дekoder | DEKODER

Journalismus aus Russland und Belarus in deutscher Übersetzung

  • «Немецкая федерация» против пандемии

    «Немецкая федерация» против пандемии

    Лейтмотив российских новостей о борьбе Германии с эпидемией — Ангела Меркель что-то решила: усилить карантин или облегчить его. С российской точки зрения, в этом нет ничего необычного, но в самой Германии Меркель обвинили в том, что она занялась строительством «вертикали власти». Примерно в этом канцлера упрекнул лидер оппозиционной Свободной демократической партии (СвДП) Вольфганг Кубицки в конце апреля 2020 года. Поводом послужили неоднократные совещания канцлера с премьер-министрами федеральных земель для обсуждения дальнейших действий во время пандемии коронавируса. Такие консультации не предусмотрены конституцией ФРГ, и Вольфганг Кубицки выступил с критикой: «Даже канцлер не может быть выше закона. Во время коронакризиса Ангела Меркель претендует на административные полномочия, на которые не имеет права. По закону, защита от инфекционных болезней входит в сферу ответственности федеральных земель»1.
    Правда, широкой дискуссии замечание оппозиционного политика не вызвало. На этих совещаниях вырабатывались лишь общие принципы, а конкретные решения по их реализации принимались на уровне федеральных земель: В Баварии, например, ношение масок стало обязательным, тогда как в Берлине эта мера введена с ограничениями (и действует, например, в общественном транспорте). Мало кто в Германии думает, что федеральное правительство и лично Меркель берет на себя слишком много — зато иногда говорят о недостатках «федеральной раздробленности» и требуют от центра более решительных действий. Как устроен процесс принятия решений о борьбе с пандемией?

    Федерализм, обусловленный историей 

    Немецкая конституция предусматривает максимальную децентрализацию власти и государственных полномочий2. Это особенно важно в вопросах безопасности. Федеральный центр решает только задачи, которые действительно требуют участия высшего уровня власти — например, обороны страны и управления вооруженными силами. А вот работа полиции регулируется на федеральном уровне только в некоторых сферах, таких как охрана границ и контроль путей сообщения3. В основном же максимальный объем полномочий в Германии — даже в кризисных ситуациях вроде пандемии — остается за федеральными землями.

    Такое преимущественно децентрализованное устройство немецкого государства, в том числе в сфере безопасности, обусловлено историей страны, и в частности историей немецкой демократии4. Чтобы не допустить повторения преступлений нацистского режима, необходимо было разделение властей и горизонтальное распределение полномочий между федеральными землями. Кроме того, можно вспомнить, что единое национальное государство — Германская империя — образовалось относительно недавно, в конце XIX века, а до этого немецкоязычный мир состоял из множества самостоятельных княжеств и королевств.

    Ситуация в Германии не уникальна: во всем мире, и в Европе в частности, есть множество федеративных государств, организованных похожим образом. В Швейцарии, например5, децентрализация даже сильнее, чем в Германии, в том числе во многих вопросах, связанных с безопасностью6. И едва ли в Европе найдется страна спокойнее.

    Поэтому чисто функционально совсем не обязательно, чтобы ключевую роль в обеспечении общественного порядка играли центральные власти, как того часто требуют в кризисных ситуациях. Всякий раз в результате длительных политических консультаций с привлечением экспертов решается, насколько в борьбе с конкретной угрозой нужно централизованное руководство и координация действия, а насколько — местная инициатива и самоорганизация.

    Федерация vs. централизация: что эффективнее?

    В ходе пандемии коронавируса это стало отчетливо видно на примере Китая. Как минимум на начальном этапе Китай явно превосходил Европу в плане решительности мер и контроля за соблюдением ограничений7. Однако со временем авторитарный режим показал свои недостатки (например, сокрытие вспышки эпидемии)8, а в некоторых федеративных государствах федерализм, пусть и с определенной задержкой, но все же доказал свою состоятельность — например, в той же Германии. Поначалу звучало немало критики по поводу отсутствия единой эпидемиологической статистики и согласованной концепции борьбы с инфекцией для всей страны. Зато потом стало понятно, что в Германии значительно больше таких материальных ресурсов, как больничные койки и лабораторные тесты, а распоряжаться ими можно более гибко, чем в большинстве централизованных государств9.

