Профессор Флориан Тёпфль изучает информационное воздействие российских элит на зарубежную аудиторию, а также взаимодействие новых медиа и политики в странах с недемократическими режимами, в основном на материале из России и постсоветских стран. По просьбе «декодера» он рассказал о тех особенностях российских государственных СМИ, которые позволяют однозначно расценивать их работу как пропаганду.
2. В чем тогда особенности именно российской пропаганды?
3. Согласно опросам, от 10 до 20 процентов немцев тоже думают, что СМИ их обманывают. В чем разница?
5. Многие в России явно верят в подобные мифические заговоры. В чем причина?
7. Как усиливать устойчивость к пропаганде, дезинформации и теориям всемирного заговора?
1. Что такое пропаганда?
Существует множество определений пропаганды. Англоязычная научная литература последних лет понимала пропаганду весьма широко. Например, часто встречается определение, согласно которому пропаганда — это любая форма коммуникации, которая направлена на достижение реакции, служащей целям пропагандиста. В такой широкой смысловой рамке многие формы рекламной коммуникации и маркетинга тоже могут считаться пропагандой. Некоторые авторы различают «белую пропаганду», которая работает с правдивыми утверждениями, и «черную пропаганду», которая распространяет ложь. В других — обычно более ранних — академических подходах понятие пропаганды встроено в теорию тоталитаризма. Там монополизация средств коммуникации в обществе рассматривается как обязательное условие для того, чтобы говорить о пропаганде. Однако если посмотреть, как понятие пропаганды понимается в повседневной жизни, то окажется, что в разных культурных контекстах доминируют совершенно разные значения этого слова. Например, многие люди в Германии, услышав термин «пропаганда», в первую очередь думают о нацистской пропаганде в Третьем рейхе. И это лишь один пример; спектр восприятий этого термина чрезвычайно широк.
2. В чем тогда особенность российской пропаганды?
Опираясь на это разнообразие определений, можно с уверенностью сказать, что новостное вещание российских государственных СМИ, безусловно, можно охарактеризовать как «пропаганду». Российские коммуникации явно направлены на решение задач пропагандиста, то есть на достижение целей автократического режима Владимира Путина. Кроме того, для российской пропаганды характерна и монополизация средств коммуникации: теперь уже все широковещательные СМИ в России находятся в руках Кремля. Одновременно огромные ресурсы тратятся на то, чтобы влиять на информационные потоки за рубежом. Что касается содержания российской пропаганды, то хорошо видно, что она очень часто относится к категории «черной пропаганды». Политическая и медийная элита России рассматривает ложь и обман как вполне легитимные коммуникационные стратегии. Это хорошо видно на примере коммуникационной подготовки России к своей военной агрессии. Все ведущие российские политики и СМИ еще за несколько дней до вторжения утверждали, что нападение на соседнюю страну не планируется. Предупреждения западных источников о возможности такой атаки отвергались как «западная истерия», «русофобия» или «информационный террор». Ложь распространялась до самого вторжения. Интересно, что в течение нескольких недель после нападения никто не почувствовал необходимости хоть как-то оправдать эту первую большую ложь войны или хоть как-то уделить ей внимание в собственных медийных каналах. Видимо, население России больше не возмущено тем, что Кремль пользуется черной пропагандой. Аналогичным образом российские каналы коммуникаций с начала войны были переполнены ложью и дезинформацией на всех уровнях. Поэтому западным политикам при принятии решений следует обращать внимание не на то, что говорят представители России, а прежде всего на то, что они делают и чему есть подтверждения
3. Согласно опросам, от 10 до 20 процентов немцев тоже думают, что СМИ их обманывают. В чем разница?
В западных демократиях существуют общепринятые стандарты журналистики, призванные обеспечить правдивое и, по вполне определенным критериям, объективное освещение событий. Есть целый ряд правил журналистского кодекса — такие, как правило двух источников, — и они применяются в том числе при освещении военных действий. Указаниям властей о том, как освещать ту или иную тему, никто не следует. Таким образом, западные журналисты работают совершенно иначе, чем, например, журналисты российского государственного телевидения, где освещение событий планируется совместно с представителями Кремля и которое, как уже было сказано выше, не останавливается даже перед сознательным распространением заведомо ложной информации.
