорогам? Получается, что в процентном отношении люди стали еще чаще выбирать машину?

    — Если мы посмотрим на распределение потоков по видам транспорта, то увидим, что доля автомобилей на улицах во время пандемии и после нее практически не изменилась. Что касается общественного транспорта, то тут потери больше — в общей сложности около 15 процентных пунктов по сравнению с допандемийным уровнем.

    — Связано ли это с тем, как работает железная дорога?

    — В том числе. Кто сегодня ездит на общественном транспорте? Люди с низкими доходами. В сельской местности практически никто. Общественный транспорт сохраняет популярность разве что в крупных агломерациях, среди жителей пригородов.

    — Значит, железная дорога потеряла средний класс и тех, кто выше?

    — Да. Потери здесь значительно выше, чем среди клиентов с низким доходом. Это люди, для которых решающий аргумент — не цена, а комфорт, удобство, пунктуальность.

    И здесь мы возвращаемся к важному для нас нюансу. Билет за 9 евро был гигантским проектом эмоциональной солидарности. Нам нужно снова добиться того же эффекта. И для этого не обязательно понижать цену до 9 евро — достаточно 29. Так мы заполучим людей, у которых действительно много денег и которые скажут: «Да пожалуйста, при такой цене я в деле».

    — Deutsche Bahn сейчас активно ремонтирует пути дает ли это надежду на улучшения?

    — Увы, нет. Это ремонт по принципу вырубки. Важные линии просто закрывают на целые месяцы. Представьте себе, что так поступали бы при ремонте автобана! Нет, дороги чинят, не перекрывая полностью автопоток. Ощущение, что ремонт путей планировали люди, никогда в жизни не ездившие на поезде.

    — Как временное закрытие маршрутов влияет на людей?

    — Те немногие, кто еще пользуется поездами дальнего следования, будут искать другие варианты, и большинство из этих клиентов не вернется. Будет у нас прекрасно отремонтированная железная дорога без пассажиров — люди успеют найти альтернативу. Но может быть, Deutsche Bahn еще возьмется за ум.

    Читайте также

    Немецкие «зеленые» — из радикалов в истеблишмент

    Германия — чемпион мира по борьбе с парниковым эффектом?

    «Почему в Германии так много бастуют — и будут ли бастовать еще больше?» Спрашивали? Отвечаем!

  • Непроговоренная проблема беларуской оппозиции

    Непроговоренная проблема беларуской оппозиции

    Оказавшись в вынужденной эмиграции, беларуские демократические силы столкнулись со многими классическими проблемами политиков в изгнании. Это и невозможность прямо повлиять на ситуацию в стране, и растущий разрыв между собственным контекстом и жизнью большинства беларусов, и уход беларуского вопроса с мировой повестки дня. 

    Но есть проблема, о которой задумываются и говорят куда реже: кризис политической идентичности. По мнению политического аналитика Артема Шрайбмана, оппозиция должна определиться, интересы какой группы общества она представляет и должна ли в принципе держаться за все более эфемерную связь с избирателем на родине. 


    Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе.


     

    © Fredrik Sandberg/TT Anna Lind-Priset/Imago

    «Беларусы будущего»

    Забегая вперед: разные группы в оппозиции дают разный ответ на вопрос, чье мнение она выражает, иногда претендуя на то, чтобы представлять разную аудиторию в зависимости от конкретной темы. Например, требуя проведения честных выборов, освобождения политзаключенных и прекращения репрессий, демократические силы все еще стремятся к репрезентации того большинства, которое, судя по всему, проголосовало за Тихановскую в 2020 году. 

    Выступая на тему войны в Украине, демсилы пытаются говорить от имени подавляющего большинства общества, утверждая, что беларусы — в отличие, например, от россиян — настроены против войны. Но если оставаться аналитически хладнокровным, это манипулятивное позиционирование. 

    Действительно, лишь незначительное число беларусов, судя по доступным опросам, хочет, чтобы беларуская армия участвовала в войне. Но и уровень поддержки России остается немалым. От трети до 40% беларусов, в зависимости от формулировки вопроса, заявляют о том, что одобряют действия российской армии в Украине и ее размещение на беларуской территории. С одной стороны, это не так много, если вспомнить об уничтожении свободы слова в Беларуси и огромном влиянии российской пропаганды. Но говорить об «антивоенном консенсусе» в такой ситуации можно только в очень узком смысле, касающемся участия беларусов в этой войне. По многим аспектам этой темы беларусы, на самом деле, расколоты, а не едины.

    Если углубиться в то, как эта война, по мнению людей, должна закончиться, то демократы представляют меньшинство беларусов. Более половины респондентов в опросах на эту тему хотят заморозки конфликта прямо сейчас, на сегодняшней линии соприкосновения, а еще четверть желает победы России. Менее 15% горожан (опросы проводятся среди городского населения Беларуси) открыто заявляют, что война должна закончиться только победой Украины. И даже если ввести поправки на часто цитируемый фактор страха, однозначно проукраинские взгляды оппозиции все равно остаются в явном меньшинстве1.

    По другим позициям демократические силы тоже могут претендовать на репрезентацию не большинства беларусов, а, скорее, — лишь активного прозападного меньшинства. Сюда относятся евроинтеграция, выход из всех интеграционных союзов с Россией, предоставление статуса единственного государственного языка беларускому и, наконец, расширение санкций против Беларуси вплоть до торгового эмбарго — вероятно, самой непопулярной из всех перечисленных идей.

    Порой кажется, что по некоторым из этих вопросов оппозиция не то, чтобы сознательно выбирает непопулярные в обществе взгляды, а, скорее, берет на себя историческую миссию: заявить какую-то стратегическую цель сегодня, чтобы в будущем сделать ее позицией большинства беларусов. В этом проявляется амбиция представлять интересы особой группы общества — «беларусов будущего», которые «подтянутся» к позициям сегодняшнего прозападного меньшинства. 

    Наконец, часть активности оппозиции явно направлена на представление диаспоры — будь то идея «паспорта новой Беларуси», строительство альтернативных государственных органов в изгнании или борьба за лучшие условия легализации беларусов на Западе. 

