Сергей Брушко (1958–2000) был одним из самых известных фотожурналистов Беларуси. В своих работах он не только задокументировал потрясения эпохи перестройки и гласности. Он сохранил в них дух того времени, собрав на своих снимках характеры, судьбы и истории — истории о страданиях, страхе, независимости, надежде и силе новой жизни.
Николай Халезин, ставший позже основателем Беларуского свободного театра, работал в те годы с Сергеем Брушко как редактор. «В каждой его работе была законченная история, на каждом портрете — личность, на каждой фотографии — целая эпоха. Это не пафос. Такова была наша судьба — жить в переломный момент, когда все имеет значение», — говорит он.
Сергей Брушко повлиял не только на белaрускую фотожурналистику, но и на жизненный выбор своего сына. Дмитрий Брушко стал фотографом и фоторедактором. Для него очень важно, что работа отца не была забыта.
Дмитрий составил книгу фотографий Сергея Брушко. Мы публикуем из нее некоторые снимки, а также интервью с Дмитрием о работе отца, борьбе белaрусов за независимость и о временах, которые меняют все.
dekoder: Книга, которую вы составили из фоторабот отца, называется «Змена». Почему?
Дмитрий Брушко: Во-первых, Змена — это дань уважения белaрускоязычной газете Чырвоная Змена, прогрессивной и либеральной редакции времен перестройки. Там отец работал в годы, о которых идет речь в книге. И хотя в народе газету называли Чырвонка, в контексте эпохи слово Змена все же важнее для рассказа о годах, которые подарили Беларуси независимость.
Во-вторых, Зменa переводится как «смена, изменение» и подразумевает состояние перемен, которое наступило в конце 1980-х – начале 1990-х в Беларуси. Шли процессы смены государственного строя, смены поколений в управлении страной, смены экономического строя; страна стала открытой для Запада. Тот период можно назвать переломной эпохой, когда цикл истории Беларуси вышел на совершенно новый виток.
Как возникла идея создания этой книги?
Года с 2017-го пролукашенковские пропагандисты начали убеждать людей через госСМИ, что независимая Беларусь появилась в 1994 году на обломках СССР. Никто не говорил о причинах развала империи и о том, что независимость страна обрела в 1991 году. Власти пытаются вычеркнуть любые воспоминания, не связанные с правлением Лукашенко. Я попытался найти книги или проекты, которые могут рассказать о 1988–1994 годах в Беларуси, и не нашел. Были какие-то отрывки, перепечатки старых газет, пара культурных проектов, но с их помощью нельзя было составить общее впечатление. И тогда я решил сделать фотокнигу, состоящую не из фотографий с хорошей композицией или прекрасным светом … Это фотокнига про эпоху появления совершенно новой страны, которую в своих фотографиях задокументировал отец. Мне хотелось, чтобы язык повествования был максимально приближен к газетному, так как газета тогда была самым доступным способом получения информации. Поэтому в дизайн книги включено много элементов газетной верстки, а вместо текстов с пояснениями я решил разместить серию интервью-воспоминаний о событиях и духе той эпохи. Даже оттенок для страниц книги подбирали такой, чтобы он был ближе к теплому оттенку газетной бумаги.
Как ваш отец стал фотодокументалистом времени, которое было переломным для Беларуси?
Отец закончил школу с отличием и хотел стать геологом. Но ему не хватило одного балла для поступления в университет, и он решил пойти в училище на фотографа. Позже устроился на работу в газету в Солигорске, но ему очень хотелось попасть в большое издание, и он рассылал свои фотографии по редакциям общереспубликанских газет БССР. Его заметили и пригласили на работу в Чырвоную Змену в Минск. Но столица была закрытым городом, работать там можно было либо жителю города, либо по разрешению комсомольской организации. Отцу пришлось давать взятку, чтобы его прописали в Минске. Так он устроился на работу фотокорреспондентом. Он начинал работать во времена перестройки и гласности, но говорить о свободе слова было слишком рано. Все издания находились в государственной собственности и подвергались цензуре. Нельзя было просто принести материал о проблемах с жильем у рабочих или о нехватке обуви в магазинах. Такие материалы приходилось согласовывать в органах коммунистической партии, и не всегда это удавалось. Иногда из-за самой идеологически выверенной темы можно было получить выговор от партийных начальников. Я помню, как отца вызывали на беседу с чиновниками за фотографию с празднования дня Победы 9 мая, на которой ветеран войны с орденами пил пиво. Тот снимок не подходил под образ победителя, который создавался государственной пропагандой.
Ваш отец много фотографировал последствия Чернобыля, уделяя внимание людям, их переживаниям. Это было новаторством?
У папы был логический склад ума, и он прекрасно понимал уровень трагедии, затронувшей республику. Для него это была не техногенная катастрофа, а человеческая драма. Значительную часть жизни он прожил в деревне и неплохо знал психологию сельского человека, а в Беларуси в первую очередь пострадали именно деревни с их жителями. Так сошлись звезды, что в ту эпоху он понял, что его призвание — фотография. Он понимал трагедию людей, и у него была возможность снимать, так как в кармане было удостоверение фотокорреспондента СССР. Как последователь гуманистической фотографии, он просто не мог не работать над этой темой.
Приветствовал ли ваш отец независимость Беларуси?
Конечно, у него было свое мнение о событиях, которые он фотографировал. Он был сторонником независимости Беларуси и считал, что только граждане своей собственной страны могут сделать ее процветающей. Может, такая точка зрения и кажется немного наивной, но между романтизмом и прагматизмом он выбирал первое. На президентских выборах в 1994 году он голосовал за Станислава Шушкевича, считал, что у руля страны должен стоять умный и порядочный человек. Он не дожил до следующих президентских выборов, но был уверен, что Лукашенко или проиграет, или уйдет после второго срока. Реальность показала, что жажда власти не знает границ.
Вдохновлял ли вас пример отца, когда вы сами фотографировали борьбу белaрусов за свою свободу?
Папины фотографии были для меня учебником истории, в котором не было пропаганды. В архивах находятся не только лучшие фотографии, но и рабочий материал, по которому можно понять, что же на самом деле происходило во время перестройки и в первые годы независимости. По сути, архив формировал меня не только как фотографа, но и как человека. Фотографии не дают ответов, что хорошо, а что плохо, но заставляют задавать вопросы и искать ответы внутри себя.
Вы фотографировали переломные времена в Беларуси, протесты 2020 года. Чему вы научились у отца?
Я помню два папиных правила, которых стараюсь придерживаться. Первое: во время работы голова должна быть холодная, а сердце горячим, и ни в коем случае не наоборот. Это правило помогало выжить в самых сложных ситуациях 2020 года. Когда надо было не только снять драматические события, происходящие вокруг, но и выйти целым с целой фототехникой с митингов, которые напоминали бои. И где, в том числе, шла охота на журналистов с камерами. И второе правило: снимай «запахи». Чтобы от фотографии пахло чувством, например свободой, или страхом, или надеждой.
Украинцы переживают тяжелейший момент в своей истории. Об отношении к России в Украине можно не спрашивать — все очевидно. А вот отношение к Беларуси и к ее народу — сложнее. И пока лучше.
Да, для многих украинцев Беларусь стала в первую очередь страной, из которой летят российские ракеты. Но ведь есть история протестов 2020 года, беларуские волонтеры в Украине и беларуские добровольцы на фронте …
Беларусы, которые с 2020 года борются против диктатуры, страдают от репрессий и желают победы Украине, приводят свои аргументы: а знали ли вы, что у нас происходит? Где была ваша рука помощи в 2020 году, кроме «глубокой озабоченности», которая не мешала торговать с Лукашенко?
Украинский социолог, руководитель группы «Рейтинг» Алексей Антипович рассказал «декодеру», как относятся к беларусам как к народу, к стране Беларусь и к Александру Лукашенко, разошлись ли два соседних народа навсегда и смогут ли восстановиться отношения.
— Знают ли украинцы, что происходило в Беларуси, как жили беларусы до 2020 года и в самом 2020-м?
— Отвечу отрицательно. Вряд ли украинцы были полностью информированы о том, как живут беларусы. Десятилетиями было представление, что в Беларуси порядок, качественные продукты, нет коррупции, Батька правит праведно и он молодец. Но что касается политического аспекта, то украинцы знали, что происходило. Возьмем динамику отношения украинцев к беларусам и к Лукашенко. В 2018 году к беларусам позитивно относятся 3/4 опрошенных (73%), четверть нейтрально, негатива практически нет. В 2021 году, после выборов и протестов, позитивно относится 2/3 (67%), четверть нейтрально и 4% — негативно … Небольшое ухудшение, но совсем мало. Что происходит с мнением о Лукашенко? В 2014–2019 годах около 2/3 опрошенных (63–67%) относились к нему скорее позитивно, и только около 14% — негативно. После 2020 года ситуация резко ухудшилась, стало 45% позитивного отношения и 42% — негативного. И дальше от замера к замеру — все хуже … В начале 2022 года, до войны, мы фиксировали 29% позитивного отношения и 64% негативного. Так что украинец следил за тем, что происходило в 2020 году в Беларуси, и дал свою оценку Лукашенко. А вот отношение к беларусам осталось практически таким же хорошим, как и было. Но это все изменила война.
— Как?
— Сравняла отношение украинцев к Лукашенко с их отношением к Путину. Негативно относится к Путину 98%, к Лукашенко 95–96%. Эти два персонажа для нас — враги номер один. К беларусам отношение тоже ухудшилось, но не так, как к россиянам. К жителям России у украинцев на апрель 2022 года осталось только 8% позитивного отношения, а еще в 2018 году было 50%. К беларусам позитивное отношение в апреле было у 22% украинцев. Это в 2,5 раза больше, чем к россиянам. Сейчас, думаю, к россиянам 3%, а к беларусам 10%. При этом к Беларуси в марте 2022 года было 85% негативного отношения, люди считали ее вражеской страной. За последние месяцы, думаю, «вражеская» оценка увеличилась … Россию же все 100% украинцев считают вражеской страной.
— Получается, есть разница в том, как относятся украинцы к беларусам как к народу, к стране и к Лукашенко.
— Да, и отношение к стране «подтягивается» к оценке Лукашенко. Есть «Лукашенко — Беларусь» и беларусы. Еще важно то, что 22% позитивного отношения к беларусам в апреле и 10% позитивного отношения в августе, которые я называл — это снижение с уровня 60-70%. Но не все ушло в негатив — есть еще и нейтральное отношение. А негативное, холодное отношение к беларусам сейчас у 52% украинцев. Когда-то было ноль, после выборов 2020 года стало пару процентов, сейчас — половина … Это если не враги, то уже точно не друзья. Украинцы понимают, что решения в Беларуси принимает Лукашенко.
Окопы на границе, колючая проволока, визовый режим для россиян и беларусов — это нас ждет, и надолго.
— Есть беларусы, которые живут и работают в Украине, волонтерят или даже воюют … Как к ним относятся?
— Прямых цифр нет, но к беларусам, которые волонтерят или воюют на стороне Украины, украинцы относятся точно позитивно, это я и без социологии скажу. Что касается отношения как к народности, которая живет в Украине, — у нас нет межнациональных конфликтов. Даже к русским по национальности, которые живут в Украине, только четверть негативного отношения, а ведь идет война. К беларусам, думаю, отношение еще лучше.
— У белaрусов, которые против Лукашенко, есть лидер — это Светлана Тихановская. Какое отношение к ней у украинцев?
— Мы, к сожалению, не измеряли. Предположу, что если к Лукашенко после выборов 2020 года и до войны было 50 на 50 позитивного и негативного отношения, то большинство людей, которые негативно относятся к Лукашенко, могли бы позитивно относиться к Тихановской. Это моя гипотеза. С другой стороны, с начала войны мы не видим и не слышим Тихановскую. Как она помогает Украине? Борется ли она с режимом Лукашенко настолько сильно, чтобы удержать Беларусь от вторжения? Ответа нет. Поэтому мы обращаем внимание на других лидеров. К Шольцу улучшилось отношение, к Макрону ухудшилось (на июнь).
— Готовы ли украинцы к разрыву с властями Беларуси и налаживанию отношений с оппозицией?
— Ответ «да», но что значит «налаживание отношений»? У нас линия фронта в огне, каждый день обстрелы, на это нет времени. Наверное, стратегически надо прокладывать дороги и к российской оппозиции. Но мы боремся за выживание, нам не до этого. Мы общаемся с теми, кто может подать руку помощи — оружие, деньги. Готовы ли мы к возобновлению отношений с Беларусью? Окопы на границе, колючая проволока, визовый режим для россиян и беларусов — это нас ждет, и надолго. Украинец слишком много страдает сейчас, чтобы потом по-дружески относиться к людям, которые пропустили танки со своей территории. Мне трудно такое представить.
Сравнивать Херсон и Беларусь — слишком притянуто
— Что должно произойти, чтобы беларусы и украинцы снова относились друг к другу по-дружески?
— Мы ставили вопрос об отношениях украинцев и россиян. В апреле 2022 года 60% украинцев говорили, что никогда не смогут возобновить отношения с россиянами. Еще около четверти говорили, что на это понадобится 20–30 лет. Это поколение. То есть для нынешнего поколения украинцев ответ «нет» составляет 80–85%. И с беларусами будет то же самое. Пока что к ним лучше отношение, но оно тает. Они не свергли Лукашенко, не остановили российские танки. Никакого бунта, перекрытий дорог … Да, были разовые акции, события проскакивали в нашем информационном поле. Но разовые. Что беларусам делать? Более активно отстаивать свои гражданские права.
— Вижу в соцсетях такое сравнение: на оккупированных территориях, в Херсоне больше нет ни флагов, ни митингов — они невозможны. Это как в Беларуси, где тоже ничего невозможно.
