Лагерь для беженцев «Мория» на греческом острове Лесбос был крупнейшим в Европе. Рассчитанный на 3 тысячи человек, к марту 2020 года он стал прибежищем для 22 тысяч. В ночь с 8 на 9 сентября «Мория» полностью сгорела.
Лагерь был открыт осенью 2015 года, в самый разгар последнего миграционного кризиса в Европе. Изначально это был транзитный пункт, откуда беженцы отправлялись на территорию континентальной Греции и дальше в другие европейские страны. Но весной 2016 года Евросоюз заключил с Турцией договор, согласно которому та обязалась принимать мигрантов обратно в обмен на многомиллиардную финансовую помощь.
С этого момента у людей, попавших в «Морию», формально осталось два пути: получить официальное убежище в Европе (как правило, для воссоединения семьи) или быть депортированными обратно в Турцию. На практике тысячи людей застряли в «Мории» либо в ожидании решения, либо из-за периодических отказов турецких властей выполнять свою часть соглашения (в том же самом Турция, впрочем, обвиняла ЕС). Правозащитники и журналисты регулярно обращали внимание на бедственные санитарные условия: нехватку воды, туалетов и элементарных средств гигиены. И наконец, пожары то и дело разрушали значительную часть лагеря, после чего его обитатели пытались скрыться в окрестностях. Несколько человек погибло в столкновениях с полицией.
Ситуация еще больше обострилась с началом пандемии коронавируса. В «Мории» не хватало врачей, местные власти сначала запретили покидать лагерь без исключительной необходимости, а 8 сентября, вскоре после первых подтвержденных случаев инфекции, лагерь был закрыт на карантин. Это вызвало масштабные протесты среди беженцев, а уже на следующую ночь лагерь был полностью уничтожен пожаром. Без жилья (даже временного) осталось более 12 тысяч человек.
Местные власти утверждают, что пожар устроили сами беженцы; греческие СМИ сообщают о нападениях на беженцев, совершенных ультраправыми; а в немецкой прессе обсуждают, что делать с «Морией» дальше. За эти годы она превратилась в символ несостоятельности европейской миграционной политики — стоило проблеме перестать быть такой видимой, как в 2015 году, как о десятках тысяч людей просто забыли.
Die Zeit: Кризис солидарности
Главный вопрос, которым задаются немецкие журналисты, хорошо знаком россиянам: кто виноват? Многие считают, что возлагать ответственность на одни только греческие власти неправильно. Философ Рахель Ягги в интервью газете Die Zeit, критикуя европейскую миграционную политику в целом, утверждает: «То, что здесь произошло, — это не просто гуманитарный кризис, это кризис солидарности».
«Было бы ошибкой видеть в зажиточных североевропейских странах всего лишь сторонних наблюдателей, которые могут либо великодушно оказать помощь, либо отказать в ней — что мы сейчас и наблюдаем во всех душераздирающих подробностях. В бедственном положении мигрантов можно опознать удел нашего собственного общества, которое несет ответственность и за причины, по которым люди становятся беженцами, и за проблемы глобализированного мира в целом. Главной задачей следовало бы считать создание новых общественных форм и институтов. ЕС провалил эту задачу, он жалок в своих попытках спихнуть на кого-нибудь ответственность. Это тоже — фатальное бегство от реальности.»
Однако в более консервативных СМИ критике подвергаются именно греческие чиновники. Констанца вон Буйльон из Süddeutsche Zeitung обвиняет их в том, что они сознательно допустили хаос, чтобы запугать беженцев.
«Сотрудники гуманитарных организаций сообщают о том, что жители острова и боевики нападают на них — с ведома и при невмешательстве греческой полиции. Приготовленную для беженцев еду приходится выбрасывать, потому что власти блокируют ее доставку нуждающимся. Эти беспорядки на руку греческому правительству и происходят с его одобрения. Оно дает беженцам понять: «Вы этого добивались? Получите!»
Германия не имеет права поддерживать карательную акцию, которая вполне может закончиться образованием лагеря для интернированных. Солидарность с Грецией не может означать молчаливого согласия с жестокой политикой устрашения, которую проводят Афины. Правительство Германии, вероятно, в ближайшее время будет предлагать денежную помощь — для того, чтобы как-нибудь оставить на Лесбосе побольше беженцев. Эта помощь должна выделяться только при условии строгого соблюдения норм правового государства и уважения к человеческому достоинству беженцев. Но пока что об этом нет и речи.»
В свою очередь, Манос Мошопоулос, директор по миграции и инклюзии в фонде «Открытое общество» и гражданин Греции, в интервью Der Tagesspiegel предупреждает: если Евросоюз не выработает по-настоящему единую миграционную политику, ситуация может стать еще хуже.
«Политическая атмосфера уже сейчас совершенно отравлена. Когда только разгорелся первый пожар, чиновники министерства миграционной политики сообщили журналистам, что за поджог якобы отвечают «иностранные НКО». После этого пресс-секретарь правительства заявил, что пожар не был несчастным случаем, и отказался исключить вероятность участия Турции. Я боюсь, что шансы на нахождение консенсуса и выработку разумной политической линии тают. Грецию уже называют средиземноморской Венгрией. Если уж ЕС не в состоянии выработать общую политику в отношении беженцев, то, может, хотя бы согласится с тем, что одной Венгрии на Евросоюз более чем достаточно.»
FAZ: Не надо создавать стимулы для неконтролируемого притока беженцев
Тем не менее Райнхард Мюллер, редактор умеренно консервативной газеты FAZ, призывает к более критичному отношению не только к Греции, но и к самим беженцам. Помощь, по его мнению, нужна — но не всем и не любой ценой.
«Людям, терпящим бедствие, должна быть оказана помощь — тут не может быть ни сомнений, ни разногласий. Поэтому верное решение — в первую очередь принять к себе «несовершеннолетних без сопровождения», то есть помочь детям, а также тем, кто больше всего в этом нуждается. Принципиальные политические вопросы нельзя решать за их счет.
Но решать их нужно. Общими задачами, требующими объединенных усилий, должны быть как соблюдение безопасности внешних границ Европы и обеспечение гуманитарных стандартов и права на убежище, так и распределение беженцев, терпящих бедствие. Во-первых, это вопрос солидарности в сообществе европейских стран. Во-вторых, это вопрос идентичности этого сообщества. ЕС не может терпеть нарушения прав человека. Это с одной стороны. А с другой, нельзя создавать стимулы для (очередного) неуправляемого притока <мигрантов>, расхлебывать последствия которого придется лишь немногим из европейских стран.»
В то же время известная тележурналистка Дуня Хайали в своем фейсбуке критикует европейские власти не за за недостаток хоть каких-то действенных решений. По ее мнению, «Мория» стала возможной из-за желания любой ценой скрыть проблему, а не решить ее.
«Совершить поджог, сознательно рискуя гибелью людей, конечно же, абсолютно недопустимо. И конечно же, необходимо найти преступников и отдать их в руки правосудия. Даже это, вероятно, окажется непростой задачей в сложившихся обстоятельствах.
Но разве эти события — не прямое следствие неспособности Евросоюза принимать эффективные решения? Пять лет под лозунгом «Мы справимся» — это ведь и пять лет под аккомпанемент песен о том, что «нам нужно европейское решение проблемы». Это затасканная фраза, не обещающая никаких ответов, — неужели политикам не стыдно ее повторять? Ведь даже сейчас, буквально в эти дни, на вопрос «А что же можно сделать для людей из лагеря «Мория» в рамках закона и во имя человеческого достоинства?» мы непрерывно получаем в ответ именно эту мантру. Не надо забывать: «Мория» — не единственное такое место. Когда же мы наконец поймем, что нерешение «проблем» — это создание новых?»
Frankfurter Rundschau: Обязательства перед мигрантами — не аукцион
Наконец, журналист и политолог Хадья Харуна-Олькер в статье для левого издания Frankfurter Rundschau находит у событий на Лесбосе еще более глубокие причины, чем политическая недееспособность Евросоюза. По ее мнению, Запад так и не избавился от колониального способа мышления. Европа по-прежнему относится к людям других культур, цивилизаций и происхождения как к чужакам, которых следует допускать к себе крайне ограниченным потоком. Между тем сам этот поток ширится только потому, что до этого Запад опустошил весь остальной мир.
«Наша собственная история наносит ответный удар, и она же накладывает на нас обязательства. Вопрос в следующем: каким может быть справедливый коэффициент распределения беженцев, который будет поддержан всеми европейскими странами? Возможно, не требуется согласие всех — а только тех, кто всегда хотели и теперь наконец должны помочь.
Вместо этого мы слышим все ту же песню о поисках общеевропейского решения. Но что это значит? Это значит, что политики видят проблему не в страдании и смерти людей — а в том, что эти люди получат убежище в их собственной стране. Именно поэтому начинаются эти непристойные игры с цифрами. Я возьму 200, 2000, 5000, 400 из 12 тысяч разделить на десять. Вау! Аукцион позора.»
оригинал, опубликован 14.09.2020 Редакция декодера
Са жніўня 2020 г. беларускі і беларусы выступаюць з пратэстамі за сумленныя і свабодныя выбары ды свае асноўныя правы. За кароткі час паўстаў і дасягнуў гістарычнага значэння шырокі і мірны рух за дэмакратыю і пашырэнне правоў і магчымасцяў грамадзянскай супольнасці. Гэты рух адстойвае права голасу і права на ўдзел у прыняцці рашэнняў. Адбываюцца кардынальныя змены, вынікі якіх яшчэ невядомыя. Аляксандр Лукашэнка спрабуе задушыць пратэст, спыніць змены рэпрэсіямі і гвалтам.
У гэты складаны час мы гатовыя адважыцца на размову пра будучыню, паспрабаваць знайсці для яе словы і паразважаць пра яе. У праекце «Беларусь — Зазірнуць у будучыню» Дэкодэр (dekoder) у супрацоўніцтве з Фондам С. Фішэра (S. Fischer Stiftung) прэзентуе шэсць эсэ беларускіх аўтарак і аўтараў, што ў літаратурнай і паэтычнай, аналітычнай ці культуралагічнай форме звяртаюцца да тэмы будучыні Беларусі. У перакладзе на нямецкую мову тэксты будуць апублікаваныя на партале Дэкодэр. Адначасова наш медыйны партнёр Colta.ru апублікуе тэксты па-руску. Мастачка Тосла падрыхтуе ілюстрацыі да кожнага эсэ ў рамках ейнага праекту «Вузел Надзеі». 21-га верасня, першым з шэрагу эсэ, з’явіцца тэкст паэткі Тані Скарынкінай.
Паэтка Таня Скарынкіна, 1969 году нараджэння, родам са Смаргоні, адна з выбітных беларускіх аўтарак, паглыбляецца ў сваім эсэ ва ўспаміны і мары, у шматкультурную генеалогію гутарковай мовы беларускай правінцыі, у гісторыю беларускай культурнай прасторы з яе ўзрушэннямі і пераломамі. Такім чынам Скарынкіна спрабуе разгледзець будучыню сваёй краіны. І стварае мнагазначны, поўны асацыяцый тэкст, які кранае і ставіць перад балючымі пытаннямі пра сутнасць чалавечага быцця.
Жнівеньскі дождж, не папярэдзіўшы, змяніў ліпеньскую спёку. Наўмысна без парасона выходжу. Пасля шматдзённага пекла мокнуць прыемна. Бяру на ўсялякі выпадак пыльнік, на якога тут даўней казалі «кожовец». Мяркуючы па націску на перадапошні склад гэта польскае слова, і не дзіўна, бо раней у нашых краях была Польшча. «Польшч» кажа старэйшае пакаленне. Не ведаю чаму «кожовец», бо пашыты ён з непрамакаючай плашчоўкі. Не са скуры, дакладна. Можа гэта па тыпу аблегчаны кажух? У польскім слоўніку «кожовца» не знайшла, у беларускім шукала дарма. Напэўна, дыялектнае слоўца з былога жыцця.