    Фактор Запада

    За всей этой сложной паутиной позиций скрывается еще один, более деликатный элемент, который не принято обсуждать вслух, — интересы западных стран, которые либо дают убежище оппозиции, либо финансируют ее работу через международные фонды. Нет убедительных доказательств, что западные акторы навязывают какие-то позиции демсилам. Но беларуские политики должны учитывать интересы своих внешних партнеров. 

    Порой эти интересы входят в противоречие с запросами подавляющего большинства беларусов — например, в том, что касается мобильности. Беларусы как самые активные до пандемии получатели шенгенских виз в мире (на душу населения) хотят как можно более открытых границ с Евросоюзом. А западные соседи Беларуси, реагируя на пограничные провокации Минска и его соучастие в войне, закрывают переходы через границу и, в случае Литвы, пытаются сократить поток прибывающих беларусов даже путем отмены части автобусных рейсов.

    Для демократических сил это оборачивается конфликтом интересов. Светлане Тихановской и ее соратникам приходится одновременно лоббировать более лояльное отношение к тем беларусам, которые хотят путешествовать в Евросоюз, и оправдывать то, что страны-соседки закрываются от них. Этот шпагат приводит к тому, что внутри оппозиции появляются группы, которые критикуют структуры Тихановской за недостаточную активность в борьбе с «железным занавесом» на западной границе Беларуси. Сразу несколько таких коалиций («списков») пошли на выборы в Координационный совет оппозиции 25-27 мая, обещая сделать своим приоритетом международный лоббизм в вопросе мобильности. 

    Конец ситуативной коалиции

    В рамках демократического строя схожие проблемы решаются выборами: силы, которые замыкаются на себе и теряют связь с массовым избирателем, проигрывают и уходят из власти. Такого механизма ротации у беларуских демсил нет. Сложно полагаться на выборы, которые можно организовать лишь за рубежом. Представители, избранные самой политизированной частью диаспоры, могут оказаться еще дальше от запроса среднего беларуса, чем сегодняшние лидеры. 

    Поэтому каждая политическая структура сама выбирает конкретную аудиторию, интересы которой будет представлять. Правильность их выбора оценит история. Она знает примеры триумфального возвращения из-за рубежа политэмигрантов, которые сделали ставку на работу с активистским ядром и, казалось, потеряли связь с большинством своего народа. Однако эти примеры — скорее исключения из общего правила, которое указывает на то, что более вероятным драйвером перемен в Беларуси будут новые силы, которые появятся внутри страны в следующее окно исторической волатильности. 

    Но эти дилеммы ставят и другой вопрос из области политической философии: до какой степени оппозиция в изгнании должна быть скована колебаниями общественного мнения у себя на родине? Коалиция людей, поддержавших Тихановскую в 2020 году, была во многом ситуативна. Это не был бунт конкретного общественного класса, какой-либо демографической группы или сторонников какой-то идеологии. 

    Речь, скорее, шла о выплеске общественного возмущения в ответ на государственное насилие, ложь и фальсификации на выборах. У общества накопился запрос на более уважительное отношение вместе с усталостью от Лукашенко. Но это была коалиция совершенно разных людей, собранная в конкретный момент в ответ на конкретные действия режима.

    Было бы наивно рассчитывать на то, что поддержку этой пестрой и ситуативной коалиции большинства беларусов можно сохранять вечно. Даже в стране с нормальной политической конкуренцией к новым выборам победителям прошлых пришлось бы пересобрать большинство заново, предлагать людям какие-то новые причины поддержать себя с учетом изменившейся повестки. 

    Но в Беларуси нет и в ближайшее время не ожидается конкурентной политики, борьбы за власть через привлечение на свою сторону большинства. Это значит, что оппозиция даже технически не может собрать новую «коалицию победы». Можно занять сколь угодно популярную или даже популистскую позицию по любому вопросу, от санкций и нейтралитета до экономической политики. Но до восстановления в стране электоральной конкуренции оппозиция не сможет получить от этого выбора никаких политических плодов. У беларусов благодаря этому не появится новых возможностей для политического действия. А само окно этих возможностей не станет исторически ближе от того, что лидеры оппозиции в изгнании начнут провозглашать в своих речах более популярные тезисы. 

    Потерять большинство, сохранить себя

    Как бы парадоксально это ни звучало, не ясно, какие политические дивиденды получит оппозиция, если будет следовать за взглядами сегодняшнего большинства беларусов. А вот представить себе риски такого подхода для устойчивости этих структур в эмиграции, наоборот, несложно. 

    Во-первых, попытка вслед за большинством беларусов быть нейтральными в российско-украинской войне, призвать к перемирию прямо сейчас или выступить против санкций подорвала бы связь оппозиции с проукраинским и проевропейским ядром демократически настроенных беларусов, у которых куда более однозначная позиция по всем этим вопросам. Именно такие люди работают в политических и гражданских организациях в изгнании, редакциях независимых СМИ и составляют диаспору, которая требует от оппозиции представления своих интересов. Иными словами, балансирование в стремлении понравиться медианному беларусу вызывало бы фрустрацию и отторжение со стороны продемократического ядра.

    Во-вторых, следование за самыми популярными внутри Беларуси взглядами сделало бы невозможной эффективную международную политику демократов в ситуации войны и четкого раскола на «своих» и «чужих» в Европе. Условная Светлана Тихановская, которая требует отменить секторальные санкции, или условный Павел Латушко, который призывает к нейтралитету и немедленной заморозке войны в Украине, не смогли бы нормально общаться не только с украинскими, но и с большинством западных чиновников и дипломатов. Само их пребывание в Вильнюсе и Варшаве могло бы оказаться под вопросом. 

    Вероятно, со временем наиболее органичным выбором для оппозиции в изгнании станет переход в нишу моральных авторитетов, лидеров мнений и международных адвокатов Беларуси, не связанных конъюнктурой сегодняшнего общественного мнения на родине. Это позволит им искренне отстаивать свои убеждения, интересы своих сегодняшних сторонников и диаспоры, а не притворяться, что исторически беспрецедентное большинство 2020 года все еще следует за демократическими силами во всех вопросах. Разумеется, такое более скромное позиционирование противоречит идее «правительства в изгнании», которое претендует на выражение интересов всех или большинства беларусов. Но, как минимум, это более честная позиция — по отношению и к международным собеседникам оппозиции, и к реальным сегодняшним сторонникам. 