— Мы боремся за освобождение этих территорий. Да, люди там митинговали, но эта ситуация не меняется митингами. В Херсоне войска России. Как их свергать? Только войсками. Сравнивать Херсон и Беларусь — слишком притянуто. Мы хотели свергнуть Януковича, стояли на Майдане и нам было все равно, сколько ОМОНа напротив нас. Мы выстояли, граждане против власти. Не хочу никого обижать, но факт есть факт. У нас получилось, у вас не получилось. Сравнивать ситуацию в Беларуси с Херсоном? Не дай бог, чтобы беларус узнал, как это — жить под оккупационной властью … Если к вам когда-то придут, будете вспоминать Лукашенко, что он был плохой, но он был наш плохой. А эти [россияне — Авт.] — орда.
— К каким странам или народам улучшилось отношение украинцев?
— Если насчет национальностей и народов, то как было в основном позитивное ко всем, так и осталось. А вот что касается стран, то зависит от их реакции на войну. Разделилось примерно так. Есть два врага — Россия и Беларусь. Есть страна, к которой нейтральное, непонятное отношение — это Китай. У украинцев к ней примерно столько же негативного, сколько и позитивного отношения. Есть «друг из последних сил» — это Венгрия. Она еще дружественная, но уже на грани. Показатель ближе к негативному, но еще позитивный. Потом идут Германия, Грузия, Франция … Серединка — это Словения, Румыния. Турция там же, посерединке, хотя отношение скорее позитивное. Ну а наибольшие друзья — это Польша, Литва, Великобритания и США.
Уже лет 10 было видно, что нам с россиянами не по пути
— Какое у украинцев сейчас отношение к победе? Что понимают под ней?
— Украинец сейчас воспримет победу только в виде возобновления границ 1991 года. Возвращение оккупированных территорий, так называемых ЛНР/ДНР и Крыма. Но если война затянется надолго (а полгода — это еще не долго), то от развития событий будет зависеть, будем ли мы готовы к компромиссам. Я как аналитик могу признать, что если будет патовая ситуация, никто не сможет наступать и так продлится годы, то поле для компромиссов найдется. Но русские делают все, чтобы этого не было. Удары по мирным жителям, зверства, казни военнопленных … Хочется стереть оккупантов со своей земли, а не разговаривать. Украинец уверен, что если мы не победим, а пойдем на переговоры, Россия через 2-3 года вернется. Поэтому будем воевать столько, сколько нужно, чтобы не вернулась.
— Вам как социологу было до войны понятно, что зреет в России?
— Что нам с россиянами не по пути, было видно минимум лет десять. И уж лет 7-8 социологам было понятно, что наши общества развиваются по разным лекалам. Мы идем в Европу, а они идут не просто в Азию, а уходят в какое-то … не знаю, как назвать. Деградация российского общества была видна. И разворот Украины в сторону Европы был очевиден. Наверное, с этим и связано желание Путина оккупировать Украину.
— А с Беларусью еще было по пути?
— Сейчас точно нет, а дальше все зависит от беларусов. Мы знаем, куда идем, и нас никто не остановит. Захотят ли беларусы в Европу? Вопрос к ним. Предыдущее отношение было дружественным. Хотя украинец плохо знал, как реально живет беларус, но нам хотелось порядка, чтобы не разворовывали страну … Жить мы хотели, как в Европе, а порядок — как у Лукашенко! Такое раздвоение в головах: у власти нужна диктатура или авторитаризм, но так, чтобы они не наступали на свободу слова, передвижений. Хотя это невозможно. Если как в Европе, с демократией, то ты сам контролируешь коррупцию как гражданское общество. А если надеешься на автократа, то рано или поздно он тебе запретит говорить. Сейчас ответ очевиден: не по пути нам ни с беларусами, ни с россиянами, пока все это длится и пока есть Россия с Путиным и Беларусь с Лукашенко.
Беларусь называли «IT-страной», а сфера высоких технологий бурно развивалась и была гордостью и надеждой экономики. Но в 2020 году все начало рушиться: сначала из-за коронавируса, а потом из-за протестов, всколыхнувших страну после президентских выборов. Айтишники приняли в них активное участие, помогая технологиями, жертвуя деньги, выходя на уличные митинги.
В глазах властей они из «надежды» превратились в «предателей», зазвучали предложения отменить льготы для резидентов Парка высоких технологий.
Ситуация ухудшилась с началом полномасштабной войны в Украине, в которой беларуская власть является соучастницей. Люди начали бояться мобилизации, появились новые санкции, некоторые международные партнеры решили больше не размещать заказы в Беларуси.
Беларуские IT-компании, которые раньше процветали, начали релоцировать сотрудников и переносить головные офисы за границу.
Что сейчас происходит в Беларуси, почему и куда уезжают беларуские айтишники и какое будущее ждет IT-сектор — в материале журналистки Анны Волынец.
Как появились беларуские IT и какую роль они играют в экономике
Прибыльная, успешная и перспективная отрасль — таким в последние годы был образ беларуского IT-сектора, сектора высоких технологий. Он вырос из сообществ умелых инженеров и радиолюбителей и основанных ими в 2000-х годах бизнесов. Предприятия начали получать заказы из-за границы, добились для себя налоговых льгот и со временем превратились в крупные международные компании с беларускими корнями. Среди них можно назвать, к примеру, Epam Аркадия Добкина и Wargaming Виктора Кислого.
Облегченный налоговый режим существует в стране с 2018 года для всех, кто зарегистрирован в Парке высоких технологий (ПВТ).
Существовало множество программ и пространств для развития бизнеса, таких как стартап-хаб Imaguru, где зародились стартапы, получившие мировую известность, а также была собственная ассоциация венчурных инвесторов.
Среди IT-стартапов из Беларуси, например, компания Masquerade Technologies. Она сделала приложение для редактирования фото MSQRD, которое купил Facebook. Стартап по созданию видео Vochi был куплен интернет-сервисом Pinterest. Инвестиции в сервис для работы с документами от PandaDoc уже превышают миллиард евро.
Айтишники начали играть все большую роль в жизни общества. Краудфандинговые платформы собирали деньги на социальные и культурные проекты, на которые у государства средств не нашлось. IT-сообщество было важнейшей поддержкой для благотворительной медиаплатформы «Имена», где собирали деньги для организаций, решающих социальные проблемы: помощь бездомным, сиротам, людям с инвалидностью. В стране стало больше людей, готовых вкладываться в развитие общества. Например, выступать меценатами в конкурсе социальных инноваций Social Weekend или вкладываться в другие социальные проекты.
Среди IT-работников есть как люди с инженерным образованием, так и гуманитарии. «В 2013 году считалось, что айтишникам повезло: они могли уехать работать в Америку… Теперь айтишник может получать в 3-4 раза больше, чем в среднем по Беларуси, — и это уже в начале карьеры», — говорит Геннадий Шупенько*. Он пришел в IT с госпредприятия и с 2016 года работает в крупной аутсорсинговой компании. «Постепенно сложилось мнение, что можно зарабатывать большие деньги и в Беларуси. Не надо уезжать. Ты просто офисный клерк, и тебе нормально платят».
У айтишников в Беларуси сложилась репутация отдельной социальной группы: богатые, стильные, современные молодые люди. Считалось, что они готовы тратить деньги внутри страны и тем самым финансировать сферу развлечений, строительство нового жилья и страховую медицину.
IT-сектор в Беларуси быстро рос: в 2019 году его доля в ВВП была 6,5%. Это ненамного меньше, чем доля традиционного для страны лесного или сельского хозяйства. К 2022–2023 годам министерство экономики ожидало рост доли IT-сектора до 10% ВВП.
Ожидания не оправдались. Сначала случилась пандемия, затем — массовые протесты 2020–2021 годов, в которых многие айтишники активно участвовали. Повлияло и вторжение России в Украину.
В итоге доля IT-сектора в ВВП в первом квартале 2022 года составила 8,1%. При этом IT остались единственной отраслью, доля которой в ВВП страны продолжает расти. Но, как отмечают специалисты из Центра экономических исследований BEROC, уже не так стремительно, как раньше.
Логотип белaруских «Киберпартизан» / Screenshot
Как и почему изменился IT-сектор в Беларуси
2020 год стал отправной точкой для процессов, которые изменили IT-бизнес: случились пандемия коронавируса с переформатированием рынка труда, президентские выборы в Беларуси и последовавшие за ними протесты.
Во время пандемии активисты из IT-сферы закрывали вопросы, с которыми не справилось государство: информировали людей, собирали деньги и средства защиты для больниц.
Во время президентской кампании айтишники помогли организовать альтернативный подсчет голосов и создали платформу «Голос», которая показала наличие фальсификаций. Приложение «Марш» координировало протестующих. Работники и владельцы IT-компаний помогали разочаровавшимся силовикам уйти в IT и собрали более 2 миллионов долларов на помощь пострадавшим от репрессий.
Отдельно нужно сказать про технических специалистов, которые объединились под названием «Киберпартизаны» и с 2020 года противостоят Лукашенко. Они взламывали государственные сайты и публиковали служебную информацию силовиков. Сейчас в группу входит около 60 человек, они занимаются разработкой и поддержкой «партизанского» Telegram. Также «Киберпартизаны» активно участвовали в «рельсовой войне», когда беларусы пытались не пустить российскую технику в Украину через территорию страны.
IT-сообщество сыграло роль в протестах не только через свои структуры, но и на индивидуальном уровне — многие вышли на митинги лично. «Айтишники и ИП были в авангарде протестов в 2020 году. Я собственными руками создавал ПВТ, поддержал развитие ИП. И почему они вывалились на улицы?», — недоумевал Лукашенко.
Многих из них избивали, задерживали и арестовывали. История проектного менеджера Виталия Ярощика* в чем-то типична. С 10 августа 2020 года он провел несколько суток в изоляторе на Окрестина, где людей пытали. Потом было несколько судов по административным статьям. Его счета заморозили из-за пожертвований на оплату штрафов репрессированных через фонд BY_help, а Виталия сделали свидетелем по уголовному делу фонда. Поначалу он скрывался, а в 2021 году уехал из страны. Все это сильно сказалось на работе: «Моя производительность упала процентов на 80. С конца апреля и по август 2021 года я толком не работал. Потребовался почти год, чтобы переехать и восстановиться», — говорит Виталий.
Уезжали и отдельные люди, и целые компании. Одним из первых, после ареста топ-менеджеров, за пределы страны переместился стартап PandaDoc. «Невозможно вести инновационный бизнес в стране, в которой твоих сотрудников могут в любой момент взять в заложники», — откровенно говорит Никита Микадо, основатель PandaDoc.
Беларусь методично теряет пункты в рейтингах стартап-экосистем по миру и в регионе. Ситуация усугубилась с началом полномасштабной войны в Украине. Уехало еще больше людей, главными причинами стали страх боевых действий и мобилизации в Беларуси. Количество польских IT-виз в мае 2022 года превысило количество гуманитарных.
Большинство компаний хочет релоцировать хотя бы часть команды. Опрос почти двух сотен компаний в апреле 2022 года показал, что таких бизнесов 74%. В ноябре 2021 года их было 52%. Доля компаний со штаб-квартирой в Минске составила 57% (было — 68%).
«Война спровоцировала вторую волну отъездов. Мой знакомый не уехал, даже когда на него завели уголовное дело за протесты. Но с началом войны сказал, что ничего хорошего тут не будет… Сейчас он в Польше, — рассказывает айтишник Андрей*, тестировщик из среднего размера аутсорсинговой компании. — Была волна краткосрочной миграции — люди уехали на эмоциях «хоть куда», потом вернулись, но часть готовится к постоянной релокации».
Сам Андрей остается в Беларуси из-за семьи и детей.
Другой пример — рендер-программистка Майя* из компании Wargaming. Майя в IT полтора года и планирует переезд в ЕС, потому что ситуация в Беларуси ее страшит. «Пугают фразы в духе “нужно взяться за айти-сектор”. Ходят слухи о подготовке закона, ограничивающего выезд граждан, среди них могут оказаться и работники IT-сферы. Мы хотим зарабатывать и жить на свободе», — говорит она.
Вот красноречивые цифры: чистый отток кадров из беларуского IT-сектора только за семь месяцев 2022 года составил более 10 тысяч человек.
Куда переезжает белaруский ІТ-сектор
Компании увозят свои офисы в Польшу, Литву, Эстонию, Грузию, Узбекистан, Казахстан и другие страны. Среди них — такие гиганты, как EPAM, IBA, Wargaming, A1Q1, стартапы Flo и Wannaby и многие другие.
Учитывая огромный спрос на IT-специалистов, соседние страны часто помогают им с переездом. В Украине упростили айтишникам сложную процедуру получения ВНЖ. Туда уехали сотни, если не тысячи беларусов. С началом войны многие релоцировались снова.
Польша в сентябре 2020 года начала выдавать рабочие визы по программе Poland.Business Harbour (PBH) специалистам из IТ-сектора, которые хотели уехать из Беларуси. В результате, по данным польского МИД на август 2022 года, более 44 тысяч беларусов получили визы PBH для релокации специалистов и семей.
В Литве и Латвии начали открывать офисы беларуских компаний. В Министерстве экономики и инноваций Литвы в марте 2022 года шли переговоры о релокации с 60 компаниями, в основном — беларускими.
А что же те, кто остался?
«По нашим наблюдениям, ІТ-компании сохраняют юрлица и центры разработки в Беларуси, но в ряде случаев релоцируют топ-менеджмент и сотрудников. Основанием для полной релокации может стать отказ всех западных клиентов от сотрудничества и отмена льгот для резидентов ПВТ», — говоритЕлизавета Капитанова, руководитель сообщества Belarus IT Companies Club.
Иностранные заказчики отказываются работать с компаниями внутри Беларуси из-за высоких рисков, начиная от возможных арестов сотрудников и заканчивая санкциями. В частности, из-за санкций в направлении Беларуси ограничены денежные потоки, а финансовая система стала менее стабильной. На практике это может выглядеть и как банальный запрет на доступ к проекту с территории страны.
