Выборы в ландтаг Бранденбурга прошли месяц назад, 22 сентября, победу на них одержали местные социал-демократы во главе с действующим министром-президентом Дитмаром Войдке. АдГ отделило от них меньше двух процентных пунктов, но всего за несколько недель до выборов две партии разделяли десятые доли процента, и в некоторых опросах крайне правые шли впереди. На таком фоне итоговый результат «Альтернативы» был воспринят чуть ли не как успех демократических сил и доказательство, что в самый напряженный момент они все еще способны мобилизовать избирателей на поддержку в борьбе с радикалами.
В Бранденбурге (как и в других восточных землях, где этой осенью состоялись выборы в ландтаги, включая Тюрингию, где «Альтернатива» несколькими неделями ранее победила) АдГ почти гарантированно не войдет в новую правящую коалицию, но редактор отдела репортажей и расследований газеты taz Даниэль Шульц призывает не обольщаться по этому поводу. Второе место на земельных выборах, занятое второй раз подряд, свидетельствует о том, что АдГ прочно «утвердилась» в окрестностях Берлина — и не только в политической, но и в ежедневной общественной жизни.
Программа этой партии вовсе не сводится к борьбе с миграцией как «матерью всех проблем» (к слову, эта фраза принадлежит не кому-то из лидеров «Альтернативы», а бывшему министру-президенту Баварии Хорсту Зеехоферу). Третьим предвыборным обещанием АдГ в Бранденбурге — сразу после антимиграционных — было прекратить государственное финансирование «левоэкстремистских объединений». Все, что «Альтернатива» называет «левой идеологией», у нее под прицелом: некоммерческие организации, целый ряд культурных и гражданских инициатив. Все это идет под маркой «деидеологизации» общественной жизни, и сами ее участники ощущают, что процесс уже запущен. И в методах сторонники «Альтернативы» себя не ограничивают.
Читайте колонку Даниэля Шульца в переводе дekoder’а.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России и Беларуси.
У кого-то прямо за домом пожар. Другого толкнули на улице. Третью избили. Это все творится с твоими друзьями. C друзьями друзей. Со знакомыми и подругами знакомых. В последние недели перед выборами. Еще до того, как АдГ наберет 29,2%, став второй после СДПГ партией Бранденбурга, и получит блокирующее меньшинство в земельном парламенте.
Жертвы этого насилия — геи и лесбиянки, которые развешивали плакаты с призывом голосовать не за АдГ, не за «Третий путь» или какую-нибудь еще правоэкстремистскую партию. Они работают в театре или занимаются какой-нибудь левой, альтернативной культурной активностью, чем-то средним между молодежным клубом и кафе в маленьком городе. У некоторых родители родились не в Германии. Кто-то занимается политикой в городских и общинных советах. Одним сначала угрожали, на других напали неожиданно.
Никто из них не хочет говорить о случившемся открыто. Они не хотят, чтобы об этом писали, — по крайней мере, не так, чтобы их можно было узнать. Они не обращались в полицию.
«Внимание их только воодушевит».
«Другим бывало и похуже».
«Ни в коем случае: в заявлении пришлось бы указывать мою фамилию».
«У меня дети».
Никто не услышит
После выборов журналисты пишут и пишут о коалиционных переговорах. В статьях читается облегчение: как бы то ни было, но в правящую коалицию АдГ не войти. Некоторые телепередачи нашли повод для радости сразу после выборов: у «Альтернативы» меньше 30%, вот и отлично, почти то же самое, что меньше [проходных] пяти. Кого в этом хоре будет не слышно — это тех, о ком я пишу этот текст. Пишу так, чтобы не написать о них на самом деле.
Да, ни в одной из восточных земель АдГ не попадет в правящую коалицию. Но страх перед ней правит уже и без того. Вернее, правит страх перед тем, что успехи этой партии несут с собой в повседневную жизнь. Любое несогласие, любое противодействие, любая инаковость таит в себе угрозу.
И возникают все новые вопросы. Спор о политике в каком-нибудь клубе — это еще цивилизованная дискуссия или предвестие драки? Реагировать ли, если в родительской группе в мессенджере кто-то пишет, что всех зеленых пора повесить, или лучше промолчать? Почему школьная учительница, которой всегда было что сказать на злобу дня, вдруг притихла?
В Бранденбурге АдГ раздавала в качестве предвыборных подарков холодное оружие. Партия сама опубликовала видео вечеринки, на которой ее политики распевают удалую песню о депортации и под это дело весело приплясывают. Вокруг АдГ и других праворадикальных партий сложилось правое гражданское общество: ассоциации, инициативы, группы сторонников и сторонниц.
Шепот и лепет
Нельзя требовать писать такой текст от журналиста. Мы ведь должны говорить все, как есть. «Вместо этого мы шепчем о нашептанном», как сказала одна коллега из Бранденбурга. Я позвонил ей посоветоваться: как писать о людях, которые не хотят, чтобы о них писали? У нее тоже нет ответа.
Может статься, что в Бранденбурге и в Восточной Германии в целом все пока что затихнет. Что об угрозе со стороны правых радикалов, о запугивании, о насилии почти перестанут говорить и писать. Что в Берлине и Кельне — а то даже и в Лейпциге — возобладает вера в то, что все обошлось. Не так уж страшна эта АдГ.
И это будет значить, что реальность Восточной Германии не найдет свое отражение в уголовной статистике, в цитатах, приведенных в газетах, в телепередачах. И виноваты в этом будут не только правые радикалы.
В Восточной Германии найдется достаточно бургомистров, которые с готовностью преуменьшат и оспорят те немногие примеры насилия, которые все же дойдут до прессы. Нацисты у нас в городе? У нас в деревне? Да вы что?!
Я и сам привык раздумывать
Найдется достаточно людей, которые с самыми добрыми намерениями сведут разговор к тому, что не все на востоке — нацисты. Найдется достаточно местных газет, которые промолчат о многом из того, что происходит. Или напишут, что случилась драка между подростками, даже когда произойдет нападение правых экстремистов.
Все это будет. Все это уже десятилетия как есть. В 1990-е годы даже левые политики в Восточной Германии не решались открыто говорить о расистском и нацистском насилии.
Страх стать следующей жертвой фашистов, если скажешь не то, повсеместен. Боятся старые коммунисты и коммунистки, укрывающиеся под южным итальянским солнцем; боятся молодые журналисты и журналистки в уютных западногерманских городках.
Я, собственно, и сам привык хорошенько раздумывать, где что можно говорить. Я сам прошу родных и друзей забирать меня после политических мероприятий. Так что здесь не место для ценных советов из Берлина.
Один из наиболее обсуждаемых сюжетов, связанных с нынешней войной на Ближнем Востоке, касается заметной поддержки, которую оказывает противникам Израиля университетская среда — прежде всего, в США, но и за их пределами тоже. Для многих это стало настоящим потрясением, поскольку ожесточенная критика Израиля воспринимается как проявление антисемитизма, а он, в свою очередь, — как явление, которое еще недавно казалось полностью преодоленным в интеллектуальной среде.
Нередко происходящее объясняют распространением в левых интеллектуальных кругах постколониальной теории, которая рассматривает сионизм как западную колониальную идеологию, а Израиль, соответственно, — как еще один европейский колониальный проект. С точки зрения ее оппонентов, за этим стоит стремление лишить евреев права на собственную государственность и, как минимум, вернуть их к диаспоральному существованию. Критики считают, что эта теория наследует длинной традиции левого антисемитизма, который увязывал несправедливость капиталистической системы и еврейское происхождение некоторых капиталистов. Инициированная левыми активистами и поддержанная некоторыми учеными антиизраильская кампания BDS — «Бойкот, изоляция, санкции» — еще с 2021 года находится в Германии под наблюдением Ведомства по защите конституции из-за подозрения в ее экстремистском характере.
Американский социолог индийского происхождения Вивек Чиббер в интервью изданию Jacobin критикует постколониальную теорию с марксистских позиций и одновременно объясняет, почему в ней нет ничего заведомо антисемитского.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России и Беларуси.
Бафта Сарбок: В Германии уже несколько лет идет дискуссия о связи, существующей якобы между постколониальной теорией и антисемитизмом. Началось все в 2020 году, когда Феликс Кляйн, уполномоченный правительства Германии по вопросам борьбы с антисемитизмом, обвинил камерунского интеллектуала Акилле Мбембе в релятивизации Холокоста. С новой силой эти дебаты разгорелись после вторжения ХАМАС в Израиль 7 октября. При этом нередко само понятие «постколониальность» понимается по-разному. Объясни, пожалуйста, для начала, что собой представляет постколониальная теория — и что нет?
Вивек Чиббер: Много что можно назвать постколониальной теорией, поскольку это довольно размытый набор идей. Однако есть ряд основных принципов. К наиболее важным относится неприятие колониализма и империализма в политике, а также интеллектуальное устремление объяснить, что за ними стоит. Постколониальная теория строится вокруг европейской экспансии Нового времени в направлении Глобального Юга, движущих сил этой экспансии и ее последствий. Вот эти проблемы, в самом широком смысле, объединяют все течения постколониальной теории.
Постколониальная теория возникла в противодействии марксистской и либеральной традициям, которые она считает неадекватными из-за их представлений о европейском Просвещении. Большинство постколониальных теоретиков утверждают, что сами идеи Просвещения в какой-то мере и ответственны за колониализм, а значит, порожденные ими в то время понятийные рамки ничем не помогут в отказе от наследия колониализма. И марксизм, и либерализм наследуют традициям Просвещения, а значит, и они, по крайней мере частично, повинны в содеянном в эпоху колониализма и уж точно не способны выйти за его рамки.
Это самое простое и общее определение постколониальной теории. Но какой бы она ни была, в ней нет и следа антисемитизма. Я думаю, что это обвинение может быть выдвинуто только теми, кто приравнивает критику Израиля к антисемитизму, что абсурдно со всех разумных точек зрения.
— В Германии многие из нападок в адрес постколониальной теории связаны прежде всего с тем, что она рассматривает империализм и неоколониализм как явления, раскалывающие мир и существующие по сей день — так же, как марксистская традиция. При этом постколониальная теория, антиимпериализм и марксизм нередко смешиваются и рассматриваются как некое единое антилиберальное, антиуниверсалистское и вместе с тем, по сути своей, антисемитское мировоззрение. Что отличает марксизм от других подходов?
— Правый дискурс и постмодернистская постколониальная теория кое в чем схожи — а именно в трактовке марксизма. Постколониальные теоретики отвергают марксистскую традицию, но раз за разом настаивают на том, что представляют наследие этой традиции. Они делают это потому, что никогда в мировой истории постколониальная теория не была частью значимого социального движения. Это продукт академических амбиций и модных настроений, который претендует на роль радикальной критики.
Когда теория, рожденная в элитных университетах и разработанная амбициозными учеными, претендует на то, чтобы представлять политическую традицию и перспективу, — это становится проблемой. Ради обретения легитимности говорят что-то вроде: «Мы — наследники радикальной традиции, у истоков которой были марксизм и социализм. Мы взяли на вооружение все ценное, отбросив балласт Просвещения: расизм, европоцентризм и культурный эссенциализм».
Это представление о постколониализме как о прямом наследнике марксистской традиции тиражируется также и правыми, которые считают, что марксизм потерпел поражение в холодной войне, но возродился в так называемой постколониальной теории. Столкнувшись со всеми этими возмутительными утверждениями ее приверженцев, правые, с одной стороны, могут критиковать постколониальную теорию за то, что она якобы восходит к скомпрометировавшему себя марксизму, а с другой, очернять всех остальных левых, увязывая их с ее абсурдными положениями. В этом суть проблемы.
Правый дискурс и постмодернистская постколониальная теория схожи в трактовке марксизма
Ирония, конечно же, в том, что постколониальная теория, разделяя с марксистской традицией критику колониализма в определенных аспектах, с самим марксизмом совершенно несовместима. Прежде всего это связано с тем, что марксизм строится на ряде универсальных принципов и связанных друг с другом тезисах, которые, с точки зрения постколониальной теории, должны быть отвергнуты. К ним относятся универсальные базовые человеческие потребности и вытекающие из них права человека, универсальные свойства капитализма и социальных классов, а также всеобщая борьба, которая объединяет людей как на Глобальном Севере, так и на Глобальном Юге. Постколониальная теория явным образом вступает в противоречие со всеми этими представлениями.
Самыми жесткими критиками постколониализма всегда были марксисты. Вот почему постколониальная теория никогда не упускает возможности покритиковать марксизм. Ее представители отдают себе отчет в том, что их главным интеллектуальным противником остается именно марксизм, несмотря на утверждения о том, что они сами опираются на эту традицию. Поэтому тезисы правых о том, что постколониализм и марксизм каким-то образом связаны, — попросту бессмысленны.
Социалистки и социалисты должны понять, что социалистическая борьба потеряет будущее, если будет руководствоваться рамками, предложенными постколониальной теорией. Они несовместимы с прогрессивными идеями, которые вот уже 150 лет поддерживают живую социалистическую традицию.
— В самом деле, удивительно, как часто теоретики постколониализма критикуют марксизм, хотя именно он был основной радикальной теорией в освободительной борьбе Глобального Юга на протяжении XX века.
— Им ничего не остается, ведь они считают себя радикалами, а на Глобальном Юге, как ты правильно заметил, радикализм уже более века — это марксизм. Значит, если хочется быть настоящими радикалами в контексте, где марксизм уже занял положение гегемона, его и нужно критиковать.
Американским ученым поколения бэби-бумеров постколониальная теория дала возможность сочетать радикализм с продвижением по карьерной лестнице
Нужно еще понимать, что эта теория приобрела такое важное значение в 1980–1990-е годы не вопреки, а как раз благодаря тому, что она антимарксистская. Для ученых поколения бэби-бумеров тут лежала возможность сочетать радикализм с продвижением по карьерной лестнице.
Тот, кто хочет быть успешным «радикальным» ученым в США, не может быть еще и марксистом. Соответственно радикализм необходимо было перестроить таким образом, чтобы он не ассоциировался с марксизмом. Ибо что бы там, в американской академической науке, ни творилось, марксизм по-прежнему находится за линией, которую нельзя переступать.
— Как должны реагировать марксисты, когда постколониальная теория подвергается нападкам ad hominem со стороны правых?
— Я думаю, что важно сохранять точность в собственной критике. Наличие множества ошибочных выводов в постколониальной теории не означает, что ее следует подвергать необоснованным упрекам.
У нее действительно много недостатков, и среди прочего то, что она на самом деле распространяет довольно расистские представления о Глобальном Юге, — но антисемитизм к ним не относится. Необходимо понимать, почему защитники Израиля вынуждены доходить до такого абсурда, как утверждение, будто та или иная теория «объективно» антисемитская. Дело в том, что прямых доказательств антисемитизма они найти не могут. Точно так же сталинисты в свое время обвиняли социал-демократов в том, что они «объективно» фашисты.