    Текст: Артем Шрайбман
    Опубликован: 30.05.2024


    1. Исследования оценивают занижение числа проевропейских и проукраинских ответов в диапазоне от 3 до 16 процентных пунктов.

    Читайте также

    Новая беларуская оппозиция рискует повторить путь старой

    Светлана Тихановская

    «Беларусы уже не те, что до 2020 года. Воспоминания уничтожить невозможно»

    Лукашенко движется к тоталитаризму. Что может его остановить?

    Секретная служба по спасению беларусов

  • Как криминальная статистика создает моральную панику

    Как криминальная статистика создает моральную панику

    Первым из немецких СМИ, которое получает от полиции отчеты о состоянии преступности за прошедший год, многие годы становится правоконсервативная газета Die Welt . За ней, как правило, следует таблоид Bild, входящий в тот же медиахолдинг "Axel Springer". В апреле нынешнего года после нескольких лет относительного затишья они вышли с громкими заголовками о резком росте числа насильственных преступлений, а также о необычайно высокой, превышающей половину от общего числа, доле преступных деяний, которые совершили иностранцы. Заголовки в том же духе разлетелись по другим, прежде всего региональным, СМИ и соцсетям, тему подхватывали политики: от «Альтернативы для Германии», в очередной раз потребовавшей ужесточения миграционной политики, до правящей СДПГ. И даже разъяснения самих представителей полиции о том, что публикуемые сведения следует рассматривать именно как отчет о ее работе, а не как объективный анализ преступности в стране, и что в категорию «иностранцев» попадает множество разных групп (не только мигранты, но и, например, туристы), лишь отчасти сбили медийную волну. Справедливости ради стоит отметить, что почти одновременно появились и статьи, объясняющие, как читать полицейские доклады так, чтобы в преддверии парламентских выборов 2025 года не ставить рост преступности в ряд многочисленных трудностей сегодняшней Германии. Профессор социально-экономической географии (географии человеческой деятельности) Франкфуртского университета Гете Бернд Белина, в сфере научных интересов которого лежит также критическая криминология, рассказывает об этом в статье для Geschichte der Gegenwart.

    9 апреля 2024 года МВД Германии представило актуальную статистику о состоянии преступности за 2023 год. И если в последние двадцать лет это ежегодное мероприятие удостаивалось лишь нескольких сообщений в СМИ, то в этот раз вокруг публикации разгорелась острая дискуссия. Тон задала министрка внутренних дел, заявившая на презентации документа о планируемых «жестких мерах» и «нулевой терпимости». Именно к этому — в особенности когда речь заходит об «иностранцах» и «молодежи» — призывают многие СМИ и политики (особенно правые). Что же случилось?

    Сам по себе рост зарегистрированных уголовных правонарушений не должен был вызывать столь острую реакцию, по крайней мере, если взглянуть на более широкий контекст. С 1993 года, когда была впервые опубликована единая статистика уголовных правонарушений по всей объединенной Германии, и до 2000-го уровень преступности понемногу снижался; затем, до 2004 года, слегка рос. Потом, с 2004-го по 2010-й, упал более чем на 10 процентных пунктов (п.п.), а до 2016 года снова медленно рос, оставаясь при этом на относительно стабильном уровне в течение нескольких лет. Наконец, с 2016-го по 2021-й показатели постоянно снижались, в общей сложности более чем на 20 п.п. На этом последнем этапе снижение на 2,3 п.п. в 2020-м и на 4,9 п.п. в 2021 году можно объяснить специфической ситуацией во время пандемии коронавируса. Однако в три предшествовавших года, то есть в «нормальных» условиях, показатели преступности снижались еще более заметно. В 2022 и в 2023 годах они снова подросли, но уровень преступности в прошлом году был по-прежнему ниже, чем на любом аналогичном отрезке с 1993-го по 2016-й. И если смотреть не на абсолютные числа зарегистрированных уголовных правонарушений (в конце концов, в 1993 году население Германии составляло 81,3 миллиона человек, а в 2023-м его численность оценивалась в 84,7 миллиона), а на их частотность, то картина будет схожей.

    В политических дискуссиях и в СМИ ежегодный отчет полиции трактуется именно как объективный показатель количества преступлений

    Тем не менее дискуссии, начавшиеся после презентации статистики за 2023 год, могли создать впечатление, что случилось нечто из ряда вон выходящее. В этой статье предпринята попытка разобраться в контексте и объяснить, что же такое статистика преступности (а это не более чем отчет о деятельности полиции), и показать, для чего она используется в настоящее время, — а это не что иное, как нагнетание моральной паники.

    Что попадает в статистику преступлений?

    Немецкий Индекс состояния преступности (нем. Polizeiliche Kriminalstatistik —PKS), так же как его одноименный эквивалент в Швейцарии, а также отчет Uniform Crime Report (UCR) в США, включает все уголовные правонарушения, регистрируемые полицией. Крайне важно понимать, что полиция сама решает, какие заявления регистрировать и как классифицировать то или иное деяние. Поэтому данные PKS и UCR основаны не на обвинениях, подтвержденных в суде, а на сообщениях третьих лиц или на том, что сама полиция обнаруживает в ходе своих проверок (например, незаконное хранение наркотиков или нарушение правил пребывания в Германии). Несмотря на то, что Федеральное ведомство уголовной полиции из года в год подчеркивает, что статистика PKS не отражает реального состояния преступности, в политических дискуссиях, так же как и в СМИ, ежегодный отчет регулярно трактуется именно как объективный показатель количества преступлений — и этот год не стал исключением.

    Прежде чем попасть в статистику PKS или UCR, то или иное деяние проходит четыре стадии оценки. Во-первых, на наличие закона, который был бы нарушен. Только в этом случае деяние можно трактовать как «объективно преступное». И не само по себе, а в контексте уголовного права. Будет ли, например, «причинение смерти» считаться уголовным правонарушением, зависит, помимо прочего, от того, было ли оно совершено в рамках самообороны, защиты отечества или из «низменных побуждений». В Германии по-прежнему спорными остаются, например, вопросы о том, как расценивать изнасилование в браке или хранение марихуаны, причем за последние десятилетия правовая ситуация в этих сферах существенно изменилась.