Отрасль от этого страдает, и власти пытаются ее сохранить, ориентировать айтишников на внутренний рынок.
Некоторым бизнесам подходят условия работы в Беларуси: «Уровень рисков не отличается от других стран, они приемлемы. С каждым днем законы становятся адекватней, упрощаются административные процедуры. Единственное, что не поменялось, — сложно чего-то добиться, если возникают нестыковки с госорганами, — считает Дмитрий Нор, директор небольшой компании по веб-разработке SkySoft. — У нас условия для бизнеса всегда были неплохие. Есть такой нюанс — стали требовать исполнения законодательства и уплаты налогов. Раньше было не так строго, и те, кто не готов, могут сейчас закрываться».
Что будет с беларуским IT-сектором?
«Ближайшее будущее Беларуси как места для ведения бизнеса крайне печально», — сказал в интервью в марте 2022 года предприниматель и венчурный инвестор Юрий Мельничек, создатель приложения Maps.me.
В этом контексте Юрий рассуждает о Парке высоких технологий: его налоговая привлекательность падает. Хотя многие компании все же остаются резидентами, в ПВТ входит более 1000 компаний.
Что Беларусь теряет, кроме денег? Человеческий капитал: из страны уезжают лучшие специалисты, отмечают в IT-компаниях. «Статус кво Беларуси — неперспективное и нестабильное место. Жаль начинающих — меньше возможностей, условия хуже. На рынке осталось мало адекватных организаций. Будущее беларуского IT подорвано, и на данный момент кажется, что безвозвратно», — считает Илья*, который работает с 2019 года в IT как программист и менеджер в филиале крупной российской компании.
Ценность уезжающих не только в их профессиональных качествах, уверена Ирина Марчук*, главная специалистка по коммуникациям в беларуской аутсорсинговой IT-компании.
«Это люди, которые очень много вложили в свое образование и развитие. Люди думающие, передовой отряд бизнеса и общества в Беларуси», — говорит она.
Выехало уже около 40% айтишников, а еще 25% опрошенных планируют переезд, по данным опроса 5175 человек, который летом 2022 года провела редакция специализированного медиа Devby. При этом беларусы работают над тем, чтобы объединяться за границей, создавать бизнес-диаспору, которая после смены власти могла бы вернуться в Беларусь.
«Какие сейчас тенденции? Все уезжают из Беларуси и выводят активы, — говорит Ярослав Лихачевский, сооснователь стартапа Deepdee и один из основателей фонда BYSOL, который поддерживает пострадавших от репрессий. — Продуктовое направление (стартапы, делающие собственный продукт. — Авт.) уничтожено, никто в здравом уме сейчас не инвестирует в беларускую компанию. Аутсорсинг тоже, многие клиенты не готовы работать с командами внутри Беларуси. Беларуское IT сейчас, как и культура, журналистика, общественная жизнь, будет восстанавливаться и развиваться за границей. Вопрос в том, сохраним ли мы комьюнити или растворимся в новых странах».
* изменены или сокращены имена героев публикации, которые живут в Беларуси или опасаются за безопасность родственников.
Юля Артемова – писательница, родилась (1985) и выросла в Беларуси. В своем романе «Я и есть революция» (2021) она рассказывает «очень искреннюю, очень женственную и очень злую историю: о революции и любви, о братстве и сестринстве, о крушении иллюзий и взрослении как выборе». Название эссе, которое она написала специально для проекта декодера «Беларусь: заглянуть в будущее», иронично отсылает к Году исторической памяти, объявленному Александром Лукашенко. Юлия Артемова, живущая сейчас в Украине, размышляет в нем об эскалации насилия, произошедшей в регионе после исторических протестов 2020 года в Беларуси и после начала захватнической войны России против Украины. И задается вопросом, могут ли люди возвращаться в те места, где столкнулись с жестокостью и насилием, и как им жить дальше с памятью об этом.
Этот текст я могу написать только от первого лица. По-хорошему, я бы не стала его никому показывать – дневниковые тексты не предназначены для чужих глаз, а этот текст больше всего похож на дневник. Но нам (не)повезло — мы живем в такое время и в таком месте, когда наши воспоминания становятся дневниками, а дневники — документами. Наши балконы и окна превращаются в трибуны, наши тела становятся свидетельствами и доказательствами преступлений. Буквы, которые ты давишь из себя через силу, потому что у тебя, как и у многих, адняло мову, твой голос охрип, но он все еще есть и поэтому он должен, обязан звучать. А значит, я не могу не опубликовать этот текст.
Кажется, это был февраль двадцать первого. Февраль, точно февраль? Январь? А может март? Или это было в декабре? Я точно помню, что шел снег — но и это сомнительный ориентир. Мало ли в Беларуси невыносимых серых слякотных снежных месяцев? Или просто всё в те дни сплелось, слилось, слепилось, как снежный ком, в один долгий месяц-ожидание? Но это тот самый случай, когда хронология и документальная точность совершенно не важны. Ну, пусть будет февраль. Так вот, в феврале двадцать первого, я слонялась вечером по городу, попутно решая бытовые будничные дела. На обратной дороге мне нужно было зайти в банкомат. Я посмотрела в приложении адрес ближайшего и пошла туда. На полпути меня накрыло. Отбросило взрывной волной в недавнее прошлое. Полгода назад мы встречались у этого самого банкомата с моим другом Колей. Банкомат оказался просто удобным и понятным ориентиром. Суббота, 15 августа, в 12:00 – мы собирались вместе пойти на прощание с Александром Тарайковским.
Именно тогда, вечером, стоя под февральской метелью я поняла — моего города детства, города, где я прожила большую часть жизни, больше нет. В Минске не осталось магазинов, лавочек, дворов, заборов, кафе. Он весь покрылся сеткой шрамов — вот тут убегали — и убежали; тут прятались в подъезде; тут стояли и смотрели, как бьют и разгоняют людей и сами не могли даже пошевелиться; тут след от светошумовой; тут ходили женским маршем; тут взяли моего мужа Женю, и каждый раз — правда, каждый — проезжая мимо этого места, он повторял «вот тут меня задержали»; тут был зимний дворовый марш с соседним районом; тут стояли в цепи солидарности вместе с Ромой и другими ребятами с нашего двора. А вот тут убили Рому. Я закрываю глаза — на карте города не осталось слепых пятен, не осталось чистых мест, не осталось воспоминаний из дореволюционной жизни. Удивительно работает память — она ложится слоями, как штукатурка. И каждый новый слой будто размывает, перекрывает, отменяет предыдущий. А что там на предыдущем слое? Улицы, по которым гуляла я, шестнадцатилетняя и влюбленная, с одной и той же кассетой в плейере. Парк в десяти минутах от дома, куда в детстве меня водила мама. Двор, где мы любили сидеть с моей лучшей подругой, катаясь на каруселях и попивая дешевое красное вино прямо из горлышка одной на двоих бутылки. Даже школа, в которую я ходила девять лет — превратилась в соседний с моим избирательный участок, а мои учителя — в членов избирательной комиссии, которые подписали сфальсифицированный протокол. Будто и не было больше меня шестнадцатилетней. Личное это политическое. Мое личное было стерто грубым ластиком с карты города за три дня с 9 по 11 августа. Дни пыток. Наше 9/11.
И если бы только город. Даже самые обычные вещи внезапно поменяли свое значение, им переприсвоился новый смысл. Мы были огромной людской рекой в августе-сентябре-октябре двадцатого. Как речка Немига, которую загнали когда-то в бетонную клетку. Когда наши марши окончательно вытеснили с улиц — обычные лавки, заборы, деревья, лифты, остановки стали превращаться в плакаты, в холсты для политических высказываний. Стены заброшек и обычных панелек замироточили — не забудем, не простим. Эти слова, написанные красным, проступали вновь и вновь через несколько слоев белой краски. К тому времени, когда слоев становилось слишком много и буквы уже не проглядывали сквозь краску — все вокруг знали, что скрывается за белыми прямоугольниками.
***
Июньское утро субботы, центр Варшавы. Мы сидим на летней веранде кафе с моей школьной подругой (она всегда была просто школьной подругой, а потом стала той самой подругой из Ирпеня, которая десять дней с мамой и котом выживала в обстреливаемом городе). Здесь, в Варшаве, совершенно не чувствуется война, пусть и украинских флагов много, очень много. Я задаю подруге вопрос, который давно крутится в моей голове: «Ты хочешь вернуться в Украину?». И она говорит: «Я, знаешь, хотела бы приезжать туда иногда, скажем, махнуть на неделю-другую во Львов или Киев, съездить в Одессу или Карпаты. Но возвращаться… Я не знаю. Я не знаю, как мне теперь жить в Ирпене, если в нашем парке с дизайнерскими лавочками хоронили людей».
Она говорит, говорит, а я слушаю ее внимательно, не перебивая, она говорит, а я запоминаю, она говорит и я понимаю — она отвечает за нас обеих, она отвечает на мой собственный вопрос, который я каждый раз боюсь задавать, потому что тогда придётся быть честной с самой собой. Хочу ли я вернуться в Минск? Хочу ли я каждый день видеть из своего окна двор, где убили моего соседа Рому? Хочу ли я пить кофе на детской площадке, которая превратилась в мемориал? Хочу ли я ходить по улицам, где били людей, где стреляли в людей, где кидали гранаты в людей?
Невозможно хотеть жить в городе, где парки превращаются в братские могилы, а детские площадки — в мемориалы.
Так, спустя год после отъезда, сидя в солнечной утренней Варшаве я окончательно понимаю — ты не можешь вернуться в Минск, того города просто не существует, он есть лишь в памяти, он сшит из образов-воспоминаний, как чудовище Франкенштейна. Мы хотели переписать его, но у нас не получилось. Теперь это город-черновик, брошенный неумелым писателем на середине. И все же, и всё же это город, в жилах которого течёт Немига нашего протеста. Я снова открываю дневник и зачитываю запись оттуда:
Прошлым летом мы с мужем поехали кататься на велосипедах. Мы выехали через стелу на проспект Победителей. Год назад по воскресеньям эти места выглядели совсем иначе и мы так надеялись, что победители это мы. Повсюду красно-зелёные флаги, их так нарочито много, больше, чем людей. И люди. Люди, равнодушные, гуляющие как ни в чем ни бывало. Словно и правда перевернули страницу. Мне было горько — год назад здесь текла бело-красно-белая река. Мы сели на лавочку рядом со зданием, на котором было написано «Минск — город-герой». Я уткнулась носом в телефон, чтобы отвлечься. На соседнюю лавочку присели молодой отец с маленьким сыном. И я случайно услышала их разговор, я не могла его не услышать — они говорили на беларускай мове. Это было как маленькое чудо. Будто в минуты, когда ты теряешь надежду, твой город подмигивает тебе.
Минска нет – он существует лишь в нашей коллективной памяти. Минск есть – он существует в нашей коллективной памяти. И пока мы все помним, есть шанс. Есть шанс пересобрать город заново, перекрыть шрамы татуировками, предать местам новые смыслы. Выйти на улицу, вернуть себе город. Не перевернуть страницу, а переписать ее набело, начисто. Сделать мемориалы там, где было по-настоящему больно. Не забыть и не простить. Дать улицам правильные имена. Выпустить Немигу из трубы.
***
Есть еще одна вещь, которая надолго поселилась в нашей коллективной памяти. В 2020 году беларусы обнаружили в себе удивительную силу, которая стала нашей национальной идеей. Тогда никто не мог дать этой силе правильного названия, никто не мог эту идею сформулировать. Беларусы – невероятные? Это звучало слишком восторженно и наивно. И вот сейчас, когда наши соседи украинцы так самоотверженно сражаются за свою свободу, иногда упрекая нас в слабости и трусости, нам особенно тяжело не принимать это близко к сердцу, не обвинять и не стыдить самих себя. Мы бесконечно сравниваем. И сравнение каждый раз выходит не в нашу пользу. Но мы хоть и близкие, но совсем другие. Пока украинцы говорят «Борiтеся — поборете!», мы говорим «Не забудем, не простим». Эти слова мне кажутся самыми честными и острыми из всех лозунгов и слоганов, рожденных нашей несостоявшейся революцией-2020. Эти слова идут из каждого израненного сердца. Эти слова и про 9-11, и про Тарайковского, Бондаренко, Шутова, Ашурка. Эти слова про Завадского, Гончара и Захаренко. Эти слова про 1309 политических заключенных. Эти слова про 30 репрессированных журналистов. Эти слова про 28 лет без выбора. Эти слова про Диму Стаховского, 17-летнего парня, который покончил с собой из-за уголовного преследования за участие в протестах. Эти слова про Андрея Зельцера. Эти слова про сотни ракет, летящих с февраля на Украину с территории моей страны. Эти слова про Куропаты. Эти слова про Быкова, про Короткевича, про Купалу и Коласа. Эти слова про ночь расстрелянных поэтов.
Сегодня, находясь в Украине, я каждый день вижу, как жизнь прорастает даже на самой неплодородной почве. Прорастает несмотря ни на что, среди боли, войны и ужаса. Я знаю – это то, что лучше всего умеет мой народ, в этом и есть национальная идея беларусов – не биться, а прорастать травой сквозь асфальт, несмотря на суровую холодную зиму, прорастать там, где больше ничего другого не растет. Выжить, жить и помнить, помнить, помнить. Не забыть, не простить. … не разбiць, не спынiць, не стрымаць.
Выборы 2020 года в Беларуси и протесты против их фальсификации долго не сходили со страниц мировых СМИ. Но после их подавления власти развязали против гражданского общества невиданные репрессии. И, кажется, не собираются останавливаться.
На конец июля 2022 года в тюрьмах находилось более 1200 политзаключенных. Некоторые из протестовавших уже отсидели сроки, полученные в 2020-м, но на их место беларуские власти садят все новых несогласных. Наказывается инакомыслие в любой форме. Свыше 100 тысяч человек уехали из страны из-за угрозы преследования или утратив веру в перемены.