У постколониальной теории много недостатков, и среди прочего то, что она на самом деле распространяет довольно расистские представления о Глобальном Юге, — но антисемитизм к ним не относится
На мой взгляд, важно, что левые установки отвергают постколониальную теорию, но не менее важно отвергать и все ложные обвинения в антисемитизме. Потому что те же самые обвинения выдвигаются против социалистов, либералов и евреев, которые критикуют Израиль. А таких много. Обвинение в антисемитизме — это единственный довод в арсенале защитников Израиля, и, используя его столь неразборчиво, они, к сожалению, подрывают понимание, насколько реальна историческая угроза, которую несет антисемитизм.
— Это очень похоже на немецкий дискурс, где раз за разом провозглашается, что причисление Израиля в научном или политическом смысле к поселенческим колониям следует характеризовать как проявление антисемитизма. Существуют различные варианты этого аргумента, но суть заключается в том, что Израиль нельзя сравнивать с другими поселенческими колониями, такими как США или Австралия, потому что еврейские переселенцы в Палестине не были гражданами колониальной державы и не служили ей. Многие из них также пережили геноцид и насилие в Европе.
— Израильский опыт действительно можно считать уникальным в истории географической экспансии, но тот факт, что этот случай отличается от других, не означает, что его нельзя отнести к примерам поселенческого колониализма. Это тот же поселенческий колониализм, просто со своей специфической динамикой.
Действительно, прибытие европейских евреек и евреев в Израиль в межвоенный период не было следствием экспансии национального государства на территории Палестины. Однако следует понимать, что переселенцев поддерживал один из важнейших имперских центров того времени. Англия поддержала декларацию Бальфура, которая предусматривала расширение еврейского присутствия в Палестине.
Если посмотреть на историю Израиля глазами коренного арабского населения, то оно было изгнано точно так же, как и коренное население в других колониях
Во-вторых, идеология лидеров еврейской эмиграции была в значительной степени поселенческой. Они сами считали себя переселенцами. Они ясно осознавали, что должны будут либо ликвидировать, либо изгнать местное население, и считали себя наследниками европейской традиции, действовавшей именно таким образом.
Израиль в этом отношении отличается от других стран тем, что занимались этим не представители единого национального государства, а люди, избежавшие геноцида. Это сильно отличается от опыта Великобритании, США или Франции в период, когда те расширялись на Глобальный Юг. Только вот если посмотреть на это глазами коренного арабского населения, то оно было изгнано точно так же, как и коренное население в других колониях.
После 1948 года, когда Великобритания перестала быть мировой сверхдержавой, США очень быстро заполнили вакантное место покровителя Израиля. Иными словами, пусть даже это переселенческое движение и не было частью расширяющейся империи, оно очень активно поддерживалось империалистическими силами. Поэтому я думаю, что критика арабского населения, для которого переселенческая экспансия представляет собой род имперской, вполне оправдана.
С 1967 года Израиль совершенно очевидно ведет себя как колониальная держава в отношении к Газе и Западному берегу. Эти территории оккупированы незаконно. Граждане в этих районах не пользуются равными правами и подвергаются медленным этническим чисткам путем расширения поселений. Я не знаю, как еще это назвать, если не поселенческим колониализмом.
— Но действительно ли колониальный опыт израильских поселенцев настолько уникален? Возьмем, например, Либерию, где темнокожие американцы, ссылаясь на свое происхождение, «вернулись» на африканский континент и построили систему, в которой они доминировали над местным населением.
— Это очень хороший пример. Случай Либерии на самом деле достаточно близок к израильскому. Разница лишь в том, что заявления о том, что американцы были там коренным населением, абсолютно безосновательны, в то время как Израиль может, по крайней мере, претендовать на некоторую историческую релевантность. Что касается Либерии, там, я считаю, соответствующая аргументация была выдумана на пустом месте. Но это лишь небольшие различия — а упомянутое тобой сходство куда важнее и действительно показывает, что случай Израиля не уникален.
— Постколониальную теорию в Германии критикуют еще и за то, что она рассматривает антисемитизм «всего лишь» как один из видов расизма, а не как особую, более вредную идеологию или мировоззрение. Считаешь ли ты, что такое различение имеет смысл?
— В антисемитизме существуют элементы, которые отличают его от других форм расизма, но это не означает, что антисемитизм — это не расизм. Больше того, не так важно, уникален он или нет. Если уж быть до конца точными, то нужно сказать, что каждый вид расизма отличается от другого, однако эти различия как таковые не имеют никакого морального или аналитического значения.
Тот факт, что антисемитизм отличается от других видов расизма, делает его интересным предметом исследования, но это не означает, что ему нужно придавать уникальное моральное значение
Причина, по которой левые отвергают антисемитизм, заключается в том, что он обладает множеством характеристик расистской идеологии, что он использовался и используется для оправдания ужасающей жестокости в отношении определенной группы людей. В этом вся суть. Именно на этом основано наше моральное отвращение к антисемитизму.
Тот факт, что он отличается от других видов расизма, делает его интересным предметом исследования, но это не означает, что ему нужно придавать уникальное моральное значение. Я не вижу причин, почему бы не назвать антисемитизм формой расизма, которая при этом имеет исторически уникальные характеристики, заслуживающие анализа.
— Эдвард Саид, теоретик литературы, автор книги «Ориентализм», фундаментальной для постколониальной теории и содержащей также критику марксизма, не только сам был палестинцем, но и активно высказывался о палестинском вопросе. Как ты думаешь, сделанный им анализ ситуации в Израиле и Палестине все еще актуален сегодня?
— Два аспекта работы Саида необходимо рассматривать отдельно. С одной стороны, есть его теоретическая работа об идеях Просвещения и марксизма, с другой — об израильско-палестинском конфликте. Я думаю, что Саид был одним из самых красноречивых защитников прав палестинцев. Его работа по израильско-палестинским отношениям до сих пор сохраняет значительную роль, особенно в том, что касается критики процессов, наметившихся после соглашений в Осло.
Примечательно, что созданная им теоретическая традиция отвергает многие представления, которые он сам использует при защите прав палестинского населения. Постколониальная теория настаивает на том, что идея прав — западного происхождения, что не существует универсальных интересов и что о культурах следует судить по внутренним нормам этих культур. Однако такие идеи делают невозможной защиту фундаментальных прав палестинцев.
Иными словами, на труд об Израиле и Палестине Саида явно сподвигли принципы Просвещения, которые его последователи сегодня отвергают. Поэтому в его творчестве присутствует не только нерв, но и глубокая ирония. Те, кто принимают концепцию Саида для защиты палестинской борьбы, должны отвергнуть ту социальную теорию, которой он дал такой мощный импульс. Если принять основы постколониальной теории, то нельзя использовать изначальные предпосылки Саида для защиты борьбы палестинцев.
— Какой же подход помогает понять происходящее в Палестине лучше всего?
— Не думаю, что здесь так уж необходим каком-то новый инновационный подход. Базовых рамок, декларируемых либерализмом: представительства, прав человека, национального суверенитета и самоуправления — достаточно для обоснования целей палестинцев.
Но цели — это одно, а разработка стратегии для их достижения — совсем другое. Важная проблема постколониальной теории состоит в том, что она отвергает понятие базовых интересов и общих человеческих потребностей. Но еще даже более серьезная проблема состоит в том, что эта теория не может выработать эффективную политическую стратегию.
Чтобы понять, за что палестинцы ведут свою борьбу, достаточно базовой либеральной концепции прошлого века
Она отвергает те концепты, с помощью которых мы проводим политический анализ: например, материальные интересы людей, принципы, согласно которым они делятся на классы и по которым национальные государства выстраивают групповые интересы. Постколониальная теория регулярно пропагандирует этническую идентичность не только как более значимый, но и как более легитимный источник политического действия на Глобальном Юге, но на ней нельзя построить эффективную стратегию освобождения.
Чтобы понять, за что палестинцы ведут свою борьбу, достаточно базовой либеральной концепции прошлого века. Но если есть еще и стремление разобраться, почему эта борьба была столь безуспешной, каковы ее внутренние разногласия и как можно построить более устойчивые альянсы, то отбросить материалистические рамки не выйдет. Социалистические движения последних ста лет уже установили это как факт, но постколониальная теория попросту не может согласиться с таким подходом, если хочет оставаться верной самой себе.
Материалистический анализ — единственный способ разработать стратегию, способную объединить силы, обладающие как интересом, так и возможностями предоставить палестинцам некую государственность и автономию. В постколониальной теории основополагающими остаются культурные, расовые и этнические категории. С их помощью нельзя ни объяснить происходящее, ни разработать видение и стратегию, имеющие шансы на успех.
— В этих традиционных либеральных рамках и в отсутствие жизнеспособных альтернатив можно ли считать предъявление обвинения Израилю в Международном суде ООН шагом вперед для палестинцев?
— [Выдвинувшая обвинение] ЮАР была одной из последних колоний, где коренное население обрело реальный суверенитет. То, так мало стран поддержали это обвинение, достойно вечного позора, хотя надо сказать, что уровень поддержки растет.
ЮАР достойна похвалы за то, что она сделала, и я думаю, независимо от вердикта, тот факт, что преступления Израиля теперь волей-неволей оказываются достоянием общественности, — это шаг вперед, который изолирует Израиль и ставит под сомнение любые утверждения о том, что США отстаивают «порядок, основанный на правилах».
Нападение боевиков движения ХАМАС на Израиль 7 октября прошлого года, убийство около 1200 израильтян и захват 251 заложника-еврея, затем ответная военная операция израильской армии с десятками тысяч погибших — все это вызвало огромное напряжение в значительной части мира. Эскалация этого непрекращающегося конфликта давно не была столь длительной, а связанные с ним дискуссии в западных странах — такими острыми. Германия — не исключение. В этой стране, для которой на протяжении многих десятилетий защита безопасности Израиля была важной частью самосознания, теперь непривычно громко звучат голоса критиков израильских властей. Одновременно выросло число преступлений на антисемитской почве — с начала 2024-го вдвое по сравнению с аналогичным периодом прошлого года.
Немецкий исследователь современного марксизма Инго Эльбе возлагает существенную долю ответственности за происходящие изменения на распространение в научных и университетских кругах постколониальной теории. По его мнению, она упрощает политические и исторические реалии и делает шаблонным восприятие общественных процессов. В результате Израиль оказывается в фокусе критики адептов этого направления без учета сложности его истории, как и истории еврейского народа в целом.
Читайте статью Эльбе для издания JüdischeAllgemeine в переводе дekoder’а.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России и Беларуси.
Волна ненависти к Израилю захлестнула западные университеты после погрома 7 октября. Мы имеем дело со значительной радикализацией левых сил, почва для которой была подготовлена задолго до этих событий. Постколониальная теория, доминирующая на сегодняшний день во многих областях науки, вносит в эти процессы существенный вклад. Согласно этой теории, следы постколониального мышления сохраняются в способах познания и социальных структурах даже после формального окончания колониального господства. Мотив «колониальности» — собирательного понятия для того, чтобы диагностировать, что западный миропорядок на протяжении пятисот с лишним лет подвергает так называемый Глобальный Юг дискриминации по расовому признаку и даже геноциду — объявляется главным критерием оценки исторических событий и актуальной социальной критики.
Адепты этого нового, но получившего широкое распространение нарратива считают, что принцип «колониальности» служит ключом к пониманию иудаизма, сионизма, антисемитизма и Шоа. Это приводит к систематическим теоретическим искажениям: концептуальному растворению антисемитизма в расизме, релятивизации Холокоста в числе других преступлений колониализма, демонизации Израиля и игнорированию исламского и арабского антисемитизма.
Историк из Израиля Анита Шапира справедливо подмечает: «Идеален тот еврей, который стал жертвой»
Демонизация Израиля давно стала обычным делом для представителей этого течения и происходит в разных формах. Часто антисемитские мотивы переносятся непосредственно на Израиль. Например, культовая представительница постмодернистских левых Джудит Батлер говорит о том, что Израиль «убивает детей». Она заставляет вспомнить легенду о еврее, обреченном на вечные скитания, когда обвиняет евреев в том, что, защищая национальное государство, те предают свою сущность, которая состоит в том, чтобы жить в диаспоре, оставаясь в зависимости от других. Историк из Израиля Анита Шапира справедливо подмечает: «Идеален тот еврей, который стал жертвой».
Тут происходит пресловутое уравнивание национал-социализма и Израиля. Последний якобы продолжает дело национализма, которое довело до Холокоста, в связи с чем видные приверженцы постколониальной теории прибегают к гротескным аналогиям. Если верить им, ситуация в секторе Газа или на Западном берегу реки Иордан напоминает нацистские концлагеря или Варшавское гетто. По Рамону Гросфогелю, сионизм — это «гитлеризм», а евреи устраивают «охоту на палестинцев». В борьбе с Израилем «на карту поставлено будущее человечества». «Победа палестинцев», согласно его антисионистской идее искупления, «приведет человечество к более высокому уровню осознанности».
Израиль рассматривается как воплощение всех колониальных преступлений Запада, «уничтожающий коренной народ», то есть палестинцев. Американская активистка Линда Сарсур даже допускает, что еврейские поселенцы, все якобы белые, заслуживают расчеловечивания. Говоря о сионистах, она предупреждает: «Если вы… пытаетесь придать угнетателю человеческое лицо, это проблема». На таком фоне не так уж удивительно, что лондонский профессор Гилберт Ачкар, который еще в июне 2022 года участвовал в конференции “Hijacking memory” («Захватывая память»), организованной Центром исследований антисемитизма (ZfA) и Форумом Эйнштейна, назвал массовое убийство, совершенное ХАМАС 7 октября, не иначе как «отчаянным в некотором роде актом отваги».
Манихейские формулировки ведущих ученых явно подразумевают, что существует только одна жертва и только один виновник
Более изящная стратегия состоит в демонизации Израиля, завуалированной гуманистическими соображениями с помощью дереализации антисемитского насилия, как это делается в популярных «контекстуализациях» октябрьского погрома. В открытом письме, подписанном ведущими приверженцами постколониальной теории, такими как А. Дирк Мозес и Михаэль Ротберг, а также главой ZfA Штефани Шюлер-Шпрингорум, говорится: «75 лет изгнания, 56 лет оккупации и 16 лет блокады сектора Газа привели к возникновению спирали постоянно ужесточающегося насилия, остановить которое может только политическое решение».