    Во-вторых, чтобы включить «объективно преступное» деяние в статистику, оно должно быть расценено кем-то как уголовное правонарушение, то есть оказаться и «субъективно преступным». Драка в баре, вынос канцелярских принадлежностей с рабочего места или употребление запрещенных наркотиков превращаются в причинение телесных повреждений, кражу или нарушение законодательства об обороте наркотических средств только в том случае, если хотя бы один человек воспринимает их именно так, а не как частное дело, незначительный проступок и т. п.

    В-третьих, об этом «субъективно преступном» деянии должны сообщить в полицию. И, наконец, в-четвертых, полиция решает, как классифицировать деяние. В том случае, если сотрудники полиции сами стали свидетелями преступного деяния или выявили его в ходе надзорных мероприятий, то третья и четвертая стадии совпадают со второй (с «субъективной оценкой» деяния).

    На каждой стадии фиксации систематически происходят искажения и возникают лазейки для целенаправленного вмешательства в то, как составляются показатели преступности. На первой стадии — это изменения законодательства, криминализирующие или декриминализирующие определенные действия. На второй стадии определенную роль играют индивидуальные, а также распространенные в обществе паттерны мышления — иными словами, зачастую предрассудки и/или личные интересы. Например, восприятие человека как малообеспеченного или приезжего повышает вероятность, что его действия другие люди истолкуют как «преступные». На это можно повлиять и идеологизированной продукцией, и целенаправленным нагнетанием моральной паники, маркируя, например, детей и подростков или всех «иностранцев» сразу как «криминогенные» группы.

    Готовность жертв и свидетелей сделать заявление значительно выше, если предполагаемые преступники явно не немцы

    На третьей стадии фиксации решающее значение имеет поведение граждан, то есть их готовность обращаться в полицию. Это, в свою очередь, сильно зависит от таких факторов, как место происшествия, возраст, пол потенциальных заявителей, их принадлежность к той или ной социальной группе, правовые основания для пребывания в стране, а также наличие или отсутствие у них миграционных корней. Дополнительную роль играет уровень доверия к полиции и системе правосудия, степень нанесенного ущерба, наличие времени и возможности сообщить о преступлении. Нередко подача заявления в полицию зависит от того, есть ли у пострадавшего страховка (например, в случае кражи велосипеда). Опросы потерпевших в Германии показали, что в полицию сообщали примерно в половине случаев, имевших признаки преступления. При этом готовность жертв и свидетелей сделать заявление была значительно выше, если предполагаемые преступники явно не были немцами.

    Статистика и политика

    Важнее всех, однако, четвертая стадия, на которой полиция принимает заявления и классифицирует их. Полицейское ведомство может использовать высокий уровень преступности в качестве доказательства недостатка у себя ресурсов, а низкий — как подтверждение своей качественной работы. К любой из интерпретаций можно прибегнуть в зависимости от политической ситуации в качестве аргумента для предоставления дополнительных средств. Не последнюю роль могут играть и карьерные соображения. После того как в 1983 году рассмотрение краж велосипедов в Бремене было передано из уголовного розыска в полицию общественной безопасности, среднегодовое количество зарегистрированных случаев снизилось на 7,5 процентных пункта — вопреки общенациональной тенденции. Бывший глава бременской уголовной полиции позже объяснил это тем, что заявления попросту игнорировались, поскольку считалось, что снижение количества зарегистрированных краж будет вознаграждено начальством.

    Политики могут использовать как рост, так и стабильно высокий уровень преступности для оправдания новых законов и мер, а иногда — как доказательство неустанной работы полиции: мол, если открывается такое количество «дел», то контроль и надзор, значит, налажены. Противоположная динамика дает основания говорить о хорошей работе полиции, которая успешно предотвращает преступления, или наоборот — служит аргументом в пользу расширения штатов, чтобы сотрудники активнее заводили дела.

    Показатели преступности используются и в конкуренции между городами. В прощальной речи на посту мэра Нью-Йорка в 2001 году Рудольф Джулиани, только что ставший «Человеком года» по версии журнала Time за работу с последствиями 11 сентября, использовал данные UCR для высмеивания (либеральной) стратегии полиции Бостона, чтобы превознести успех «своей» (репрессивной) стратегии нулевой толерантности. Как неоднократно демонстрировали исследования ученых-криминологов, стратегия эта, помимо прочего, заключалась в преследовании явно малоимущих (и, в основном, чернокожих) людей за незначительные или выдуманные правонарушения, в сокрытии данных и, по всей видимости, в отклонении заявлений об изнасилованиях.

    Классификация правонарушений также имеет значение. Более того, это, вероятно, самый существенный способ повлиять на статистику исходя из конкретных интересов. Если деяние классифицируется как «неиндексное» в США или как «административное правонарушение» в Германии, оно не включается в соответствующие статистические отчеты этих стран (UCR или PKS) — помогая сформировать представление, что уровень преступности снижается. Если, наоборот, то же деяние учтут как «индексное» в США или как «уголовное правонарушение» в Германии, это повлияет на статистический рост преступности. Когда поступает сообщение о драке в баре, полицейские сами решают, считать ли это попыткой непреднамеренного убийства, нанесением тяжких телесных повреждений или причинением легкого вреда здоровью. В первом случае это правонарушение появится в PKS в общей сборной категории «Преступления убийства», в которой суммируется все: и преднамеренные убийства, и покушения на убийство, и причинение смерти по неосторожности, которое в СМИ часто приравнивается к убийству. Если же полицейские классифицировали драку как причинение легкого вреда здоровью, то, например, в США это событие в UCR не окажется вовсе, поскольку в индекс попадают только те случаи, где имеются тяжкие телесные повреждения.

    Cтатистика — это просто способ использовать конструкт под названием «уровень преступности» в политической игре

    Из-за таких особенностей классификации следует с осторожностью относиться к историям успешной борьбы с преступностью. В Чикаго с 1991 по 1998 годы число «индексных» преступлений сократилось на 19 процентных пунктов, в то время как число «неиндексных» правонарушений выросло на 17,8 п.п. Основной причиной роста последних стали деяния, связанные с оборотом наркотиков. Полиция интерпретировала обе тенденции в свою пользу: якобы органы правопорядка не только предотвращали серьезные преступления, но и активнее преследовали даже мелкие правонарушения. Альтернативное объяснение, которое напрашивается само собой, заключается в том, что деяния, число которых было более или менее стабильным, классифицировали иначе только для того, чтобы рассказать об этой истории успеха.