    Это не значит, что при федерализме антикризисное управление всегда эффективно: яркий пример тому сегодня — США или Италия. Да и в самой Германии задолго до пандемии коронавируса шли активные дискуссии о том, не слишком ли много полномочий отдано на откуп федеральным землям в свете таких новых угроз, как терроризм10, уязвимость критической инфраструктуры и кибербезопасность11. Много говорилось о том, что эффективная защита безопасности в таких условиях невозможна.

    Все эти соображения подспудно присутствуют и в дискуссиях о борьбе с пандемией. Здравоохранение в Германии — это сложная многоплановая система. На федеральном уровне работают такие учреждения, как Институт им. Роберта Коха, и, в общем, с практической точки зрения, многое говорит за унифицированный подход к борьбе с распространением коронавируса и с другими эпидемиями. Для этого существует также федеральный закон о защите от инфекционных болезней12. Но он обязывает нижние уровни госвласти только фиксировать случаи заражения инфекционными заболеваниями и сообщать о них. Кроме того, на федеральный уровень возложены некоторые полномочия, связанные с закупкой лекарств, производством вакцин и ограничениями на поездки за рубеж. А конкретные повседневные меры по борьбе с эпидемией, например, ограничения социальных контактов граждан, остаются в Германии в компетенции земельных органов власти или местного самоуправления.

    Также и многие другие сферы, важные в условиях кризиса, — например, образование или охрана общественного порядка — по-прежнему остаются исключительно в ведении земель или даже более низкого административного уровня. А канцлер не руководит непосредственно даже деятельностью федеральных министерств (Минфина, МВД, Минздрав и пр.), а лишь определяет так называемые основные направления политики13, то есть вместо принятия однозначных решений провозглашает общие руководящие принципы. Правда, в особых случаях могут быть созданы особые антикризисные штабы14, в которых заседают эксперты и политики разных уровней. Но эффективность сотрудничества в этих случаях зависит от доброй воли всех участников. 

    Борьба с эпидемией и борьба за власть

    Ко всему прочему, важную роль играют конкуренция и взаимодействие различных партий. Обычно у власти в Германии как на федеральном, так и на региональном уровнях находятся коалиционные правительства. У каждого партнера по коалиции своя сфера ответственности, а состав правящей коалиции в разных федеральных землях может отличаться. Вполне естественно, что, принимая решения, партии стараются показать свои отличия от других, и это распространяется практически на любую сферу. Поэтому не стоит ждать, что премьер-министры земель и другие региональные политики просто подчинятся требованиям Берлина. Оппозиционная СвДП, например, традиционно выступает против любой централизации, так что критика Кубицки в адрес канцлера неудивительна.

    Наконец, не секрет, что внутри самой ХДС идет борьба за власть, и пока неизвестно, кто займет место Ангелы Меркель15. Так что, принимая самостоятельные решения и расставляя различные политические акценты, премьер-министры земель еще и заявляют о себе в преддверии предстоящих перемен в Берлине. Особенно это касается главы земли Северный Рейн-Вестфалия Армина Лашета, который активно выступает за скорейшее и масштабное снятие ограничений в общественной жизни и экономике. 

    Противоположную позицию занимает премьер-министр Баварии Маркус Зедер, который, в силу особых политических традиций Баварии, вряд ли рассчитывает на пост канцлера (Зедер возглавляет ХСС — баварскую «сестринскую» партию общегерманской ХДС), но тем не менее пытается усилить собственное политическое влияние, придерживаясь особо строгих кризисных мер.

    Взаимодействием всех этих факторов и объясняется такая оживленность дебатов в Германии. Одни выступают за гораздо большую централизацию и унифицированную политику по борьбе с инфекцией. Другие напоминают, каких успехов в борьбе с эпидемией удалось достичь благодаря прежней децентрализованной политике, и считают постоянную политическую конкуренцию дополнительным преимуществом при гибком и демократичном подходе к безопасности.