В основе такой формы демонизации лежит главный методологический и политический недостаток постколониальных исследований. Если следовать идеям Эдварда Саида об ориентализме — ключевом для этого направления мысли концепте, — то Запад в целях самоидентификации изобрел образ отсталого восточного Другого, чтобы в самовосприятии освободиться от своих отрицательных качеств и оправдать притязания на имперское господство.
Глобальный Юг часто видят исключительно как жертву или бессловесное пространство для проекций
При этом многие работы постколониального направления отличаются двойными стандартами: в них рассматривается только то, как Запад говорит о Глобальном Юге. Вопрос о сущностном содержании не поднимается, любое такого рода высказывание заведомо интерпретируется как часть нелегитимной стратегии колониальной власти.
Глобальный Юг часто видят исключительно как жертву или бессловесное пространство для проекций, чем концептуально лишают всякой самостоятельности. Исследователь ислама Бернард Льюис иронизировал по поводу «бремени вины белого человека» — варианта чувства собственного превосходства, только с негативным оттенком. Якобы одни белые европейцы могут быть ответственны за все беды мира.
«Другие», например исламистские режимы и движения, такие как Иран или ХАМАС, обычно даже не упоминаются в качестве действующих лиц. Если же совершенные ими акты насилия или характерные для них отношения власти вдруг, в качестве исключения, становятся предметом обсуждения, их не воспринимают всерьез. Антисемитские заявления представляют как нечто безобидное и оправдывают как риторику отчаявшихся жертв, а соответствующие действия — как реакцию на политику Запада или Израиля.
В качестве альтернативы часто «колониальной современности» превозносится «многополярный мировой порядок», что придает легитимность авторитарным державам
И даже у вариантов постколониального мышления, считающихся более комплексными, есть подводные камни. Колониальность и либеральная демократия рассматриваются как две стороны одной медали. При этом остается неясным, что должно прийти на смену «колониальной современности». В качестве альтернативы часто превозносится «многополярный мировой порядок» в духе левоориентированного этноплюрализма, что придает легитимность авторитарным державам, таким как Россия, Иран или Китай. Инструментом достижения таких «альтернативных современностей» должна стать «гибридность». Это означает, что (предположительно или реально) колониальные концепты, такие как права человека или демократия, должны быть пересмотрены со специфически этнокультурной точки зрения. Права человека, но в понимании определенной культуры. Или демократия, но «исламская». В таком виде они — желанные цели в борьбе с западной гегемонией. Это приводит к идеологическому союзу между постколониальными левыми и джихадистами — достаточно почитать недвусмысленные заявления таких левых властителей дум, как Джудит Батлер, Сьюзан Бак-Морсс, Вальтер Миньоло или Рамон Гросфогель.
Впрочем, бóльшая часть представителей левых академических кругов упражняется в отражении критики: они препятствуют процессу познания, создавая видимость невероятной сложности темы. Говорят, что, мол, одной-единственной постколониальной теории не существует. Или что между крайне дифференцированными постколониальными исследованиями и их упрощенным восприятием в активистских кругах лежит пропасть. Однако, несмотря на все внутренние различия постколониальных подходов, почти все вышеперечисленные модели аргументации встречаются настолько часто и, более того, среди таких видных представителей этого течения, что приходится говорить о преобладающем паттерне мышления.
И наконец, эти ученые часто сами выступают в роли активистов и так себя сами и воспринимают. Они приводят манихейские и до боли упрощенные аргументы, причем не только в открытых письмах против Израиля, которых на сегодняшний день уже столько, что немудрено сбиться со счета. От подобного академического активизма евреям двадцать первого века не приходится ждать ничего хорошего.
22 сентября состоялись третьи за три недели земельные выборы на востоке Германии — на этот раз в Бранденбурге. Как ранее в Тюрингии и Саксонии, «Альтернатива для Германии» и здесь существенно улучшила свой результат по сравнению с 2019 годом: вместо 23,5% набрала 29,2%. Но в итоге, как и пять лет назад, осталась второй, уступив социал-демократам (30,9%). Таким образом, по итогам сентябрьских выборов крупнейшую фракцию АдГ сумеет сформировать только в ландтаге Тюрингии — и даже там едва ли сможет войти в правительство.
Тем не менее рост популярности «Альтернативы» очевиден, и, если ничего не поменяется, она вполне может сформировать и вторую по численности фракцию в Бундестаге — по итогам парламентских выборов, которые должны пройти ровно через год. Часто политическую программу АдГ сводят к борьбе с нерегулируемой миграцией, и политологи долгое время называли ее «партией одной темы». Однако неприятие миграции — важнейшая, но только одна из составляющих мировоззрения «Альтернативы», в рамках которого они хотят кардинально изменить отношение к уязвимым группам и представителям различных групп меньшинства.
Угрозу в связи с возможным приходом к власти «Альтернативы» и проникновением ее идей в публичную дискуссию испытывают не только жители Германии с миграционным прошлым, но и люди с инвалидностью. О том, почему, рассказывает журналистка Марейце Кайзер в статье для газеты taz.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России и Беларуси.
Первый раз Сара Баумгарт по-настоящему испугалась в 2018 году, когда увидела, казалось бы, незначительный парламентский запрос АдГ. Речь в запросе шла о количестве людей с инвалидностью в Германии и возможной связи инвалидности с инцестом и миграцией. «Тогда мне стало ясно, что на теме миграции они не остановятся», — говорит Сара Баумгарт.
Шесть лет спустя, в мае 2024 года, она сидит на сцене во Фрайбурге и рассказывает о своих страхах. «Как человек с инвалидностью, я как никто завишу от государственных структур», — объясняет 39-летняя спикерка, добавляя, что ее не обязательно депортировать и убивать, чтобы умертвить. «Если партия придерживается правоконсервативных взглядов, можно не сомневаться, что инвалиды находятся в зоне риска, история свидетельствует именно об этом».
Мероприятие посвящено связи демократии и инклюзии. Сара Баумгарт, которая работает уполномоченной по делам людей с ограниченными возможностями во Фрайбурге, считает, что в опасности и то, и другое. «За последние годы законы и постановления, которые существенно ограничивали мою жизнь и мешали мне, принимались уже не раз. Правоконсервативная эйблеистская политика представляет опасность для моей жизни».
Эта политика влияет не только на жизнь Сары Баумгарт, но и в целом на общественный климат. Уровень эйблеистского насилия последние годы неуклонно растет. Эйблеизм часто описывают как враждебность по отношению к людям с инвалидностью, но на самом деле это понятие шире. Речь идет о системе так называемой нормальности, где для инвалидности места нет. Люди с физическими ограничениями или хроническими заболеваниями в эту систему не входят и подвергаются дискриминации.
Эйблеизм убивает
Эйблеизм — это не только недружелюбные взгляды или бранные слова. Эйблеизм может убивать. Стоит только вспомнить 28 апреля 2021 года. В этот день младшая медсестра, работавшая в потсдамском Оберлинхаузе, убила четырех человек с инвалидностью и тяжело ранила еще одного. В июле 2021 года двенадцать человек с инвалидностью, проживавших в общежитии для людей с ограниченными возможностями, погибли в наводнении в округе Арвайлер, расположенном в земле Рейнланд-Пфальц. Несмотря на предупреждения, этим людям не помогли.
27 мая 2024 года в общежитие для людей с инвалидностью в Менхенгладбахе кинули камень с надписью «Эвтаназия — это выход». Именно понятие «эвтаназия» использовалось при национал-социализме, когда государство приказало уничтожить тысячи людей с тяжелыми хроническими заболеваниями и инвалидностью, в том числе детей и стариков.
Система так называемой нормальности играет важную роль в партии «Альтернатива для Германии» (АдГ). Программный лозунг, под которым она шла на выборы в Бундестаг в 2021 году, звучал как «Германия. Но нормальная». Что именно имелось в виду под «нормой», можно было увидеть на предвыборных плакатах: белые люди без признаков инвалидности. Чего на плакатах было не найти — это указания на существование однополых отношений, гендерно-чувствительного языка и человеческого разнообразия.
Все, что — с точки зрения АдГ — нормальным назвать нельзя, они преподносят как дикость и помешательство. Так, например, Максимилиан Кра назвал «Хронику дня простым языком» не иначе как «новостями для идиотов». Это слово само по себе — уже эйблеизм, потому что в качестве уничижительного термина использовалось в эпоху национал-социализма. Около тридцати общественных объединений опубликовали заявление, в котором охарактеризовали риторику евродепутата как «оскорбительную и опасную». Они предостерегли от маргинализации людей с инвалидностью и без нее, которые не вписываются в «этнонационалистическое мировоззрение» АдГ.
Враги инклюзии
Михаэль Цандер — профессор кафедры исследований инвалидности, инклюзии и психологии в университете Магдебурга-Штендаля. Он изучает АдГ и ее политические установки в отношении инвалидности и описывает стратегию партии следующим образом: «То, что АдГ считает нормальным, должно получать приоритет. То, что в норму не вписывается, как, например, право на инклюзивное школьное образование, должно исчезнуть». В то же время, отмечает Цандер, говорить, что АдГ выступает против людей с инвалидностью в принципе, — значит слишком упрощать.
Партия может и использовать нужды людей с инвалидностью в своих целях. Так, например, в 2016 году в пресс-релизе отделения АдГ в земле Саксония-Анхальт эта тема была разыграна в нападках на беженцев. Если точнее, в этом заявлении звучал призыв, направить финансовую поддержку на интеграцию людей с инвалидностью, а не на беженцев.
Точно так же АдГ противопоставляла друг другу детей с инвалидностью и без нее. В летнем интервью 2023 года Бьорн Хёке, председатель АдГ в Тюрингии, назвал инклюзию в школах одним из «идеологических проектов», от которых нужно «освободить» систему образования. Германия в 2009 году ратифицировала конвенцию ООН о правах инвалидов и таким образом выступила за совместное обучение детей с ограниченными возможностями и без них. Хёке описывает инклюзию как проект, который «не помогает в развитии нашим школьникам» и «не делает их более работоспособными».
«Да не будут вас газом травить»
«Мне становится не по себе, когда я слышу подобное», — говорит Кристин Юнг. Ей 37 лет, ее дочери Иде — десять, и она, следуя логике Хёке, как раз из тех детей, которые «не помогают в развитии других школьников». Кристин Юнг считает совершенно иначе. «Мой опыт показывает только то, что совместное обучение детей с ограниченными возможностями и без них на пользу и тем, и другим», — говорит Кристин.
Кристин Юнг, ее муж и дочь живут в Хемнице. Она рассказывает о страхах относительно будущего — тех страхах, которые многие люди просто не замечают. «Адэгэшники набирают голоса из-за того, что набрасываются на иностранцев, но те, кто выбирают АдГ, голосуют еще и против моей семьи, за исключение людей с инвалидностью из общества». Кристин Юнг страшно думать о том, что будет с Идой, «когда нас больше не будет рядом». Она еще не потеряла надежду окончательно, но не может не замечать тревожных сигналов. «Нам нужна поддержка, без нее станет действительно тяжко».
Сейчас семья Юнг ждет одобрения на получение новой инвалидной коляски для Иды. Когда она рассказывает своим друзьям, что боится изоляции Иды в случае прихода АдГ к власти, многие закатывают глаза. Ну, не повторится нацистская эпоха, не повторится, говорят некоторые из них. Саре Баумгарт эти аргументы тоже хорошо знакомы. «Да не будут вас газом травить», — приходилось слышать ей.
Рене Шаар также обращает внимание на связь между прошлым и настоящим. Он работает менеджером по разнообразию на NDR и отвечает за Элин, первую куклу из «Улицы Сезам» с видимой инвалидностью. 2 июня 2024 года, за несколько дней до европейских выборов, Рене Шаар запостил в своем инстаграм-аккаунте видео с территории бывшего концлагеря Нойенгамме. Шаар рассказывает, как школьником был там на экскурсии с классом.
С чего начинается конец
Экскурсовод объяснял школьникам, кого «уничтожали трудом». «Это были в том числе больные, «умалишенные», исключенные из общества люди с ограниченными возможностями», — рассказывает Шаар. У него у самого есть инвалидность, и тогда, по его словам, от эмоциональной перегрузки он сострил: мол, тут бы я и остался. «И в тот момент я понял, что несмотря на то, что сам родом из семьи преступников, я с таким же успехом мог бы стать и жертвой, — говорит Шаар, — и неизвестно, жил ли бы я вообще, и если да, то сколько». В описании к видео говорится: «Отказывать людям с ограниченными возможностями и другим маргинализированным группам в праве на участие в жизни общества сегодня — это начало конца».
То, что эти времена приближаются, замечает и Сара Баумгарт. Она вспоминает о повсеместной готовности к инклюзии в 2010-е. Тогда началось финансирование инклюзивных проектов, был принят федеральный закон об инклюзии. Но пандемия коронавируса заставила движение в этом направлении остановиться. «Люди с инвалидностью стали невидимыми, и я тоже», — говорит Баумгарт. Когда она снова вышла на улицу после длительной изоляции, то почувствовала себя неуверенно. «Люди вставали у меня на пути, им мешала моя электрическая коляска, они пытались быстренько втиснуться передо мной в лифт». Вообще поведение людей в общественном транспорте стало гораздо менее бережным, и эта тенденция сохранилась до сих пор.
Когда Сара Баумгарт размышляет о развитии событий вокруг АдГ и других партий, проводящих правоконсервативную политику, ее особенно беспокоит одно. А именно то, что люди без инвалидности будут смеяться над ее страхами и предупреждениями, убежденные, что люди с инвалидностью просто хотят добавить себе значимости. «Может, АдГ и не выступают против людей с ограниченными возможностями в принципе, — говорит Баумгарт. — Но они совершенно очевидно против инклюзии, а их представления об инвалидности не допускают ни равноправия, ни права выбора».
Выступая со сцены во Фрайбурге, Сара Баумгарт так описывает возможное начало конца: «Мою жизнь можно ограничивать до тех пор, пока она не станет невыносимой. Можно менять законы, отменять пособия, свести к минимуму уход. Лишите меня права выбора, помощи, материальной поддержки, медикаментов и необходимых товаров — и тогда я умру».
24 августа 2024 года в Золингене на северо-западе Германии беженец из Сирии, который ожидал высылки в Болгарию, напал с ножом на участников дня города, убил троих человек и ранил еще восьмерых. Неделю спустя антимигрантская партия «Альтернатива для Германии» одержала первую в своей истории победу на земельных выборах. Ее рейтинги на общенациональном уровне остаются стабильно высокими — за год до парламентских выборов.На этом фоне другие политические силы — как входящие в правительственную коалицию, так и оппозиционный ХДС/ХСС — начали интенсивные переговоры об ужесточении миграционной политики.