Жив ли еще беларуский протест? Какие процессы идут в оппозиции? На что сейчас влияет диаспора? Считает ли Лукашенко, что окончательно подавил сопротивление оппонентов, или боится новой волны протестов?
В этом выпуске Бистро на девять вопросов о стране отвечает беларуский политолог Валерий Карбалевич.
1. Можно ли сказать, что протестное движение в Беларуси умерло?
Я бы сказал, что протестное движение скорее спящее, чем «мертвое». Большинство в обществе по-прежнему настроено критически по отношению к власти. Но это не трансформируется в активные действия и акции. В Беларуси отсутствуют легальные механизмы, с помощью которых население может выразить свое мнение. Сегодня в Беларуси воссоздана тоталитарная система. При тоталитаризме публичные протесты – редкое явление.
Важно отметить, что в течение двух лет мы наблюдаем массовую политическую эмиграцию из Беларуси. Из страны выехало свыше 100 тысяч человек. То есть большинство из тех людей, которые протестовали в 2020 году, уже эмигрировало. Кроме того, протест приобретает массовый характер тогда, когда есть надежда, что политическую ситуацию можно изменить. В 2020 году такая перспектива была. Сейчас ее нет.
2. Какую роль играет новая диаспора в демократическом движении?
В 2020 году беларуская диаспора впервые проявила себя как фактор политики. За два прошедших года она выросла в несколько раз, пополнилась активистами протестного движения. Все центры беларуской оппозиции, прежде всего, Офис Светланы Тихановской, находятся в эмиграции. Можно сказать, что оппозиционная общественная жизнь переместилась за границу, потому что в Беларуси легальная оппозиционная деятельность невозможна.
В информационную эпоху возможности диаспоры влиять на общественно-политическую жизнь страны существенно возрастают. Сейчас беларуские политические дискуссии происходят на площадках, которые находятся за пределами Беларуси. Это информационные ресурсы, социальные сети, платформы аналитических центров, Telegram-каналы и так далее.
С другой стороны, нужно понимать, что у влияния диаспоры на внутреннюю общественно-политическую жизнь Беларуси есть ограничения. Все же, любые перемены могут происходить только внутри страны. Внешнее влияние может быть лишь дополнительным фактором.
3. Как война повлияла на протестное движение? Какие настроения сейчас среди сторонников перемен?
Протесты были 27 февраля 2022 года, в день референдума об изменениях в Конституцию, а также 28 февраля. Милиция задержала в те дни около тысячи человек. В те первые дни после начала войны были опасения, что Вооруженные силы Беларуси вступят в войну на территории Украины. Но этого не произошло, и публичные протесты исчезли.
Протестное движение приобрело другие формы.
А) Часть беларуских активистов уехала в Украину. Они сформировали там полк имени Калиновского, который воюет на фронте на стороне Украины.
Б) Часть активистов (их называют «партизанами») проводят диверсии на железной дороге, препятствуют перевозке, передвижению эшелонов российской армии по беларуской территории.
В) Оппозиция создала ТГ-канал «Беларускі Гаюн», на котором публикуется информация о передвижении российской военной техники по территории Беларуси и запуске ракет с беларуской территории.
В целом можно констатировать, что происходит радикализация и среди противников Лукашенко – и в среде его сторонников. Сторонники власти требуют более жестких расправ над оппонентами. Но вся их активность происходит в интернете, социальных сетях. В оффлайне они беспомощны и рассчитывают только на власть. Все многочисленные общественные организации, созданные властями (официальные профсоюзы, БРСМ – лукашенковский комсомол, «Белая Русь», союз женщин, союз ветеранов и др.) в 2020 году в момент кризиса оказались полностью парализованными. Потому что эти структуры, созданные режимом, в силу своей государственной природы не способны ни на какую самостоятельную инициативу. И сам Лукашенко говорил, что от них нет никакой пользы.
4. Каких успехов добилась команда Светланы Тихановской?
Светлана Тихановская остается легитимным представителем беларуской демократии, символом альтернативы. Основные ее успехи связаны с международной сферой. Фактически, Офис Светланы Тихановской стал параллельным Министерством иностранных дел Беларуси, причем гораздо более эффективным, чем официальный МИД во главе с Владимиром Макеем.
Благодаря активности команды Тихановской беларуская тема не ушла с международной повестки дня. Она частично влияет на санкционную политику Запада в отношении режима Лукашенко. Офис Тихановской также представляет интересы беларуской диаспоры. Однако его влияние на внутриполитические процессы в самой Беларуси относительно незначительно.
Но в среде беларуской оппозиции усиливается конкуренция. Оппоненты Тихановской играют на объяснимом недовольстве беларуского протестного сообщества. С начала протестов прошло два года, результатов нет, репрессии усиливаются, наблюдается массовая политическая эмиграция из страны. Понятно, что вина возлагается на лидера.
5. Боится ли по-прежнему система Лукашенко протестов?
Да, боится. На различных совещаниях Лукашенко повторяет, что нельзя успокаиваться, мол, нужно продолжать репрессии, потому что враг притаился и ждет, когда власть ослабнет. У режима нет механизма обратной связи с обществом. По этой причине власти плохо понимают, что происходит в обществе. А когда они не знают реальной обстановки, то преувеличивают опасность.
Кроме того, сложная внешнеполитическая ситуация, экономические проблемы в связи с западными санкциями создают дополнительные угрозы для режима. И единственный ответ властей на эти вызовы – усиление политических репрессий.
6. Что означает усиление репрессий в стране, которая давно известна как «последняя диктатура Европы»?
Можно привести несколько примеров. Так, принят закон, предусматривающий смертную казнь за «покушение на террористический акт». В связи с тем, что в Беларуси понятие терроризм трактуется властями крайне широко, к нему можно отнести любую оппозиционную деятельность. В частности, участие в акциях протеста. Например, политические деятели Павел Латушко и Светлана Тихановская были обвинены по «террористическим» статьям уголовного кодекса. Сейчас проходит судебный процесс над «террористической группой» Николая Автуховича. В ее состав входит мужчина без ноги, пенсионерка, православный священник. Такие вот «страшные террористы».
Недавно на законодательном уровне разрешили заочно судить тех, до кого беларуское «правосудие» не может добраться лично: например, беларуских добровольцев, воюющих в Украине, или железнодорожных партизан. Правозащитники «Вясны» подсчитали, что обновленный уголовный кодекс разрешает заочные суды по 43 статьям. Среди них – заговор, геноцид, измена государству, наемничество.
Судя по всему, власти в ходе кампании политических репрессий встали перед проблемой. Есть четкое указание от Лукашенко не снижать масштаб репрессий. Но граждане, участвовавшие в протестах, либо уже получили судебные приговоры, либо эмигрировали. Где взять новых людей для арестов?
Для решения этой задачи силовики действуют в нескольких направлениях. Во-первых, по второму кругу судят людей, уже наказанных ранее и числящихся в «черных списках». Второе направление – распространение репрессий на все общественные сферы. В частности, людей арестовывают за комментарии в соцсетях о войне в Украине, не соответствующие официальной позиции.
7. Как именно изменились репрессии в Беларуси за последние два года?
В чрезвычайном порядке были приняты репрессивные законы. Власти криминализируют не только оппозиционную деятельность, но даже само инакомыслие. Предусмотрено практически неограниченное применение понятия «экстремизм» к любому виду общественной деятельности. Так, экстремизмом считается «дискредитация органов государственной власти» и «Республики Беларусь», «разжигание социальной розни» и др.
Обвиняемым по «политическим» статьям стали давать до 18 лет лишения свободы. В Беларуси практически запрещено гражданское общество, ликвидированы общественные организации. Каждый день приходят сообщения об очередных задержаниях, обысках, судах. Громкие суды над политическими оппонентами проходят в закрытом режиме.
Начинают судить людей за действия, совершенные в далеком прошлом. 22 июня в городе Янов суд рассмотрел дело Николая Б. по статье о распространении экстремистских материалов за репост сообщения с сайта «Радыё Свабода», совершенный 5 лет назад. Журналистке Катерине Андреевой присудили 8 лет тюрьмы по статье «измена государству» за один из ее старых журналистских материалов, который в тот момент не считался даже административным правонарушением. Таким образом, власти отбросили и правовую норму, согласно которой закон обратной силы не имеет.
8. Eсть ли у протестного движения шанс добиться политических изменений в Беларуси?
Точного ответа на этот вопрос никто не знает. Сегодня два фактора являются угрозами для режима и шансами для протестного движения. Во-первых, возможная деградация путинского режима в России в связи с неудачами в войне против Украины нанесет сильный удар по режиму Лукашенко в Беларуси. В критический момент на пике протестов 2020 года именно поддержка Путина стала важным условием сохранения власти Лукашенко. Это обусловило фатальную зависимость беларуского политического режима от Кремля. Поэтому кризис российского режима неизбежно эхом отразиться на Беларуси.
Во-вторых, резкое ухудшение экономической ситуации в Беларуси в связи с санкциями со стороны Запада. До сих пор Россия была главным источником помощи беларуской экономике. Сейчас РФ сама оказалась в трудном экономическом положении и не может компенсировать Беларуси все потери. Теперь Россия стала скорее источником проблем, чем источником помощи для Беларуси. В итоге недовольство населения своим социально-экономическим положением может приобрести самые неожиданные формы.
В июле проходят отборочные туры европейских футбольных турниров. В отличие от российских клубов, которые УЕФА отстранил из-за войны России против Украины, беларуские клубы могут в них участвовать. Но домашние матчи им приходится проводить за границей и без зрителей. Так, действующий чемпион Беларуси «Шахтер» Солигорск провел домашний матч в первом квалификационном раунде Лиги чемпионов против словенского клуба «НК Марибор» в Турции.
Беларуский футбол уже несколько лет находится в явном кризисе, и, вероятно, еще не достиг дна. Одна из причин кризиса – глубокая вовлеченность клубов, федераций и спортивных руководителей в политическую систему государства, которая в последние два года неоднократно подвергала репрессиям и фанатов, и самих спортсменов.
Спортивный журналист Егор Хаванский проанализировал нынешнее состояние беларуского футбола, его недостатки и истоки проблем, а также попытался понять, как может этот вид спорта выбраться из ямы, в которой он оказался.
«Складывается впечатление, что я тренирую сборную Бразилии», – так после очередной неудачи ответил на критику главный тренер сборной Беларуси по футболу Георгий Кондратьев. Десять лет назад он приводил молодежную сборную к «бронзе» чемпионата Европы и добывал путевку на Олимпиаду. А сегодня стал одним из пассивных элементов системы, которая к 2022 году превратила сборную Беларуси в европейского аутсайдера, а беларуский футбол — в изгоя. Почему так вышло?
Пирамида лояльности. Кто и как руководит беларуским футболом
Вот уже 28 лет Александр Лукашенко назначает в Беларуси практически всех, от премьер-министра до глав районов. В такой номенклатурной пирамиде исключена нелояльность: чиновники отвечают не перед гражданами, а перед тем, кто их назначил.
Ключевые назначения в спорте тоже не обходятся без санкции сверху. С 1997 по 2021 годы Лукашенко сам был президентом Национального олимпийского комитета, а попав под санкции, передал пост… старшему сыну Виктору. В кресле министра спорта сидит бывший охранник Лукашенко, а формально независимыми федерациями руководят чиновники. Практически все в беларуском спорте финансируется государством. Многие индивидуальные спортсмены приписаны к силовым структурам и по документам служат в армии, милиции или КГБ. Футбол в этой пирамиде не исключение. Федерацией этого вида спорта (АБФФ) никогда не управляли спортсмены. Ее нынешний председатель, полковник Владимир Базанов, был военным комиссаром и депутатом беларуского парламента.
Владимир Базанов обещал, что при нем сборные выйдут в финальную часть международных топ-турниров, а клубы будут стабильно участвовать в групповых стадиях еврокубков. Потом прогнозы скорректировали, и сборная должна попасть на чемпионат Европы лишь в 2028 году. Ну а пока под управлением Базанова беларуский футбол, и так не достигавший больших высот, стал историей постоянных провалов и скандалов.
Особый путь. В пандемию в Беларуси играли в футбол и звали болельщиков на трибуны
Стартовые позиции у нового руководства АБФФ в 2019 году были неплохие. Имидж беларуского футбола улучшился, начались онлайн-трансляции матчей, у сборной появился бренд «Белыя крылы», красивая форма с национальным орнаментом. Да и спортивная составляющая радовала: сборная пробилась в плей-офф Лиги наций и имела реальный шанс впервые попасть на чемпионат Европы, а БАТЭ в сезоне 2018/19 вышел в плей-офф Лиги Европы. От Владимира Базанова требовалось не испортить ситуацию, и он поначалу активно посещал матчи и демонстрировал вовлеченность в работу.
Все закончилось в марте 2020 года. Руководство АБФФ дало старт чемпионату Беларуси в условиях пандемии коронавируса, сделав страну единственным местом в Европе, где играли в футбол. В Беларуси на государственном уровне отрицали опасность COVID-19, и задачей Базанова-чиновника было показать, как эффективен беларуский путь борьбы с вирусом, позволяющий жить обычной жизнью. А значит, футболисты должны были играть в футбол, а болельщики – ходить на стадионы.
Хотя фанаты большинства клубов объявили о бойкоте матчей, а посещаемость обвалилась на 70%, у «особого пути» нашлись и плюсы: права на показ матчей Высшей лиги купили в России, Украине, Израиле и других странах (чтобы показывать хоть что-то), мировые СМИ написали о беларуском футболе, появились международные фан-клубы. Но когда спорт вернулся на европейские стадионы, интерес к Высшей лиге Беларуси угас.