    Пределы эффективности

    Впрочем, такая система хорошо работает до тех пор, пока все ее участники сохраняют определенную готовность к конечному компромиссу. Так, предписания ведомства федерального канцлера и других берлинских министерств, как правило, все же выполняются в федеральных землях лишь с незначительными вариациями. А центральное правительство, в свою очередь, неоднократно сигнализировало о своей готовности к переговорам, чтобы учесть интересы федеральных земель и местного самоуправления. Такой статус-кво во время эпидемии коронавируса в целом показывает, что представляет собой так называемый «кооперативный федерализм» в Германии16.

    Однако нет гарантий, что этот консенсус не будет нарушен, если существенно возрастут экономические издержки и усилится сопротивление общества первым антикризисным мерам. До сих пор граждане Германии в целом поддерживали все новые ограничения. Но социологические опросы и развивающаяся общественная дискуссия демонстрирует, что запас терпения, необходимого для жизни в таких условиях, уменьшается17. Парадоксальным образом некоторые эксперты и политики считают, что проблемой стали как раз успехи Германии в борьбе с пандемией, которые ослабляют бдительность общества. Именно поэтому канцлер Ангела Меркель не устает повторять, что слишком рано считать себя в безопасности и необходимо сохранять максимальную осторожность18. Наконец, в ближайшие месяцы ожидаются длительные дискуссии и переговоры о возможной передаче дополнительных полномочий и ресурсов на федеральный уровень19 — в частности, всего, что касается закупки основных медицинских товаров и обеспечения критической инфраструктуры.

    В целом, продолжающиеся в Германии споры вокруг борьбы с коронавирусной инфекцией доказывают, что кажущийся трудоемким, скучным и чрезмерно сложным федерализм — при сохранении взаимного уважения и демократии — становится преимуществом, стабилизирующим политическую систему. Однако его трудно описать в рамках краткой статьи, и, на первый взгляд, может показаться, что все это крайне расточительно с точки зрения времени, энергии и издержек на различных уровнях политической системы. Но решающим в итоге оказывается то, что ответственность за происходящее распределена между разными уровнями власти, так что местные правительства не могут отвлечь внимание от собственных недоработок и проблем, просто сославшись на далекую столицу. Все это позволяет надеяться, что и развернувшаяся в эти дни конкуренция премьер-министров и партий принесет пользу в сдерживании эпидемии коронавируса и в преодолении ее последствий.


    Подготовка этой публикации осуществлялась из средств ZEIT-Stiftung Ebelin und Gerd Bucerius

    Читайте также

    Маркус Зедер

    «Год в чрезвычайной ситуации? Возможно»

    «Ученые считают закрытие границ бессмысленным»

    Бистро #4: Пандемия в разных обществах

    Бистро #5: Карантин и права человека

    Пандемия — не повод молчать

    Обзор дискуссий № 5: Ослабление карантинных мер – жизнь или кошелек?

  • «Брекзит»: европейский взгляд

    «Брекзит»: европейский взгляд

    «Oordeeer! Oordeeer!» — отчаянный призыв многолетнего спикера британской Палаты общин Джона Беркоу к порядку стал, пожалуй, самым запоминающимся «аудиовизуальным символом» «Брекзита». Выход из Европейского союза разделил английский парламент не по партийному признаку (это как раз было бы привычно), а на сторонников и противников выхода, иногда формально принадлежащих к одной и той же партии. В неприятии европейской «бюрократии» английские ультраконсерваторы, ностальгирующие по империи, в которой никогда не заходит солнце, неожиданно оказались на одной стороне с фанатичными ультралибералами, мечтающими о «Сингапуре на Темзе». Маневрировать между ним становилось все сложнее даже таким опытным политикам, как Беркоу.
    Но чисто британский аспект «Брекзита» — не единственный. У этого события общемировая медийная перспектива, как правило, сфокусированная на популярных сравнениях Бориса Джонсона с Дональдом Трампом, а Найджела Фараджа с европейскими популистами. Есть перспектива и европейская, в которой «Брекзит» стал, возможно, главным испытанием за всю историю Евросоюза.
    31 января 2020 года — последний день пребывания Великобритании в Евросоюзе, 1 февраля — формальная дата «Брекзита», но именно формальная, поскольку реально в этот день ничего не изменится и как минимум до конца года стороны будут продолжать переговоры о будущих взаимоотношениях. 
    Политолог Рафаэль Боссонг из немецкого Фонда науки и политики (SWP) рассказывает о том, как Британия пришла к «Брекзиту» и как он повлияет на всю Европу.