    Подводя итог, следует отметить, что с учетом многочисленных факторов, влияющих на производство статистики, публикуемые данные не позволяют делать какие-либо выводы о реальном уровне опасности в стране или городе. Скорее, такая статистика — это способ тем или иным образом использовать конструкт под названием «уровень преступности» в политической игре, чтобы изменить соотношение заинтересованных сил или реализовать какие-то планы. В реальности статистика преступности — не более чем очередной отчет о деятельности полиции, где сообщается, какие заявления были приняты в работу.

    Нагнетание паники

    Тем не менее статистические отчеты о состоянии преступности неоднократно использовались для разжигания паники. И сегодня мы вновь становимся свидетелями этого. В последний раз похожая ситуация в Германии наблюдалась в конце 1990-х годов, когда «преступления, совершаемые иностранными гражданами», и «молодежная преступность» также были главными внутриполитическими темам. В те времена правящая СДПГ пыталась изобразить себя партией закона и порядка, чтобы отбить нападки по этому поводу со стороны партии ХДС/ХСС, традиционно уделявшей этим вопросам особое внимание.

    Получится ли представить «молодежь» и «иностранцев» как угрозу для Германии, чтобы затруднить миграцию, вызвать у населения страх и отвлечь его внимание от других проблем?

    Презентация PKS на протяжении нескольких лет была важным днем в предвыборной борьбе партий, в ходе которой они с завидным упорством пытались превзойти друг друга в требованиях «жестких действий» и «нулевой терпимости», часто со ссылками на якобы успешную полицейскую стратегию Нью-Йорка. После нескольких лет подобных разговоров, обернувшихся в ряде случаев ужесточением законодательства, в нулевые и десятые полемика о «преступности» и ее статистике несколько утихла — в конце концов, не было никакого существенного роста, который можно было бы обсуждать. Начиная с 2010-х годов в общественных дискуссиях даже стала звучать осторожная критика политики «закона и порядка», вплоть до призывов к частичной декриминализации. В 2020 году, после протестов Black Lives Matter, по обе стороны Атлантики на первый план вышла проблема расизма в полиции. Однако одновременно и АдГ , подъем которой с середины 2010-х годов в значительной мере основан на сочетании расизма и идей «закона и порядка», и ХДС/ХСС после Меркель, и пришедшая к власти СДПГ вновь начали играть на страхах населения по поводу «иностранцев» и «молодежи». В таком контексте дебаты о немецкой полицейской статистике 2023 года ставят на повестку вопрос, получится ли (в очередной раз) представить «молодежь» и «иностранцев» как угрозу для Германии, чтобы затруднить миграцию, вызвать у населения страх и отвлечь его внимание от других проблем. А их достаточно: бедность, стоимость жилья и энергии, социальное и территориальное неравенство в стране, а также резкий рост благосостояния меньшинства во время пандемии коронавируса.

    Читайте также

    «Крайне правые в Германии — союзники или агенты Кремля?» Спрашивали? Отвечаем!

    «Осознанное отношение общества к ухудшениям уже было бы прогрессом»

    «Если партия угрожает 24 миллионам — значит, она угрожает каждому»

    Что пишут: о «частичной легализации» марихуаны

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

  • «В немецких СМИ разница между числом хороших и плохих новостей значительно меньше, чем в американских»

    «В немецких СМИ разница между числом хороших и плохих новостей значительно меньше, чем в американских»

    В середине 2010-х годов, в самый разгар череды кризисных ситуаций, которую американский экономист и историк Адам Туз впоследствии назвал «поликризисом» в немецких СМИ получила определенную популярность концепция «конструктивной журналистики». Считается, что она берет начало в скандинавских странах, и, как многие другие направления современной журналистики, она призвана повысить эмоциональную связь читателей, слушателей и зрителей с медиа по сравнению с той, которую создают традиционные, сухо изложенные «объективные новости».

    Сторонники «конструктивной журналистики» считают, что авторы и редакторы в своих текстах и передачах должны не просто излагать информацию — часто тревожную и крайне негативную, — а предлагать ответ на вопрос, что c этой информацией делать и как, по возможности, обратить ее себе на пользу. Этот подход (по крайней мере, с точки зрения его адептов) отличается от так называемой «позитивной журналистики», сосредоточенной на «хороших новостях». Но критики все равно упрекают сторонников «конструктивной журналистики» в том, что те стремятся отретушировать непритягательную реальность и не столько излагают факты, сколько выступают лоббистами различных общественных инициатив. Представители направления отвечают, что традиционная журналистика, особенно таблоидная, заточена на поддержание тревожного интереса через создание негативной картины окружающей реальности.

    Специалистка по психологии коммуникации, профессорка Технического университета Рейнланд-Пфальца Микаэла Майер в интервью изданию Übermedien рассказывает о том, действительно ли в СМИ есть перекос в сторону негативных новостей.

    Übermedien: Госпожа Майер, на какой заголовок скорее бы кликнули: «В Турции началась война» или «Наконец-то на Ближнем Востоке мир»?

    Микаэла Майер: Говоря в общем и целом, вероятнее кликнули бы на заголовок о войне, чем о мире, — отрицательные новости привлекают больше внимания, чем положительные. Но при этом надо понимать, что, в принципе, человек настроен скорее оптимистично и предпочитает позитивные темы. Если наблюдать, записывать и анализировать вашу речь в течение дня, почти наверняка окажется, что вы сказали куда больше хорошего, чем плохого. И вот именно на фоне этого позитивного настроя особенно выделяются отрицательные события. Эволюция научила нас, что такие события могут угрожать жизни: война, пандемия, энергодефицит и так далее. Человек остро реагирует на такие информационные стимулы; они заставляют его быть в тонусе. Поэтому отрицательные новости при прочих равных привлекают больше внимания.

    — В любой момент времени?