Футболисты «Крумкачоў» в футболках «Мы супраць гвалту» (Мы против насилия). Футболист команды и блогер Александр Ивулин был осужден на два года колонии за участие в акции протеста. Фото nashaniva.com
Выборы-2020 и футбол. Протест против насилия закончился репрессиями и в спорте
В августе 2020 года, за несколько дней до президентских выборов, в соцсетях АБФФ появился агитационный ролик в поддержку Александра Лукашенко, а Базанов стал активным участником мероприятий в поддержку власти. Политика оказалась опаснее, чем вирус: из-за страха, что болельщики могут использовать арены для протестов, матчи проводились без зрителей или переносились.
После выборов 2020 года и жестокого подавления протестов фанаты окончательно ушли с трибун, а сотни беларуских футболистов, тренеров и судей выступили против насилия. «Представлять интересы национальной команды я отказываюсь до тех пор, пока действует режим Лукашенко», — написал в соцсетях молодой нападающий Илья Шкурин. С тех пор за сборную он не играл и в Беларусь не возвращался.
Сначала Базанов обещал не наказывать футболистов и клубы за высказывание своей позиции, но, по мере удушения протестов, репрессии пришли и в футбол. В сборную перестали вызывать игроков, выступивших против насилия. Глава Федерации футбола пожертвовал шансом выйти на чемпионат Европы ради идеологической чистоты.
Чистки затронули спортивную прессу, клубам рекомендовали не подписывать контракты с неугодными футболистами и тренерами. Окончательно контракты утверждают в министерстве спорта, и многим профессионалам с «неправильным» мнением там отказывают. Футбольному клубу «Крумкачы», открыто выступившему против насилия, сначала закрыли путь в Высшую лигу, а затем вынудили его опуститься в третий футбольный дивизион.
Осенью 2020 года Владимира Базанова внесли в санкционные списки Литвы, Латвии и Эстонии. Беларуский фонд спортивной солидарности (BSSF) неоднократно пытался обращал внимание УЕФА на факты дискриминации в беларуском футболе, однако безрезультатно. При этом деятельность Базанова, демонстрирующего сверхлояльность, оценивают невысоко даже власти и пропаганда. Министр спорта Сергей Ковальчук назвал уровень беларуского футбола «бардаком и болотом», критикует футбол и Лукашенко.
«Дело жизни на паузе». Как обстоят дела с фанатами и простыми болельщиками
Футбольные фанаты в Беларуси не были весомой политической силой, но все изменил 2014 год и события в Украине. Фанаты, часть которых раньше симпатизировала российским имперским идеям, стали интересоваться национальной культурой и продвигать беларуский язык. И на Евромайдане, и на войне на Донбассе ультрас играли важную роль, чем вдохновили беларуских «коллег» и напугали силовые структуры.
Уже к президентским выборам 2015 года стало все больше новостей о задержании молодых людей, в которых подчеркивалась их принадлежность к ультрас-культуре. «Зачистками» занималось Главное управление по борьбе с организованной преступностью и коррупцией (ГУБОПиК) МВД. На ультрас заводили уголовные дела, порой абсурдные: известного фаната минского «Динамо» Виталия «Пуму» в мае 2017 года осудили на 2 года и 4 месяца перепост рекламы презервативов — суд увидел в этом порнографию.
В 2020 году ГУБОПиК окончательно превратился в политическую полицию и оказался на передовой удушения мирных протестов против фальсификации выборов. Силовики объявили охоту на футбольных фанатов, анархистов, представителей различных субкультур — всех, кто, по их мнению, был нелоялен режиму Лукашенко.
22 августа 2020 года в Минске нашли повешенным фаната ФК «Молодечно» Никиту Кривцова, которого в день выборов видели перед рядами милиции с бело-красно-белым флагом. Расследование пришло к выводу, что Кривцов покончил с собой, но в это мало кто верит.
По оценке правозащитников, на 10 июля в Беларуси признаны политзаключенными 1236 человек. Среди них десятки ультрас, причем в Мозыре, Солигорске, Молодечно, Минске, Орше задержания были массовыми. Стоит ли говорить, что фанаты на стадионы не вернулись? «Без активной поддержки это просто поле для игры в мяч. Мы поставили дело жизни на паузу. Для фаната, для человека, который живет по ментальности ультрас, это очень тяжело», — анализирует ситуацию один из них.
Простым болельщикам тоже приходится непросто. Чрезмерно строгий милицейский досмотр на входе, который стал еще жестче после выборов, слабая работа клубов и невысокий уровень футбола не привлекают людей. В 2012 году на трибуны в среднем ходили 2014 человек. В 2021 году — 1422 человека.
Что из себя представляет беларуский чемпионат и сборная страны
В беларуской Высшей лиге играют 16 команд. Это слишком много: из года в год многие команды испытывают финансовые проблемы по ходу сезона, некоторые не доигрывают его до конца. Последние события также сказались на уровне футбола. Из-за санкций, под которые попали и прямые владельцы клубов, они не могут позволить себе качественных легионеров, был введен потолок зарплат и лимит на молодых игроков, которые должны присутствовать на поле.
13-летнюю гегемонию борисовского БАТЭ сначала прервало брестское «Динамо», которое финансово поддерживал Александр Зайцев. Бизнесмен, приближенный к Александру Лукашенко, привозил в Брест Диего Марадону и делал его техническим директором клуба. Но Зайцев попал под санкции, что вынудило его уйти из беларуского футбола вместе со своим капиталом и амбициями.
Последние два чемпионата страны выиграл «Шахтер» из Солигорска. Но спонсируемому подсанкционным «Беларуськалием» клубу тоже непросто. Все это отразилось на результатах клубов: последние три сезона они не могут пробиться в групповую стадию еврокубков, а в 2021 году никто не прошел дальше второго раунда квалификации. Ко всему прочему, после вынужденной посадки самолета Ryanair в Минске и начала войны в Украине сборной и клубам из Беларуси запретили играть международные матчи в стране.
Что касается сборной, то там провал еще глубже. Уважающие себя тренеры не берутся за нездоровый коллектив, а лидеры отказываются приезжать. Следствием этого являются исторические антирекорды вроде 0:8 в Бельгии и длительные серии без побед в официальных матчах, которые ведут Беларусь на самое дно европейского футбола.
Когда ждать изменений
В беларуском футболе явный кризис. Но его руководители поняли, что их карьера зависит не от результата, а от лояльности к власти. Они остаются на постах, несмотря на провалы, возвращающие футбол на уровень 90-х. Тогда из постсоветской ямы его вытянули амбициозные молодые менеджеры и тренеры, но в сегодняшней Беларуси быть инициативным опасно. Футбол варится в собственном соку: местные футболисты не рвутся за границу, а легионеры не хотят ехать в токсичную лигу с пустыми стадионами. Падает общий уровень, новые звезды не растут даже в условиях искусственных лимитов на молодежь.
Стагнация в футболе стала отражением ситуации в стране. И измениться беларуский футбол может только вместе со страной, перемены в спорте станут возможны в случае политических перемен.
25 августа 1991 года, через четыре дня после неудавшегося августовского путча в Москве, Верховный Совет БССР проголосовал за независимость. Так появилась Республика Беларусь. Впервые за всю историю, не считая нескольких месяцев существования Белорусской Народной Республики в 1918 году, белорусы обрели собственное государство.
Хотели ли белорусы получить независимость? Почему на вполне свободных выборах 1994 года президентом был избран именно Александр Лукашенко? Какое значение имеют протесты 2020 года для независимости страны? В этом выпуске Bystro на восемь вопросов о 30-летней истории независимой Беларуси отвечает известный канадский историк Дэвид Р. Марплз.
1. КАКАЯ СИТУАЦИЯ СЛОЖИЛАСЬ В БССР НАКАНУНЕ РАСПАДА СОВЕТСКОГО СОЮЗА? БЫЛО ЛИ ТАМ СТОЛЬ ЖЕ СИЛЬНОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ, КАК В СТРАНАХ БАЛТИИ?
Национальное движение было довольно слабым и находилось на грани выживания. Правда, Белорусский народный фронт (Партия БНФ) заработал определенный авторитет, защищая национальную культуру и язык, активно реагируя на последствия Чернобыльской катастрофы 1986 года, а также приложив значительные усилия, в особенности со стороны лидера БНФ Зенона Пасняка, для раскрытия и предания огласке информации о массовых захоронениях жертв сталинизма в Курапатах. Ошибочные утверждения Пасняка о том, что там захоронено до 300 тысяч жертв, вызвали сенсацию. Однако поскольку численность и значимость БНФ были невысокими, ее учредительный съезд вынужденно состоялся в Вильнюсе, так как проводить заседания в Минске им запретили. В отличие от подобных народных фронтов в других республиках, особенно в странах Балтии и Украине, после выборов 1990 года эта партия получила всего 26 мест в парламенте, где доминировали коммунисты. Хотя конечной целью БНФ была независимость, самым важным его достижением, пожалуй, стало признание белорусского языка государственным в начале 1990 года. Этот статус белорусский язык сохранил в течение последующих пяти лет.
2. ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ВЕРХОВНЫЙ СОВЕТ БССР ПРОВОЗГЛАСИЛ НЕЗАВИСИМОСТЬ 27 ИЮЛЯ 1990 ГОДА?
Я хотел бы указать на различие между провозглашением государственного суверенитета и провозглашением независимости 25 августа 1991 года. 27 июля БССР объявила о своем суверенитете — но это означало лишь то, что республика претендует на контроль над собственными природными ресурсами, а не над государственным бюджетом, внешней политикой и вопросами обороны. Подобные декларации в это же время принимали и другие советские республики; только Литва сразу провозгласила полную независимость. Белорусский парламент терзали межпартийные конфликты и распри между лидерами партий: особенно сильным было соперничество между председателем парламента Николаем Дементеем и премьер-министром Вячеславом Кебичем. На момент провозглашения суверенитета Кебич был ведущей политической фигурой в Беларуси. Страну называли «партизанской республикой»: с 1956 по 1980 год Коммунистическую партию возглавляли бывшие партизаны. Они были далеки от национализма — если не считать формой национализма советский патриотизм, — но между партийными лидерами в Москве и в республике существовала определенная напряженность. После того как в 1980 году председатель ЦК БССР Петр Машеров погиб в автокатастрофе, Москва позаботилась о том, чтобы его преемниками не становились бывшие партизаны или их единомышленники.
3. БЕЛОРУССКИЕ КОММУНИСТЫ СЧИТАЛИСЬ ОСОБЕННО КОНСЕРВАТИВНЫМИ И ЛОЯЛЬНЫМИ МОСКВЕ. ЧТО СТАЛО С ВАЖНЕЙШИМИ ПРЕДСТАВИТЕЛЯМИ ПАРТИИ ПОСЛЕ ОБРЕТЕНИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ?
В 1991 году коммунисты действительно были доминирующей силой в Верховном Совете Беларуси, но ситуация была нестабильной. Первый секретарь Компартии Анатолий Малофеев и председатель парламента Николай Дементей поддержали августовский путч в Москве в 1991 году. После поражения ГКЧП Дементей был смещен, и его место занял профессор физики Станислав Шушкевич. Первым его действием на новом посту стало объявление о выходе республики из состава Советского Союза. Коммунистическая партия Беларуси была запрещена после неудавшегося путча в Москве, а год спустя была создана Партия коммунистов Беларуси (ПКБ). Члены старой Коммунистической партии официально присоединились к ПКБ в 1993 году (Малофеев ушел в отставку за два месяца до этого). Кроме того, появились периферийные коммунистические партии с более прогрессивными взглядами. Вскоре после провозглашения независимости в 1991 году у коммунистов еще было значительное количество мест, но и требования новых парламентских выборов звучали все настойчивее. Кебич выступал за экономический и военный союз с Россией, ссылаясь на общую историю и культуру. Однако подозрения в коррупции привели к поражению Кебича на президентских выборах 1994 года.
4. ЭКОНОМИКА БЕЛАРУСИ ИМЕЛА ОТЛИЧНЫЕ УСЛОВИЯ ДЛЯ УСПЕШНЫХ РЕФОРМ: ВЫСОКИЙ УРОВЕНЬ ОБРАЗОВАНИЯ И ОТНОСИТЕЛЬНО УСПЕШНЫЕ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ПРЕДПРИЯТИЯ. ПОЧЕМУ, ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, ТРАНСФОРМАЦИЯ НЕ УДАЛАСЬ?
Беларусь хорошо функционировала именно как БССР, в рамках коммунистической системы, где ее промышленное развитие было тесно связано с развитием соседних советских республик. Однако, когда в России в 1992 году началась экономическая «шоковая терапия», Беларусь отстала. Страна столкнулась с целым рядом проблем. Во-первых, она страдала от дефицита природных ресурсов и потому сильно зависела от импорта энергоносителей из России. Во-вторых, не было программы экономических реформ. Попытки Шушкевича последовать примеру России были заблокированы коммунистами в парламенте. В-третьих, независимой Беларуси пришлось нести на себе груз последствий Чернобыльской катастрофы, уже без поддержки Советского Союза. По одной из оценок, ущерб от этой аварии для Беларуси составил 32 годовых бюджета страны. Такого объема денежных ресурсов не было, но, по крайней мере, около 25 процентов бюджета в первые годы после аварии были потрачены на здравоохранение. Наконец, уровень приватизации был одним из самых низких среди всех бывших советских республик. Выживание многих отраслей промышленности зависело от государственных субсидий. В первые годы Беларусь получала субсидии от России президента Бориса Ельцина, но за эту щедрость пришлось заплатить: Россия настаивала на более тесной интеграции валют, экономических систем, армий и служб безопасности. И когда экономический кризис 1990-х годов настиг российскую экономику, вызвав финансовый крах в 1998 году, Беларусь пострадала вместе с ней.
5. ПОЧЕМУ В 1994 ГОДУ ПЕРВЫМ ПРЕЗИДЕНТОМ БЕЛАРУСИ БЫЛ ИЗБРАН ЛУКАШЕНКО?