    Тактическая уступка, породившая хаос

    Едва ли кто-то мог бы предвидеть цепь событий, итогом которых стал выход Великобритании из ЕС. Когда в 2016 году премьер-министр Дэвид Кэмерон одобрил проведение референдума о продлении членства Великобритании в Евросоюзе, его решение считалось всего лишь тактической уступкой немногочисленной группе сторонников «жесткого курса» в отношении ЕС. 
    Начиная с 1973 года, когда Великобритания только вступила в Евросоюз (тогда он еще назывался Европейское экономическое сообщество), Консервативная партия Великобритании регулярно заявляла о своем критическом отношении к «континентальной Европе», объясняя это особой историей своей страны. Однако уже во времена Маргарет Тэтчер (1979–1990) можно было рассчитывать, что, несмотря на постоянную критику «коллективного Брюсселя» и франко-германских стремлений ко все более тесному союзу, Великобритания продолжит участие в европейской интеграции во имя собственных экономических интересов. 
    Всего лишь поколение спустя эти ожидания оказались призрачными. Острые политические кризисы в Европе, в особенности миграционный, вызванный гражданской войной в Сирии 2015–2016 годов, слабая информированность британской общественности и, в значительной мере, пассивная политика правительства Кэмерона привели к тому, что сторонники выхода из ЕС победили на референдуме с небольшим перевесом: 51,9% высказались за, 48,1% против, при явке чуть выше 72%.

    После голосования никто не понимал, чего ждать на практике. Время между 2017-м и 2019-м, которое следовало бы использовать для систематической подготовки выхода, британцы потратили на нескончаемые и непримиримые дебаты. Противники выхода утверждали, что участники референдума голосовали, будучи в полном неведении или исходя из навязанных им ложных предпосылок, и требовали учесть интересы миллионов сторонников Евросоюза (48%). Возражая им, сторонники выхода постоянно ссылались на уважение к народному волеизъявлению: согласие, даже если и было недостаточно информированным, все же сделало «Брекзит» обязательным. 

    В то же время в Соединенном Королевстве усилились разногласия между Англией и другими регионами, например Шотландией, которая с сильным перевесом голосов проголосовала за членство в ЕС. В сложном положении оказалась и Северная Ирландия, намеренная и после «Брекзита» сохранить открытую границу с Республикой Ирландия, с которой ее связывают тесные экономические отношения и общая история. 
    Тем временем ЕС приходилось пассивно наблюдать за нескончаемым правительственным кризисом. Кэмерон ушел в отставку сразу после референдума; сменившая его Тереза Мэй хотела укрепить свою власть на новых выборах в 2017 году, но вместо этого получила подвешенный парламент без явного большинства, сделала свое правительство недееспособным и летом 2019 года, после двух лет мучительных попыток договориться с ЕС и парламентариями, отдала власть пропагандисту жесткого «Брекзита» Борису Джонсону. Ему после нескольких месяцев конфронтации тоже пришлось провести внеочередные выборы, но он, в отличие от предшественницы, получил парламентское большинство и все-таки утвердил выход из ЕС в начале 2020 года, почти на год позже, чем планировалось изначально.

    «Брекзит», который пока ничего не меняет

    «Брекзит» — это переломный момент в истории европейской интеграции, и его значение полностью проявится лишь спустя годы или даже десятилетия. Экономика Великобритании — вторая по величине в Евросоюзе — составляет 15,2% экономики ЕС. По размерам она уступает лишь экономике Германии (21,3%), но опережает Францию (14,9%). Страна занимает третье место в Евросоюзе как по численности населения, так и по размеру вклада в его бюджет. Более того, Великобритания играет особую роль в формировании политики безопасности и трансатлантических отношений. Именно поэтому выход Великобритании в любом случае нанесет сильный удар по Евросоюзу. 