Оппозиция требовала этого и раньше: в частности, на границе с Францией пограничный контроль был введен во время чемпионата Европы по футболу, и христианские демократы требовали его продлить. В прошлом году число заявок на убежище в Германии превысило 350 тысяч — это самый высокий показатель со времени миграционной волны 2015-2016 годов. По этому числу ФРГ лидирует в Евросоюзе, вдвое обходя Францию, Испанию и Италию.
В начале сентября министр внутренних дел социал-демократка Нэнси Фезер объявила, что на всех сухопутных границах Германии будет введен контроль, которым будет заниматься федеральная полиция — до 2005 года она называлась Федеральной пограничной службой. От оппозиции звучат куда более радикальные предложения. При этом некоторые страны-соседи, как и власти Евросоюза, предупреждают Германию о необходимости придерживаться европейского права и своих международных обязательств.
дekoder рассказывает о том, как устроен пограничный контроль и насколько эффективным он будет.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России и Беларуси.
1. Где именно вводится пограничный контроль?
Теоретически на всех сухопутных пунктах пересечения границы — на шоссе и на железных дорогах (в портах и аэропортах контроль, само собой, существовал и ранее). Реальность во многом будет зависеть от ресурсов федеральной полиции.
По замыслу министра внутренних дел Нэнси Фезер, полицейские будут отказывать во въезде в Германию людям, у которых нет документов, подтверждающих право пребывания на территории страны, и которые при этом не заявили на границе о том, что хотят получить в Германии убежище, — отказывать во въезде таким людям запрещает европейское право.
Шенгенский кодекс, в принципе, не допускает пограничный контроль на внутриевропейских границах. Однако в отдельных случаях государства-участники имеют право вводить его — уведомив органы власти Евросоюза.
С 2015 года подобный режим уже действует на границе Германии и Австрии. В октябре 2023-го он был введен на границах с Польшей, Чехией и Швейцарией, летом нынешнего года — на французской границе. Теперь он будет распространен также на границы с Данией, Нидерландами, Бельгией и Люксембургом.
Обычно это выглядит так, что человека, которому запрещают въезд в Германию, доставляют до ближайшего полицейского участка на территории соседней страны и передают местным правоохранительным органам.
2. Украинцев и украинок это коснется?
Нет, граждан Украины новые ограничения не затронут. Единственное, что, въезжая в Германию, нужно будет обязательно брать с собой документы. В остальном украинцы и украинки, как и прежде, смогут оставаться в стране, пользуясь правом временной защиты, предоставленной им Евросоюзом. Им не нужно подавать прошение на получение статуса беженца.
3. Часто ли останавливают мигрантов на тех границах, где контроль был введен ранее?
По данным МВД, с октября прошлого года на границах, где уже был установлен контроль, развернули 30 тысяч человек. Власти рассчитывают, что теперь, после того как контроль стал повсеместным, таких людей станет еще больше.
При этом правозащитники полагают, что полицейские могут злоупотреблять полномочиями и игнорировать заявления въезжающих людей о том, что те планируют получить в Германии убежище. Такой вывод можно сделать из официальной полицейской статистики. Согласно ей, в первой половине 2023 года, когда контроль на востоке был только выборочным, о намерении получить убежище заявили 45% задержанных. А в первом полугодии 2024-го — только 23%.
Кроме того, непонятно, насколько эффективным в реальности был контроль. Некоторые из тех, кто не попал в Германию с первого раза, вполне могли въехать в страну позже.
Непонятно. Критики и эксперты предрекают, что уже в ближайшее время власти столкнутся со множеством юридических и практических проблем. Например, по данным газеты DIE ZEIT, в специальных пунктах, где беженцев содержат перед высылкой, сейчас есть около 800 свободных мест. Более того, само по себе заключение под стражу без предъявления обвинений может стать поводом для иска к немецким властям. Если же предоставлять тем, кто проходит проверку, места в общежитиях по всей стране, то фактически это будет означать сохранение нынешнего положения дел, которое политики обещают изменить.
Сейчас проверка заявления занимает в среднем пять месяцев. Чтобы ускорить процедуру в четыре раза, понадобится привлечь дополнительные бюрократические ресурсы — непонятно, насколько это возможно.
Дополнительные силы полиции понадобятся и на границе — их тоже придется изыскивать. В том числе, возможно, в ущерб охране порядка в других местах. Что полномасштабный и постоянный контроль малореализуем, фактически признают и в МВД, где обещают, что он будет «гибким и целесообразным». А также говорят, что не допустят многочасовых очередей на границах. Между тем в некоторых регионах тысячи людей ежедневно пересекают границу, отправляясь на работу и домой, так что существуют опасения и экономического характера.
4. Что будет с теми, кто захочет подать заявку на убежище?
Заявки на убежище власти планируют проверять в ускоренном порядке на предмет того, не была ли такая заявка подана ранее в другом государстве-участнике Евросоюза или Шенгенской зоны. Если была, то проситель, в соответствии с так называемым Дублинским регламентом (он регулирует движение беженцев на территории ЕС и в Шенгенской зоне), должен быть отправлен туда — как это должно было случиться и с убийцей из Золингена.
Во время проверки власти планируют содержать просителей под стражей неподалеку от границы. Нэнси Фезер заявляла, что срок проверки не должен превысить пять недель.
5. Это все сработает?
Непонятно. Критики и эксперты предрекают, что уже в ближайшее время власти столкнутся со множеством юридических и практических проблем. Например, по данным газеты DIE ZEIT, в специальных пунктах, где беженцев содержат перед высылкой, сейчас есть около 800 свободных мест. Более того, само по себе заключение под стражу без предъявления обвинений может стать поводом для иска к немецким властям. Если же предоставлять тем, кто проходит проверку, места в общежитиях по всей стране, то фактически это будет означать сохранение нынешнего положения дел, которое политики обещают изменить.
Сейчас проверка заявления занимает в среднем пять месяцев. Чтобы ускорить процедуру в четыре раза, понадобится привлечь дополнительные бюрократические ресурсы — непонятно, насколько это возможно.
Дополнительные силы полиции понадобятся и на границе — их тоже придется изыскивать. В том числе, возможно, в ущерб охране порядка в других местах. Что полномасштабный и постоянный контроль малореализуем, фактически признают и в МВД, где обещают, что он будет «гибким и целесообразным». А также говорят, что не допустят многочасовых очередей на границах. Между тем в некоторых регионах тысячи людей ежедневно пересекают границу, отправляясь на работу и домой, так что существуют опасения и экономического характера.
6. Но высылать мигрантов станут чаще?
Тоже непонятно. Теоретически Дублинский регламент предполагает, что человек должен подавать заявку на получение статуса беженца в той стране, где он впервые оказался на территории Евросоюза или Шенгенской зоны. То есть в Германии, со всех сторон окруженной другими странами ЕС, такие заявки не должны подаваться вообще. Исключения (например, ради воссоединения семьи) в теории должны быть очень редкими.
Но на практике все по-другому.
Некоторые пограничные страны (например, Италия) крайне неохотно регистрируют у себя беженцев, которые в итоге, не получив документы, движутся дальше по Европе. В итоге именно в Германии в 2023 году было подано наибольшее число заявок на убежище.
Но даже если в ходе проверки выяснится, что проситель уже подал заявку в другой стране, далеко не факт, что его удастся выслать туда. Во многих случаях пограничные страны просто отказываются взаимодействовать с немецкими властями. Иногда против высылки выступают немецкие суды, ссылаясь на то, что будущие условия содержания беженцев будут нарушать их права — как, например, в случае с отправкой в Грецию.
В 2023 году процедура высылки была успешно завершена только в 10% случаев. Если же передача не происходит по истечении шести месяцев, то страна, в которой находится беженец, автоматически берет на себя ответственность за него.
Известный эксперт по миграции Геральд Кнаус уверен, что в реальности меры, предложенные правительством, не могут сколько-нибудь существенно снизить уровень нерегулируемой миграции.
7. Что предлагает оппозиция?
Исходя из всего этого оппозиционный ХДС/ХСС предложил куда более радикальный вариант пограничной реформы.
Христианские демократы считают, что предложенных правительством мер недостаточно, и предлагают запретить въезд в Германию всем мигрантам — с тестовым периодом в три месяца.
Для этого ХДС/ХСС хочет воспользоваться 72 статьей «Договора о функционировании Евросоюза», которая позволяет странам-участницам ЕС отказываться от выполнения европейских правил для «обеспечения внутренней безопасности».
Эксперты, однако, напоминают, что еще ни одной стране Евросоюза не удалось воспользоваться этой нормой, поскольку Суд Евросоюза установил довольно жесткие критерии ее целесообразности.
8. А что обо всем этом думают в соседних странах и в Евросоюзе?
В Еврокомиссии немецким властям уже напомнили, что пограничный контроль должен быть «абсолютным исключением», а польские власти назвали решение Берлина «неприемлемым» и прекращающим действие Шенгенского соглашения.
Заявления польских властей могут показаться преувеличением, но правительство Австрии, на границе с которой контроль не прекращается с 2015 года, предупредили, что если он будет ужесточен дополнительно (как, например, предлагает ХДС/ХСС), там будут вынуждены пойти на аналогичные меры. В таком случае ужесточение может иметь эффект домино.
Зато решение немецких властей одобрили правые правительства Италии и Нидерландов.
9. Ужесточение пограничного контроля — это единственная мера, придуманная властями?
Нет, в рамках так называемого «Пакета безопасности» планируется также ужесточить правила владения и пользования оружием, в особенности перочинными ножами. В частности, их будет запрещено проносить с собой во время любых массовых мероприятий.
Кроме того, власти планируют лишать убежища людей за целый ряд преступлений, что даст возможность депортировать их из страны. Лишать статуса беженца планируют также за большую часть поездок на родину, поскольку, как утверждают политики, они противоречат необходимости получать убежище.
После длительных дискуссий из Германии также начали высылать мигрантов, не получивших убежище, в Сирию и в Афганистан — эти страны считаются небезопасными, и ранее высылка туда не проводилась.
Между тем специалист по миграции Геральд Кнаус полагает, что единственный по-настоящему эффективный способ остановить нереглируемую миграцию — это закрыть границы между европейскими странами. Что будет означать смерть Шенгенского соглашения. «Останется только возвести забор на зеленой границе», — сказал он в интервьюDeutschlandfunk, добавив, что на самом деле это не слишком эффективный способ борьбы с религиозно обусловленным терроризмом. Потому что, по его словам, большинство людей радикализируется, только попав в Германию, — а значит, главная проблема в интеграции тех, кто уже находится в стране.
До выхода Джо Байдена из президентской гонки казалось, что ее предопределит покушение на Дональда Трампа, фотографии которого с окровавленным ухом и поднятой вверх рукой моментально облетели весь мир. Спустя два месяца кажется, что выстрелы в Пенсильвании 13 июля имеют все шансы потонуть в череде других событий, от которых будет зависеть конечный результат выборов в ноябре.
Но общественная поляризация как в Америке, так и в Европе никуда не делась, а вместе с ней и опасения перед новыми случаями политического насилия. В Германии нападениям подвергаются политики и активисты самого разного толка — от «зеленых» до представителей «Альтернативы для Германии». За один только 2023 год на немецких политиков было совершено 2790 нападений, причем если несколько лет назад жертвами чаще всего становились как раз представители АдГ, то теперь «зеленые». Среди сторонников «Альтернативы» относительно велик процент тех, кто считает политическое насилие допустимым (23% по сравнению с 9,5% придерживающихся такого мнения среди избирателей ХДС/ХСС в одном исследовании и 20% — в другом). Свыше трети сторонников этой партии считают, что политики своими действиями заслуживают «гнева, переходящего в насилие».
Оправдано ли в такой ситуации насильственное сопротивление со стороны демократических сил и активистов? Следует ли считать его одной из составляющих «боеспособной демократии»? Об этом — в статье швейцарского издания Republik, которую перевел дekoder.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России и Беларуси.
После того как на предвыборном митинге в Пенсильвании Дональд Трамп разминулся со смертью буквально на ширину уха, нашлись те, кто втайне сожалел о промахе юного стрелка. Некоторые даже сочли это покушение делом вполне легитимным, ведь Трамп подрывает основы демократии. [Немецкий] сатирик Эль Хотзо получил много одобрительных откликов на пост о том, что «когда фашисты умирают, это совершенно замечательно», — после чего был уволен [с радиостанции RBB].
Так или иначе, большинство людей эту позицию интуитивно отвергает — в том числе и те, кто Трампа ненавидит. По крайней мере, лишь немногие осмеливаются выражать подобную точку зрения публично. И неспроста, ведь такой взгляд не оправдать. Не потому, однако, что политическое насилие неприемлемо в принципе, как настаивают многие из тех, кто пишет об этом покушении. На самом деле, политическое насилие может оправдываться четырьмя разными причинами. Три из них, с просвещенной точки зрения, должны быть отвергнуты. Но одна причина остается вполне легитимной. Речь идет о противодействии насилию, мотивированному первыми тремя.
Насилие ради собственности
Первый мотив, особенно широко обсуждаемый сейчас в контексте покушения на Трампа, связан с историческим триумфом буржуазии, благодаря которому феодализм уступил место капитализму. В XVII веке Джон Локк оправдывал насилие в случае вмешательства политической власти в вопросы частной собственности. Эта идея восходит к античной эпохе, когда убийство неправедного тирана считалось вполне законным. Со временем она трансформировалась в представление о праве на сопротивление тирании.
Насилие во имя права собственности вполне могло считаться легитимным в феодальный период, когда насилие и без того господствовало, но не в демократических правовых государствах, утверждавшихся начиная с XIX века. В основе их устройства лежат принципы ненасильственной политической борьбы демократическими средствами.
Ярким примером крайнего либерализма, оправдывающего насилие против демократического строя, остается военный переворот Аугусто Пиночета в Чили в 1973 году. Свергнув президента-социалиста Сальвадора Альенде, Пиночет установил жестокую военную диктатуру. На тех же идеологических основаниях жители США сегодня владеют 393 миллионами единиц огнестрельного оружия, которые нужны им для защиты своих жилищ и имущества. Неприкосновенность частной собственности — основная причина, по которой Илон Маск и другие миллиардеры поддерживают Трампа. Кроме того, Трамп обещает снизить корпоративный налог до 15 процентов, а в 2021 году еще и продемонстрировал готовность отправить разгневанную толпу к Капитолию ради достижения своих политических целей. Он же публично одобрял деятельность военизированных группировок, таких как ультраправые Proud Boys.