Перед президентскими выборами 1994 года Лукашенко не был совсем уж неизвестным политиком, но, конечно, никто не считал 39-летнего свиновода фаворитом. Он был назначен временным директором парламентской комиссии по расследованию коррупции и сразу воспользовался случаем, чтобы атаковать руководство страны. Но его просто не принимали всерьез — так же, как сам он не воспримет всерьез Светлану Тихановскую 26 лет спустя. Другие кандидаты выступали в основном против Кебича как представителя истеблишмента. Старый партиец Кебич, в свою очередь, сосредоточился на противостоянии с Пасняком из БНФ, называя его националистом, не знакомым с реальными проблемами обычных белорусов. Шушкевич, которого не поддерживала ни одна партия, также с подозрением относился к Пасняку. Так что два демократических кандидата, Шушкевич и Пасняк, не смогли договориться и боролись друг с другом. Население устало от старой гвардии вроде Кебича, считая Шушкевича частью той же системы, а Пасняка — слишком радикальным. Оставался Лукашенко: вполне привлекательный альтернативный кандидат, без старых проблем, амбициозный и убежденно пророссийский. Его личностные особенности, такие как вспыльчивый характер, игнорировались.
6. ЗА ПОСЛЕДНИЕ 26 ЛЕТ ЛУКАШЕНКО НЕОДНОКРАТНО ПОЗИЦИОНИРОВАЛ СЕБЯ КАК ЕДИНСТВЕННОГО ГАРАНТА СУВЕРЕНИТЕТА БЕЛАРУСИ. ЧТО ЭТО ОЗНАЧАЕТ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ДЛЯ СОЮЗНОГО ГОСУДАРСТВА?
Политика Лукашенко подстраивалась к обстоятельствам. В первые годы он старался неуклонно сближаться с Россией — от проекта Содружества к проекту Союзного государства (1999). Он хорошо ладил с Ельциным, постоянно боровшимся с проблемами российской экономики. Но президент Владимир Путин повел себя иначе: он поставил под вопрос и субсидии на нефть и газ, и логику равноправного партнерства с государством, которое легко можно интегрировать в Российскую Федерацию. И в личных отношениях глав обоих государств ощущалась неприязнь. В период с 2008 по 2020 год были и натянутые отношения, и торговые споры, было нежелание Беларуси выполнять указания из России, и неоднократные попытки Лукашенко ограничить российский контроль в ответ на стремление России захватить прибыльные белорусские отрасли, но было и сотрудничество Москвы и Минска в сфере обороны и безопасности. При этом Лукашенко делал все, чтобы задобрить Запад и убедить Европейский союз в том, что он является надежным партнером. Кредиты Международного валютного фонда и Китая стали альтернативой кредитам из России, предоставляемым на жестких условиях. Кроме того, в этот период в Беларуси развивался своего рода «мягкий национализм», поскольку Лукашенко использовал национальные чувства граждан для обеспечения и расширения личной власти. Таким образом, он напрямую связал государство со своим президентством.
7. ПОЧЕМУ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В НЕЗАВИСИМОЙ БЕЛАРУСИ ВСЕГДА БЫЛО ОТНОСИТЕЛЬНО СЛАБЫМ И НЕ ИМЕЛО ШАНСОВ ДО 2020 ГОДА?
Начиная с 2001 года государство контролировало выборы через центральные и местные избирательные комиссии и процедуры регистрации кандидатов. Первым шагом Лукашенко была замена редакторов газет, ставивших под сомнение его власть. Телевидение также стало частью механизма государственной пропаганды. Оппозиция искала традиционный путь к власти — через политические партии, которые обычно не имели ни достаточного количества членов, ни ресурсов, а также были внутренне разобщены. Например, в разное время существовало три ответвления Социал-демократической партии и два Народных фронта. Хотя и раньше предпринимались усилия по объединению оппозиции на выборах, первые результаты появились только в 2001 году, причем незначительные. Таким образом, в Беларуси никогда не было оппозиционной партии со значительной поддержкой населения, в отличие, например, от «Нашей Украины» Виктора Ющенко (существовавшей с 2000 года). Лукашенко сразу объявил оппозиционные партии иностранными агентами, кровопийцами, которые финансируют личную роскошь за счет западных денег. В течение длительного времени для запугивания оппозиции применялись штрафы, аресты и преследования. Это привело к тому, что ряд ведущих деятелей оппозиции покинул страну, а электорат проявлял пассивность и апатию до 2020 года.
8. ЧТО ОЗНАЧАЮТ ДЛЯ БЕЛОРУССКОЙ НЕЗАВИСИМОСТИ ПРОТЕСТЫ 2020 ГОДА И ПОСЛЕДУЮЩАЯ ВОЛНА РЕПРЕССИЙ?
Протесты и репрессии окончательно разрушили все иллюзии в отношении Лукашенко. Для большинства белорусов он уже неприемлем в качестве президента. Но протесты были мирными и не могли привести к смене режима, главным образом потому, что служба безопасности и кабинет министров остались верны президенту и были готовы пойти на крайние меры. Тысячи (в основном молодых) людей из Беларуси бежали за границу, спасаясь от репрессий. Остальные находятся в тюрьмах и трудовых лагерях. Западные санкции, усилившиеся после вынужденной посадки рейса Ryanair в мае, еще сильнее втолкнули Беларусь в российскую орбиту. Крайне ослабленный режим Лукашенко пошел на такие уступки России, которые в прошлом были просто немыслимы. Белорусская внешняя политика стала неотличима от российской. Официальные СМИ находятся под управлением России; политика в области безопасности и обороны также согласовывается. Единственное (символическое) сопротивление Лукашенко — это надежда на изменение конституции весной следующего года нелегитимным Народным собранием. Одним словом, белорусская независимость висит на волоске. Но белорусский народ однозначно выразил свою позицию еще в прошлом году. Возврат к ситуации до 2020 года так же невозможен , как и какой-либо общественный договор между этим президентом и народом.
Беларусь и ее население понесли во время Второй мировой войны чудовищные потери, причем как на поле боя, так и в результате нацистской оккупации 1941–1944 годов, Холокоста, политики уничтожения и так называемой «антипартизанской войны». По разным оценкам, на территории БССР погибло от 2,2 до 3,5 миллионов человек.
В начале 2022 года Александр Лукашенко подписал закон, который, во-первых, юридически признает действия национал-социалистов на территории оккупированной БССР в качестве «геноцида белорусского народа», а во-вторых, предусматривает уголовную ответственность за отрицание этого: до десяти лет лишения свободы. Как сообщает государственное информагентство БелТА, «реализация закона будет способствовать недопустимости искажения итогов Великой Отечественной войны, а также сплоченности белорусского общества». Для чего этот закон был нужен? Перед принятием спорного закона среди историков разгорелись споры. Когд следует понимать под «белорусским народом»? Не является ли сам такой закон попыткой фальсификации истории? Идет ли речь о реальном переосмыслении событий, или это лишь эксплуатация истории для подавления инакомыслия в современной Беларуси?
На этот и другие вопросы отвечает беларуский историк Александр Фридман.
1. 5 января 2022 года Александр Лукашенко подписал закон «О геноциде белорусского народа». О чем в нем идет речь?
В этом законе сформулирован официальный взгляд властей Беларуси на Вторую мировую войну и преступления национал-социалистов на территории Беларуси, которые политическим решением объявили «геноцидом белорусского народа». Появление этого закона не стало сенсацией, ему предшествовала длительная подготовка.
И в России в эпоху Путина, и в Беларуси в эпоху Лукашенко, Вторая мировая война стала ключевой исторической темой, а использование ее в политических, идеологических и пропагандистских целях – обычной практикой. Эта традиция прослеживается с советских времен, но в сегодняшних условиях – после волны протестов против режима Лукашенко и в ситуации войны России против Украины – она призвана сплотить население вокруг диктаторов в их противостоянии с США и ЕС.
Закон носит репрессивный характер и навязывает обществу известный еще с советского времени нарратив, модифицированный и адаптированный к потребностям диктатуры Лукашенко. Режим предлагает населению Беларуси черно-белую, упрощенную и искаженную картину мира: «добро» – СССР и его духовный наследник в лице «Союзного государства Беларуси и России», и «зло» – нацисты и «коллективный Запад» в качестве их духовного наследника. Согласно этому нарративу, во время Великой Отечественной войны зло пыталось уничтожить добро, и в XXI веке история повторяется.
2. Что в законе понимают под термином «белорусский народ»?
При подготовке закона режим Лукашенко использовал три термина – геноцид «белорусского народа», «народа Беларуси» или даже «народов Беларуси». Последние два – более нейтральные по своему характеру – в итоге были отброшены. Акцент решили сделать именно на «белорусском народе», растворив в нем все население довоенной БССР, пестрое по своему этническому, религиозному и языковому составу.
Этот термин подменяет собой различные группы жертв: евреев, убитых во время Холокоста, уничтоженное гражданское нееврейское население, павших на фронте, жертв нацистской борьбы против партизанского движения, – и это лишь некоторые из них.
Это было сделано намеренно, чтобы упростить концепцию для населения страны и придать «геноциду белорусского народа» количественно больший вес. Лукашенко и его окружению мало одного термина «геноцид». Им нужны максимально внушительные потери, чтобы произвести впечатление как на население Беларуси, так и на мировую общественность, а также придать дополнительное обоснование требованиям денежной компенсации, которые, скорее всего, будут выставлены Германии.
3. Какой период времени охватывает закон?
Временные рамки закона определены с 1941 по 1951 год. То есть советские преступления 1939–1941 годов в Западной Беларуси по идеологическим причинам выносятся за скобки, а послевоенный период намеренно включается, чтобы привлечь внимание к польско-беларуским конфликтам после войны. В пропагандистских нарративах беларуского режима Польшу сегодня причисляют к западным странам, которые в 2020 году хотели посредством протестов совершить «госпереворот» против Лукашенко.
К «белорусскому народу» в этом законе причислены все граждане СССР, находившиеся в этот период на территории Беларуси – в том числе евреи и цыгане, а также, например, выходцы из других республик СССР. Интересно, что в интервью BBC в ноябре 2021 года Лукашенко заявил, что во время войны больше всех пострадали белорусы и евреи: он отделяет евреев от белорусов, не считает их частью «белорусского народа». Но это не мешает ему объявить еврейских жертв жертвами «геноцида белорусского народа». Режиму необходимо максимальное количество жертв.
4. Правильно ли, что применительно к Холокосту перенята советская традиция пересказывания легендарных и преимущественно героических историй о Великой Отечественной войне?
Влияние советской традиции очевидно. Власти Беларуси привыкли не говорить о евреях и не замечать их, и продолжают следовать этому курсу. В советское время еврейских жертв называли «советскими (мирными) гражданами», замалчивая их происхождение. Теперь они – часть «белорусского народа».
В советской культуре памяти Холокосту отводилась маргинальная роль. В постсоветский период Холокост считался в Беларуси «еврейской темой». Еврейские жертвы воспринимались формально как «свои», но в их трагедии видели чужую трагедию. Теперь же о еврейских жертвах «вспомнили» – но не акцентируя внимание на их происхождении, а растворяя в «белорусском народе».
О евреях как евреях режим Лукашенко вспоминает лишь в контексте заигрывания с Израилем и США. Конспирологи в правящих кругах Беларуси считают, очевидно, что евреи правят (западным) миром, и этот «факт» не следует сбрасывать со счетов.
5. Является ли антисемитизм частью пропаганды Лукашенко?
В Беларуси бытует точка зрения, что антисемитизма в стране практически нет (и никогда не было). Это, разумеется, не так. Хотя история антисемитизма в Беларуси изучена очень слабо.
Сейчас евреев в стране осталось мало, но государственная пропаганда не брезгует антисемитизмом. Он всплывает при нападках на оппозиционных журналистов или интеллектуалов еврейского происхождения, украинских и западных политиков с еврейскими корнями. Довольно сильно ощущается в Беларуси и влияние российских антисемитских нарративов. Антисемитскими заявлениями, открытыми или закамуфлированными, не гнушается и сам Лукашенко .
В качестве примера можно привести события февраля 2022 года: когда Владимир Зеленский сравнил нападение России на Украину с нападением гитлеровской Германии на СССР, Лукашенко заявил, что украинскому президенту – «еврею по национальности» – следует на эту тему «закрыться и молчать», а также подчеркнул, что белaрусы погибли, защищая евреев в Украине и в Беларуси.
Для Лукашенко Зеленский таким образом прежде всего «еврей», который не имеет права говорить о событиях Второй мировой войны и должен быть благодарен беларусам за то, что они спасли его народ (евреев) от нацистского геноцида.
6. С 2020 года историки и другие ученые подвергаются в Беларуси репрессиям. Является ли этот закон частью репрессивного механизма?
Для преследования ученых режиму Лукашенко не нужны специальные законы. Однако принятый закон фактически учреждает новое уголовное преступление: публичное отрицание «геноцида белорусского народа». Виновным грозит до 10 лет тюремного заключения. Закон может и, скорее всего, будет использован как против ученых, так и против простых граждан. Иллюзий нет: если раньше выдвигались обвинения в «реабилитации нацизма» (как против белоруса польского происхождения, журналиста польского издания Gazeta Wyborcza Анджея Почобута, который с апреля 2021 находится за решеткой), то теперь людей будут обвинять в отрицании «геноцида белорусского народа».
7. Как представители исторической науки в Беларуси отреагировали на этот закон?
Дискуссии были на этапе обсуждения законопроекта, хотя все же главным образом за пределами Беларуси. Историкам, особенно тем, которые занимались изучением сталинских преступлений и событий Второй мировой войны, в эпоху Лукашенко всегда приходилось тяжело, они регулярно подвергались репрессиям.
Теперь у специалистов по истории войны, которые остаются в Беларуси, фактически есть четыре варианта: следовать новой концепции и продвигать ее (по зову сердца или по оппортунистическим соображениям); изменить исследовательский фокус, отказавшись от взрывоопасных тем; уйти из профессии или покинуть страну. Открытая критика навязанной концепции может привести к серьезным последствиям, включая тюремное заключение.