Дискуссии, идущие в российских ток-шоу с начала войны, также сильно отличаются от дискуссий в западных форматах. Например, в западных контекстах невозможно себе представить, чтобы «эксперты» прямо призывали к военным преступлениям, таким как убийство журналистов или целенаправленные бомбардировки гражданской инфраструктуры. Все это сейчас регулярно можно слышать на российских ток-шоу. Уже произошедшие военные преступления, например в Буче, категорически отрицаются — или даже приписываются самим украинцам. Часто звучат хладнокровные призывы отдать приказ о нанесении ядерного удара по противнику, в результате которого погибнут сотни тысяч людей. То есть это уже не просто «черная пропаганда», распространяющая ложные утверждения, а форма коммуникации, полная ненависти к людям и презрения к человеческим жизням, демонстративно отвергающая основополагающие ценности гуманизма и международного права.
Мы сейчас не можем исследовать долгосрочное воздействие подобной антигуманной пропаганды на массовую аудиторию. Но она с большой интенсивностью уже много месяцев транслируется на российских телеканалах с самым широким охватом. Поэтому можно предположить, что она во многом способствует огрублению нравов российского населения.
4. На враждебном образе «морально разлагающихся “Гейропы” и США», а также на формуле «осажденной крепости» нередко держится легитимность режима Путина. Это, по сути дела, всего лишь неуклюжая конспирология?
Конечно, одной из основных функций российских государственных СМИ остается легитимация автократа Путина и поддержка его политики. Конструирование мощного образа врага, например негативного имиджа Запада, всегда были стратегией для объединения политических сообществ внутри страны и их сплочения вокруг лидера. В российском случае традиционные «российские» ценности противопоставлены «морально прогнившей», беспричинно агрессивной и зловредной «Гейропе».
Ссылка на «русофобию» — прием, который на протяжении многих лет регулярно используется как во внутрироссийской, так и в нацеленной на зарубежную аудиторию пропаганде. Он позволяет отметать любую критику российской внешней политики, не пробуя даже разобраться, какими — вполне возможно справедливыми — причинами она вызвана.
Впрочем, не всякое упоминание русофобии следует относить к области конспирологии. Согласно принятому в науке определению, теории заговора — это такой нарратив, в котором причины тех или иных важных событий усматриваются в тайном заговоре влиятельных лиц. Например, если вы утверждаете, что все немцы — русофобы, это еще не конспирология. Здесь отсутствует могущественный заговорщик, действующий под завесой тайны.
Тем не менее российская пропаганда изобилует разнообразными теориями заговора в строгом смысле слова. Возьмем, к примеру, рассказы о том, что украинское правительство при поддержке Пентагона тайно производит биологическое оружие для нападения на Россию. Это классическая теория заговора. Еще пример: перед началом агрессии много говорилось о том, что западные правительства раздувают слухи о возможном нападении на Украину с одной только тайной целью — дискредитировать Россию в глазах мирового общественного мнения. Это тоже была теория заговора, которая оказалась разоблачена фактом нападения 24 февраля.
5. Многие в России явно верят в подобные мифические заговоры. В чем причина?
Я считаю несерьезными и ненаучными любые попытки комментировать результаты проводящихся в России опросов по поводу войны. Ведь из-за крайне репрессивного характера режима достоверные исследования общественного мнения по этому комплексу вопросов в настоящее время просто невозможны. Поэтому я бы в целом не рекомендовал западным политикам в принятии решений опираться на результаты подобных опросов.
Тем не менее вполне вероятно, что значительная часть россиян действительно верит в одну или несколько теорий заговора. Многочисленные исследования, проведенные в контекстах западных стран за последние десятилетия, показали, что вера в различные теории заговора вообще широко распространена. Многие ученые показали, что люди с низким уровнем образования и низкими доходами более склонны верить в теории заговора. Чувство бессилия, потери контроля или страха часто сопутствуют тенденции верить в теории заговора. Люди с большей вероятностью верят в конспирологию, если она подтверждает их политические установки. И наибольшее распространение конспирологические теории получают во времена серьезных социальных кризисов или потрясений. Хотя в настоящее время мы не располагаем достоверными данными, можно предположить, что подобные корреляции наблюдаются сейчас и в России.
6. «Все не так однозначно» — часто можно услышать у Скабеевой, Соловьева и Киселева. Чего они добиваются этой фразой?