Второй мотив применения насилия, который также набирает силу по всему миру, связан с подъемом национализма и империализма в конце XIX века. Это насилие, имеющее своей целью навязывание определенной иерархии на основе этнической, религиозной или иной идентичности, что, в конечном счете, ведет к фашизму. Сегодня, как и в 1930-е годы, когда в Германии и Италии либералы маршировали бок о бок с фашистами, часть либерального фланга буквально сливается с правым национализмом. Это происходит, например, во Франции, где некоторые «Республиканцы» вступили в союз с «Национальным объединением» Марин Ле Пен. Или в США: там в фигуре Трампа воплощена надежда на то, что собственность миллиардеров останется неприкосновенной, а господство белой расы — неизменным. И в Швейцарии — тоже, где люди, именующие себя либералами, заигрывают с «Альтернативой для Германии» и Трампом.
Как и прежде, убежденных националистов хватает. Но, как правило, национализм нужен для реализации своей экономической повестки, поскольку его можно использовать для привлечения на свою сторону даже тех, кто, вообще говоря, не выигрывает от подобной политики.
Третий мотив — это ответ на рост буржуазии со стороны левых сил, которые прибегают к насилию ради того, чтобы разрушить власть частной собственности. История знает тому множество примеров: от терактов анархистов в XIX веке до коммунизма в СССР и терроризма RAF в Германии.
Отчасти из-за этого насилия либералы, такие как историк Джейкоб Тальмон, после Второй мировой войны популяризировали тезис о том, что советский коммунизм по сути представлял собой то же, что и фашизм, — тоталитарный режим. Сегодня этот тезис вновь обрел популярность с распространением так называемой «теории подковы». Эта теория, которая, среди прочего, дискредитирует левую идею как легитимную альтернативу, игнорирует не только тот факт, что и либерализм может перейти к насилию. Она закрывает глаза на то, что фашизм предполагает насилие уже в своем стремлении навязать людям иерархию, в том время как левые стремятся к реализации прогрессивной утопии — ограничению частной собственности для освобождения людей от социальной нужды. Кроме того, большинство левых, так же как и большинство либералов, поддерживают демократический конституционный строй.
Насилие во имя демократии
Четвертый мотив применения насилия подкрепляется вескими аргументами: это насилие со стороны тех же либеральных или левых сил, направленное против узурпации власти — независимо от ее идеологической окраски — с целью установить или защитить демократическое конституционное государство. Возможно, именно это представление побудило сатирика Эль Хотзо поспешно выразить восторг по поводу смерти фашистов.
Вряд ли сегодня кто-то всерьез поставит под сомнение историческую целесообразность революций конца XVIII века во Франции, США или на Гаити, которые, несмотря на всю своею кровопролитность, привели к созданию современных демократических конституционных государств. Или сопротивление, благодаря которому многочисленные страны Глобального Юга после Второй мировой войны сбросили власть колонизаторов. И мало кто осудит швейцарца Мориса Баво за попытку убить Адольфа Гитлера в ноябре 1938 года, как не осуждают и тех, кто пытался это сделать до него и после.
Если кто-то использует насилие для демонтажа демократии и становится причиной гибели миллионов людей, убийство этого человека, безусловно, стоит признать легитимным. Насилие во имя верховенства демократического права создает условия для ненасильственной политики.
Именно поэтому в Основном законе ФРГ, принятом после Второй мировой войны, закреплено право на сопротивление. На случай, когда кто-то пытается разрушить демократическое правовое государство, 20 статья гласит: «Если иные средства не могут быть использованы, все немцы имеют право на сопротивление любому, кто предпринимает попытку устранить этот строй».
Насилие из-за сомнительной исторической аналогии
Однако, вопреки заявлениям американского политика Джей Ди Вэнса, который впоследствии совершил разворот на 180 градусов [в оценке Трампа] ради того, чтобы стать его кандидатом в вице-президенты, Дональд Трамп — это не Адольф Гитлер. Трамп подрывает демократическое правовое государство с помощью лжи, запугивания и клеветы, и как минимум подстрекательством к штурму Капитолия он показал, что не прочь заигрывать с насилием. Но пусть американская демократия, сильно зависящая от крупных доноров, оставляет желать лучшего, США все еще остаются демократическим правовым государством, где можно бороться мирными средствами — в том числе за расширение демократии. Трамп пока даже не у власти.
Если это вообще возможно, то насилие против Трампа можно было бы оправдать лишь как превентивную меру — для предотвращения еще большего. Возможно, штурм Капитолия действительно был предвестником насильственных мер, к которым Трамп может прибегнуть в случае избрания президентом США в ноябре.
После террористических атак на Нью-Йорк 11 сентября 2001 года идея превентивного применения силы для предотвращения возможного насилия в будущем получила широкое распространение. Президент США Джордж Буш-младший в 2003 году начал войну в Ираке, мотивируя это необходимостью превентивного удара, поскольку там якобы разрабатывали оружие массового уничтожения. Все более распространенной становится практика превентивных задержаний, особенно в отношении реальных или предполагаемых исламистов, которые могут совершить теракты.
Опасная затея, открывающая простор для злоупотреблений — как показала война против Ирака, где оружие массового поражения так и не было обнаружено. Вот и Трамп сначала должен стать тираном, силой отменяющим демократию, прежде чем можно будет говорить о легитимности политического убийства. В любом другом случае мы окажемся в еще более жестоком мире, где каждый оправдывает применение насилия со своей стороны тем, что с противоположной его могли бы применить в будущем.
В демократическом правовом государстве насилие не только недопустимо, но и бессмысленно. Убийство тирана-одиночки может открыть путь к демократии, но что принесла стрельба в человека, которого поддерживает примерно половина избирателей? Даже если бы покушение на Трампа закончилось его смертью, люди вроде Джей Ди Вэнса были бы готовы продолжить дело экс-президента. После провальной же попытки Трамп предстал со своим кровоточащим ухом одновременно и жертвой, и героем, а его шансы победить на выборах только увеличились.
Однако и ненасильственное сопротивление с его бесконечной критикой всех трампов этого мира подвержено той же проблеме, что и идея политического убийства. При всем том, что за ней стоит защита идеалов, в глазах сторонников всех этих трампов она лишь добавляет красок к их жертвенному и героическому образу. Главный вопрос, стоящий сегодня во всем мире: какая прогрессивная утопия сможет вернуть доверие людей, голосующих сегодня за Трампа? Ведь это единственный способ изменить мир демократическими средствами.
Тревожная для демократических партий тенденция, которая была зафиксирована во время выборов в Европарламент в июне, сохранилась и на осенних выборах в ландтаги: молодые люди все активнее голосуют за «Альтернативу для Германии». В Тюрингии за АдГ отдали голоса почти 40% избирателей в возрасте до 25 лет (всего она получила 33%), в Саксонии — 31%, это самая популярная политическая партия в этой возрастной группе. Одно из наиболее распространенных объяснений этого феномена сводится к тому, что крайне правые успешно используют социальные медиа, популярные среди молодежи — и в первую очередь тикток, который другие политические силы проигнорировали.
Журналист Бент Фрайвальд, который пишет в издании Krautreporter о проблемах образования, полагает, что такого рода объяснения игнорируют структурные проблемы немецкого общества. В частности, то, что дети и подростки лишены возможности эффективно влиять на собственную жизнь — участвовать в управлении школами, устанавливать правила в местах своего отдыха, влиять на принятие решений, как минимум, на муниципальном уровне. В итоге они вступают в активную политическую жизнь с чувством протеста и желанием поддержать силы, которые это недовольство наиболее эффективно эксплуатируют.
Можно ли исправить эту ситуацию? Фрайвальд полагает, что для этого необходимо признать молодежь меньшинством. В таком случае молодой возраст станет одним из признаков, дискриминацию по которым — в частности, лишение политических, экономических и социальных прав — запрещает немецкий Основной закон. Прочитайте его статью в переводе дekoder’а.
Прошло почти три года с момента, как мои представления о Германии изменились. Тогда, после годичного перерыва, вызванного пандемией коронавируса, я снова вывез группу детей и подростков в палаточный лагерь на природу.
Полтора года я писал статьи о жизни молодых людей во время пандемии. И вот, остановившись посреди палаток, не мог оторвать глаз от ребят, которые, выстроившись в большой круг, занимались йогой в лучах заходящего солнца, спокойно и четко следуя указаниям тренера. Одной палаткой дальше около двадцати детей слушали мальчика, поющего под гитару. Мальчик носил слуховой аппарат, у него был СДВГ. В другой обстановке ему трудно, когда вокруг собирается много людей. Но с гитарой в руках он вдруг почувствовал себя увереннее, ощутил, что он на своем месте. Десяток детей в спасательных жилетах протрусили мимо меня в сторону байдарок. Два парня оживленно обсуждали, что они будут делать, если байдарка перевернется.
Я написал об этом в твиттере. Потом в инстаграме, Linkedin и на фейсбуке. Написал я следующее: «Все это детям необходимо. Все это мы у них отняли на полтора года». Я кипел от ярости: «Возможно, это прозвучит чересчур пафосно, но в тот момент я испытывал искреннее возмущение по поводу того, насколько мало при разработке коронавирусных мероприятий учитывались интересы детей и подростков».
В одном только твиттере мой пост набрал более 15 тысяч лайков. И еще десятки тысяч на других платформах. Мне явно удалось передать чувство, которое испытывали многие: нужно менять сложившийся подход к детям и подросткам.
С запозданием в пару месяцев эта мысль нашла отклик и у политиков, осознавших, насколько широко распространено это чувство. Они пообещали принять меры. И уделить молодому поколению больше политического внимания. Что произошло потом? Да, в общем, ничего. Одно исследование за другим подтверждает, как разочарованы молодые люди.
И причин для этого более чем достаточно. Понять это еще проще, если обратиться к новому документу, вынесенному на обсуждение Федеральным советом по делам молодежи Германии — экспертным органом при правительстве страны. В него входят полтора десятка человек — политиков, чиновников, ученых и представителей различных ассоциаций. К примеру, в Совет входит исследователь образования Аладин Эль-Мафалаани, чье присутствие само по себе служит для меня подтверждением достаточно высокого уровня компетентности этого органа.
В документе эксперты говорят о трех проблемах, которые необходимо учитывать при работе с детьми и подростками, а также для формирования собственного мнения по вопросу межпоколенческой справедливости.
Да, демократия знает межпоколенческий дисбаланс
Вообще-то, с молодыми людьми следует обращаться как с меньшинством, потому что они и есть меньшинство. Уже сейчас. Сегодня больше, чем половине людей с правом голоса больше 53 лет — и медианный возраст избирателей продолжит расти.
С 2005 года доля избирателей в возрасте от 15 до 24 лет постоянно снижается (исключением стал 2015 год), и на сегодняшний день она составляет 10%. По словам исследователя демократии Вольфганга Грюндингера, у этой тенденции есть следующие последствия: «Политики в Германии не зависят от мнения молодежи. Если бы у молодых людей вдруг действительно появилась возможность влиять на результаты выборов, наша демократия была бы повеселее».
Эксперты Совета по делам молодежи пишут: «Уже сегодня в обществе наблюдается возрастной дисбаланс: представители разных поколений обладают разным политическим весом при принятии демократических решений. И этот дисбаланс будет только усиливаться». Потому что все больше людей будет выходить на пенсию. Что, в свою очередь, приведет к тому, что политический вес отдельных групп населения изменится: «Наиболее многочисленная группа избирателей окажется в довольно преклонном возрасте, а также прекратит систематическое участие в экономической жизни».
Эксперты Совета задаются важным вопросом: насколько устойчивой, динамичной и справедливой с точки зрения разных поколений будет демократия в подобных условиях? Сохранит ли она готовность рисковать и устремленность в будущее?
Да, социальное государство знает межпоколенческий дисбаланс
В докладе озвучена реальная проблема, которую, как мне кажется, осознает слишком небольшое число политиков: «Политика консолидации и жесткой экономии сопровождалась серьезным дефицитом инвестиций в образование, защиту климата, в устойчивое транспортное сообщение и соответствующую энергетическую политику».
В ближайшие десятилетия социальная система столкнется с довольно серьезным вызовом. Поскольку число пенсионеров с каждым годом растет, а молодых людей — падает, все меньше людей зарабатывает деньги, которые необходимы социальному государству: и для того, чтобы гарантировать пенсионные выплаты пожилым людям, и для того, чтобы обеспечить будущее молодых людей. Тут работает простая математика: объем денежных средств, поступающих в бюджет, будет снижаться, а потребности — расти.
Даже сегодня, во времена, когда проблема еще не стоит так остро, как этого стоит ждать в будущем, не удается обеспечить необходимый объем инвестиций в молодежную сферу. Эксперты Федерального совета по делам молодежи пишут:
«Уже более десяти лет все профильные исследователи фиксируют отрицательный тренд в развитии профессиональных навыков и компетенций — причем на всех уровнях школьного образования и во всех федеральных землях. Соответственно, на протяжении нескольких лет значительную долю от общего числа составляют многочисленные выпускники, которые покидают школы и учреждения среднего профессионального образования без должной квалификации. В то же время по-прежнему не удается решить проблему дефицита свободных мест в детских садах и школах».
Это говорит об одном: если мы хотим найти решение назревших проблем, не стоит больше откладывать. Время действительно уходит.
Молодым людям отведены только зрительские места
Третью проблему, которую поднимают эксперты Федерального совета по делам молодежи, я уже неоднократно затрагивал в своей рассылке. Молодым людям дозволено лишь наблюдать за происходящим, а их участие в каких бы то ни было процессах в большинстве случаев не приветствуется. При том что многие кризисы сильнее всего затрагивают именно молодежь. Молодому поколению нет места в общественной дискуссии. Мы настолько привыкли к тому, что детей и подростков не встретишь в ток-шоу, в новостных сюжетах, в журналистских статьях, что практически не обращаем на это внимания.
Эксперты Федерального совета по делам молодежи пишут: «На общественно-политическом уровне говорится, прежде всего, об обязанностях молодого поколения, но почти никогда о его правах. Именно поэтому существует такой широкий диапазон реакций — различные формы политизации и протеста, а также активная общественная деятельность идут рука об руку с неучастием в политической жизни или различными формами радикализации среди представителей молодого поколения».
Нужно ли защищать права молодых людей так же, как других меньшинств?
На этот вопрос я даю короткий ответ — да! Даже члены Совета по делам молодежи предлагают вынести на обсуждение вопрос о предоставлении молодым людям «юридически гарантированных прав, не зависящих от хода политической борьбы». Вообще говоря, словосочетание «защита прав меньшинств» подразумевает нечто иное, но оно подходит и к этому случаю. Ведь говоря о дискриминации по возрастному признаку, чаще всего имеют в виду пожилых людей, в том числе в соответствующем федеральном агентстве.