Адзін з першых аўтараў ранняга хрыстыянства святы Аугустын Блажэнны ў кнізе «Споведзь» пісаў, што існуе толькі мінулае, будучага няма. І цяперашняга, дарэчы, таксама. Ёсць толькі цяперашнее мінулага і будучае мінулага. На гэтым будуецца ўсё паняцце культуры чалавецтва. Я іду пад цёплым дажджом без парасона і думаю пра гэта. Цяжка пагадзіцца. Але я прызвычаілася давяраць святому Аугустыну.
Даходжу да цэнтральнага става. На ім кубышкі. Паверхня лісціка вадзяной кубышки жоўтай — гэта нібыта плоскасць будучага апавядання, так я сабе ўяўляю, назіраючы кроплі, быццам яны дэталі, якія трапляюць штодзённа ў тэкст, і ён паступова цяжэе, як лісцік вадзяной кубышкі пад дажджом. Кубышкі растуць і на запрудзе ў Перавозах — вёсцы, дзе нарадзілася мама. Усе мае продкі па маме да чацвёртага калена, а можа і глыбей, там жылі. Яны называлі запруду Куток, а кубышку — булаўкай.
Я чаму ведаю ўглыб пра радню? Бо пашчасціла мець сяброўку-архівістку Лену з Мінска. Лена знайшла, напрыклад, спісы бежанцаў з Перавозаў падчас Першай сусветнай. Даслала копію дакумента 1914 года, дзе зарэгістраваная сям’я дзядулі Іосіфа — мамінага таты з бацькамі (Адэлаіда, Апалінары) і сёстрамі (Генуэфа, Марыя), калі яны ўцякалі ад вайны ў Маладзечна. Вынікам гэтых уцёкаў было тое, што Марыя, якую ўсе звалі Марыня, пазнаёмілася з начальнікам маладзечанскай чыгункі. З Ёзэфам Тышко, выйшла замуж за яго, такім чынам у нас з’явілася радня ў Польшчы.
Я ўяўляю гармідар ваенны, усе лятуць, цягнікі забітыя пад столь, умоваў ніякіх, і тут гэтае каханне, я так заўсёды думала, мне кажуць,Таня, якое каханне, нічога там такога не было, умоваў аніякіх, гармідар, вайна, людзі бягуць, хто ў чым ад выбухай, ад немцаў з шышакамі на касках. Так ўжо склалася, ад безвыхаднасці яна за яго пайшла, бо жылі, як жабракі, тут яшчэ вайна, і звёз у Польшч. А так ніхто нікому не быў патрэбны.
Калі пісьменнік Дзмітры Быкаў запытаўся ў артыста Канстанціна Райкіна пра што «Ператварэнне» Франца Кафкі, я здзівілася. Няўжо вядомы літаратар і тэлевядучы, бо пытанне прагучала ў перадачы «ЖЗЛ» (Жаласная Замена Літаратуры), сапраўды не ведае адказу на гэтае пытанне? Але ён шчыра кляўся, што не ведае, а Райкін тады адказаў, што мароз па скуры прадраў: «Цябе не трэба, а ты ёсць».
На гэтую тэму сніцца безліч сноў-постапакаліпсісаў. Пра тое, што нас заваёўваюць іншапланетнікі, якія ператвараюцца ў людзей. І сапраўдныя людзі са сваімі слабасцямі і сантыментамі ім у будучым не патрэбныя. На самай справе, што сапраўдным людзям рабіць у постапакаліпсіснай будучыні, якой не існуе?
Сон №1. Мы едзем у адкрытай машыне па горнай дарозе. Па серпантыне ўверх. Здаецца, што ў санаторый. Бесклапотныя твары абвяваў ветрык. Яшчэ адзін паварот, і з’явіцца мора. Раптам, як звычайна ў сне, усё адбываецца раптам, на дарозе пачаўся хаос. Машыны сталі паводзіць сябе, як статак ашалелых кароў. Хтосьці сказаў, што правілы дарожнага руху адмянілі. Міма праехаў грузавы аўтамабіль, дзе сядзелі радамі салдаты. Штосьці з іх тварамі было не тое. Твары ласніліся на сонцы нібы з пластмасы. Шэрага колеру. І ўсмешка самаздаволення нязменным атрыбутам на кожным з твараў. Я адвярнулася ад роспачы і агіды, адразу зразумеўшы: усё прапала. Мы вярнуліся ў горад. Якое ўжо тут мора. Кампанія наша вясёлая адразу неяк распалася. Адна хаджу па горадзе. Бачу, як «гэтыя» — так называю пра сябе захопнікаў-іншапланетнікаў, заглядаюцца на нашых дзяўчат, з грэблівым смехам абмяркоўваюць паміж сабой аб’ект пажадлівасці. Калі ў іх ўзнікае жаданне сукуплення — яны вялізнымі скачкамі накшталт конікаў накіроўваюцца да маленькага доміка на ўскраіне. Можа там іхны штаб — і яны кансультуюцца з начальствам з нагоды незнаёмых цялесных імпульсаў. Таму што сярод «гэтых» няма так званых жанчын. Іх працоўныя спрытна разгортваюць непамернай велічыні рулоны штучнага бруду па тратуарах і траве. Забаранілі кіно. На экранах, усталяваных у неверагоднай колькасці па ўсім горадзе, круцяць мульцікі, намаляваныя кімсьці з уяўленнем чарвяка і яго ж маляўнічымі здольнасцямі. Па прынцыпе: кропка, кропка, коска. Без музыкі і слоў. Фігуркі выгінаюцца на экранах ў дзікім рытме, вочы фігурак пустыя, то бок замаляваныя чорнай фарбай. Я стаю, гляджу, мяне ледзь не ванітуе, хтосьці з «гэтых» ззаду гавора: — Прыгожа. Мяне званітавала. І вось мы групай таварышаў з 6-8 чалавек, нязгодных з ўварваннем, вырашыліся на ўцёкі. У пустыню. Апрануліся бедуінамі. Збеглі ў Афрыку.
У пісьменніка Альбера Камю падзеі рамана «Чужынца», адкуль я не пытаючыся сцягнула назву, крыху змяніўшы, адбываюцца ў Паўночнай Афрыцы, каланіяльны Алжыр, дзе нарадзіўся сам аўтар. Успомніла раптам, што Алжыр і Блажэннага Аўгустына радзіма. Мне гэта важна. Збіраю дэівосныя супадзенні. У рамане Камю галоўны герой Мэрсо збірае дзіўныя выпадкі з газет і часопісаў, у сшытак наляпляе. Часам перачытвае, як я цяпер «Чужынца» ў чацвёрты раз. «І нават калі трапляе ў турму, выпадкова забіўшы араба на пляжы, ужо ведаючы, што яго чакае гільятына, злая іронія лёсу падкідвае яму да калекцыі незвычайны выпадак з прэсы пра чалавека, які паехаў на заробкі ў Амерыку, нажыў там багацце і вярнуў дадому, і Мэрсо гэтай паперкай зацікаўліваецца:
«Аднойчы я знайшоў на нарах пад матрацам з саломы прыліплы да яго абрывак старой газеты — пажоўклы, амаль празрысты. Гэта быў кавалак крымінальнай хронікі, пачатку не хапала, але, відаць, справа адбывалася ў Чэхаславакіі. Нейкі чалавек адправіўся з роднай вёскі ў далёкі край паспрабаваць шчасця. Праз 25 гадоў, разбагацеўшы, з жонкай і дзіцем ён вярнуўся на радзіму. Яго маці і сястра трымалі маленькую вясковую гасцініцу. Ён вырашыў іх здзівіць, пакінуў жонку і дзіця недзе ў іншым месцы, прыйшоў да маці — і тая яго не пазнала. Дзеля жарту ён зрабіў выгляд, быццам яму патрэбны пакой. Маці і сястра ўбачылі, што ў яго шмат грошай. Яны малатком забілі яго, абрабавалі, а труп кінулі ў раку. Назаўтра з’явілася ягоная жонка і, нічога не падазраючы, адкрыла, хто быў прыезджы. Маці павесілася. Сястра кінулася ў студню. Я перачытаў гэтую гісторыю, напэўна, тысячу разоў. З аднаго боку, яна была непраўдападобная. З іншага — цалкам натуральная. Па-мойму, гэты чалавек у нейкай меры заслужыў сваю долю. Ніколі не трэба прыкідвацца». (Аўтарскі пераклад з перакладу Норы Галь).
«Неверагодна», думае ўслых на аўтамаце пра гэты выпадак герой Камю. Са спектакля герой, праўда, не з кніжкі. Я спачатку фільм Лукіна Вісконці паглядзела. Але гэтага падалося недастаткова. Пашукала, якія ёсць яшчэ пастаноўкі пра адрынутую грамадзтвам асобу. Знайшоўся спектакль маскоўскага тэатра «Сучаснік», нядаўна зусім пастаўлены, праз 50 гадоў пасля фільма з Марчэла Мастаяні ў галоўнай ролі. Спектакль ажыццявіла малададая, не вельмі знакамітая, але смелая рэжысёрка, бо адважылася перарабіць тэкст кнігі. У кнізе герой ніяк не ацэньвае заметку пра чэха. Ён не гавора: «Неверагодна».
Неверагодна і тое, што чэх з турэмнай заметкі вярнуўся, бо перавозаўскія Янчуковічы, напрыклад, не вярталіся. Маміна прозвішча Янчуковіч. У вёсцы над ракой Віллёй жылі Янчуковічы выключна. Усе адзін аднаму радня, хто бліжэйшая, хто дальняя. З’язджалі ад пачатку 20-га стагоддзя ў Амерыку. Сяброўка-архівістка Лена копіі дакументаў на выбыццё і регістрацыю ў Амерыцы перавозаўскіх Янчуковічаў даслала мне. Я сваіх там не знайшла. З тых, каго ведаю. Адно пра Джана, ён таксама Янчуковіч, вядомая справа. З дзяцінства ведаю яго гісторыю. І што прыехаў адзін з усіх назад.
Мама расказвае: «У суседа Джана быў паяц, мы за нітку дзёргалі, і ён рабіў фігуры. Мы, як прыдзем да Джана, ўсе ляцелі падзёргаць за нітку гэтага паяца. Ён быў з фанеры, вісеў на сцяне, выкрашэны ў разные цвета. Джан прывез з Амерыкі і павесіў».
Джанава імя перарабілі з Івана. Дакладней, у Амерыцы ён быў Джон. Але Джон, падазраю, не клаўся на мову з-за «о», зручней беларускаму языку «акаць». Я разглядаю копію рэгістрацыйнай карткі Джана-Івана. Дазнаюся адтуль, што на тэкстыльнай фабрыцы ён рабіў з 1917 па 1933 год у горадзе Вусцер, штат Масачусэтс. У ягонай хаце была вялікая фатаграфія, знятая ў цэху.
Мама: «Можа 200 чалавек на фатаграфіі. Дык ўсягды, як прыходзілі да іх з мамусяй і татусем, я выглядывала гэту фатаграфію. Шукала ўсё, дзе Джан».