    С другой стороны, есть ощущение, что, выйдя из Евросоюза, Великобритания перестанет тормозить европейскую интеграцию и что, закрыв нескончаемые переговоры по поводу «Брекзит», можно будет вновь заняться ключевыми вопросами развития ЕС:  экономикой, климатом, отношениями между ЕС и Китаем, США и Россией, и т.п. Однако пока неясно, оправдаются ли эти надежды и как будут развиваться отношения между ЕС и Великобританией.

    Кажется, только в последние дни сама Великобритания и другие европейские страны поверили в реальность стремительно надвигающегося «Брекзита». Хотя на самом деле прямо сейчас это новый обман ожиданий. Дело в том, что формальный «Брекзит» в конце января знаменует только начало нового эпизода этого политического сериала — с одной оговоркой, что теперь у него точно будет конец, поскольку результаты референдума уже точно не отменить (до сделки, заключенной Джонсоном и утвержденной британским парламентом, такая возможность теоретически сохранялась).
    Пока европейские управленческие структуры покинули только британские представители (некоторые бывшие депутаты Европарламента — буквально со слезами на глазах; другие — радостно размахивая британскими флажками, что прямо запрещено регламентом), а реальный выход всей страны намечен только на конец 2020 года. До этого, на так называемом переходном этапе, ЕС и Великобритания должны заключить как всеобъемлющее соглашение о свободной торговле, так и ряд договоров о сотрудничестве по другим вопросам, особенно в сфере внешней политики и безопасности. Достичь этого едва ли возможно. Темы и порядок переговоров слишком сложны, чтобы найти для них комплексное решение до осени, что позволило бы соответствующим парламентам ратифицировать его до конца 2020 года. До середины нынешнего года правительство Джонсона может попросить новую отсрочку, на год или два. Но британские власти отвергали эту перспективу, поскольку их собственная легитимность зависит от быстрого и решительного выхода страны из ЕС, ведь главный лозунг Джонсона на выборах был «Довести Брекзит до конца». Так что в ближайшие месяцы станет понятно, смогут ли ЕС и Великобритания договориться хотя бы по некоторым проблемным областям, таким как товарообмен. 
    Многие считают, что если стороны договорятся, то это позволит все-таки добиться более длительного переходного периода в других сложных областях экономики (например, в торговле услугами), в течение которого Великобритания будет продолжать де-факто следовать правилам и процедурам ЕС. 
    Если смотреть рационально, обе стороны заинтересованы в долгосрочном углубленном сотрудничестве. Невозможно воспринимать всерьез заявления радикальных сторонников «Брекзита» о том, что за пределами ЕС Великобританию ждут более привлекательные партнеры и экономические возможности. Ради того, чтобы избежать немедленных потрясений в Великобритании после формального выхода из ЕС, Джонсон включил в своей соглашение с Евросоюзом сохранение многих европейских правил (в том числе для британского внутреннего рынка) и особый статус Северной Ирландии, в которой фактически будет существовать двойное законодательство. Однако европейские государства должны конструктивно отнестись и к возросшей политической независимости Великобритании.