Мне кажется, что структурный эдалтизм, то есть неравноправие детей и взрослых, ведущее к дискриминации молодых людей исключительно по причине их молодости, играет здесь едва заметную, но значительную, если вообще не решающую, роль. Ярким примером стали выборы в Европарламент, после которых взрослые свысока и довольно пренебрежительно рассуждали о том, почему вдруг молодежь так поправела. Проблема заключается в том, что большинство взрослых вообще не понимают, что такое эдалтизм, в чем он проявляется и как его избежать. Вот что я хотел объяснить в этой статье.
Провозгласив западный мир враждебным России и попытавшись этим обосновать агрессию против Украины, Владимир Путин, среди прочего, утверждает, что его режим призван защитить так называемые «традиционные ценности». В значительной мере речь идет о том отношении к человеческому телу, которое понятно Путину, ровесникам из его окружения и какой-то части россиян. Цель российского авторитарного режима, как и многих подобных ему в прошлом, — в том, чтобы поставить под контроль различные формы человеческой телесности и сексуальности. С начала полномасштабной войны власти последовательно объявили «экстремизмом» ЛГБТК-активизм и резко ограничили права трансгендерных людей, в том числе запретив получать необходимую им медицинскую поддержку. Домашнее насилие в России было декриминализировано еще до начала полномасштабной войны, в 2017 году.
Тем временем все больше государств Европы принимает законы, согласно которым насилием считается сексуальный контакт без четко выраженного согласия партнера или партнерши. В июле такая норма начала действовать в Швейцарии, и ее цель в том, чтобы четко разграничить сексуальные отношения и сексуализированное насилие: «нет — значит нет» и «только да — значит да». Тема тела и секса действительно обретают все более явное политическое звучание.
Авторы статьи в швейцарской NZZ пытаются разобраться, возможен ли секс, который будет нравиться всем.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России и Беларуси.
В фильме «Рокки» есть сцена, когда главный герой, боксер Рокки Бальбоа, впервые приводит к себе домой застенчивую продавщицу Адрианну: отпирает дверь, заталкивает свою спутницу внутрь и первым начинает раздеваться. Оставшись в джинсах и майке, он с вызывающим видом демонстрирует свой мускулистый торс. Девушка явно чувствует себя не в своей тарелке, она в нерешительности стоит у двери, не сняв даже пальто и шапочку. Рокки подходит к ней, Адрианна хочет выйти, но он резко захлопывает дверь, зажимая ее в углу и обеими руками закрывая путь к выходу. Затем целует ее. И она, в конце концов, покоряется.
И что это? Соблазнение? Или домогательство? Может, в наше время Рокки Бальбоа за такое судили бы? Фильм, вышедший на экраны в 1976 году, сегодня заставляет крепко призадуматься. В любом случае, сложно себе представить, что в 2024 году лента с подобными сценами могла бы получить три «Оскара». Профессор уголовного права Марсель Александр Ниггли уверен в одном: «В соответствии с сегодняшним уголовным законодательством о половых преступлениях в действиях Рокки содержится состав преступления. Он обязан был остановиться раньше». С юридической точки зрения тот факт, что в итоге женщина, очевидно, осталась всем довольна, ничего не меняет. «Преступление уже совершено. Если бы она на следующий день рассказала об этом подруге, а та сообщила в полицию, за данное преступление можно было бы привлечь к ответственности и назначить уголовное наказание», — заключает профессор Ниггли.
Секс — это не определение из уголовного права
Короткая сцена из «Рокки» иллюстрирует, насколько изменилось отношение к сексуальности в нашем обществе за последние пятьдесят лет. В глазах наших родителей Рокки и Адрианна просто играли свои гендерные роли, заданные современной культурой: он завоевывает ее, она робеет. В такой парадигме женское «нет» было, так сказать, частью прелюдии. Сегодня секс без согласия — это уголовное преступление. После 1 июля 2024 года, когда в силу вступили поправки к уголовному законодательству о сексуализированном насилии, это стало еще более очевидным. Если раньше изнасилование или принуждение к сексуальной связи было наказуемо в случае какого-либо воздействия на жертву — например с помощью угроз, насилия или психологического давления, — то теперь достаточно лишь того факта, что контакт происходил против воли жертвы или жертва находилась в состоянии шока.
Понятное дело, едва ли кто-то станет резко менять свои сексуальные привычки из-за только что принятого закона. Большинство людей по умолчанию исходит из того, что, находясь в постели с партнером или партнершей, они уже заручились его или ее согласием на секс. А если что не так, они сразу поймут. Даже если речь идет о сексе с едва знакомым человеком из тиндера. Но так ли это на самом деле? В исследовании 2019 года, проведенном по заказу Amnesty International, 22% женщин старше 16 лет в Швейцарии заявили, что они лично сталкивались с действиями сексуализированного характера против своей воли. Так что же происходит за закрытыми дверями спален в этой стране? Бывает ли секс, который устраивает всех? Вот в чем вопрос.
Большинство людей по умолчанию исходит из того, что, находясь в постели с партнером или партнершей, они уже заручились его или ее согласием на секс
Нет — значит нет. В уголовном праве границы дозволенного предельно ясны. Однако практика нередко оказывается сложнее, чем теория. Дело в том, что хрестоматийные преступники, внезапно нападающие на незнакомую жертву в лесу или темном переулке, фигурируют лишь в 10% дел об изнасиловании. В подавляющем большинстве случаев преступник и жертва были знакомы. В связи с этим с юридической точки зрения сложно четко и однозначно определить характер волеизъявления сторон. В том числе потому, что в нашем Уголовном кодексе просто-напросто отсутствует определение понятия «секс». В системе уголовного правосудия Швейцарии используется вот какая уловка: «С точки зрения уголовного права, действие сексуального характера — это действие, обладающее сексуальным характером по мнению непричастной третьей стороны», — объясняет профессор Ниггли. Если кто-то помочился на дерево в общественном месте, это непристойно, но это не считается действием сексуального характера, даже если видны гениталии. В то же время мужчина не может схватить женщину за грудь и сказать потом, что он не думал ни о чем сексуальном (если только он не гинеколог, проводящий таким образом необходимый врачебный осмотр).
Секс — это эволюционное преимущество
Определение, которое оказало самое сильное влияние на общественное представление о сексе, пришло из биологии. «Секс порождает генетические вариации, и это хорошо. Сперматозоид и яйцеклетка генетически не идентичны отцу и матери», — говорит Аксель Майер, профессор эволюционной биологии из университета города Констанца. По сравнению с размножением клеток путем деления половое размножение арифметически менее выгодно, так как производит потомство лишь половина особей вида, а именно самки. Однако, по словам Майера, в качественном и эволюционном смысле это — огромное преимущество.
Пока все просто. Секс — это половой акт. А половой акт — это секс. Но почему тогда существует гомосексуальность? А как же оральный секс и мастурбация? На самом деле все эти варианты долгое время были запрещены или, по крайней мере, порицались обществом. В определенных кругах так происходит по сей день, хотя у эволюционной биологии есть объяснение и для них: женщины фертильны лишь несколько дней в месяц, но секс в любой форме помогает укрепить связь в паре и тем самым способствует сохранению вида.
Только вот продолжение рода может совершаться и в результате изнасилования, но сегодня никто не осмелится назвать это сексом. Ведь человек — это не только природа, но и культура. Причем именно в вопросах сексуальности культура всегда поднимала голос. Сначала секуляризация общества сняла с секса печать греховности, затем изобретение противозачаточных средств отделило секс от деторождения, и, наконец, движение за эмансипацию окончательно сделало секс актом свободной воли.
Секс — это политика
Соответственно, кого, когда и как мы любим, зависит не только от эволюционного развития и личных предпочтений, но в не меньшей степени и от социально-культурных условий. Секс — это основа интимной жизни, однако при этом он крайне политизирован. Причем он был таким еще до наступления феминизма, который все личное сделал публичным, но с тех пор — особенно.
Что такое секс? Когда дети задают этот вопрос родителям, стандартный ответ обычно начинается со слов: «Когда взрослые очень любят друг друга…» Однако в жизни взрослых даже этот зачин не соответствует действительности: сила секса не всегда ограничена любовью. Несмотря на то, что религия и общественная мораль издавна стремились загнать его в упорядоченное русло брака или хотя бы гетеросексуальности, никогда и нигде ничего не выходило. Даже церковным деятелям, давшим обет безбрачия, одной любви к Иисусу порой было недостаточно.
Так какую же роль играет секс в современном обществе и какие потребности он удовлетворяет, если речь больше не идет исключительно о продолжении рода? Поездка на автобусе в пригород Цюриха к известному сексологу Каролине Бишоф позволяет убедиться как минимум в том, что секс, эта «самая прекрасная мелочь в мире», встречается сегодня буквально везде. В киоске на остановке Клусплац мы видим обложку газеты Blick с фотографией Ким Кардашьян в облегающем леопардовом бикини, а на выезде из города замечаем, что кто-то нарисовал пенис поверх морковки на рекламном плакате [супермаркетов] Coop «Miini Region». И дальше, когда едем по пригородам, у каждой автобусной остановки всегда можно найти граффити со словом на букву F, хотя домов становится все меньше и меньше.
Культуролог Беате Абсалон из Германии исследует вездесущность секса в своей недавно вышедшей книге «Not Giving a Fuck». Она убеждена, что секс стал залогом счастья и успеха, по которому определяется ценность человека и его идентичность. Исходя из того, что у человека в сексе есть, а чего — нет, мы судим, насколько он свободен и крут, ханжа ли он или секси. И даже делаем вывод о его мужественности или женственности.
Неудивительно, что причины, по которым люди занимаются сексом, чрезвычайно разнообразны. Американские психологи Синди Местон и Дэвид Басс в своем часто цитируемом исследовании 2007 года «Why Humans Have Sex» обнаружили 237 различных мотивов, в том числе: «чтобы избавиться от фрустрации», «от скуки», «чтобы испытать оргазм», «на спор», «чтобы заставить кого-то ревновать», «чтобы быть любимым», «чтобы почувствовать свою силу», «было невозможно сказать “нет”». Даже этих нескольких примеров достаточно, чтобы понять: секс — дело непростое.
Секс — это вопрос образования
«В сексе можно выделить несколько составляющих: физическую, эмоциональную и рациональную. Чувства, ощущения и мысли — все это часть секса», — говорит врач Каролина Бишоф, сотрудница Центра междисциплинарной сексологии и медицины в Цюрихе, изучавшая сексологию в США. По ее словам, в нашем западном мире, где принято разделять телесное и духовное, в первую очередь необходимо развивать способность воспринимать собственное тело. «Считается, что сексуальность — это нечто естественное, чем все обладают по умолчанию. На самом же деле врожденная сексуальность ограничивается исключительно половым актом, а это умеют даже собачки». Всему остальному — эротике, прикосновениям, возбуждению, соблазнению и игре — нужно учиться. Для примера возьмем актуальную проблему, с которой сексолог часто сталкивается на практике: тот факт, что сегодня мужчины гораздо чаще жалуются на отсутствие полового влечения, связан с определенным давлением на них в сексуальном плане. Причем нередко роль здесь играет потребление порнографии. На фоне визуальных образов из порно юноши, не обладающие большим опытом в реальных отношениях, теряют способность к эротизации «нормальных женщин из плоти и крови». Этому приходится учиться.
Cекс стал залогом счастья и успеха, по которому определяется ценность человека и его идентичность
Вторая серьезная проблема, по мнению Бишоф, заключается в обете молчания, которым словно окутаны вопросы, связанные с сексом. А ведь «чтобы достичь согласия в полном смысле слова, люди сначала должны осознать, что им нравится, а что нет, а затем суметь выразить свои предпочтения». Бишоф много лет проводила тренинги для медиков, обучая их вести разговор с пациентами на темы секса. Она убеждена, что, несмотря на повсеместность секса, очень многие люди не в состоянии объяснить, что именно их возбуждает, а что нет. В нашем обществе не хватает языка, которым можно было бы рассказывать о сексуальности. В итоге мужчина может предположить, что женщине наверняка понравятся те прикосновения, которые нравятся ему самому. А женщина, чувствуя его влечение, не станет возражать либо из стыда, либо из страха разочаровать. «Когда человек чувствует, что над ним совершили насилие, это не всегда результат того, что к его или ее “нет” отнеслись без достаточного уважения. Порой пострадавшие лишь через некоторое время понимают, что сами позволили перейти собственные границы или делали что-то исключительно из желания соответствовать чьим-то чужим представлениям», — объясняет Бишоф. И одними поправками к уголовному кодексу здесь не обойтись.
Секс — это наполовину слова
Наглядный пример иного подхода — виды секса, которые в принципе невозможны без разговора: например, бондаж, или садомазохизм, как его называли раньше. Сегодня эта практика носит название БДСМ. За четырьмя буквами скрываются три сокращения: Bondage & Discipline (бондаж и дисциплина), Dominance & Submission (доминирование и подчинение) и Sadism & Masochism (садизм и мазохизм). «На любой БДСМ-встрече основное значение имеют разговоры, или переговоры, как мы их называем. На них уходит половина времени», — говорит 40-летний мужчина из восточной Швейцарии, который просит называть себя Тоторо. Он входит в совет швейцарского БДСМ-клуба и общается с нами вместе со своим коллегой под псевдонимом Кот.
Игра, или сессия, как ее называют сами участники, делится на три части. Первая часть — это переговоры: кто чего хочет, кто что делает? Например, одна сторона предпочитает веревки, другая — наручники. Вся процедура сессии подробно обсуждается, обо всем необходимо договориться. В частности, согласовать так называемое стоп-слово (своего рода аварийный тормоз). Вторая часть — это, собственно, сама сессия. А третью часть Тоторо и Кот называют aftercare. Этот этап также обсуждается заранее: возможно, кто-то захочет пообниматься после или съесть шоколадку. «Сессия состоит примерно на 50 процентов из разговоров, на 30 процентов из игры и на 20 процентов из aftercare», — говорит Кот.
На любой БДСМ-встрече основное значение имеют разговоры. На них уходит половина времени
В БДСМ акт деконструируется, отдельные его части обсуждаются и определяются. «Ничего не мешает поступать так же и в обычном ванильном сексе, — говорит Тоторо, — но там это практически никогда не практикуется». Иными словами, БДСМ можно назвать своего рода авангардом эпохи, в которой вопрос взаимного согласия доминирует в общественной дискуссии о сексуальности и связанных с ней отношениях власти.