Я ведаю, як выглядаў Джан. Унас ёсць здымак самай буйной за гісторыю Перавозаў паводкі. Там мама з прыяцелькай Зосяй Варсоцкай плывуць на працу ў горад. Дакладней, яны стаяць у лодцы прыбраныя з маленькімі сумачкамі. «Торэбка» на польскі манер раней называлася дамская сумачка. У мадэльных туфліках. Туфлікі шыў знакаміты майстар жаночага абутку па прозвішы Баран з Першамайскай вуліцы. Мама і Зося нерухомыя статуі. Вяслом грабе худы мужчына ў цёмнай кепцы. Гэта Джан.
Сон № 2. Плылі-плылі і прыплылі ў Афрыку. На плыце дабіраліся ў радавы маёнтак. Закінуты дом велізарны ў арабскім стылі з плоскім дахам. Шкло амаль ва ўсіх вокнах павыбіта. Здадагваюся, што па краі прайшлася вайна. Падаецца ядзерная. Ад якой нікога з людзей не засталося. Вечарэе, шырокая рака на беразе якой пабудаваны дом, як і ў Перавозах на самым беразе, ззяе ад нізкага сонца. Хмары птушак. Гоман, крык. Я на плоскім даху, ўжо калі сцямнела, распальваю вогнішча, пяку бульбу. Чышчу і ем. Усё так павольна ў гэтым сне. І выразна. Бульба рассыпаецца ў руках. Стыне. Ем. І нічога не адчуваю ад змены становішча. Ад таго, што акрамя бульбы няма ніякай іншай ежы. Я быццам выгнаннік, і трэба прыстасоўвацца да новых умоў жыцця. Назаўсёды адзінокіх умоў. Таму я прыдумваю (у сне гэта лёгка рабіць), што дом амаль такі, як дзядулін вясковы і сонца такое, толькі нашмат жарчэй. І зіготкая афрыканская рака амаль, як у нас Вілія, і сухая трава па берагах такая ж, і множныя кропкі птушак амаль, як беларускія ў рачным бляску. Толькі размаўляць няма з кім, але да гэтага можна прызвычаіцца.
Жыхары Перавозаў, вёскі над Віллёй, дзе прапрадзядуля Ігнацы нарадзіўся, і прадзядуля Апалінары, і дзядуля Юзэф, і мама, адпраўляліся з жалем вялікім і страхам, я думаю, ад гэтай прыгожай ракі і вёскі ў амерыканскую далячынь, дзе не моцна пагаворыш з тамтэйшымі. Пакуль тую ангельскую вывучыш яшчэ. Тамтэйшым прозвішча нязвыклае гучала дзікім нейкім словам. Яно трансфармавалася ў Янкоўскіх, Янчукоў, Янсанаў. Як у тую далеч вырашаліся ехаць Янкоўскія, Янчукі, Янсаны? За якія грошы, на які карабель набывалі квіток? Думаць пра гэта спакойна не магу. Чаму не трымала радзіма, не шкадавала, вымушала бегчы за кавалкам хлеба на край зямлі? Гнала, як чужынцаў. Як смецце, як салому. А яны ж былі самыя свае. Спаць з-за гэтага не магу. Уключаю кіно амерыканскае «Грань будучыні» з Томам Крузам. Глядзела-глядзела, пакуль вочы не пачалі зліпацца. Выключыла, калі галоўная гераіня загадала Крузу: — Ты павінен вывесці нас з гэтага пляжу. На пляжы «нашых-зямлян-амерыканцаў» атаковалі мімікі-іншапланетнікі. Вёрткія гіганцкія напалову павукі, напалову крабы, напалову асьміногі, напалову малпы, напалову не ведаю хто. Тыраназаўры, напрыклад. Лягла позна. У тры часы ночы званок па тэлефоне. Нумар незнаёмы. Але мала лі. Падымаю слухаўку — шум, гоман, крыкі адтуль. Слухаю, нічога не разумею: — Забяры нас! — Што? — Забяры нас адсюль! Кладу тэлефон, выключаю гук. Я не Том Круз. Не ратаўнік. Раніцай на дысплеі восем прапушчаных званкоў. З розных непадпісаных нумароў. Ці можа патрэбна было ісці ратаваць? Ці самі ўратаваліся ад мімікаў-захопнікаў? Не ідуць з галавы крыкі аб ратаванні. Гукі невядомага голаса б’юць па вушах.
Сон №3. Чарговы постапакаліпсіс, які пачаўся моцным гукам з неба. Гэта быў старажытны, як свет, дзэн-буддысці гук: «Му». З японскага герогліф «Му» азначае «Нішто». Але ў сне пасля таго, як над галоўнай плошчай Смаргоні ў небе стварылася вялізная акуратная дзюрка, адтуль з’явілася галавы каровы, сказаўшы «Му» на ўвесь горад, то і пачалося. Галава схавалася. Агромністая касмічная талерка праз дзюрку, якая пашырылася ў разы вокамгненна, завісла над плошчай. Адтуль пасыпаліся градам варожыя салдацікі нясметнай колькасцю, апранутыя ў металічныя скафандры. Твары закрытыя. Намеры самыя варожыя. Мы ўсім горадам паступова сыходзім у падземны ход, які аказваецца заўсёды быў пад помнікам Леніну, і ніхто не ведаў. Я, як герой уласных сноў, сачу, каб ніхто не застаўся на расправу безлітасным іншапланетнікам без твараў. І ўжо калі апошні жыхар спусціўся ў чорную пастку пераходу, і яго заплечны вузёл знік з вачэй, дык пайшла за ім. І задвінула чыгунны люк над галавой з надпісам «Смаргонь». Люк з надпісам — не выдумка стваральніка сноў. Насамрэч у Смаргоні ёсць чыгунна-ліцейны завод, ён выпускае каналізацыйныя люкі дагэтуль. Яны па ўсяму Савецкаму Саюзу плямямі ляжалі. Цяпер не ведаю. Але ў нас па горадзе іх мора.
Мама: «У нас такога не было, як Джан расказываў. Высокія дамы. Чорныя людзі. Жутка ўсё там было яму. Ужо калі вярнуўся, дык раз напіўся ў Смаргонях. У лужыну паваліўся. І яму памярэшчыліся небаскробы з лужыны. Небаскробы высокія амерыканскія. Стаў сам з сабой па-англійскі гаварыць».
Патомкі Янчуковічаў з Масачусэтсу выглядаюць ужо натуральна, як амерыканцы. Мне даслалі некалькі архіўных здымкаў амерыканскіх перавозцаў. Адзін малады прыгожы салдацік у белай фуражцы, блакітным фрэнчы, унук перавозаўскага жыхара Пятра Янчуковіча, выкапаны Том Круз. Такія ж зялёныя вочы, густыя бровы, маленьки выразны рот, крупны нос. Джон Янсан. Тут бы зваўся Іван. Нават радзімка на левай шчацэ, роўна пасярэдзіне, як у Круза. Хай бы Крузу патэлефанавалі, тыя хто хацеў, каб іх «забралі», а не мне. Бо ў фільме ён вызваліў свет ад пачвараў-захопнікаў, пранікнуўшы фантастычным спосабам у мозг істоты, якая кіравала мімікамі. А я нават у сне тату дапамагчы не здолела.
Сон № 4. Мы з татам жывем у даўгім пакоі, вузкім, як калідор. З адным вялікім акном на тарцы па тыпу эркера. Я ў гэтым пакоі трэці раз жыву ў сне, накшталт пакоя ў камуналцы. Ноччу ў сне прасынаюся і раптам разумею, што вось-вось за намі прыйдуць. Ужо суседка ў начнушцы двойчы зазірала да нас з выразам трывожнасці. Але і без яе зразумела, што мы прапалі. Страх нарастае. Я іду да суседкі ў агульную кухню. Кухня сярэдневечная. Медны посуд, на круку закапцелы кацёл над вогнішчам. Капуста, буракі, цыбуля валяюцца на драўлянай падлозе. Тут яны і прыйшлі. Лысыя браткі маўклівай чарадой усе ў чорным. І адразу да таты, спатыкаючыся аб гародніну. Гэта было б смешна, каб не было страшна. Я разумею, што яны там б’юць тату, але нічога не чуваць. Вось выводзяць яго міма нас з кватэры. Я заплюшчыла вочы, каб не бачыць тату збітага. Вяртаюся ў роспачы ў пакой. Плямаў крыві няма нідзе. Напэўна білі спецыяльна, каб незаўважна. Ад таты застаўся бабмукавы кіёчак. З болем думаю, як жа тата будзе без яго хадзіць. Між тым, у сапраўдным жыцці тата кійком не карыстаўся. Хутка разумею, не патрэбны яму ніякі кіёк, бо не хадзіць яму больш ніколі. Забіваць яго павялі. І яшчэ цацка на піяніна. Кудлатая, незразумелая. Прыглядаюся — львяня. Пакінуў мне тата самога сябе ў выглядзе цацкі, бо па гараскопе тата быў леў. Не разумею чаму мяне не забралі разам з ім. Бо мы з ім вельмі падобныя. Напэўна, дзяўчатаў загад не браць. Пакуль не браць.
З перавозаўскіх Янчуковічаў-дзяўчат адна толькі выправілася ў Амерыку, мяркуючы па дакументах, якія мне дасталіся. Жанчыны старэйшыя таксама ехалі, але ўжо са сваімі мужыкамі. А гэта 18-гадовая Ганна самастойна. Marital status: Ledig (Single) Departure. Так запісана ў анкеце. Ledig — не замужам. З’ехала з вёскі ў 1912. Адчаліла ў Нью-Ёрк з Гамбурга на караблі «Пэнсыльванія». Вядома, што ў Масачусэтс потым накіравалася. Як усе. Шчасце, што паплыла з Нямеччыны, а не Брытаніі, бо адтуль менавіта ў тым жа 1912 адправіўся да Нью-Ёрка ў свой першы і апошні шлях «Тытанік». Я наўмысна перагледзела фільм аднайменны Джэймса Кэмерона, каб ўявіць ў якіх умовах сялянскія людзі па самых танных квітках плылі праз сіні акіян да блакітнай мэты. Не ў самым лепшых. Уяўляла, што можа хто з аднавяскоўцаў мог быць на ім. Спадзявалася, што яны трапілі ў лік выратаваных. Але трэба сапраўды пашукаць спісы пасажыраў «Тытаніка». Яны мне раптам зрабіліся не абыякавымі. Пытаюся ў мамы: «А як Джан памёр?»
Мама: «Блага. У калхозе машына бартом стукнула ў галаву. Джаніха, Юлька — яго жонка, даглядала яго абы як. Не давала піць, каб на гаршчок не прасіўся, бо ён сам не хадзіў. Мамуся і татусь нашы зайшлі неяк адведаць, ён вады папрасіў. Татусь дае, тут Джаніха прыляцела ругацца, каб не давалі. Яе татусь мацюкамі пакрыў. Джану піць даў. А які Джан быў разумны, васпітанны, далікатны. Надта Марыю, сястру сярэднюю, уважаў за тое, што яна з ім пагаварыць любіла. Пра англійскі яго спрашывала. Але ён ужо мала помніў».
Цікава, як бы склаўся лёс Джана, каб ён не вярнуўся, каб на англійскі не забыўся. Якім быў бы лёс Джона Янсана, каб ён тут нарадзіўся? Бо ў Амерыцы, не гледзячы на гераічную знешнасць, а можа менавіта з-за яе, Джон пражыў усяго 30 гадоў. Мяркуючы па году смерці і ваеннай форме на здымку, ён мог загінуць падчас Грамадзянскай вайны ў Сальвадоры. Пра гэтыя падзеі зняты бадай самы жудасны фільм для мяне: «Сальвадор» Олівера Стоуна. У 10-м класе мы на яго хадзілі з сяброўкай. У абедзвюх зрабілася гістэрыка з-за жорсткіх сцэн тэрору, самачыну «эскадронаў смерці», якія здзекваліся над безабаронным, беззбройным насельніцтвам, як падказвала ім вар’яцкая фантазія неадукаваных людзей, дарваўшыхся да бязмежнай ўлады. Маглі забіць, правяраючы дакументы, калі не маеш пашпарту з сабой. З тых часоў я заўсёды маю пры сабе пашпарт. Нават верш пра гэта напісала:
Я заўсёды нашу з сабой пашпарт ці мала што
ці мала хто падыйдзе і загадае ўладна:
«Твае дакументы!» Што я тады пакажу?