    По-настоящему единая Европа

    В ходе переговоров, длившихся с 2016 по 2019 годы, Европейскому союзу удалось продемонстрировать очень высокий — и удививший многих наблюдателей — уровень единства. Как Германия, так и другие ключевые торговые партнеры Великобритании отдавали приоритет единству европейского внутреннего рынка и ЕС в целом. Они также указывали на особые политические интересы Ирландии, связанные с «Брекзитом». При этом речь вовсе не шла о наказании Великобритании за решение выйти из ЕС, как часто утверждала британская пресса. Общая позиция всех государств Евросоюза заключается, скорее, в том, что полноправное членство в нем, со всеми присущими правами и обязанностями, должно быть очевидным преимуществом. Какую бы важную роль ни играли другие государства, они не могут в одностороннем порядке требовать экономических или политических преференций, выходящих за рамки законодательства ЕС. 
    Эта единая позиция имеет решающее значение для сплоченности Евросоюза. «Брекзит» не должен стать примером для подражания. Зрелище внутреннего политического раскола в Великобритании, произошедшего за последние два года, сильно ослабило аналогичные тенденции в других скептически настроенных странах ЕС (это относится, например, к Дании или, в еще большей степени, к Италии). Даже такие популистские партии, как французский «Национальное объединение» (бывший «Национальный фронт»), больше не требуют, как раньше, распустить ЕС. 
    Однако в процессе переговоров важно избежать возникновения долгосрочных стимулов для раскола ЕС. Например, нельзя допустить, чтобы Великобритания в одностороннем порядке воспользовалась экономическими преимуществами, связанными с отказом от обязательств перед ЕС, и выстроила бы особые отношения с отдельными европейскими государствами, создав конкуренцию для единой Европы внутри нее. Именно поэтому вопросы таможенных правил и контроля над товарообменом, кажущиеся чисто техническими, приобрели такое политическое значение на переговорах. 

    Новые угрозы европейскому единству

    Между тем помимо общего видения будущего у государств-членов ЕС есть и значительные расхождения относительно того, следует ли использовать «Брекзит» для дальнейшего углубления интеграции Евросоюза. На протяжении 44 лет в составе ЕС Великобритания не раз использовала собственный политический вес для блокировки целого ряда решений. Так было, например, при формировании европейской внешней политики и принципов безопасности: Франция выступала за максимально возможную европейскую автономию, а Великобритания хотела избежать конкуренции с НАТО. Характерно, что в последние два года ЕС все активнее развивает свой собственный военный потенциал – особенно с учетом позиции Дональда Трампа, активно критикующего НАТО, и все менее предсказуемых отношений с США. 

    ЕС, очевидно, сохранит жесткие компетенции в торгово-экономических вопросах, с которыми той же Великобритании придется считаться в будущем. Но, вероятно, ему придется смириться с появлением новых, более гибких форматов и коалиций. Так, Франция уже создала альтернативную военную группировку — так называемую EI2 (Европейскую интервенционную инициативу), в которую также входит и Великобритания. 
    Нет никакой уверенности в том, что, избавившись от Великобритании, ЕС сможет проводить сильную, слаженную внешнюю политику и консолидированно защищать свою безопасность. Ряд государств Евросоюза из Центральной и Восточной Европы, прежде всего Польша, остаются прочно ориентированными на НАТО и США. Нет в ЕС и единого мнения о том, насколько политически опасен для Евросоюза вызов, брошенный Россией. Наконец, влияние Европы в региональных конфликтах по соседству (Сирия, Ливия, Иран и т.д.) остается крайне ограниченным. 

    Из-за неурегулированной напряженности в Евросоюзе дальнейшая дезинтеграция ЕС и исключение отдельных государств-членов могут произойти на почве конфликтов в сферах миграции, пограничной безопасности (в рамках Шенгенской зоны) или верховенства права. Пожалуй, наибольший риск представляет растущий разрыв между интенциями и реалиями политики Евросоюза. Даже без Великобритании страны ЕС не могут достичь согласия по поводу увеличения расходов или проведения политики солидарности друг с другом (будь то в условиях экономического или миграционного кризиса). После «Брекзита» Евросоюз лишится не только военных, экономических и финансовых ресурсов Великобритании для успешной конкуренции с такими оппонентами, как Китай. Важно и другое: некому будет играть роль «адвоката дьявола», за спиной которого многие другие члены ЕС любили «отсидеться». А это значит, в частности, что Германии придется привыкать все более жестко разрешать внутриевропейские и международные конфликты.

    Подготовка этой публикации осуществлялась из средств ZEIT-Stiftung Ebelin und Gerd Bucerius

    Читайте также

    Маргарет Тэтчер

    Какая экологическая политика правильная? Обзор дискуссий № 1

    Прошлое, которое не спрятать

    Бистро #1: «Брекзит» и выборы в Великобритании

    Убийство как объявление войны

    Обзор дискуссий № 3: Слабая Меркель, сильный Путин?

    Тролль политический обыкновенный