Секс — это еще и воспитание
Но как человек может научиться отличать то, чего он действительно хочет, от того, что ему (или ей) кажется, что должен хотеть? Как освободиться от социальных ожиданий и ограничений? Несмотря на то, что ролевые модели мужчин и женщин за последние пятьдесят лет претерпели значительные изменения, устоявшиеся образы по-прежнему влияют на представления о том, что считать в сексуальном плане подобающим для обоих полов. О чем свидетельствует и визит к Лило Гандер, специалистке по половому воспитанию, принявшей нас в уютном офисе, расположенном в модном 4-м округе Цюриха. Гандер уже больше двадцати лет работает в экспертном центре под названием Lust und Frust («Радость и грусть»), а последние шесть лет возглавляет это подразделение муниципальной медицинской службы для школьников. Здесь сначала в шестом классе, а затем еще раз в средней школе, по отдельности с мальчиками и девочками, обсуждают вопросы сексуальности, телесности, чувств, влюбленности и пубертата.
На протяжении многих лет представления и опасения детей и подростков остаются на удивление неизменными, хотя, казалось бы, теперь на переменах все говорят о сексе и показывают друг другу откровенные фото на смартфонах. Скажем, и сегодня, когда молодых людей просят написать на карточках свои пожелания по поводу флирта, мальчики часто пишут, что им кажется странным, когда девушка делает первый шаг. А девушки считают, что парень должен попробовать познакомиться с ними несколько раз. «Я всегда добавляю: “Ты можешь сразу сказать, чего ты хочешь. А еще ты сама можешь сказать ему, если он тебе понравился”», — рассказывает Гандер.
Главный ее совет всегда один: говорите друг с другом! Не переставайте делать это. В Lust und Frust сексуальный опыт иллюстрируют наподобие светофора. Согласно этой схеме, в сексуальной жизни человека в равной степени участвуют мозг, сердце и половые органы. И когда речь заходит о сексе, ни одна из этих трех частей не должна гореть красным. Везде должен быть либо зеленый свет, либо в крайнем случае — желтый. Желтый допустим потому, что основная дилемма с сексуальностью как раз заключается в том, что по-настоящему открыть и узнать, что вам нравится, а что нет, можно только дойдя до определенной границы. Что же такое секс? Детям и подросткам ответить на этот вопрос еще сложнее, чем взрослым, говорит Лило Гандер. Например, очень многие из них, по ее словам, не включают в это понятие оральный секс.
Секс — это про «все возрасты покорны»
В общем, дети определяют секс так же, как Билл Клинтон, который в 1998 году пытался выпутаться из скандала со своей стажеркой Моникой Левински, ограничив определение секса исключительно половым актом. В наше время, после кампании #MeToo, бывший президент США, вероятно, так легко не отделался бы. Одно из достижений #MeToo — то, что сексуальные домогательства перестали восприниматься как мелкие правонарушения. Люди осознали, что их положение в структурах власти сильно влияет на вопрос согласия и, соответственно, на трактовку действий сексуального характера.
Однако социальные ожидания и ролевые модели засели в спальне. Они доминируют в сексе, особенно в тот период жизни, когда молчат больше всего: в пожилом возрасте. Пробел в наших эмпирических знаниях относительно сексуальности во второй половине жизни резко контрастирует с той важностью, которую эта группа населения имеет для общества. Если тема сексуальности не проявляется при клинической диагностике какого-либо заболевания, то в этом возрасте ей практически не уделяется научного внимания. Создается впечатление, что вместе с человеком на пенсию выходят и его половые органы. Между тем исследование, проведенное в 2003 году при поддержке Швейцарского национального научного фонда, показало, что секс остается актуальным для трех четвертей пожилых людей в Швейцарии, а интерес к нему снижается лишь к 75 годам. «Но существует разрыв между желанием и реальностью, — говорит Коринна Хафнер Уилсон, руководительница отдела помощи на дому организации Pro Senectute. — В первую очередь, от отсутствия партнера страдают женщины. В этой возрастной группе женщины составляют большинство, и если они не занимаются сексом, то это, вопреки расхожим стереотипам, далеко не всегда связано с отсутствием интереса». Несмотря на эротические желания, на консультациях тема секса затрагивается редко.
Создается впечатление, что вместе с человеком на пенсию выходят и его половые органы
В упомянутом опросе есть одна цифра, которая бросается в глаза и может объяснить сложившуюся ситуацию: 37% женщин и 28% мужчин получать удовольствие от сексуальной жизни мешают строгие моральные представления, усвоенные в процессе воспитания. Так, по словам Хафнер Уилсон, пожилые мужчины сами подвергают себя давлению, отождествляя полноценный секс с безупречной эрекцией. То есть именно в пожилом возрасте эротическое удовольствие зависит от широты определения секса. Американка Джоан Прайс, признанная экспертка по вопросам секса в пожилом возрасте, написавшая несколько бестселлеров на эту тему, считает: «Секс — это получение удовольствия от того, что другие даже не сочтут сексом. Например, от объятий в теплой ванне». В 70 лет половые органы уже функционируют иначе, чем в 20, но, возможно, именно это поможет наконец-то отбросить представления общества о том, каким может, должен и обязан быть секс.
Секс — это моральный риск
«Говорите друг с другом», — наставляют секс-педагоги города Цюриха. «Говорите друг с другом», — рекомендуют представители БДСМ-сообщества. «Говорите друг с другом», — к такому же совету пришла и профессор философии из Франции Манон Гарсия, написавшая на волне #MeToo и дебатов о сексуализированных преступлениях целую книгу о понятии согласия в сексе под названием «Разговор полов. Философия одобрения». Она стремится к комплексному подходу, обращаясь и к Канту, и к Мишелю Фуко, и даже к БДСМ-практикам, и приходит к выводу: «Секс сопряжен с моральным риском». Дело в том, что власть и доминирование всегда были и до сих пор остаются неотъемлемой частью сексуальности и сексуального влечения. Это справедливо не только для гетеросексуальных отношений, но и для них тоже. В условиях патриархата вопрос согласия в сексуальной жизни долгое время имел значение только для женщин: «Мужчина ни с чем соглашаться не должен, он просто действует, — пишет Гарсия. — Нам необходимо научиться эротизировать равенство, а не власть».
Главный совет всегда один — говорите друг с другом! Не переставайте делать это
Конечно, Гарсиа отдает себе отчет в том, что решение не всегда принимается свободно, а волеизъявление не всегда искренне. Что люди занимаются сексом по самым разным причинам, что порой они соглашаются на секс, потому что слишком устали или просто из жалости. Именно поэтому так важно осознать, что «моральная оценка сексуальности не может быть бинарной» и не все морально сомнительные формы секса подлежат наказанию.
Если мы хотим эротизировать равенство, без дискуссии нам не обойтись. Тут возникает проблема: секс рискует превратиться в прагматичное обсуждение процесса с целью взаимовыгодного обмена сексуальными услугами. И тогда мы потеряем такие неотъемлемые части Эроса, как острота и неожиданность. Тем не менее Манон Гарсия убеждена, что без диалога никак: если наша цель — борьба с гендерным неравноправием при сохранении сексуальной автономии каждого человека, то «согласие, понимаемое как разговор об эротике, несомненно, — будущее любви и секса».
И тут внезапно выясняется, что современная мыслительница-феминистка говорит примерно то же, что и основатель Playboy Хью Хефнер, принадлежавший совсем другой эпохе и сказавший однажды: «Секс происходит между ушей, а не между ног».
Российская агрессия против Украины продолжается вот уже девятьсот дней. И хотя спекуляции о скором начале мирных переговоров звучат все чаще, невозможно предсказать, когда на самом деле прекратится огонь. Число мирных украинцев, погибших после 24 февраля 2022 года, по данным ООН, превысило 11 тысяч человек — и это только подтвержденные жертвы, в реальности их больше.
В июне редактор беларуского проекта дekoder’а Инго Петц побывал в Украине. Это были, возможно, самые тяжелые недели с февраля 2022 года — недели, когда казалось, Россия вот-вот прорвет украинскую оборону и вновь создаст угрозу как минимум для Харькова. Инго, для которого путинская экспансия в регионе — это еще и семейная история, встречался со старыми знакомыми, которых вот-вот могут призвать в армию, расспрашивал журналистов о преступлениях российских военных и говорил по видеосвязи с другом, который уже отправился на фронт. Репортаж Инго вышел в австрийской газете DerStandard, а мы перевели его.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России.
Над койкой висит портрет натурально Тараса Шевченко, певца свободной Украины. В реалиях войны есть место не только для ужаса, но и для китча. «Здесь я сплю, — слышу я голос Игоря, показывающего свое спальное место в камеру телефона, — Пан Шевченко охраняет нас». Я стою на балконе дома на Подоле в Киеве, над нами сгущаются черные тучи, вода в Днепре потемнела, приближается гроза. Внизу на улице ревут генераторы. Электричества нет — почти обыденное явление в этом измученном войной городе.
Обстрелы без выходных
Два года назад я отправился в Украину, чтобы повидаться с друзьями и провести с ними хотя бы несколько дней. И чтобы не терять связь с местами, с которыми уже тридцать лет связана моя жизнь. Теперь я снова отправился в путь. Все это время мы оставались на связи. Как журналист и публицист я ежедневно сталкиваюсь с последствиями войны в Украине и репрессий в Беларуси. Но никогда я не мог по-настоящему прочувствовать, какова она — повседневная жизнь в городе, который почти ежедневно обстреливают. Когда ты в страхе поднимаешь глаза к небу в надежде, что и сегодня ПВО отработает на все сто. Когда ночью ты ведешь детей в бомбоубежище и поешь им песни, чтобы успокоить. Когда ты в очередной раз узнаешь о погибших на фронте друзьях или знакомых. Когда жизнь срывается с петель и ты вообще не знаешь, наступит ли какое-то завтра.
Мне важно понять, что значит весь этот ужас, как он пожирает жизнь. Особенно сейчас, когда эта война стала для нас нормой и все больше исчезает из поля зрения. С тех пор как после успехов 2023 года ситуация на фронте для Украины стала постоянно ухудшаться, от зловещего страха не спрячешься.
Фотография: из архива Инго Петца
«Слава цифровым технологиям»
Может статься, что никто из нас: ни я, ни моя жена Алеся — никогда больше не побывает в тех местах, которые стали для меня родиной, если духи авторитарного прошлого действительно победят, а Украина вместе с Беларусью исчезнут за непроницаемой стеной насилия и террора. Мы мечтали на старости лет переехать в Беларусь на берега Немана. Туда, где стоит хата моего свекра, где мы поженились, где весеннее небо, как сияющее голубое полотно, простирается над пологими пастбищами и лесами.
Я смотрю на свой мобильный телефон как завороженный, как будто надеюсь открыть магический портал, через который смогу попасть к Игорю. Его лицо выглядит собранным, но в то же время постаревшим. Блестящие глаза, слегка напряженная улыбка. «Рад тебя видеть. Слава цифровым технологиям». Игорь рассказывает, что часть его подразделения уже воюет под Харьковом. Сам он работает в тылу над сетями связи для дронов-беспилотников. Это, вероятно, удача, что Игорь — инженер-испытатель в области информационных технологий. Но что вообще значит удача в такой масштабной войне? Я надеялся увидеться с ним вживую до того, как ему придется отправиться на боевые позиции. В начале января он написал мне, что его призвали в армию.
Как и многих других, после того как украинское руководство пришло к окончательному выводу, что без новой волны мобилизации не обойтись. Когда я приезжал два года назад, Игорь заметил: «На войне нужен другой менталитет, нужно уметь блокировать эмоции». Тогда он этого не умел. Теперь пришлось научиться. «В конце концов, кто-то должен нас защищать, — сказал он. — Иначе скоро Украины не будет». Это, мол, совершенно нормально, ничего особенного. Я тогда сидел в своей берлинской квартире. Я бы соврал, если бы сказал, что в тот момент в полной мере понимал, о чем говорил Игорь. Это были слова из другого мира, которые, словно призрачные нити, медленно проникают в сознание, окончательно ломая твою ориентацию в пространстве, и без того нарушенную.
Путь на фронт
В марте Игорь прислал мне фотографии из тренировочного лагеря. Лес, по всей вероятности, где-то на западе Украины, мужчины — молодые и постарше, улыбающиеся, позирующие с оружием в руках. Однажды вечером мы созвонились. На фоне звучал хор из обрывков других разговоров. «У нас есть час на звонки. Все сидят в палатках и разговаривают с женами, детьми и другими родственниками, — рассказал Игорь. — Тут только хорошие люди. Мы учимся обращаться с оружием, проходим в том числе психологическую подготовку. На тот случай, если попадем в плен и нас будут пытать».
К началу мая никаких вестей от него не приходило уже довольно давно. Мне было понятно, что он уже по пути на фронт. И вот я стою на балконе на Подоле. Наталия вышла ко мне. «Мне пора, — говорит Игорь, — еще куча дел. Будем на связи. Спасибо вам!» Игорь улыбается и дисплей гаснет. На серо-синем небе мелькает молния и сразу слышен гром. Мы с Наталией обнимаемся. Наступает момент болезненной тишины.
Сложно подобрать точные слова для всего этого ужаса, в том числе для моментов, которые случаются только тогда, когда жизнь перенасыщена событиями, ставящими под угрозу само ее продолжение. Моментов боли. Моментов силы и самопожертвования. Я человек слов, я стал им. Я открыл для себя мир слов и боролся за место в нем — ребенку из рабочего класса редко подкладывают такой подарок в колыбель. Как автор я открывал непознанные нами миры Беларуси и Украины, пытался понять их сам и сделать понятными для других. Находить слова для того, что происходит в мире вокруг меня, для того, что происходит со мной самим, — вот что я сделал сутью своей жизни. Поиск координат и ясности, на которые можно опереться. И именно сейчас — в дни, когда невозможно выбраться из вихря чудовищных картин, новостей и осознания реальности, когда тяжесть отчаяния постоянно тянет на дно, — так важно бороться за язык. И каждый день за новый — чтобы открывать миры, а не закрывать их снова.
«Аллея героев» в Буче / Фотография: из архива Инго Петца
Разорванные связи
«Мы так хотели ребенка десять лет назад, — говорит Татьяна, — а появился он только сейчас». Мы сидим возле кафе в киевском районе Оболонь, вокруг снова грохот генераторов, в воздухе висит запах бензина. Марьян сидит в коляске, размахивает руками и смеется заливистым детским смехом. Он родился летом 2023 года. «С тех пор я почти не сплю, — восклицает Саша, его отец. — Хуже воздушной тревоги». Татьяна и Саша оба журналисты, работающие над расследованием российских военных преступлений. Оба бежали из Крыма. Саша больше не общается со своей семьей, поддерживающей путинский режим. Его мать умерла несколько месяцев назад. Никто из родных, говорит он, не написал ему, когда она заболела раком. Только после ее смерти брат сообщил об этом, написав в мессенджер.