Пасля гэтага фільма сталі метадычна сніцца ўцёкі, арышты, турэмныя краты, нават адзін расстрэл. Расстраляі, але я не памярла. У ва мне толькі абазначыліся дзюркі аплаўленыя, як у Тэрмінатара, які таксама выратавальнік свету, як і Круз у «Грані будучыні», як і я ў сваім сне пра гук Му. Сяброўская кампанія што трэба.
Сон № 5. У мяне ключы ад чорных выхадаў ўсіх гарадскіх крамаў. Мы з сяброўкай ноччу абыходзім пустыя памяшканні. Нікога няма, нам падабаецца ціша. Раптам — аблава. Ўрываецца міліцыя, тут жа на складзе, дзе тара, бочкі, мяхі з прадуктамі, нас судзяць. Збіраюцца пасадзіць у камеру прама ў краме, у склеп, за драўляную рашотку. Аказваецца існуе прыкрамавая турма. Даюць тэрмін — 10 гадоў. Разам з намі асудзілі двух мужчын. Яны запратэставалі, сталі біцца, зламалі дзверы самай вялікай камеры падчас бойкі. — Чорт! – крыкнуў суддзя. Ён кінуўся да дзвярэй, адкуль ўжо выбіраліся арыштанты. Завязалася перастрэлка, некалькі міліцыянтаў забілі. Суддзя шапнуў нам: — Бачыце, цяпер не да вас. І мы ўцяклі. Але я працягваю жыць у страху. Каб не так моцна баяцца цалуюся ў пад’ездзе з незнаёмцам. Таму што ў кватэры госці – няёмка. Мы разумеем пасля гэтага, што нам трэба ажаніцца. Ён закахаўся, а ў мяне практычная мэта. Гэта ўратуе мяне. Ён руды, непаголены, вельмі гарачы навобмацак. Здаецца, што не хворы, проста натуральная тэмпература такая — амерыканская, бо ён — амерыканец, але па-руску добра гавора. Вяртаемся ў кватэру, выходзім на балкон шчаслівыя, бо ўсё вырашылася. Глядзім ўніз. Там міліцыя. — Ну ўсё! — падумала я з жахам. — Успомнілі нашы паходы крамныя. Раптам з цемры выходзяць белыя фігуры. Ад чырвоных пражэктараў іхныя чорныя вочы блішчаць, як крывавыя кроплі. Гэта мумі-тролі. Аказваецца ў нашым двары здымаюць кіно. А міліцыя — ахоўная засланка ад мінакоў. Пранесла! І мы вырашылі застацца. Амерыка пачакае.
Мама: «Джан прывёз з Амерыкі скрыпку. Як у вёске ладзілі танцы, прыходзіў кожнага разу граць, парабіўшы хатнія справы. Жонка яму не дапамагала ані. Чуць што якое, Юлька Джанава сразу: — Джан! Нясі сяннік. Я буду млець. На танцах з Джанам гралі сыны, калі падраслі. Іх сямейны калекціў звалі Джанджыкі. Вацік (Вацлаў) на цымбалах умеў, Стах на клярнэце, Лёнька-Кундаль (kundel — дваровы сабака з польскай, бо кудлаты моцна быў і не прычосваўся) на гармоніку».
На гармоніку, толькі губным, грае любімы персанаж сагі пра мумі-троляў Снусмумрык, заўсёды апрануты ў стары пыльнік. Аўтарка кнігі — усім вядомая Фінска-шведская пісьменніца Туве Янсан. Я ледзь не падскочыла, зразумеўшы, што ейнае прозвішча — адзін з варыянтаў пераробленага радзіннага. Адразу зрабілася Туве мне, як родная. Яна і без таго даўно была сваёй бясконца за адныя толькі словы Мумі-мамы: «Мумі-мама — гэта такая мама, якая заўсёды ўсім усё дазваляе і нікому нічога ніколі не забараняе». Хай бы разам з казачнымі персанажамі так разважалі кіраўнікі дзяржаў мінулага, цяперашняга і будучага, якога не існуе. Не існуе, пакуль мы чужынцы на сваёй зямлі. Прабачце, Аўгустын, што спрачаюся.
В ночь с 8 на 9 сентября Мория – самый крупный и самый переполненный лагерь для беженцев в Европе – сгорел почти дотла. Без крыши над головой остались более 12 тысяч человек, немалая часть из них – дети. «Картины, которые мы видим в Мории, – чудовищны», – заявил министр иностранных дел Германии Хайко Маас. Действительно, мы уже почти привыкли к тому, что образ мигранта или беженца – это образ страдания. Можем ли мы увидеть их другими глазами?
«Беженцы, кочующие из страны в страну, представляют собой авангард своих народов – если они сохраняют свою идентичность», – писала Ханна Арендт в эссе «Мы беженцы» в 1943 году. Немецкий фотограф Михаэль Даннер отталкивается от этого тезиса и интерпретирует его по-новому. Его фотоальбом Migration as Avant-Garde («Миграция как авангард») – это попытка увидеть в мигрантах больше, чем жертв обстоятельств. Альбом, состоящий из четырех частей и 86 снимков, – это задокументированное путешествие от берегов Средиземного моря к центру Европы. Оно начинается с магии морского горизонта; пролегает через казенные дома, где решается участь прибывших; и, наконец, заканчивается обретением себя на новой земле – здесь, в последней части альбома, у героев проекта Даннера наконец появляются лица. В альбоме также используются архивные снимки из разных исторических периодов: фотограф предлагает сравнить ситуацию сегодня и прежде.
Выставка Михаэля Даннера Migration as Avant-Garde («Миграция как авангард») проходит в берлинской галерее C/O Berlin до 23 января 2021 года. dekoder поговорил с фотографом о том, чему можно научиться у тех, кто прошел через беженство, о страхах и надеждах, связанных с миграцией.
@ Михаэель Даннер/Michael Danner.
Твоя выставка и твой альбом открываются снимками Средиземного моря. На этих фотографиях оно предстает как какое-то заколдованное место. Глядя на них, переносишься в другие миры, в иную жизнь. В чем магия Средиземного моря, почему оно так сильно на нас действует?
Когда я снимал Средиземное море, я работал со специальными цветными фильтрами. Я хотел показать его как очень древнее культурное пространство. Средиземноморье – это огромное поле разнообразных проекций, и для северян, и для людей с юга. Для нас со Средиземным морем связаны мечты о том, чтобы вырваться из повседневной рутины, уехать в отпуск, зарядиться энергией. Для людей юга это надежда перебраться на другой берег – из Турции в Грецию, из Туниса в Италию – и выйти на сушу целыми и невредимыми. И для тех, и для других Средиземное море – это место больших надежд. На фотографиях эта идеализация воплощается в преувеличенных, открыточных видах: я хотел показать, что не одни только беженцы живут надеждой, но и мы сами.
В аннотации к твоему альбому написано, что этот проект и есть попытка найти и показать пространство между страхом и надеждой. Но очень часто мы сталкиваемся с одним и тем же клише: мигранты – это те, кто надеется, а люди Запада – это те, кто испытывает страх перед ними. Так ли это?
Мне кажется, все гораздо сложнее. Мы все знаем эти образы, которые стали иллюстрацией событий, мы все видели Алана Курди – мертвого ребенка, выброшенного прибоем на греческий берег. Повторяться нет нужды.
«Нам не нравится, когда нас называют «беженцы». Мы предпочитаем называть друг друга «новоприбывшими» или же «иммигрантами»».
Мой замысел состоял в том, чтобы эти многоцветные, яркие, очень живые фото включили зрителя во взаимодействие с тем, что он видит. При слове «миграция» люди сразу готовы представить себе фоторепортаж с картинами страдания, жуткими сценами. А ведь задача искусства – помочь изменить угол зрения. Поэтому мои фотографии приглашают не ужасаться, а увидеть: все гораздо ярче, красочнее, многограннее.
Тогда вопрос о смене угла зрения: вслед за Ханной Арендт ты называешь мигрантов авангардом. Чему могут научиться у этого авангарда те, кто сам никогда не испытал на себе опыта эмиграции? Чему научился ты сам?
Слово «авангард» часто используется в искусстве, хотя вообще-то это понятие из военной теории. Это обозначение передового отряда, тех, кого посылают вперед. И мне это обозначение кажется очень интересным, с ним связано много позитивного: беженцы идут новыми путями туда, где они еще не бывали. Эта смысловая связка мне кажется очень интересной, и Ханна Арендт именно так обозначает беженцев. Многие воспринимают такое название как провокацию, это мне тоже интересно. Многие сначала спрашивают: как это понимать, мигранты и авангард – что между ними общего? Но в альбоме есть цитата из Арендт, отвечающая на этот вопрос: «Беженцы, кочующие из страны в страну, представляют собой авангард своих народов – если они сохраняют свою идентичность».
«Наша идентичность менялась так часто, что никто не мог понять, кто же мы на самом деле».
Есть люди, которые говорят, что все деньги, которые мы тратим на строительство границ и стен, чтобы остановить беженцев, лучше было бы потратить на образование для них. Нам стоит задуматься, хотим ли мы на самом деле затормозить возможность обмена. Европа не была бы Европой без такого обмена. Наша философия – от греков, государственное устройство – от римлян. Обмен далеко не всегда был мирным, но именно он создал ту Европу, в которой мы сейчас живем и которую мы любим. Так что вопрос именно такой: видим ли мы шансы и возможности научиться чему-то у Другого, начать обмен, в котором мы и берем, и даем? В этом и есть смысл употребленного в названиях выставки и альбома слова «авангард».
@ Михаэель Даннер/Michael Danner.
У Арендт в эссе есть и такая мысль: «с нашим оптимизмом» – то есть, с оптимизмом беженцев – «что-то не так». Те люди, с которыми ты работал, герои твоих фотографий – какое у тебя от них впечатление? Они были оптимистами?
Они проходили разные стадии. У меня по соседству переоборудовали спортзал под общежитие для беженцев, и я с некоторыми из них дружу до сих пор, а с некоторыми встречался только коротко. Те люди, которых мне удалось сопровождать и наблюдать на протяжении нескольких лет, были счастливы, когда сначала просто после многих недель странствий по балканскому маршруту поставили свои чемоданы и наконец смогли остановиться, помыться и отоспаться. Потом они целый год прожили в этом спортзале, и там, конечно, бывало всякое: люди год живут без своего угла, накапливается раздражение, случаются конфликты. Но и эта фаза прошла, и вдруг они все заговорили по-немецки, это было невероятно. Поначалу были сложности, но сейчас некоторые уже работают, устроились на постоянную работу, бегло говорят по-немецки и на английский больше не хотят переходить.
Арендт говорит о том, что одержимость ассимиляцией на новом месте лишает человека части его идентичности. Хорошо ли это, если после нескольких месяцев в новой стране человек говорит только на ее языке и тем самым отрезает от себя целый кусок? У одержимости надеждой есть и темная сторона …
Если я приехал из Италии в Германию учиться – я студент. А если я приехал из Албании работать в IT – тогда айтишник. Но если я бежал от войны, то я больше не профессионал, не отец семейства – я беженец, и больше никто. Арендт описывает стремительную ассимиляцию, которая продиктована именно этим: люди стремятся поскорее стряхнуть с себя ярлык беженца, ведь это слово может быть и бранным.