8. Что является основной целью этого закона? Все-таки переосмысление преступлений нацизма или что-то другое?
Цели изучения и осмысления событий войны – в том числе такой тяжелой темы, как участие местного населения в нацистских преступлениях против евреев – могли бы стоять в демократическом обществе, которое хочет понять сущность, масштабы, причины и последствия злодеяний, в обществе, которое хочет использовать исторический опыт для движения вперед. У диктаторского режима Лукашенко таких целей нет и быть не может.
Историей в Беларуси на официальном уровне предпочитают заниматься по принципу «история – это политика, опрокинутая в прошлое». Это –инструментализация истории. Лукашенко использует ее для сохранения власти. И функция нового закона – уничтожение инакомыслия даже в зачатке, навязывание собственных представлений о прошлом и консолидация режима.
Беларуский поэт и философ Игорь Бобков, родившийся в 1964 году в городе Гомеле на юго-востоке страны, — один из наиболее крупных мыслителей и интеллектуалов в новой истории идей и гуманитарного знания в своей стране. Обладатель множества наград за свои стихи и эссе, он много размышлял о значении беларуского культурного пространства как европейского пограничья, лежавшего и лежащего между империями или на их периферии. О том, как это отразилось на формировании национальной идентичности и культурного самосознания. На фоне войны, развязанной Россией против Украины, Бобков в эссе для нашего проекта «Беларусь: заглянуть в будущее» обсуждает потрясения, которые ныне переживает Европа, в контексте истории идей. Речь идет о защите разнообразия. Речь идет о «войне за разнообразие — войне между Центральной и Восточной Европой Кундеры».
Существует мнение, что философия делает вещи более сложными, чем они есть на самом деле. Существует и другое: вещи нам по-настоящему непонятны, а философия просто показывает их более сложными, чем они кажутся обычному человеку.
Но в определенных контекстах хочется ясности. Поэтому начну с определений.
Когда мы говорим о «русском мире», мы имеем в виду конкретную идеологическую доктрину и соответствующие практики российского государства, которые латентно присутствовали в политическом и культурном поле в последние десятилетия, но в полной мере вышли на поверхность в 2014–2015 годах. Обычно мы берем этот новый «русский мир» в кавычки, чтобы указать на отличие от идейного наполнения термина в предшествующий период, когда он значил «культурно-экономическую поддержку соотечественников за пределами России», и от самого общего смысла фразы, которая на самом деле может означать что угодно (в том числе и прекрасную утопию русской культуры поверх барьеров, границ и государств).
Сегодняшний «русский мир» — это практики жестокого и агрессивного неоимпериализма, направленные прежде всего на ближайших соседей, но также несущие в себе и некое общее, «геополитическое», видение мира. Образ будущего человечества, в котором сильные, правители мира, эффективно и безнаказанно делят между собой ресурсы и территорию. Ключевая концептуализирующая эмоция, лежащая в основе «русского мира», — это постколониальная обида (ресентимент), которая заставляет задаваться вопросами вроде «Почему Россию не любят?», «Почему интересы России не учитываются?», «Почему о России забыли?». Войны на периферии и попытки дестабилизировать мировой порядок нужны не сами по себе, а лишь как инструменты вхождения России в дивный новый мир, в котором она тоже будет «иметь право». На войну. Ложь. Убийства и посадки несогласных. Циничное игнорирование общественного мнения. И в котором благодаря этому с Россией будут «считаться».
Эта постколониальная обида вызревала достаточно долго. Симптомы можно проследить со второй половины 1990-х. Но переход к брутальной и агрессивной фазе произошел так внезапно и неожиданно, что стал настоящим шоком для интеллектуалов. Как для российских, так и для европейских. Даже сегодня, спустя почти десятилетие, я не могу припомнить ни одного важного рефлексивного текста на немецком или французском, в котором содержались бы не просто попытки описать происходящее и диагностировать, кто виноват, а увидеть за фасадом идеологической концепции определенный тип мышления, понять, как он работает. Определить основные схемы и концепты и, в конце концов, поставить вопрос о новой эпохе, в которую мы без сомнения вляпались после наших веселых «постмодернизмов» и куда менее веселых «посткоммунизмов». Текста, в котором содержалась бы критическая рефлексия или даже деконструкция практик имперского мышления, а не просто подсчет рисков и последствий. Ведь империя прежде рождается в мышлении, в головах и текстах, и только потом начинает действовать в политической и экономической реальности. Империя — это не только войска, спецслужбы, колониальная администрация. Но и ценности, эмоции, культурные коды. Картина мира, которая навязывается как универсальная.
Но в современном интеллектуальном пространстве Европы не хватает не только рефлексивных текстов. Что важнее, нет и центра, где вообще могла бы возникнуть такая рефлексия. И нет языка, на котором могло бы произойти такое критическое размышление.
Это кажется странным, потому что в ХХ веке в Европе мы видим перепроизводство критической теории. Но сегодня нам понятно без лишних аргументов: и гегемония неомарксистов, и франкфуртцы, и симулякры Бодрийяра, и даже циничный разум Слотердайка с лакан-аттракционами Жижека не в состоянии описать новую реальность, обнаженную российско-украинской войной и беларуской революцией.
И мы уже готовы признать правду: мы не понимаем, что с нами происходит, в какую эпоху мы вступили.
***
Здесь возникает соблазн сказать: одним из таких центров мышления, откуда видно будущее, послужит сегодня восточноевропейское пограничье.
А языком, позволяющим концептуально говорить о новой эпохе, может стать язык беларуской и украинской (постколониальной) теории, формализирующей и концептуализирующей опыт противостояния с империей. Выживания в этом столкновении. Защиты своей субъектности и непохожести.
Это самое странное: несмотря на два века непрестанных усилий со стороны империи, восточноевропейское пограничье не только не исчезло, не растворилось в плавильном котле империи и советского народа, а, наоборот, укрепилось в своей парадигмальной инаковости.
И сегодня это не столько локальное образование, сколько реальная концептуальная альтернатива «русскому миру».
Когда-то Милан Кундера в классическом тексте о трагедии Центральной Европы противопоставил парадигму «максимального многообразия в наименьшем пространстве», которую он назвал центральноевропейской, «наименьшему многообразию в наибольшем пространстве», которая воплотилась в советском проекте.
Можно сказать, что восточноевропейское пограничье — это не только оборона Украины. Или поддержка беларуской революции. Это прежде всего защита многообразия. Война за многообразие. Кундеровская война Центральной и Восточной Европы.
***
В Беларуси традиция критической деконструкции восточного соседа имеет долгую интеллектуальную историю, зашифрована в базовых мифах идентичности и, можно сказать, начинается вместе с самим беларуским проектом. Который представляет собой не просто стандартный проект национального строительства со значительной социальной составляющей (социальное освобождение беларуской деревни), но и проект явно антиколониальный (такое освобождение невозможно без демонтажа структур имперского гнета).
Начиная с Адама Мицкевича, который первым в местной традиции начал критиковать империю (прежде всего в «Дзядах», но также в «Книгах польского народа» и публицистике 1830-х годов), через Янку Купалу, «Тутэйшыя» которого стали классическим образцом литературы, исследующей колониальную травму, Игната Абдираловича и Владимира Самойлу, разработавших особую метафизику беларуской анти- и постколониальной субъектности, вплоть до классического текста Зенона Позняка «О русском империализме и его опасностях» и целого ряда текстов постколониальных аналитиков конца 1990-х местные интеллектуалы снова и снова ставят соответствующие вопросы и дают все новые варианты ответов.
Время от времени начинает казаться, что в культуре этого слишком много. И главная задача сейчас — «забыть об империи» и вернуться наконец к нормальной жизни, вспомнить, что мы «все вместе летим к звездам».
Но как только интеллектуалы пытаются выполнить эту задачу, история делает новый оборот и мы снова, как в дне сурка, просыпаемся в одной постели с Империей, с болью вспоминаем вчерашний день и пытаемся понять, как все на этот раз закончится.
***
Пионерами в применении западной постколониальной теории к восточноевропейскому пограничью были представители украинской диаспоры. Австралиец Марко Павлишин, американка Оксана Грабович и другие создали в начале 1990-х годов первые тексты, где ясно показали, что и Франц Фенон, и Саид, и даже Хоми Баба — про нас тоже. Но появлением местной теории мы обязаны двум киевским интеллектуалам: Оксане Забужко и Мыколе Рябчуку. Именно они вывели постколониализм из академического гетто, превратили его в логику и стратегию культуры, в культурную политику. Концептуально уже с конца 1990-х годов Украина была готова к ситуации после империи.
На российской интеллектуальной сцене картина менее утешительна. Всего три примера.
В 2006 году в Москве вышел русский перевод книги Эдварда Саида «Ориентализм». Издательство, выпустившее книгу, называлось «Русский мир». В предисловии обращалось внимание на то, что Саид — палестинец, критикующий Запад и в этом смысле если не союзник, то уж точно «попутчик» нашей империи. Единственное, о чем вообще не упоминалось, так это о том, что книга Саида лежит в основе одного из самых сильных и эффективных дискурсов, в котором империя (все империи) — объект критики и деконструкции.
В том же 2006 году в Санкт-Петербурге в студии Зитенковского при БДТ была поставлена пьеса Брайана Фрила Translations. Автор русской версии Михаил Стронин перевел название как «Требуется перевод». Сама пьеса Фрила давно изучается в университетах как постколониальная классика. Он показывает, как имперская власть насильно переписывает пространство, ломая не только географию и культурные традиции, но и жизненные миры жителей. И в этом смысле более неадекватного понимания ее сути, чем словосочетание «нужен перевод», быть не может.
Наконец, в 2011 году в Кембридже вышла книга Александра Эткинда «Внутренняя колонизация. Имперский опыт России», где автор стремится адаптировать интеллектуальный аппарат постколониалистики к истории Российской империи. Скажу сразу: при всем сочувствии и уважении к автору и при всех прочих достоинствах этой книги, в своей постколониальной части она демонстрирует полный провал. Автор исходит из колониальной презумпции «России, которая колонизирует саму себя», маргинализируя и вытесняя не только иную концептуальную оптику, но и все те реальные народы и территории, которым «посчастливилось» оказаться внутри.
Эти три истории показательны для понимания российской интеллектуальной сцены последних десятилетий. Для меня они связаны одной цепью, демонстрируют одну логику культуры, единый тип мышления.
И все три — истории невстречи. Не только с Саидом, Фрилом и академическим постколониализмом. Но прежде всего невстречи с ближайшими соседями. С Беларусью и Украиной.
2. Рыбы и люди
«Я не рыба, я ихтиолог», — сказал докладчик.
Это была профессиональная шутка. Мы сидели в закрытом ZOOMе на семинаре, обсуждали доклад о беларуской революции. Он был относительно коротким. Первые полчаса про культурсоциологию (для создания инструментов). Затем десять минут про август 2020 года (чтобы вспомнить контекст). Наконец, концептуально: это была революция-спектакль. И у нее не было никакого социального или политического содержания, кроме собственной феноменальной перформативности. Народ просто показал себя. Вышел на сцену истории. Прогуляться по ее улицам и переулкам.
Сначала я впал в ступор. А потом чуть ли не в истерику. Не только потому, что все было правдой: именно так мы и действовали. А потому, что это был тезис, с которого нужно было начинать думать. Ставить вопросы. А докладчик завершал им свои рассуждения и дальше собирался думать только о том, как и где опубликовать свой доклад.
И все же никаких претензий быть не могло. Докладчик был ихтиологом.
***
Для местных ихтиологов стояли замечательные деньки. И они это заслужили. Десятилетиями им не уделяли достаточно внимания, не ценили. Беларусь как объект исследования существовала где-то на окраине. Последняя диктатура, денационализированная нация. Странно, что вы вообще еще живые. Но вот наступил 2020 год, и все встало на свои места.
Теперь они готовили доклады и аналитические записки, организовывали конференции, издавали сборники. Революция стала модной темой. Кроме того, она явно закончилась, стала мертвым объектом. Можно было дописывать монографии, не опасаясь, что финал поставит под вопрос посылки и заключения.
С рыбами было сложнее. Мы были настроены совсем по-другому.
***
На наших глазах рассыпались все попытки понять, что с нами происходит. Мы вели семинар с самого начала и прошли все этапы. От эйфории и воодушевления первых встреч, через волю к знанию в момент кульминации, до тревоги и депрессии времени погрома.
Вначале были идеи и схемы про всех, казалось, что еще немного — и мы все поймем. Потом начались корпоративные игры. Каждый хотел откусить свой кусочек славы.
Феминистки написали, что это была женская революция. И сразу уехали.
Прогрессивные либералы написали, что это была их революция, она всех освободила и теперь все свободны. Консерваторы были более подозрительны. В том, что народ героический, сомнений не было, но лидеры были явно не те и вели не туда. И консерваторы колебались: то ли хвалить народ, то ли ругать случайных вождей.
Были еще творцы. У них были свои версии.
Трагикомизм ситуации состоял в том, что все были правы.
И феминистки, и прогрессисты с консерваторами, и даже поэты.
Революция явно дала всем больше, чем было возможно. Но ненадолго.
Сейчас это время прошло. И было страшно. То, что казалось золотом и блестками на революционной сцене, в свете новой эпохи могло оказаться мишурой и обманом.
***
Все дошло до кульминации, а затем плавно вниз по кругу. В зону привычного, обыденного. Вернулось на свои места. Можно было осмотреться и подсчитать потери. Картинка была не для людей со слабыми нервами.
Мы были на руинах. По асфальту лязгали гусеницами русские танки. Было неясно, это оккупация надолго или все еще есть шанс.
Корпоративные игры притихли. Никто не писал сейчас, что это были «мы». Оно и понятно. В тюрьмах сидело более тысячи заложников. Одна половина страны искренне ненавидела другую. Журналисты, захлебываясь в эмоциях, писали о войне.