    — Зависит от того, какие новости человек за день успел прочесть, увидеть и услышать. Часто плохого успевает накопиться больше — и тогда, если под конец программы звучит хорошая новость или если вдруг можно кликнуть на положительный заголовок, то именно позитивность оказывается нетипично привлекательной. И если в обычной ситуации положительная информация — это менее значимый новостной фактор, то в таких обстоятельствах человек может почувствовать обратное: это меня удивляет, это ново, пойду-ка по этой ссылке.

    — Что за «новостные факторы» и кто их определяет?

    — «Новостные факторы» — это критерии, на которые журналисты ориентируются при выборе тем. Например: в какой стране происходит событие? Участвуют ли в нем известные люди? Насколько оно неожиданно? Ну и, собственно, можно ли назвать его позитивным или негативным? У событий всего около двадцати критериев, на которые реагируют люди. Чем больше критериев соответствуют тому или иному событию и чем в большей степени, тем больше журналистского внимания они привлекают. То есть будут ли о событии вообще писать и говорить, и если да, то как долго и как подробно. Двадцать лет назад мы проводили опрос о том, какие новости люди помнят из вчерашней передачи Tagesschau. И люди действительно вспоминали события с высоким новостным фактором, на который ориентируются журналисты, — что подтверждает важность этих критериев для человеческого внимания. Редакции, разумеется, тоже понимают, какие новостные факторы они должны учитывать, чтобы успешно продать свой продукт.

    В немецких СМИ разница между количеством плохих и хороших новостей куда меньше, чем в американских

    — Так или иначе, на плохие новости великолепно кликают. Эксплуатируют ли медиаконцерны эту внутреннюю склонность человека сильнее реагировать на отрицательное?

    — Не знаю, подходит ли тут слово «эксплуатировать». Но, конечно, некоторые — не все — используют это знание в своей стратегии. Каждый медиаконцерн уделяет особенно сильное внимание определенному типу новостей, избегая других. Чем сильнее конкуренция на рынке СМИ, тем выше и потребность генерировать внимание к собственному продукту.

    — Может быть, самый важный вопрос: в общей сложности плохих новостей больше, чем хороших?

    — Да, в США проводились лонгитюдные исследования, суммировавшие новости за месяц в целом, и результаты показывают, что за последние 30 лет около 90% публикаций были негативными. Но здесь стоит присмотреться к различиям между странами — в Германии разница между количеством плохих и хороших новостей куда меньше. Отрицательная информация и тут доминирует, но в любых СМИ можно найти и значительную долю положительных сообщений.

    — Почему же тогда у людей создается ощущение, что все новости — плохие?

    — Дело в эволюционно присущем нашему мышлению «эффекту негативности» — склонности уделять больше внимания отрицательной информации. Из-за этого и плохих новостей в СМИ больше, и каждая из них в среднем получает больше внимания: в состоянии нервного возбуждения мы охотнее тратим свои когнитивные ресурсы. Чем более убедительной представляется экзистенциальная угроза, которую несет содержание новости, тем интенсивнее человек ее воспринимает и тем лучше запоминает. Вообще говоря, более чем ожидаемо, что мы выработали привычку обращать внимание на угрозы.

    — Иными словами, в том, что на нас так сильно действуют плохие новости, виновата человеческая психика?

    — Именно так.

    — Как именно все эти плохие новости воздействуют на нас?

    — Конечно, они нас огорчают — но и информируют о важных вещах, происходящих в мире. Поэтому мы смотрим и читаем новости, если способны с ними психологически справляться. Но есть и люди, которые этого делать не могут или не хотят и полностью отказываются от СМИ. В среднем пожилые люди менее готовы потреблять отрицательную информацию, чем молодежь. Чем человек старше, тем он больше задумывается о том, что жизнь коротка, — и тем больше ему хочется тратить время на хорошее.

    — А все ли плохие новости для нас действительно экзистенциально важны? Не следует ли СМИ самим устанавливать какую-то границу?

    — В нашем глобализированном мире поставить такого рода предел очень сложно. При том множестве новостей, которое ежедневно должны отбирать СМИ, негативность служит очень важным фактором. В итоге нашему вниманию предлагается весь спектр отрицательной информации со всего мира. В этом нет ничего сверхъестественного. Но нормально и то, что мировые события нас удручают. В конечном счете каждый сам решает, когда груз новостей становится невыносимо тяжким.

    В состоянии нервного возбуждения мы охотнее тратим свои когнитивные ресурсы

    — СМИ могли бы как-то повлиять на этот избыток негативности?

    — Можно изменить количественный баланс новостей, скажем, в передаче или в газете, а также уделяемое им время и место. Часто в конце новостной программы переходят к более «теплым», приятным темам, чтобы не завершать ее на грустной ноте. Наука объясняет это тем, что зрители, которых программа оставила в плохом настроении, могут не захотеть включать ее снова. Таким образом, в систему встроен внутренний механизм коррекции. Кроме того, журналистам приходится и самим выносить груз новостей, так что они представляют себе эмоциональную реакцию аудитории — и обеспечивают какой-то процент позитива, чтобы мы могли справляться с потоком информации.

    — Тогда давайте и я, тоже полная надежд под конец, задам вопрос: в какой степени «конструктивная журналистика» может помочь не перегружать новости негативом?

    — Мне кажется, «конструктивная журналистика» может действовать как амортизатор, защищая от перегрузок. Все больше людей не справляются с количеством негатива в СМИ; им не хватает психической устойчивости. «Конструктивная журналистика» может построить для них мост к информационному обществу — сделать так, чтобы они не отказывались от просмотра и прочтения новостей в принципе. Я думаю, людей, которым «конструктивная журналистика» могла бы помочь, на свете очень много.

    Читайте также

    Журналист не должен становиться активистом. Даже во время войны

    «Осознанное отношение общества к ухудшениям уже было бы прогрессом»

    В сетях пропаганды

    Верят ли немцы своему телевизору?