Все это постоянно меняется. Последние сто лет – я и по своим деду с бабкой это помню – было так: когда приезжих мало, мы им рады и готовы помогать, но если их много – начинается страх. И популисты этим пользуются. Мне кажется, именно поэтому так сильно желание как можно скорее избавиться от этого ярлыка: каждый хочет, чтобы в нем видели человека, причем такого, который и сам может стать полезным новой стране, вносить свой вклад, а не только требовать помощи и претендовать на социальные выплаты. Это обозначение «беженец» лишает человека человечности.
В твоем альбоме и на выставке рядом с недавними фотографиями показаны архивные снимки. Как ты думаешь, наше восприятие миграции меняется со временем? История нас чему-то научила?
Архивные фото относятся к пяти разным периодам, начиная с 1902 года, когда многие европейцы эмигрировали в США. За прошедшие тридцать лет мы увидели много беженцев: люди бежали от войны в Югославии, из Косово, были «люди в лодках» – беженцы из Вьетнама и Камбоджи. Многие [кризисные] ситуации затягивались на годы, и люди на это время попадали к нам. И всегда вначале все им помогали, а потом тему мигрантов начинали использовать в политических целях, чтобы поднять волну страха. Так было и с российскими немцами, переселенцами из бывшего СССР: тоже было недоверие, сомнения, и реакции, очень похожие на те, что мы видели после 2015 года, и тоже у правых партий был прирост. Мне кажется, что я все время наблюдаю одни и те же реакции: политики принимают более строгие законы, через несколько лет поток мигрантов слабеет, тогда и законы немного ослабляют – и снова приезжает много людей. Оглядываясь назад, видно, что тема беженцев ушла из первых строк новостей, а поскольку медийный интерес ослабел, то и популисты больше не смогут использовать эту тему для поляризации общества.
«Мы потеряли свои дома, а значит и знакомую, привычную жизнь. Мы потеряли нашу работу и вместе с ней уверенность в своей пользе для мира. Мы потеряли свой язык и вместе с ним естественность реакции, простоту жестов, непосредственность выражения чувств».
Я знаю людей, которые в 2015-м были настроены очень критически – а сегодня, когда мы с ними говорим, они относятся ко всему намного спокойнее: они видят, что интеграция состоялась. Я все время возвращаюсь мыслью к этим вечным повторениям: мы как бы смотрим назад и видим, что все может пойти не так, что лет через пять дела будут совсем плохи – потому что мы не предоставили людям языковые курсы и так далее. Понятно, что усилия должны приложить обе стороны – и беженцы, и дающие убежище. Но мне кажется, что года через два, если обе стороны захотят, вполне может получиться настоящее сообщество.
По словам немецкого правительства, Алексей Навальный был отравлен боевым веществом из группы «Новичок». На пресс-конференции в среду 2 сентября генеральный канцлер ФРГ Ангела Меркель заявила: «Это ошеломляющая информация о попытке с помощью яда убить одного из главных оппозиционеров России. Алексей Навальный стал жертвой преступления. Его должны были заставить замолчать, и я это осуждаю, в том числе от имени всего федерального правительства, самым резким образом».
Дело отравления считается настолько серьезным, что Меркель поднимет его до уровня ЕС и НАТО. Многие обозреватели считают, что отравление Навального – это последняя капля: теперь Меркель будет давить на своих коллег из Евросоюза (и поддаваться давлению с их стороны) с тем, чтобы внедрить крайние меры против Путина и Кремля.
Но насколько широк спектр инструментов, которыми могут воспользоваться Германия и Европа? Не получится ли, что давая России отпор, ЕС рубит сук, на котором сидит? Эта дилемма обсуждается сегодня в немецких медиа. А немецкие политики в своих заявлениях прибегают к самым решительным аргументам. dekoder показывает ключевые моменты дебатов.
Süddeutsche Zeitung: Берлин больше не может отделаться одной критикой
Отравление Навального «Новичком» – это переломное событие в международной политике, считает Даниель Бресслер из Süddeutsche Zeitung. Оно обозначает конец немецких иллюзий по поводу партнерства с Россией:
«В среду федеральное правительство распрощалось с иллюзией о том, что в один прекрасный день на Россию можно наложить санкции, а на другой – сделать ее соратником по бизнесу. Эта иллюзия позволяла четко отличать Россию, развязавшую войну в Украине, и Россию как партнера в самых разных делах. Проверку реальностью эта иллюзия уже давно не выдерживает. Осознание этого факта теперь самым брутальным образом ворвалось прямо в центр немецкой столицы.»
Der Spiegel: Нужно немедленно разорвать все связи с гарантами путинской системы.
Спикер по внешней политике парламентской группы Зеленой Партии Омид Нурипур выступает в Der Spiegel и в Business Insider за санкции против Кремля:
«Немалое число российских олигархов, тесно связанных с Кремлем, инвестируют в Германию. Нужно немедленно разорвать все связи с этими гарантами путинской системы.»
«Федеральному правительству пора, наконец, проснуться и, в отличие от реакции на убийство в Тиргартене, приняться за координацию мер на уровне Европы – подобно тому, как это сделала Британия в истории со Скрипалем. Без сигнала «Стоп!» со стороны Европы эта цепочка убийств не прекратится. Таким сигналом может стать прекращение строительства газопровода «Северный поток–2», считает Нурипур.»
Facebook: Норберт Реттген призывает к жестким мерам
Норберт Реттген, председатель Комитета Бундестага по внешней политике, считается одним из кандидатов от ХДС на позицию канцлера в следующих выборах. Несмотря на то, что в прошлом Меркель поддерживала строительство «Северного потока–2», сегодня Реттген призывает в ответ заморозить этот проект.
«Путинский режим бесчеловечен – это в очередной раз доказывают история с Навальным и поддержка Лукашенко. Реакция со стороны Европы должна быть жесткой и однозначной, хорошо понятной Путину: «Северный поток–2» нужно поставить под вопрос. Все остальное будет для него выглядеть только как подтверждение [его курса].»
Heidenheimer Zeitung: В деле Навального требуется введение санкций
Спикер парламентской группы Социальных Демократов Нильс Шмид «шокирован тем, что путинский режим в своей борьбе с оппозицией, очевидно, готов ходить по трупам» и требует введения санкций:
«ЕС пора, наконец, ввести механизм личных санкций за грубые нарушения прав человека, чтобы привлечь виновных к ответу.»
Frankfurter Allgemeine Zeitung: Кубицки против немедленной приостановки строительства «Северного потока–2»
Вольфганг Кубицки, вице-президент Бундестага и заместитель федерального председателя партии СвДП, в экономических вопросах нередко выступает за партнерство с Россией. На требования ввести санкции против «Северного потока–2» он реагирует именно в этом духе:
«Я скептически отношусь к тому, чтобы на данной стадии расследования мы ставили проект такого огромного масштаба под вопрос. […] Я отказываюсь верить, что за этим преступлением стоит Владимир Путин или вообще правительство. В российской администрации есть силы, отчасти живущие своей собственной жизнью.»
В 2020 году отмечается 250-летняя годовщина со дня рождения Георга Вильгельма Фридриха Гегеля — философа, чьи идеи во многом сформировали западную философию и западное представление о мире. Вера в исторический прогресс как поступательное приумножение разума, поиск истины в столкновении и синтезе противоположностей, непреложная значимость дисциплины — эти гегелевские положения долгое время лежали в основе устройства государств, обществ и понимания того, что такое человек. Но готовы ли мы согласиться с ними и сегодня, имея за плечами преступления XX века, совершенные людьми, уверенными в том, что ими движет холодный разум?
О наследии Гегеля рассуждают на страницах немецких газет и журналов современные философы: Петер Слотердайк, Джудит Батлер, Рюдигер Сафрански и другие. Зачем читать Гегеля сегодня?
1. Зачем вообще сегодня читать Гегеля? Он не потерял актуальность за двести с лишним лет?
[bilingbox][«Феноменология духа»] — шедевр с точки зрения языка и в положительном смысле провокация, ведь дух здесь все еще понимается во всем его великолепии, включающем науку, культуру, религию и все прочее. Диалектика Гегеля — это движение, состоящее из преходящего и временного. Гегель — единственный философ, делавший то, что мы столь охотно провозглашаем: он действительно мыслил в категориях сетевого, рекурсивного, динамического взаимодействия. Без чтения Гегеля все эти модные термины остаются пустыми словами. ~~~[Phänomenologie des Geistes] ist ein Sprachkunstwerk und gerade im Jahr der Geisteswissenschaften eine positive Provokation, weil Geist hier noch in seiner umfassenden Pracht begriffen wird, Wissenschaft, Kultur, Religion, alles einbeziehend. Die von Hegel formulierte Dialektik ist eine Bewegung voller Übergänge und Vorläufigkeiten. Hegel ist der einzige Philosoph, der das getan hat, was wir so gern proklamieren: Er hat tatsächlich vernetzt, rekursiv und dynamisch gedacht. Ohne Hegel-Lektüre bleiben diese modischen Begriffe leere Worthülsen.[/bilingbox]
[bilingbox]В 1807 году в «Феноменологии духа» Гегель занимался проблемой «теперь»: сейчас — как раз тот момент, когда «теперь» заканчивается и становится прошедшим. Идеи Гегеля не так устарели, как может показаться на первый взгляд: сегодня многие из нас живут в беспокойстве, страхе или даже в тоске, поскольку считают, что условия существования демократии подвергаются слишком сильному давлению и даже разложению изнутри. Прошло ли время демократии, и может ли она стать подлинной идеей только в момент собственного исчезновения? Я не хочу преуменьшать масштаб вызова, с которым мы сегодня столкнулись. Но ощущение конца какого-то времени или определенной эпохи — это чувство, которое повторяется вновь и вновь. Гегель понимал и осмыслял это. Испытываемое нами чувство дезориентации во времени действительно очень реально, и вполне может возникнуть соблазн оформить этот постоянно присущий нам страх в определенное убеждение: мир потерян, демократия закончилась, будущее безнадежно. Такая «дезориентация» — это сочетание шока, чувства потери, поражения и утраты иллюзий. Но это еще и ситуация, ставящая некий вопрос и даже раскрепощающая пытливый ум: в какое время мы живем? И возможно, даже воспринимая наше время как проклятие или опасаясь проклятий от следующего поколения за оставленный после себя разрушенный мир, — все равно стоит задать себе два вопроса: «Как это ощущение разрушенного мира может указать нам дорогу в будущее?», «Каким образом прийти к принятию и утверждению этой исторической жизни, нашей жизни в данное историческое время?» Философия Гегеля позволяет понять, как из конфликтов, в том числе насильственных, вырастают социальные связи — и именно тут она может быть соотнесена с нашим настоящим и с нашей дезориентацией. ~~~Das Problem des "Jetzt" hat Hegel in seiner Phänomenologie des Geistes von 1807 behandelt: Das Jetzt ist genau der Augenblick, in dem "das Jetzt" vergeht und zu einem Gewesenen wird. Hegels Denken ist nicht so passé, wie man meinen könnte: Viele von uns leben heute in Sorge oder Angst oder gar schon in Trauer, weil wir glauben, die Bedingungen der Demokratie würden zu sehr von innen heraus unter Druck gesetzt, ja zersetzt. Ist die Zeit der Demokratie vorbei, und kann Demokratie erst im Moment ihres Vergehens zu einem wahren Gedanken werden? Ich will die ungeheure Herausforderung nicht kleinreden, vor der wir heute stehen. Doch dieses Gefühl, dass eine Zeit oder Epoche vorbei sei, ist ein wiederkehrendes Gefühl. Hegel hat es gekannt und durchdacht. Es stimmt, das Gefühl der zeitlichen Desorientierung, mit dem wir leben, ist sehr wirklich, und man kann wohl versucht sein, diese Angst, die uns permanent begleitet, durch eine bestimmte Überzeugung zu formen: Die Erde ist verloren, die Demokratie ist am Ende, die Zukunft ist verbaut.