Как мы к этому пришли? После роз и объятий, чаепитий во двориках и сладких мечтаний о победе.
И еще кое-что. Вопрос, который мы боялись задать даже шепотом.
Кто возьмет на себя ответственность за все это?
***
«Про рыб — очень хорошо, — написал я в чате. —
Только вот я не ихтиолог. Я рыба».
И, похоже, самое время опускаться на глубину.
***
Еще вчера Минск напоминал межвоенный Париж: появлялись и исчезали кафе, книги и перформансы лились рекой, айтишники помогали котикам и собачкам, средний класс скупал имущество и путешествовал.
Как и почему все это исчезло?
Как и почему власть, которая почти победила, интегрировала в себя все формы сопротивления, внезапно разрушает собственный проект и бодрым маршем идет к самоубийству, загоняя всех по дороге в концлагерь имени Джорджио Агамбена?
«Все это сделал он, — говорит А. — глава “Газпромбанка”». Нужно быть полным идиотом, чтобы поверить, что он действительно собирался победить. Не говоря уже о революции. В лучшем случае, самом оптимистичном, мог откусить свои десять процентов и засесть в парламенте. С белыми ленточками и русской поддержкой.
Хуже всего было бы, если бы ему это удалось. Тогда у нас была бы страна не с двух сторон, как сейчас, а только с одной. Тюрьмы были бы переполнены, но сидели бы там только «эти ваши националисты».
«Это все конспирология, — говорит Б. — Так не бывает».
«Да, конспирология, — соглашается А. — Но бывает и не так».
***
«Просто закончился посткоммунизм», — говорит С.
Десятилетия бедствий и разочарований, которые мы заедали шоколадками. Нас почти тридцать лет держали на подкормке. Эмоций, ожиданий. Еще немного — и мы победим. Будет наша власть.
Все это искушало. Хотя сразу было понятно: нет никакого «мы», которое побеждает. И власть никогда не бывает «нашей». Как только туда приходят «наши», с ними происходит что-то странное и они сразу становятся «не нашими».
Все начиналось с чувства радости. Будущее очень близко, оно уже произошло с нашими соседями. Остается только хорошо сделать домашнее задание. Быть такими, как все.
Потом историки напишут, что средний класс на Западе опускался на дно с 1972 года. Что за фасадом скрывалось неравенство и несправедливость. Что все прогнило. А после 2008–2009 годов начало сыпаться на глазах. Так что Восточная Европа рано обрадовалась, когда приплыла на ветхих баркасах к огромному лайнеру с оркестром на верхней палубе. Ведь это был «Титаник».
«Зло под микроскопом, — говорит С., — вот самое важное. Это главный результат, для нас и для всего мира». Внезапно изменились диоптрии, и все с отвращением увидели: в мире царит зло.
***
Что бы там ни написали ихтиологи, я знаю главный секрет белорусской революции. Но про него не расскажешь даже шепотом. Ведь произнесенные слова тут же меняют смысл. А написанные уже точно не те. И все же.
Это было Восстание Рыб. Революция Антиполитики.
Не штурм, не захват власти. А успешный исход из Замка. Побег в будущее.
Прошлое — всегда социальный проект. Совместная память, которой легко манипулировать. С будущим сложнее. Будущее — это надежда. Упование. А может, и вера.
Будущее открывается не потому, что кто-то его изобрел или спроектировал. А из-за того, что в душе человека есть это место. И оно вдруг реагирует. На доброту. Радость.
В этом смысле бесцельно и бессмысленно бродить по улицам — не такое и глупое занятие: вернуть себе будущее — вот в чем была главная идея революционного побега.
Те, кто туда ушли, назад не вернутся.
***
Только это и имеет смысл для любой революции: требовать невозможного.
Возноситься ввысь вместе с ветром, размывать стены вместе с волнами, практиковать свободу вместе с облаками.
Не совпадать ни с чем, идти одиноко. Выходить всегда навстречу, а не напротив.
Не сопротивляться стихиям, а использовать их силу.
Написать новые правила для руководства разумом.
Запретить геополитику и постправду.
Журналистам прописывать принудительный курс медитации за попытки дергать эмоции.
Последние два года сильно изменили беларускую журналистику. Сначала президентские выборы 2020 года перешли в массовые протесты. Затем устоявший режим развернул невиданные репрессии против независимых медиа — от физического насилия над журналистами до арестов, судов, уничтожения целых редакций. В какой-то момент профессию журналиста в Беларуси приравняли к экстремизму, а в медиасфере появилась целая сеть редакций в изгнании.
Беларуский пример многое говорит о процессах, которые идут в регионе. Особенно актуален он на фоне ситуации в России, которая идет по стопам беларуской диктатуры, ставя вопрос, удастся ли выстоять уже российским независимым медиа.
Редакторы, медиаэксперты, аналитики и сотрудники медиа рассказали журналисткe Аннe Волынец, как в Беларуси запрещали журналистику, что происходило с людьми, как удалось сохранить независимые медиа и продолжить доносить информацию до людей в Беларуси.
Журналисты начали уезжать из страны в 2020 году, аресты не останавливаются до сих пор
Весна 2020 года принесла миру эпидемию коронавируса, а беларусам — президентские выборы и репрессии.
Под угрозой оказались и журналисты, и их собеседники. Суды стали использовать журналистские фото и видео, чтобы арестовывать людей. Задержание журналистов также стало обычным делом, хотя многие беларусы укрывали их в квартирах во время облав милиции. Их избивали: журналисту из города Гродно сломали обе руки. Они стали реже надевать на акции жилетки «Пресса» после случая, когда силовики прицельно выстрелили в ногу корреспондентке газеты «Наша ніва» Наталье Лубневской.
За 2020 год зафиксировано минимум 62 факта насилия против журналистов, как подсчитали в «Беларуской ассоциации журналистов» (БАЖ). Сотрудников СМИ задерживали 481 раз, хотя за предыдущие шесть лет — в два раза меньше. Авторы 95% атак на журналистов в Беларуси — представители власти.
К журналистам врывались домой, ломали двери, проводили обыск и забирали технику, а после ареста по административному делу могли оставить в тюрьме по уголовному.
Маховик не останавливается и через два года: на 31 мая 2022 года за решеткой находится 27 человек, двоих из них — Катерину Андрееву и Андрея Александрова — обвинили в измене родине. Им грозит до 15 лет тюрьмы.
В апреле 2022 года силовики, выбив двери квартиры кувалдами, забрали главную редакторку сайта «Новы час» в тюрьму по уголовному делу, а 18 мая сотрудники КГБ задержали директора газеты «Беларусы и рынок» Константина Золотых. Издание было последним независимым экономическим медиа в стране.
Репрессии и перезапуск медиа
Власти давили не только на конкретных журналистов, но и на медиа в целом: блокировали рассылку бумажных изданий, закрыли доступ к десяткам сайтов.
«Вытеснение самых принципиальных медиа было и до выборов», — уверен бывший менеджер одного из независимых СМИ, попросивший об анонимности. «Корреспондентов [телеканала] «Белсат» отказывались аккредитовывать [уже много лет]. [После выборов] лишили аккредитации корреспондентов мировых агентств — Associated Press, Reuters и других. А потом настал черед Tut.by, БелаПАН и ряда других. Теперь власть вешает на них экстремистское клеймо, окончательно криминализируя профессию».
Сейчас в списке экстремистов минимум 24 медиа, за репост их материалов читателя могут посадить в тюрьму.
Параллельно шел процесс разгрома редакций, многие вынужденно закрывались. Например, более 15 обысков и осмотров прошло за 2021 год в редакции и у сотрудников газеты «Ганцавічскі час».
Самым резонансным стал случай крупного новостного портала Tut.by, где в мае 2021 года силовики арестовали помещение, оборудование, счета и 15 сотрудников, включая руководство. Проект перезапустился за границей под новым названием «Зеркало», многие сотрудники работали из Украины. По словам менеджера медиа Александры Пушкиной, в сентябре 2021 года в коллективе насчитывалось 30 человек вместо прежних 260.
Журналисты разделились на тех, кто эмигрировал, и тех, кто остался
Репрессии в Беларуси привели к появлению целого сектора медиа в изгнании. До начала войны сообщество беларусов-журналистов в Украине насчитывало минимум сотню человек, центрами эмиграции также стали Польша, Литва, отчасти Грузия и Германия.
«Я уехал из Беларуси за два дня до того, как в редакцию пришли [с обыском]», — говорит Игорь Полынский, раньше журналист «Рэгіянальнай газеты».
Игорь уехал в польский Белосток, где вместе с бывшим сотрудником сайта Hrodna.life на базе журналистского хаба они создали новый сайт Most.media для беларусов в Польше. Уже в середине мая 2022 года власти Беларуси признали материалы сайта экстремистскими.
У релоцированных медиа за границей появились и новые вызовы, один из важнейших — не оторваться от беларуской новостной повестки. Это было самым большим страхом, отмечает Анна Калтыгина, исполняющая обязанности главного редактора Zerkalo.io. После отъезда из страны изменилась работа медиа: редакция сосредоточилась на общественно-политической повестке, отказалась от репортажей и работы в поле.
«Много присылают читатели — новости, фото, видео… Мы продолжаем общаться с родными, друзьями. Продолжаем [спрашивать] чиновников, и некоторые даже отвечают на вопросы», — говорит собеседница.
Она добавляет, что редакция приняла принципиальное решение избегать анонимных собеседников, и это работает: «Многие эксперты общаются с нами и из Беларуси. Многие уехали и тем более спокойно с нами разговаривают», — говорит Анна Калтыгина.
По мнению Анны, вызовами также стали легализация работы и адаптация сотрудников к новым условиям: те, кто выехал сначала из Беларуси, а потом и из Украины, сейчас разбросаны по как минимум семи странам.
После разгрома аудитория независимых медиа сократилась на 9%
Одним из изданий, которые покинули Беларусь, стала редакция сайта и газеты «Наша Ніва». Почти год назад милиция пришла с обыском в редакцию. С того времени двое руководителей находятся в тюрьме, а редакция работает из-за границы. В какой именно стране — лучше не называть по соображениям безопасности, считает директорка Наста Ровдо.
По тем же причинам она не называет точное количество релоцированных сотрудников, которые сейчас работают в издании, объявленном властями экстремистским формированием. Но «количественно размер редакции не изменился», говорит она.
После блокировки сайта и разгрома редакции в Беларуси издание смогло вернуть большую часть аудитории, около 50-60%. Сейчас количество читателей — примерно на уровне 2018 года, уточняет директорка.
«Возможно, в будущем мы выйдем на аудиторию до погрома. Но надо понимать, что аудитория 2020-2021 годов — это аудитория времени, когда общественный интерес к происходящему в стране был очень высоким», — говорит Наста Ровдо.
В целом из-за блокировок сайтов, признания их экстремистскими и препятствий распространению бумажных изданий аудитория независимых медиа сократилась примерно на 9%. Об этом говорит в интервью медиаэксперт, представитель проекта по мониторингу СМИ MediaIQ из Беларуси Павлюк Быковский, ссылаясь на результаты опросов, проведенных для внутреннего пользования.
Внутри страны работают, скрываясь
Медийщики с горечью говорят: журналистов внутри Беларуси почти не осталось. В некоторых объявлениях о вакансиях написано, что редакции готовы работать только с теми, кто вне страны, — внутри слишком опасно.
«Часто озвучивают мнение, будто журналистики в Беларуси нет, но это не так. Я знаю, насколько болезненно воспринимают такие слова коллеги, которые остаются в стране (а из 1300 членов «Беларуской ассоциации журналистов» это приблизительно половина)», — говорит председатель ассоциации Андрей Бастунец.
Как они работают теперь? «Подпольно, — отвечает анонимно журналистка иностранного медиа в Беларуси. — Интервью взять практически невозможно. Работают в режиме обреченности, компьютеры защищают паролем или удаляют всю информацию, гонорары стараются выводить на карты зарубежных банков».
По ее словам, авторы используют псевдонимы. Иные люди не подписываются вообще — ни своим, ни чужим именем.
«Пропаганда усиливается, и на это надо отвечать»
Сейчас у медиа нет возможности свободно работать внутри страны, подтверждает медиаменеджерка, главная редакторка сайта Mediakritika.by Янина Мельникова. Большинство журналистов находится в вынужденной эмиграции, некоторые ушли из профессии.
«В связи с войной [в Украине] проблемы медиа сильно усугубились: те, кто релоцировался в Украину, были вынуждены опять переезжать», — говорит Мельникова. — Но эти два года показали: беларусская журналистика поразительно живуча, несмотря ни на что».
Те, кто бежал из Беларуси в Украину, вынуждены были бежать второй раз. Но около 15-20 беларуских журналистов освещают войну, находясь в Украине, и это непросто с паспортом Беларуси — страны-агрессора, говорит зампредседателя БАЖ Борис Горецкий.
Главное — независимые редакции продолжают работать и сохраняют свою аудиторию, отмечает медиаэкспертка Галина Малишевская. «Но это марафон. Надо думать, как эффективно организовать работу и сделать редакцию более устойчивой», — считает она.
Новостной информации сейчас много, и люди устали от повестки. Плюс многие журналисты ушли из профессии, отмечает Галина Малишевская, работа внутри страны затруднена, а за границей — дорога.
«Перед редакциями стоит задача укрепляться кадрами, в том числе искать молодежь, и работать на новых технологических платформах, поскольку растет потребление видео», — говорит Галина Малишевская.
Что касается тенденций, то аудитория нуждается не только в новостях. Ей важна опора на исторические традиции «в виде историй, важных примеров из прошлого», — отмечает медиаэкспертка. И дополняет, что есть «большой запрос на беларуский язык и укрепление идентичности, хотя массовая аудитория говорит по-русски, а ‘русский мир’ и пропаганда усиливаются. На этот вызов надо отвечать».