    Он, путинферштеер

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

  • «Государствам предстоит в суде доказывать, что они борются с потеплением»

    «Государствам предстоит в суде доказывать, что они борются с потеплением»

    9 апреля Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) в Страсбурге вынес решение по иску швейцарской общественной организации «Климатические пенсионерки» (нем. KlimaSeniorinnen Schweiz). Более двух тысяч ее участниц обвиняли правительство Швейцарии в том, что своей климатической политикой оно нарушает их базовые права. Судьи поддержали швейцарок почти по всем пунктам и постановили, что власти страны не выполнили свои обязательства по двум статьям Европейской конвенции по правам человека: об уважении частной и семейной жизни (статья 8) и о праве на справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок (статья 6.1).

    В первом случае суд пришел к выводу, что Конвенция требует от государства, подписавшего его, гарантировать гражданам защиту их здоровья. Нынешний швейцарский климатический закон не дает таких гарантий пожилым истицам, поскольку большинство предусмотренных в нем мер по борьбе с климатическими изменениями, на это здоровье влияющими, будут реализованы только после 2031 года. Во втором случае ЕСПЧ решил, что швейцарские национальные суды отказали истицам в рассмотрении дела на крайне сомнительных и игнорирующих научные данные основаниях, среди которых, например, утверждение, что климатический кризис еще не вступил в критическую фазу.

    Противники решения ЕСПЧ (они есть и среди швейцарских политиков, и среди международных экспертов) указывают на то, что суд создал сразу два опасных прецедента: во-первых, чрезвычайно расширительного толкования Конвенции по правам человека, а во-вторых, вмешательства в компетенцию национальной законодательной власти, деятельность которой в случае Швейцарии была дополнительно легитимирована прямо выраженной волей граждан страны. Дело в том, что действующий закон, который судьи нашли недостаточно гарантирующим права «Климатических пенсионерок» и потребовали дополнить механизмами по их обеспечению, был принят парламентом и одобрен на референдуме в 2023 году. Наиболее радикальные критики ЕСПЧ даже предлагают Швейцарии выйти из Совета Европы.

    Решения суда обязательны к исполнению, хотя на практике страны иногда их игнорируют. Для граждан и правительств других стран-участниц этой организации (а это все страны Европы, кроме Беларуси и России) вопрос теперь состоит в том, станет ли решение суда прецедентным и будет ли он и в дальнейшем так внимательно следить за климатической политикой.

    Со швейцарским изданием Republic поговорила немецкая юристка Рода Ферхейен, которая специализируется на делах об обеспечении «климатических прав» европейцев.

    Republic: Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) во вторник, 9 апреля, вынес решение против Швейцарии в связи с тем, что государство делает недостаточно для защиты климата, нарушая тем самым права человека. Что это означает для Швейцарии?

    Рода Ферхейен: Ну, я надеюсь, что Швейцария не хочет отказываться от основополагающей идеи защиты прав человека, а значит, и от соблюдения Европейской конвенции по правам человека и решений соответствующего суда. То есть теперь придется что-то менять. Придется пересмотреть закон 2023 года и представить программу защиты климата, основанную на количественных ограничениях: проще говоря, принять эмиссионный бюджет СО2.

    — То есть Федеральный совет и парламент Швейцарии засядут за работу над ошибками и будут менять законодательство?

    — Решение суда предписывает не просто принятие какого-то конкретного закона или формулировку целей, но и гарантии их выполнения. В Швейцарии должна появиться целая система контроля над проектами, сроками и порядком финансирования — как в других странах, например в Германии. Одного закона недостаточно.

    — На ваш взгляд, это правильно, что политиков принуждают к таким действиям с помощью суда?

    — В задачи судов входит контроль над административной и законодательной властью — в зависимости от того, как сформулирован принцип разделения властей в той или иной конституции. Суд в Страсбурге всего лишь рассматривал вопрос о том, соблюдает ли Швейцария ратифицированную ею Конвенцию по правам человека. И суд принял решение: нет, не вполне. Соответственно, теперь в связи с данным решением суда политики вынуждены действовать.

    — Означает ли решение ЕСПЧ, что швейцарские суды не выполнили свою работу должным образом, в свое время отклонив жалобу «Климатических пенсионерок»?

    — Швейцарские суды, действительно, устроили неразбериху. Так дела не делаются. Мне довелось видеть много разных судебных решений, но заключение суда последней инстанции Швейцарии в 2020 году правда было будто из параллельной вселенной. Речь там шла о том, что, мол, «у мира еще много времени в запасе». Страсбургский суд это мнение однозначно отверг. Но, впрочем, не мне это комментировать, это не моя юрисдикция и я не была задействована в процессе.

    — ЕСПЧ не только постановил, что Швейцария делает слишком мало для защиты пожилых людей от последствий изменения климата, но и указал на необходимость обеспечить справедливое судебное разбирательство. Почему?

    — Статья 6 Европейской конвенции по правам человека гарантирует право на справедливое судебное разбирательство. Когда человек обращается в суд, необходимо дать ему возможность надлежащим образом изложить свое дело. Швейцарские суды отклонили и личные заявления этих пожилых людей, и жалобу, поданную их ассоциацией «Климатических пенсионерок». Однако ЕСПЧ постановил, что ассоциация имеет право подавать судебные иски и защищать права человека. Швейцарская судебная система отказала им в этом праве. Соответственно, справедливое судебное разбирательство не было гарантировано.

    — Решение, принятое в Страсбурге, станет прецедентом?

    — Это судебное решение не только закрепляет право на подачу таких исков, но и переносит бремя доказывания на другую сторону: подавая жалобу на государство, ни человек, ни организация (как, например, в данном случае — пожилых людей) не обязаны пояснять, что именно требуется. Наоборот, это государство должно доказать, что принимает достаточные меры для борьбы с глобальным потеплением, что у него есть общая концепция, основанная на четких количественных ограничениях выбросов парниковых газов. Я всегда говорила, что защита климата — это одно из прав человека. На сегодня этот факт уже подтвердили многие суды мира, будь то на основании Конвенции по правам человека, Основного закона Германии или Африканской хартии прав человека и народов. По-настоящему новым в деле против Швейцарии стало то, что по этим жалобам было реально вынесено решение и установлены два факта нарушения прав человека.

    — Решение Страсбургского суда изначально обязательно для исполнения только Швейцарией. Тогда какое это имеет значение для остальных 45 членов Совета Европы? Можно ли ожидать новой волны жалоб по вопросам климата?