Was ich als "Desorientierung" bezeichne, ist zugleich ein Gefühl von Schock, Verlust, Niederlage und Desillusionierung. Doch es ist auch eine Situation, die eine Frage aufwirft und sogar einen Forschergeist entfesselt: Welche Zeit haben wir? Wenn wir es als Fluch wahrnehmen, in diesen Zeiten zu leben, oder befürchten, dass uns die nächste Generation verfluchen wird, weil wir ihr eine zerstörte Welt hinterlassen haben, können wir uns vielleicht immerhin zwei Fragen vor Augen halten: Wie kann uns dieser Sinn für die Zerstörung der Welt einen Weg nach vorne weisen? Wo und wie kommen wir dahin, dieses historische Leben, das Leben, das wir in dieser historischen Zeit führen, zu bejahen?
Hegels Philosophie erlaubt uns, zu verstehen, wie aus potenziell gewaltsamen Konflikten soziale Bindungen erwachsen, und richtet sich damit an die Gegenwart und unsere Desorientierung.[/bilingbox]
[bilingbox]Гегель — мыслитель с девизом «Главное — не терять хладнокровия». То есть не использовать шатких аргументов и не позволять модным веяниям изменять направление своей мысли. Он был очень последовательным, трудолюбивым, упорным мыслителем. Возможно, в этом кроется урок для современности, любящей переживать по любому поводу. Думаю, он мог бы выдвинуть тезис о диалектической связи нервозности и познания.~~~Hegel war ein Denker, der das Motto hatte: Nur nicht die Nerven verlieren. Also nicht zu schwankend argumentieren und sich nicht von jeder Mode in eine andere Richtung treiben lassen. Er war ein sehr kontinuierlicher, arbeitsamer, zäher Denker. Das ist vielleicht auch eine Lektion für unsere Gegenwart, die sich von vielem sehr nervös machen lässt. Er hätte, glaube ich, ein Spannungsverhältnis zwischen Nervosität und Erkenntnis behauptet.[/bilingbox]
Юрген Каубе, социолог, журналист, издатель Frankfurter Allgemeine – одной из крупнейших немецких газет – и автор книги «Мир Гегеля» (Hegels Welt, 2020) NDR, Мир философа Гегеля, 17.08.2020
2. Критики Гегеля считают, что его идеи могут служить оправданием насилия: победа рационального начала требует жертв, иногда даже – человеческих. Так ли это?
[bilingbox]Уже само мышление занято вопросами власти, битв. Одна из самых гениальных глав «Феноменологии» посвящена господину и рабу. И речь там не о классовой борьбе, а о дискурсивном движении: когда встречаются два сознания, всегда подспудно начинается борьба за выживание. Сознание А испытывает реальную угрозу от появления сознания B. И вот он изображает эту борьбу самоутверждения одного сознания против другого. Это провоцирует яростную динамику, которая, конечно, повторяется на всех уровнях истории.~~~Schon im Denken geht es ja um Machtfragen, um Schlachten. Eines der genialsten Kapitel in der "Phänomenologie" ist ja das über Herr und Knecht. Da geht es nicht um Klassenkampf, sondern um Diskursbewegungen: Wenn zwei Bewusstseine sich treffen, gibt es unterschwellig immer einen Überlebenskampf. Das Bewusstsein A fühlt sich durch das Auftreten eines Bewusstseins B substantiell gefährdet. Jetzt schildert er diesen Kampf der Selbstbehauptung des Bewusstseins gegenüber dem fremden Bewusstsein. Es ist eine furiose Dynamik, die da losgetreten wird, die sich dann auf allen Ebenen der Geschichte natürlich wiederholt.[/bilingbox]
[bilingbox]Гегель — великий исследователь логики жертвы, стремящийся дойти до абсолютного результата. Наверное, не будет преувеличением сказать, что в этом желании получить конечный результат есть некий тоталитарный мотив.~~~Hegel ist in der Tat der große Logiker des Opfers, weil er auf das absolute Resultat hinaus will. Man darf wohl sagen, in diesem Streben nach dem Endergebnis verbirgt sich ein totalitäres Motiv.[/bilingbox]
[bilingbox]В студенческие годы Гегель, как и большинство его сокурсников, с восторгом воспринимал революцию. Но впоследствии он беспощадно разобрал процесс деградации идеалов революции до убийственного и саморазрушительного безумия: свобода обернулась разрушением всех общественных устоев, равенство — смертельным эгалитаризмом. Гегель чтил Наполеона за то, что он положил этому конец и в то же время — благодаря Гражданскому кодексу — преобразовал многие революционные требования в устойчивые правовые нормы. Интересно, что, по словам Гегеля, именно опыт подчинения хозяину учит раба становиться хозяином своих страстей. Только так раб становится по-настоящему свободным, то есть достигшим самоопределения. Не подчиняясь разуму, человек является лишь рабом своих страстей. У Гегеля это представлено не в виде монолитного чудовища, поглощающего все индивидуальное и частное. Напротив: Гегель мыслит целое как единство в различии. Тот, кто входит с другими в социальные связи, становясь частью «мы», не теряет при этом себя в безымянной массе.~~~Hegel war als Student von der Revolution begeistert — wie die allermeisten seiner Kommilitonen. Später hat er aber schonungslos aufgearbeitet, wie die Ideale der Revolution in einen mörderischen und selbstzerstörerischen Wahnentartet sind: Freiheit entpuppte sich als Zerstörung alles gesellschaftlich Etablierten, Gleichheit als tödliche Gleichmacherei. Hegel verehrte Napoleon, weil er diesem Treiben ein Ende gemacht und zugleich mit dem Code civil viele revolutionäre Forderungen in stabiles Recht überführt hatte. Interessanterweise ist es nach Hegel gerade die Erfahrung der Unterordnung unter einen Herrn, durch die der Knecht lernt, selbst Herr über die eigenen Leidenschaften zu werden. Erst dadurch wird der Knecht wirklich frei, also selbstbestimmt. Ohne Unterordnung unter die Vernunft ist man nur Sklave seiner Leidenschaften.
Das Ganze ist bei Hegel kein monolithisches Ungetüm, das alles Individuelle und Besondere verschluckt. Im Gegenteil: Hegel denkt das Ganze als Einheit in Differenz. Wer mit anderen eine soziale Verbindung eingeht und dadurch Teil eines Wir ist, verliert sich doch dadurch auch nicht wie in einer anonymen Masse.[/bilingbox]
Себастиан Острич, философ, профессор Штуттгартского университете, автор книги «Гегель. Философ мира» (Hegel. Der Weltphilosoph, 2020) Stuttgarter Zeitung, Рассудок разделяет, разум соединяет, 19.08.2020
3. «Тайна счастья заключается в способности выходить из круга своего “Я”», писал Гегель. А как же личные границы, идентичность, индивидуальность? Они не нужны?
[bilingbox]В начале отношений Гегель написал своей невесте критическое любовное письмо — на такое правда способны только философы. Там очень многое проясняется: например, в одном из писем Мари проводила различие между его любовью к ней и своей любовью к нему — тут ему приходится исправлять и ставить все на свои места. В ответном письме он говорит: неверно, дорогая моя, на самом деле есть только наша любовь, а мои и твои чувства — лишь ее полюса.~~~In der Anfangszeit ihrer Beziehung schrieb Hegel seiner Braut einen kritischen Liebesbrief — zu solchen Dingen sind wirklich nur Philosophen fähig. Der Vorgang ist extrem erhellend: Marie hatte in einem ihrer Briefe einen Unterschied gemacht zwischen seiner Liebe zu ihr und ihrer Liebe zu ihm. Da musste er zum Rotstift greifen und die Dinge richtigstellen: Falsch, meine Teure, schrieb er zurück, es gibt in Wahrheit nur unsere Liebe, von der meine und deine Gefühle jeweils nur Pole sind.[/bilingbox]
[bilingbox]Гегель проводит различие между рассудком и разумом. Рассудок различает, разделяет и сортирует. Для этих целей можно использовать и машины. Разум, в свою очередь, соединяет, по-новому объединяет то, что было разделено, синтезирует.~~~Hegel unterscheidet zwischen Verstand und Vernunft. Der Verstand unterscheidet, trennt und sortiert. Dazu könnenwir auch Maschinen verwenden. Die Vernunft hingegen verbindet, führt Getrenntes auf neue Weise zusammen,synthetisiert.[/bilingbox]
[bilingbox]Если задать вопрос, как возникает субъект, то мы увидим, что каждый субъект развивается из некой зависимости, из постоянной борьбы за дифференциацию. Невозможно с самого начала сразу твердо стоять на ногах; невозможно существовать без чужой помощи, и, конечно, не обойтись без той социальной и экономической структуры, на которой эта помощь основывается. Каждый субъект развивается в самостоятельное мыслящее и говорящее существо, претерпевая некое формирование, — и это неразрывно связано с зависимостью. Иногда эта зависимость вполне желанна, но иногда она бывает психологически невыносима. То есть зависимость полна амбивалентности. Границы, которые мы проводим, чтобы отличить себя от других, на первый взгляд, кажутся необходимыми для выживания. Но те, кого мы исключаем, — это и те, от кого мы — в их отсутствие — зависим при конструировании того, что называем своей идентичностью. Однако за пределами идентичности есть и возможность взаимного преобразования — преобразования, принимающего враждебность, задачу перевода и возможность трансформирующего и живительного взаимного признания. Закрытая граница определяет людей в пределах этой границы через тех, кто остался снаружи. Только через контакт с неожиданным, пугающим и многообещающим мы осознаем — и хочется надеяться, не слишком поздно — те связи, которые без нашего ведома бросают нам вызов и делают нас по-настоящему живыми.~~~Wenn wir uns fragen, wie ein Subjekt wird, dann sehen wir, dass sich jedes Subjekt aus einer Abhängigkeit heraus entwickelt, aus einem anhaltenden Kampf um Differenzierung. Man kann nicht von Anfang an auf eigenen Beinen stehen; man kann nicht ohne die Hilfe anderer existieren, sicher auch nicht ohne das soziale und ökonomische Netzwerk, auf das die Pflegeperson baut. Jedes Subjekt entwickelt sich zu einem eigenständigen denkenden und sprechenden Wesen kraft einer Formation, die unauflösbar mit Abhängigkeit verbunden ist. Manchmal besitzt diese Abhängigkeit durchaus lustvolle Qualität, doch manchmal ist sie psychisch nicht zu ertragen. Abhängigkeit steckt also voller Ambivalenz.