На мой взгляд, эта стратегия служит для внесения смуты и разрушения веры в правду как таковую. Запускаются десятки разных, иногда противоречащих друг другу объяснений крушения самолета MH17, вбрасывается десяток версий по поводу того, кто мог отравить бывшего агента Скрипаля или оппозиционера Навального. Так создается впечатление, что есть десяток равноценных версий событий, а в результате крепнет убеждение в том, что истина никогда не будет установлена. И если это удается — значит, российская пропаганда достигла своей цели. Фактически верная версия оказывается лишь одной из дюжины возможных, и поиск истины прекращается за бесполезностью.
7. Как усиливать устойчивость к пропаганде, дезинформации и теориям всемирного заговора?
В западных обществах нам следовало бы, например, позаботиться о щедром финансировании частных издательских домов и телеканалов с качественной журналистикой, а также общественного телерадиовещания. На более общем уровне — необходимо поддерживать, развивать и укреплять доверие к нашим СМИ и политическим институтам. Во-вторых, нужно повышать медийную грамотность наших граждан. Мы должны научить как можно больше людей тому, что собой представляет демократическая качественная журналистика и что отличает ее, например, от журналистики в российских государственных СМИ. Мы также должны предоставить конкретную информацию о том, как российская пропаганда, нацеленная на зарубежную аудиторию, пытается повлиять на демократический процесс формирования мнения в Германии, например, через наемных «троллей», через деятельность иновещания RT или систематическую поддержку антидемократических групп. Мы должны обязать мощные платформы, такие как Facebook и Twitter, применять решительные меры против дезинформации. Это подразумевает в том числе свободный доступ для ученых к данным, которые позволяют проверить, выполняют ли платформы соответствующие рекомендации и как они это делают. И это всего несколько из множества мер, которые мы можем предпринять для защиты демократического процесса принятия решений от дезинформации.
8. А в России?
В России это сложно, потому что Кремль сознательно и целенаправленно использует дезинформацию для достижения своих политических целей. Западные игроки вряд ли могут на это повлиять. На самом деле, иностранные редакции телевещания, такие как Deutsche Welle и российские СМИ в изгнании, продолжают производить высококачественный журналистский контент на русском языке. Большая часть этого контента в настоящее время все еще сравнительно легко доступна в России, например, через YouTube или Telegram. Но в то же время ряд хорошо изученных когнитивных механизмов приводит к тому, что многие россияне не воспринимают эти сообщения или просто не обращаются к этому контенту. Например, такой когнитивный процесс, как motivated reasoning (аргументация, продиктованная интересами) хорошо исследован, и мы знаем, что если у человека есть определенная мотивация или интересы, то мыслительные процессы часто оказываются неосознанно направлены на оправдание этого интереса. Из исследований selective exposure (избирательное потребление) мы знаем, что пользователи медиа склонны выбирать те сообщения, которые подтверждают их мнение, и избегать сообщений, которые могут поколебать сложившиеся убеждения.
Позвольте мне кратко проиллюстрировать это на примере военных преступлений, совершенных российской армией в Буче. Если вы, будучи россиянином, решите поверить в (фактически правдивую) информацию о Буче, распространяемую в западных СМИ, то это будет иметь для вас крайне болезненные последствия. Вы должны будете жить с мыслью о том, что армия или политическое руководство вашей страны несет ответственность за жестокие преступления. Но у вас не будет возможности говорить об этом публично. Если вы будете публично критиковать российскую армию, вас могут посадить в тюрьму на несколько лет. Более того, вы, может быть, голосовали за Путина в прошлом или уже публично высказывались в поддержку «спецоперации». Чем дольше вы молчите или бездействуете, тем больше чувствуете себя соучастником. Поэтому, если вы хотите просто жить как прежде, у вас есть сильный мотив продолжать верить в ложь государственной пропаганды или брать информацию только из тех источников, которые подтверждают вашу прежнюю картину мира. Поэтому для многих людей в России отказ от лжи и основных нарративов путинской пропаганды будет долгим и болезненным процессом. Им будет нелегко принять другое объяснение того, что произошло в последние несколько месяцев.
Автор: Флориан Тёпфль
Перевод: Люба Гурова
Опубликовано: 25.10.2022
Weitere Themen
«Русофобия» — пропагандистский ярлык. Но проблема существует
Быть другим – инакомыслие в СССР