Разорванные связи, жизни, сбившиеся с курса и беспорядочно мечущиеся в разные стороны, — тоже одно из последствий войны. «Мои родители все еще в Крыму, — рассказывает Татьяна. — Мы очень хотим каким-то образом забрать их к себе». Сашу могут в любой момент призвать в армию. «И тогда я останусь одна, без мужа и отца. А мне еще ведь и работать как-то надо». Мужчин не хватает по всей стране — супругов, отцов, фермеров, чиновников, преподавателей. Потому что они воюют. Потому что они умирают. «Все это приводит к серьезным экономическим и социальным проблемам, — говорит Татьяна. — Плюс предстоящее повышение налогов, которое тоже необходимо, чтобы поддержать страну во время войны».
«Увидимся, конечно», — прощается Саша.
Непрерывные сирены
Cемнадцать часов длится поездка ночным поездом из Варшавы в Киев. Это три украинских вагона, которые до границы в Хельме прикреплены к польскому локомотиву. Там их отцепляют и прикрепляют к украинскому локомотиву, словно это прокаженные, которых отправляют в другую реальность. «Уважаемые пассажиры, — объявляет проводник, — мы прибываем в Киев на две минуты раньше запланированного времени». Война непрерывно присутствует в повседневной жизни столицы, как бы далеко ни была линия фронта.
Постоянно звучат сирены воздушной тревоги. А люди продолжают сидеть в кафе, не выходят из магазинов, как это предписано. Днем прилеты случаются редко. Самые опасные атаки происходят ночью. Мне повезло. Да, мне повезло. Пока я был в Киеве, не было ни одного прилета. В метро, в автобусах, на улицах — везде можно увидеть солдат и военные машины. Кажется, что на улицах меньше мужчин. Говорят, они прячутся от сотрудников ТЦК. Везде висят большие рекламные щиты, при помощи которых армейские бригады вербуют новых солдат. «Мы гарантируем три месяца военной подготовки», — читаю я на рекламе, мерцающей в поезде метро, который везет меня в направлении Майдана. Туда, где в 2013 году все началось. Сейчас, на жарком летнем ветру, там развеваются тысячи сине-желтых флажков.
«Вам нужно на какое-то время отключиться от всего этого», — то и дело говорят мне берлинские знакомые, когда замечают, насколько мы потрясены войной и растущим уровнем репрессий в Беларуси, на родине Алеси, насколько это все изменило нашу жизнь. Как будто земля покачнулась у нас под ногами и мы размахиваем руками, пытаясь поймать равновесие и не упасть. Они, конечно, хотят нам добра — те, кто так говорят. Но как тут отключиться? — спрашиваю я себя. Просто перестать реагировать, когда друзья вынуждены бежать и спрашивают совета? Просто не отвечать, когда кто-то хочет поговорить? Просто повесить все, что внутри болит, в шкаф — как шубу, которая летом без надобности?
И светит солнце
В некоторых столичных супермаркетах приглушен свет, холодильники молчат, людей почти нет, не слышно музыки, которая обычно убаюкивает, пока делаешь покупки. Мне кажется, я в каком-то антиутопическом фильме-катастрофе. Только это не кино. Вечером мой друг Иван отвозит меня на Оболонь. Электричества снова нет, повсюду кромешная тьма, высотные дома спального района тянутся к ночному небу, как серо-черные ящики. С утра мы едем на стадион футбольного клуба «Оболонь». Мыкола с друзьями радостно бегает по полю, тут проходит фотосессия к его свадьбе, которая состоится уже сегодня. Мыколе дали отпуск с передовой. Взрослые мужчины — фанаты «Оболони» — дурачатся, словно школьники. И светит солнце.
«Их просто слишком много», — произносит Саша и замолкает. Мы в центре Бучи. Здесь, на «Аллее героев», я вглядываюсь в десятки мужских лиц. Первый из них — полицейский Юрий Чабах, который хотел создать отряд дружинников, чтобы противостоять российским захватчикам. Его тело было найдено в массовом захоронении. Ему было 37 лет. Большие плакаты сохраняют память о жителях Бучи, погибших начиная с 2014 года, когда началась война на востоке Украины, и убитых во время оккупации города российскими войсками в марте 2022 года. «Я знаю здесь почти каждого, — рассказывает Саша. — Это у многих так. У нас относительно небольшой город».
Саша почти всю жизнь прожил в Буче. Он участвовал в разных благотворительных проектах, основал интернет-издание The Bucha City. Вместе со своей небольшой командой он документирует ужасающие события оккупации, записывает истории убитых и выживших. «Ніхто не має бути забутий», — так заканчиваются многие записи на сайте проекта. Никто не должен быть забыт! Буча активно отстраивается, вырастают новые дома, асфальтируются улицы, открываются новые кафе. А на тех местах, где были найдены братские могилы или тела на улицах, стоят памятники или установлены памятные доски. Иногда еще можно встретить следы пуль или взрывов гранат. «Мы живем дальше, — говорит Саша. — Мы должны, и все».
Изо всех сил
Последний раз Алеся видела своих родителей четыре года назад. И это тоже связано с войной в Украине, потому что именно поддержка Путина привела к тому, что режим Лукашенко пошел на радикализацию. И до сих пор бьет изо всех сил по гражданам страны. Боясь, что люди могут снова подняться, как в 2020-м. Сотни тысяч беларусов вынуждены были бежать от этого режима — в Литву, Польшу, Грузию и другие страны, где им приходится бороться за вид на жительство, жилье и работу. Многие из них отсидели, пережили пытки или просто травмированы тем, что им пришлось все оставить, убегая, — в том числе семью и друзей.
«Раньше, когда мы праздновали дни рождения, никогда не хватало стульев, — написала нам недавно подруга, которая все еще живет в Минске. — А сейчас мы часто празднуем поодиночке». Родители, бабушки стареют. Можно, конечно, общаться через интернет, писать друг другу, посылать фотографии, звонить по видео. Но воспоминания о прежних связях бледнеют со временем. И если кто-то из близких умирает, невозможно вернуться в Беларусь, чтобы похоронить их и погоревать с родными. Сколько нам отмерено времени, чтобы увидеться еще хоть раз?
Инго Петц на стадионе футбольного клуба «Оболонь» в Киеве / Фотография: из архива Инго Петца
Наедине с войной
«Детский смех вернулся», — говорит Юрий. Мы стоим перед его домом в Луцке. «Как мне его не хватало — в начале вторжения, когда семьи начали искать спасения на Западе». Жена и сын Юрия тогда тоже уехали. Четыре месяца они провели в Потсдаме. «Это было тяжелое время, я был один на один с войной».
В городе вообще стало больше людей. «Теперь даже пробки бывают». Город, расположенный на западе Украины, бомбят редко. Но и здесь войну невозможно не заметить. «У нас много погибших, — рассказывает Юрий. — Многие из нашей области пошли воевать добровольцами. В хорошие дни приходят сообщения о двоих. В плохие — о девяти. Так мы понимаем, что на фронте сейчас настоящий ад».
Потом мы гуляем по пешеходной зоне в центре. К нам присоединился Виктор, он служит в ПВО, сегодня он в увольнении. Мы видим, что на каком-то углу столпился народ, и подходим посмотреть, в чем дело. К микрофону подходит Александр Положинский, солист известной группы «Тартак». Сейчас начнется спонтанный концерт. Александр вернулся с фронта в родной город. Гитара запела, застучали барабаны, женщины и дети двигаются в такт мелодии. Многие знают тексты наизусть. Публика громко аплодирует. «Спасибо, что вы здесь, что вы поддерживаете нашу армию», — благодарит Александр.
На земле стоит ящик, наполненный денежными купюрами. «На армию собирают везде, — объясняет Юрий, — на футбольных матчах, на соревнованиях по танцам. Люди сами организуют сборы. И я уверен, что от этого все наше общество улучшится, потому что мы замечаем, что мы тоже можем на что-то повлиять».
Вечером мы в кафе, которое открыл ветеран войны. На стенах висят опознавательные знаки разных бригад и подразделений. Наливают горилку и шнапс. Виктор поднимает стопку. Грустно. Настроение прощальное. Слезы на глазах. «Пожалуйста, скажи своим, там, у себя: “Спасибо, что вы помогаете нам держаться в этой борьбе”».
Первые годы независимости Беларуси стали временем свободы и раскрепощения, которыми охотно пользовались музыканты, писатели, художники, поэты. Освобожденной от идеологического давления богеме не нужно было рассказывать, что делать: буквально каждый день она создавала новое творческое пространство, например экспериментальной музыки. Тем временем множество их соотечественников тяжело переживали экономический кризис, на глазах у них разворачивался и политический. Все это тридцать лет назад, летом 1994 года, привело к власти Александра Лукашенко.
Лявон Вольский, легенда беларуской альтернативной и рок-музыки, описывает, как, наслаждаясь нежданной свободой, он и его друзья пропустили ее даже более неожиданный крах — в колонке для портала Будзьма.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России.
Для кого-то 90-е были катастрофой, крахом и болезненной, а порой невыносимой, ломкой привычных жизненных схем. Поскольку у меня таких, выработанных долгими советскими годами, схем не было, то и это время я воспринимал иначе — как начало всего нового. Новой земли, нового неба, новой жизни. Новой, нормальной, не опутанной советской гидрой страны, в которой появляются новые возможности и новые перспективы.
Я с радостью погружался в разнообразные творческие проекты: новая станция «Беларуская молодежная» в структуре госрадио (которая, на самом деле, переформатировалась в новые времена из старой комсомольской программы) — с острой аналитикой, интервью, провокационными рубриками и хит-парадом.
Еженедельно я делал часовую радиопьесу — адаптировал под формат детективные, фантастические и другие, как тогда говорили, «остросюжетные» произведения. Даже триллеры и хоррор. Я создал весь музыкальный дизайн канала «Беларуская молодежная» — записал отбивки, шапки, названия рубрик. Кроме того, придумал идею и стал ведущим мистификационной передачи «Квадракола» и параллельно записывал песенки для всяческих, выражаясь языком того времени, «рекламодателей». А их было множество — от производителей классической джинсовой одежды до крупных фирм, которые занимались изготовлением газовых и электрических плит.
В Большой студии того же госрадио мы записывали, как нам казалось, эпохальный альбом группы «Новое Небо» — «Сон в трамвае». Альбом был многослойный (интеллектуальный рок!) — электронные и акустические инструменты, смены темпов и размеров. Я играл на клавишных, и, чтобы достичь желаемого эффекта, нужно было постоянно одалживать различные синтезаторы для записи. Часто я брал такси, грузил в него очередной клавишный инструмент (а они были очень тяжелые!), привозил на радио и тащил на последний этаж в Большую концертную студию.
Сиплый голос как сигнал тревоги
В девяностые по радиоточке (и, если не ошибаюсь, телевидению) транслировались заседания беларуского парламента. Нас мало интересовало, что у этих депутатов там, в их Совете (даже в Раду не переименовали!), творилось. Единственное, привлекал внимание неприятный высокий сиплый голос, который на повышенных тонах что-то доказывал, кого-то обвинял и нападал. Мы каждый день проходили через контрольно-пропускной пункт в старом сталинском здании радио — туда-сюда, а там, на этом пункте, была включена живая трансляция заседаний, и вот этот высокий голос все звенел в ушах. Как сирена, ей-богу. Или сигнал воздушной тревоги?
— Кто это кричит? — спрашивал я у коллег-журналистов.
— Не обращай внимания, — отвечали мне. — Один популист. Типа, борец с коррупцией.
— Часто что-то его слышно.
— Ай, это потому что он все время рвется к микрофону, не оттащить. По всем вопросам имеет свое, отличное от остальных, мнение.
Если это до сих пор не стало очевидным, добавлю, что мы в то время были вне политики. Да-да, вам не послышалось! Нам казалось, что мы отвоевали, отстрелялись, победили, имеем какую-никакую, но свою независимую страну с гербом «Пагоня» и бело-красно-белым флагом, и пусть теперь политики занимаются политикой, а мы будем делать то, для чего созданы, — заниматься творчеством и искусством.
К счастью, все вроде бы этому способствовало: повсюду открывались галереи, выставочные залы, независимые театры, клубы, литературные сообщества — среди наиболее известных Общество Свободных Литераторов и Бум-Бам-Лит (я был членом и того, и другого), фестивали — и множество всего, к чему можно было присоединиться и полностью раскрыться! Это было время большого творческого подъема, различных свершений и интересных нетривиальных задумок. И одновременно — богемного образа жизни. Чуть ли не каждый день проходили банкеты-фуршеты, торжественные открытия, презентации и празднования.
«Клікнуць хацелася, голас замёр»
Помню, как «для проформы» посмотрел предвыборные выступления кандидатов — среди них был и тот громогласный борец с коррупцией. Увидев его выступление, я был абсолютно уверен, что такая архаичная личность не имеет никаких шансов в нашем новом демократическом обществе. И я продолжил заниматься своими делами.
А дальше — как в плохих фильмах, где в одном кадре герои танцуют-пьют-смеются, и вдруг — следующий кадр! — а там уже все наоборот: мрак, тишина и печаль. Вот так точно случилось с нами; мы едем в такси на радио — дозаписывать очередные партии клавишных (этот инструмент лежит у нас на коленях, потому что не вместился в багажник), смеемся и шутим, потому что вчера были на очередной вечеринке и настроение у нас дурашливо-приподнятое. В такси работает радио. На дворе 1994 год… Вдруг мы слышим отточенные слова диктора: «В первом туре выборов президента Республики Беларусь с большим отрывом победил…»
— Да не может быть, — воскликнул я.
— Может-может! — обернулся таксист. — Сейчас Сашка даст всем этим буржуям-предпринимателям! Быстро хвосты прищемит!
В этот момент я с ужасом понял, что начинается новое время — мрачное, тяжелое, неблагоприятное для жизни и творчества. И еще я понял, что, занятые собой, мы не заметили прихода этого времени. Что мы стали жертвами классической схемы «Если ты вне политики, то политика сама придет за тобой».
С тех пор прошло аж тридцать лет! Хватало всего — запретов, оттепелей, репрессий, призраков демократизации-либерализации, заморозок-разморозок, государственного террора… И я понимаю, что ко всему этому я уже был готов, однажды послушав речь нового народного лидера и взглянув ему в глаза…
Вот с таким юбилеем остается поздравить нас, дорогие соотечественники! С грустным и малоприятным юбилеем. За тридцать лет в любом обществе что-то меняется. Но главное, что с тех пор изменилось, и даже кардинально изменилось, — отношение большинства к неизменному (якобы) лидеру.
По этому праздничному поводу (и чтобы немного вас обнадежить), замечу, что с каждым новым юбилеем, как говорил герой советского сатирического романа, «Шансы растут!», и с каждым днем мы неуклонно приближаемся к новым временам.
Шампанское, по крайней мере, у всех нас припрятано.