Die Grenzen, die wir ziehen, um uns von anderen zu unterscheiden, scheinen zunächst überlebensnotwendig zu sein. Doch diejenigen, die wir ausschließen, sind auch die, von denen wir – in ihrer Abwesenheit – abhängen, um das zu konstruieren, was wir unsere Identität nennen. Jenseits der Identität aber liegt die Chance der gegenseitigen Verwandlung – einer Verwandlung, die Feindseligkeit, die Aufgabe der Übersetzung und die Möglichkeit einer transformierenden und belebenden wechselseitigen Anerkennung akzeptiert. Die geschlossene Grenze definiert die Menschen innerhalb der Grenze durch die, die zurückgewiesen wurden. Nur durch den Kontakt mit dem, was unerwartet, furchteinflößend und verheißungsvoll ist, erkennen wir – hoffentlich nicht zu spät – die Bindungen, die uns, ohne dass wir es wüssten, fordern und wahrhaft lebendig sein lassen.[/bilingbox]
Поддержит ли Кремль слабеющий режим Лукашенко или сделает ставку на нового кандидата? Может ли дело закончиться присоединением Беларуси по крымскому сценарию? Что думает население двух стран об их отношениях и сильны ли в белорусской оппозиции антироссийские настроения? Шесть важных вопросов и понятных ответов от Астрид Зам в рубрике «Бистро» — просто листайте.
1)Как Кремль относится к происходящему в Беларуси? Вряд ли Путину безразличны политические волнения и угроза смены власти.
События в Беларуси стали сюрпризом для Кремля, как и для многих других политических игроков. Российские власти считали, что победа Александра Лукашенко на президентских выборах 9 августа предрешена, поэтому Владимир Путин уже на следующий день поздравил его с переизбранием. На растущие протестные движения в обществе и насилие силовиков в отношении демонстрантов официальный Кремль реагировал сдержанно вплоть до 15-16 августа. На то есть две причины. Во-первых, Лукашенко продемонстрировал, что не в состоянии справиться с ситуацией. Во-вторых, после того как Латвия, Литва и Польша предложили стать посредниками в переговорах между властью и оппозицией, Кремль почувствовал, что необходимость защищать свою геополитическую позицию. На этом фоне Москва выступает против какого бы то ни было вмешательства в белорусские дела со стороны ЕС или США. Согласиться на смену власти Россия может только в том случае, если будут учтены ее геополитические интересы и это не повлечет за собой внутриполитических проблем. Осторожным указанием на необходимость искать компромисс стало заявление министра иностранных дел Лаврова от 19 августа. Лавров назвал выборы в Беларуси «неидеальными» и подчеркнул, что власти «страны пытаются вступить в диалог» с гражданами.
2) Многочисленные независимые наблюдатели утверждают, что все, что уже происходит (и может произойти) в Беларуси, в любом случае будет выигрышным для Путина. Это так?
Мне так не кажется. Кремль уже давно недоволен политикой президента Беларуси. На этих выборах Александр Лукашенко хотел показать себя гарантом белорусского суверенитета. Еще в разгар пандемии коронавируса, на которую власти обеих стран отреагировали очень по-разному, Лукашенко критически высказывался о российских попытках вмешаться в ситуацию. В ходе предвыборной борьбы он также сделал несколько выпадов в сторону России, причем апогеем этой кампании стало явно инсценированное задержание 33 наемников российской ЧВК «Вагнер» в санатории под Минском. Лукашенко обвинил представителей России в попытке дестабилизации ситуации в Беларуси, однако подчеркнуто исключил возможное вмешательство самого Кремля. В результате официальная Москва отреагировала на его слова сдержанно. Расчет очевидно заключался в том, что после выборов позиции Лукашенко окажутся настолько слабыми, что он будет вынужден согласиться на интеграционные планы России. Вместо этого Москва теперь рискует потерять контроль над Беларусью. Если Лукашенко удержится у власти, то он действительно больше не сможет грозить Кремлю сближением с Западом. Однако такое развитие событий подстегнет рост антироссийских настроений в белорусском обществе.
Если же власть сменится, то у Кремля не будет гарантий в том, что он сможет продвинуть на президентский пост своего кандидата, а россиянам станет очевидным крах всей российской политики в отношении Беларуси: власти оказались неспособны противостоять еще одной революции в сопредельной стране. Получается, что российские власти стоят перед трудным выбором.
3) В 1999 году Беларусь и Россия заключили договор о создании Союзного государства. В чем его суть, работает ли он — или так и остался на бумаге?
Среди прочего, этот договор предусматривает создание общей Конституции, валюты, таможенных органов, судов и Счетной палаты. Однако в последние годы, особенно с момента основания Евразийского экономического союза, вопрос двусторонней интеграции потерял былое значение. Лишь в 2018 году Кремль неожиданно снова поднял тему строительства Союзного государства, и за 2019 год стороны согласовали более тридцати дорожных карт интеграции. Особенно спорной стала дорожная карта под номером 31, предусматривавшая создание наднациональных органов власти, из-за чего запланированное на декабрь 2019 года подписание пакета интеграционных мер было перенесено. Принято считать, что формирование таких органов власти было нужно Москве в первую очередь для того, чтобы обеспечить Владимиру Путину возможность сохранения руководящего поста и после 2024 года. Такая необходимость отпала после изменения российской Конституции, которая теперь предусматривает обнуление президентских сроков Путина. Кроме того, успешная интеграция с Беларусью не оказала бы такого же влияния на рейтинг российского президента, как аннексия Крыма, вызвавшая национал-патриотическую эйфорию.
4) Как российское общество воспринимает Беларусь?
Большинство россиян относятся к Беларуси хорошо и не подвергают сомнению наличие тесных дружеских связей между странами. То же самое касается и самого Александра Лукашенко, к которому, согласно проведенному в июле 2020 года опросу ВЦИОМ, положительно относится 52% россиян. Между Россией и Беларусью в прошлом не было никаких потенциально конфликтных ситуаций, а на территории Беларуси нет ничего, что имело бы особое значение для национального самосознания россиян. В связи с этим объединения двух государств под единым руководством желают лишь немногие. При этом возможный разворот Беларуси на Запад и расторжение существующих союзных договоренностей будут восприняты в России крайне негативно. Интересно при этом, что политическая жизнь обеих стран тесно связана, в том числе и для оппозиционных сил: так, канал Алексея Навального на YouTube и независимый телеканал «Дождь» регулярно освещают ситуацию в Беларуси, а демонстранты в Хабаровске выражают солидарность с белорусским протестным движением. В общем, многие россияне сейчас задаются вопросом, не послужит ли происходящее сейчас в Беларуси одним из возможных сценариев того, как будут развиваться события в стране после президентских выборов 2024 года.
5) А как относятся к России в Беларуси? Упоминаются ли отношения между странами в ходе оппозиционных протестов?
В Беларуси тоже никто не оспаривает необходимость близких отношений между странами, однако идея более тесной политической интеграции в последние годы теряет сторонников среди белорусов: по данным белорусского социолога Андрея Вардомацкого, поддержка идеи Союзного государства России и Беларуси за 2019 год снизилась с 60,4% до 40,4%. В начале 2020 года создание единого государства поддерживали всего 12,8% граждан, а подавляющее большинство (74,6%) высказывались за дружеское сосуществование в виде двух независимых государств с безвизовым режимом и без взаимного пограничного и таможенного контроля.
Нынешний протест концентрируется исключительно на внутриполитических вопросах и направлен, в первую очередь, против президента Лукашенко, который подорвал к себе доверие населения, преуменьшая опасность коронавируса. Основное требование протестующих — проведение свободных и честных выборов. Объединенный штаб альтернативного кандидата Светланы Тихановской в своих заявлениях всегда подчеркивает, что Тихановская не намерена существенно менять внешнеполитический курс страны, и ее сторонники стремятся поддерживать в равной степени хорошие отношения со всеми соседними странами. Этому никак не противоречит и то, что оппозиция использует бело-красно-белый флаг.
6) Некоторые российские наблюдатели допускают, что Кремль может организовать вторжение в Беларусь, как на Украине в 2014 году. Насколько высока вероятность такого сценария?
Открытая интервенция имела бы серьезные последствия для России. Например, в этом случае Кремлю пришлось бы взять на себя ответственность за экономическое развитие Беларуси, что в нынешних условиях легло бы на нее тяжелым бременем. Кроме того, такая интервенция натолкнулась бы на противодействие белорусского общества и вызвала бы новые санкции со стороны Запада, то есть усилила бы международную изоляцию страны. В связи с этим более вероятны скрытые попытки повлиять на ситуацию с самыми различными целями. Так, 18 августа Либерально-демократическая партия Беларуси призвала создать Координационный комитет «народно-патриотического движения». Эта мера, очевидно, задумана в качестве противовеса идущим протестам и призвана помочь нейтрализовать их. Судя по всему, Кремль за кулисами продолжает искать подходящих людей и способы для того, чтобы направить трансфер власти в нужное русло. Недавние публичные заявления Лукашенко о высокой опасности вмешательства Запада в дела Беларуси, а также обвинения Координационного совета оппозиции в антироссийских намерениях может заставить Кремль пойти на более решительные действия. В связи с этим нельзя исключать дальнейшей эскалации, которая может привести к прямой интервенции из России.
В субботу 1 августа в Берлине состоялась крупная «антикоронавирусная демонстрация», участники которой требовали отмены правительственных мер по борьбе с инфекцией — в частности, обязательного ношения масок и соблюдения социальной дистанции. На акцию (организаторы которой заявили об 1,3 миллионе участников, правда, полиция насчитала около 20 тысяч) пришли самые разные люди, но среди них были и откровенные правые радикалы. Журналист и писатель Олаф Зундермайер, эксперт по экстремизму, отвечает на вопросы о том, как снова в немецком обществе было нарушено одно из главных послевоенных табу — не вставать в строй с ультраправыми, и что теперь с этим делать. Шесть вопросов и ответов — просто листайте.
1. На демонстрации знамена растаманов развевались рядом с имперскими военными флагами, которые обычно используют неонацисты. Кто же все-таки участвовал в этой демонстрации?
Главным организатором берлинской демонстрации выступил некий союз из Баден-Вюртемберга, именующий себя Querdenken 711. Эта организация представлена в разных городах, но главный ее центр расположен в Штутгарте. В нее входят в основном противники вакцинации, ковид-отрицатели, различные эзотерики из южной Германии. Несколько недель назад их демонстрации в Штутгарте собрали до 5 тысяч человек. Сейчас это уже целая сеть с городскими отделениями по всей Германии. В Берлине они впервые объединились с теми, кто поддерживает движение PEGIDA. А это различные правые радикалы, а также рейхсбюргеры, сторонники «Альтернативы для Германии» (АдГ), приехавшие в Берлин в основном из восточногерманских земель: Саксонии, Бранденбурга, Мекленбурга — Передней Померании. В общей сложности на демонстрацию вышло около 20 тысяч человек. Объединяет их то, что они не верят в пандемию и критикуют антикризисные меры немецкого правительства. Но большинство пришедших все-таки не являются ни правыми экстремистами, ни рейхсбюргерами.
2. Очевидно, демонстрантов совершенно не смущал тот факт, что они маршируют по Берлину вместе с правыми радикалами. Почему?
Прежде всего необходимо совершенно четко отметить, что большинство людей, принявших участие в этой демонстрации, определенно понимали, кто идет с ними рядом, но действительно не видели в этом проблемы. У них есть общая цель, а проблематика правого экстремизма не в центре их внимания. Общая цель состоит в том, чтобы свергнуть этот «режим короны», выразить свое недовольство мерами, которые предпринимаются в борьбе с коронавирусом, и сомнения по поводу пандемии в целом. А то, что они идут в одном ряду с теми, кто отрицает Холокост, с правыми экстремистами, с рейхсбюргерами, — это их не смущает. Следующий сбор этого союза намечен на субботу в Штутгарте, и до сих пор ничто не предвещает какого-либо их размежевания с правыми радикалами.