    — Новый механизм коллективной защиты прав человека теперь применяется повсеместно. Таким образом, двери для такого рода жалоб широко распахнулись. Однако будут ли подаваться иски в национальные или международные суды, во многом зависит от того, что уже делают отдельные государства в области защиты климата. Вообще, хорошо бы в новых исках вовсе не было необходимости. ЕСПЧ принял три конкретных решения: во-первых, ассоциации и организации могут подавать иски; во-вторых, существует право человека на защиту климата, основанное на статье 8 [Конвенции по правам человека] «Право на уважение частной и семейной жизни». В-третьих, это право человека должно быть реализовано разумным и последовательным образом. Суд даже предлагает ряд критериев для этого.

    — Значит, дело прояснено окончательно?

    — Нет, некоторые вопросы остаются без ответа, и это уже стало поводом для критики. В любом случае все страны-члены Советы Европы обязаны соблюдать эти три основополагающих решения. В каждом государстве действуют свои внутренние правила, предусматривающие, что Европейская конвенция по правам человека и решения ЕСПЧ должны приниматься во внимание при толковании национального законодательства. Поэтому хотя данное решение было вынесено только в отношении Швейцарии, оно имеет реальное значение для всех членов Совета Европы.

    — То есть теперь любая общественная организация сможет подавать против своего государства иски в национальные или европейские суды и требовать защиты климата как неотъемлемого права человека?

    — В некотором смысле именно в этом заключается революционность принятого решения. Ранее подобные иски от частных лиц, утверждавших на основании статистики, что, например, волны жары особенно сильно влияют на их здоровье, и говоривших, что они лично пострадали, судом не принимались. А вот иск от организации принят был. На мой взгляд, истцы совершили по-настоящему альтруистическое коллективное действие. Ассоциация вправе подать иск, даже если ее члены не могут этого сделать. Это уже признано на основании Орхусской конвенции. Наверное, можно сказать так: либо частным лицам, либо ассоциациям национальные суды должны гарантировать доступ к правосудию. Так или иначе — по мнению ЕСПЧ — необходимо обеспечить возможность подачи иска о праве на защиту климата.

    — В тот же день ЕСПЧ вынес еще два решения: первое — по иску бывшего мэра одного из французских городов против своего государства, второе — по иску молодых людей из Португалии против Швейцарии и еще 31 европейской страны. Обе жалобы были отклонены. Почему эти истцы потерпели неудачу?

    — Мэр Дамьен Карем не проживает в соответствующем муниципалитете, поэтому его лично проблемы данного муниципалитета уже не затрагивают. В связи с этим его заявление было отклонено. Иск, поданный шестью молодыми людьми из Португалии против собственного и других государств, — тоже. Прежде всего потому, что молодые люди не имели права подавать такого рода иск о нарушении прав человека другими государствами — таким образом, здесь возобладал традиционный взгляд на защиту прав. Что очень жаль. Против Португалии иск, в принципе, легитимен, но не в этом случае, поскольку не было предварительного обращения в судебные инстанции внутри страны. То есть истцы не исчерпали средства правовой защиты у себя дома.

    — Вы сами приняли участие в жалобе, поданной ассоциацией пожилых людей Швейцарии: составили заявление в ЕСПЧ и присутствовали на слушаниях в Страсбурге в 2023 году. Почему вы этим занялись?

    — Решения Страсбурга влияют на все суды, в том числе и на те, в которые я сама обращаюсь. В настоящее время я подаю иски как в немецкие, так и в европейские суды. Я считаю, что необходимо доводить до сведения ЕСПЧ опыт, накопленный на уровне национальных судов, и вносить соответствующие предложения, в частности, относительно того, как реализовать право на защиту климата.

    — В настоящее время вы сами судитесь с рядом компаний, среди которых энергоконцерн RWE и автопроизводитель Volkswagen. Чего вы надеетесь добиться?

    — Нам необходимо столько всего сделать. Нельзя отдавать все это на откуп государству. Каждая крупная корпорация оказывает огромное влияние и на то, что творится за пределами конкретной страны. Именно на этом основаны корпоративные иски. Они могут касаться непосредственно производственной деятельности фирмы, как мой иск против энергетической компании RWE в связи с ее вкладом в изменение климата, либо же производимой ею продукции, которая распространяется по всему миру, как в случае с Volkswagen. Теперь это подтверждено и решением ЕСПЧ: необходимо принимать во внимание влияние на атмосферу в ее полных физических границах. Это касается как государств, так и компаний.

    — Вы настроены столь же оптимистично, как и в случае с иском пожилых людей против Швейцарии?

    — Я всегда говорила, что иск этой ассоциации пожилых людей будет в Страсбурге удовлетворен. Так что я выиграла сразу несколько пари, чем очень довольна. Но с исками всегда нужно быть готовой к тому, что какие-то вы выиграете, а какие-то проиграете. Это логично. Но я бы сказала, что на данный момент выигранных исков по вопросам климата больше, чем проигранных. Часто возникает вопрос, не служит ли подача таких климатических исков исключительно политическим целям. Я подаю только те жалобы, в которых, на мой взгляд, есть шансы на победу. Вероятно, так поступает каждый юрист, обращающийся в суд. Выиграю ли я на самом деле или проиграю — не мне решать.

    — Почему потребовалось так много времени, чтобы удовлетворить первые иски по вопросам климата? Иначе говоря, что изменилось?

    — Первые климатические иски были поданы, наверное, в 1990-х годах, но с момента подписания Парижских соглашений в 2015-м их количество значительно возросло. После того как в 2018 году Межправительственная группа экспертов по изменению климата (МГЭИК) опубликовала специальный доклад о последствиях глобального потепления на 1,5 градуса Цельсия по сравнению с 2 градусами, количество исков выросло еще больше. Научные данные стали точнее и надежнее, а Парижское соглашение теперь стало всеобщим ориентиром. Кроме того, сегодня эта проблема стала гораздо острее. Все больше людей ощущают на себе последствия изменения климата

    Читайте также

    Немецкие «зеленые» — из радикалов в истеблишмент

    Экологическая политика в Германии

    Евроимперия — это будущее Евросоюза?

    Проработка прошлого. Неоднозначный опыт Швейцарии

    Садовничать, штопать одежду и передвигаться на лошадях: экологическая утопия Нико Пэха