Табу на хождение с правыми экстремистами в одной колонне единодушно соблюдалось всем обществом со времен Второй мировой войны и впервые было нарушено в 2014 году на демонстрациях движения PEGIDA. Теперь из-за «коронакризиса» повторяется что-то подобное. Кроме того, в следующем году у нас в Германии состоятся важные выборы, причем не только в Бундестаг. Сначала пройдут выборы в ландтаг Баден-Вюртемберга — это будут такие федеральные выборы в миниатюре, причем в регионе, где очень сильны позиции АдГ. Социальные и экономические последствия кризиса сейчас не вполне предсказуемы. И, разумеется, существует опасность, что эти последствия будут использованы данным движением в собственных политических целях.
3. Любопытно при этом, что такие популистские партии, как АдГ, как раз до сих пор не проявили себя в период «коронакризиса».
Да, АдГ потребовалось особенно много времени, чтобы сформулировать свою позицию в отношении политики против коронавируса. Это заняло несколько недель. Сейчас АдГ — единственная партия, которая на 100% в оппозиции к политике федерального правительства в этом отношении. Их избиратели, среди которых много ковид-отрицателей, их в этом поддерживают, но в целом антикризисная политика правительства Германии пользуется довольно высокой популярностью среди населения. Так что можно сказать, такая позиция не обеспечивает АдГ поддержку большинства населения.
4. Что вы думаете о том, как все это освещается в СМИ? Порой звучит все-таки очень резкая критика, причем в адрес всех демонстрантов сразу, без каких-либо различий между ними.
Заявления, будто не делается никаких различий между демонстрантами, голословны. Я помню такие же упреки во время демонстраций PEGIDA: как только мы указываем на то, что в демонстрации участвуют также и правые радикалы, нам отвечают: «Вы говорите, мы все нацисты». Никто этого не говорит. Эти события освещаются в СМИ вполне объективно и взвешенно. Но управляемая «контробщественность» пытается распространить этот нарратив — что, мол, в СМИ все обобщают. Такое утверждение помогает укрепить само движение и мобилизовать его против демократического гражданского общества, традиционных средств массовой информации и политики.
5. Демонстранты действительно выступают только против политики, направленной на борьбу с коронавирусом, или за этим стоит некое общее недоверие к политикам в целом?
Это взаимосвязано. Это общее недоверие мы наблюдаем уже на протяжении нескольких лет, в том числе в контексте демонстраций PEGIDA и результатов партии АдГ в восточной Германии. Есть люди, регулярно выходящие на митинги, участвующие в демонстрациях — против миграционной политики и против других политических мер. У таких людей недоверие к политике, к государству, к демократическому строю традиционно очень сильно. Теперь мы наблюдаем это и среди представителей совершенно другой политической группы, среди городского населения, проявляющего недоверие не только к политическим мерам в связи с коронавирусом, но и к государству как таковому. Это связующий элемент, объединяющий эти различные группы.
6. Что делать с теми, кто выходит на эти демонстрации: разговаривать с ними или игнорировать?
Вообще, мы живем в открытом обществе. В демократическом государстве не просто следует, но даже необходимо обеспечивать столкновение различных мнений — до тех пор, пока оно не выходит за рамки закона. Недоверие людей к мерам по борьбе с коронавирусом, к антикризисной политике в целом, неверие в сам факт пандемии — все это следует выносить на суд общественности, и вообще — сносить. Игнорировать и не признавать людей, действующих в рамках легитимного демократического дискурса, на мой взгляд, будет серьезной ошибкой. Такое отношение только усилит само это движение. А также это усилит протест и развитие параллельного социума, достучаться до которого вскоре станет невозможно. В итоге это может привести к расколу, подобному тем, что наблюдаются в других странах, например, в США или соседней Польше. Там в демократическом обществе сложилось противостояние враждебных друг другу лагерей.
Мы должны вынести и разрешить этот конфликт. «Коронакризис» в целом и его последствия, в том числе политические, — это проверка на прочность для всего общества. Как журналисты мы должны сообщать о том, кто участвует в этих демонстрациях, мы должны ставить людей перед фактами, указывать на присутствующих там экстремистов. А как представители открытого общества — разобраться между собой в конфликте и в различных мнениях на этот счет. Но в то же время, конечно, необходимо четко обозначать границы, за которыми начинаются экстремизм и враждебность.
Как малому и среднему бизнесу выжить в условиях пандемии и глобального карантина? Это трудная задача не только в России, но и в Германии. Многие отрасли экономики перешли на чрезвычайное положение: «Германия и немецкая экономика не переживали ничего подобного со времен Второй мировой войны», — заявил высокопоставленный представитель правительства в интервью газете DIE WELT.
Еще в начале карантина, весной 2020 года, правительство Германии начало выплачивать пособия частным предпринимателям: владельцам небольших магазинов, салонов красоты, кафе и других бизнесов, вынужденных закрыться на многие недели. Для фирм, в которых не более 10 работников, размер компенсации составил до 15 тысяч евро. Индивидуальные предприниматели, в том числе занятые в сфере культуры и искусства — музыканты, художники, переводчики, фотографы, — тоже получили одноразовые пособия размером до 9 тысяч евро на три месяца (это может быть даже больше, чем человек заработал бы в обычных условиях). Деньги предназначены в первую очередь для оплаты аренды помещений, взятого в лизинг оборудования и кредитов.
К спасению любимых кафе, парикмахерских, фотомастерских и клубов подключилось не только государство, но и обычные люди: весна 2020 года стала в Германии расцветом краудфандинговых платформ. Специальные компенсации были выплачены и работникам, вынужденным перейти на неполную форму занятости. Наконец, отдельные разовые пособия получили семьи с несовершеннолетними детьми: по 300 евро на ребенка.
Компенсации — это одна из попыток правительства Германии отреагировать на масштабный структурный шок, который пережила экономика. В чем его суть — и как его преодолевать, — спорят политики и эксперты.
Нынешний кризис, по единодушному мнению экспертов, отличает двойной шок — спроса и предложения. Это значит, что, с одной стороны, предприятия больше не могут вести свою обычную деятельность (резко снизилась доступность рабочей силы, в некоторых отраслях выросли производственные издержки), а потребители, с другой, перестают закупать товары и пользоваться услугами. В итоге экономика просто останавливается.
Чтобы смягчить последствия экономического кризиса, правительство Германии приняло пакет стимулирующих мер на общую сумму 130 миллиардов евро — это больше трети всех расходов бюджета страны в 2020 году. На это и другие меры государственной помощи министерство финансов намерено взять кредиты на сумму 218,5 миллиарда евро — это самый высокий уровень нового долга за всю историю республики. Заемные средства пойдут на создание фонда спасения экономики, который поможет уберечь предприятия от банкротства и сохранит рабочие места. Из 130 миллиардов евро в 20 обойдется снижение НДС — главного из косвенных налогов. Цель — снизить цены и стимулировать потребительский спрос. Дешевле должны стать все товары длительного пользования вроде бытовой техники и компьютеров.
Все вместе подчинено задаче — снова запустить экономический механизм: чтобы предприятия снова производили, а потребители покупали их продукцию. Потраченные на это деньги должны конвертироваться в новые товары и инфраструктуру и вернуться государству в виде налогов. Но это теоретический расчет. На практике вложенные средства могут почти бесконечно обращаться на рынке, будучи ничем реально не обеспечены, — до тех пор, пока пузырь не лопнет.
Именно поэтому в Германии разгорелся горячий спор о рекордном уровне долгов: некоторые экономисты даже опасаются, что дело закончится построением социализма. Другие считают, что стимулирующие меры помогут только самым богатым.
Чем недовольны либералы
После введения новых стимулирующих мер долг Германии будет в пять раз выше, чем во время финансового кризиса 2008–2009 годов. Между тем уже тогда аналогичные способы оживления экономики подверглись жесткой критике, особенно в либеральных экономических кругах. С точки зрения либералов, к нему привело то, что политики тушили пожар предыдущего кризиса (краха доткомов в марте 2000-х) керосином. Стимулируя экономику, власти пробудили «алчность капитала» — всеобщее использование новых финансовых инструментов. Финансисты трансформировали их в кредиты и ценные бумаги, «секьюритизировали», переупаковали и торговали ими по всему миру. Согласно этой логике, государственные интервенции нарушают правила рынка и в итоге ставят финансовую систему на грань краха.
Кроме того, либеральные экономисты считают, что новые государственные заимствования сами по себе — проблема. С их точки зрения, чем ниже госдолг, тем справедливее отношения между поколениями: если проценты по выплате будут расти — значит, государству придется сокращать бюджетные расходы, и тогда за решение сегодняшних сиюминутных проблем расплачиваться придется детям и внукам.
Бесплатный сыр?
В прежние времена так называемый «черный ноль» — баланс расходов и доходов в бюджетной системе государства — был священной коровой германской фискальной политики. Расставшись с ним, политики сделали госдолг рекордным. Журналист ежедневной деловой газеты Handelsblatt Мартин Грайве так комментирует этот шаг:
[bilingbox]То, что на чрезвычайную ситуацию федеральное правительство реагирует чрезвычайными мерами, само по себе не ошибка. В условиях такого кризиса государство должно использовать всю свободу действий, чтобы ущерб, наносимый отдельным гражданам, был минимальным. Сама кризисная политика не столь опасна. А вот фискальная политика в послекризисный период, для которой ряд политических деятелей и экономистов уже сегодня готовят почву, может стать большой опасностью.
Умеренность в расходах больше не является элементом искусства госуправления. Вера в постоянство низких процентных ставок привела к тому, что для бережливости настал «конец истории». В этой картине мира бюджетные ограничения больше не имеют силы, долги можно делать безопасно, потому что они ничего не стоят. Звучит заманчиво, но верить в это опасно. История экономики учит нас, что все может быстро измениться. А для экономистов не секрет, что бесплатного сыра не бывает.~~~Dass die Bundesregierung in diesen Ausnahmezeiten mit Ausnahmehilfspaketen reagiert, ist für sich genommen nicht falsch. In einer Krise wie dieser sollte ein Staat all seinen Spielraum nutzen, um den Schaden für den einzelnen Bürger gering zu halten. Nicht die aktuelle Krisenpolitik ist die Gefahr. Sondern die Art von Schuldenpolitik, die auf Corona folgen könnte und für die manche Politiker und Ökonomen derzeit den Boden bereiten. Mäßigung bei den Ausgaben ist kein Bestandteil deutscher Staatskunst mehr. In dem Glauben, die Zinsen bleiben noch lange niedrig, ist Sparsamkeit am „Ende der Geschichte“ angekommen. Budgetrestriktionen sind in dieser Welt außer Kraft gesetzt, Schulden können bedenkenlos gemacht werden, weil sie umsonst zu haben sind. Das klingt verheißungsvoll, nur sollte man dem keinen Glauben schenken. Die Wirtschaftsgeschichte lehrt, wie schnell es anders kommen kann. Die Wirtschaftswissenschaft lehrt, dass es so etwas wie einen „free lunch“ nicht gibt.[/bilingbox]
Многие эксперты полагают, что отказ от политики жесткой экономии в пользу увеличения госрасходов — это переход от неолиберализма к скрытому социализму, при котором государство становится ключевым экономическим игроком. Марк Байзе, руководитель отдела экономики Süddeutsche Zeitung, придерживается либеральных экономических взглядов и тем не менее призывает к другим оценкам:
[bilingbox]Социальное государство всеобщего благоденствия в Германии разрасталось со времен Гельмута Коля, даже, пожалуй, уже при Вилли Брандте и уж точно при Ангеле Меркель — статистика красноречива. В то же время, и это тоже ясно, происходили приватизация и дерегулирование — но не как часть общей концепции, а, скорее, произвольно, всякий раз в результате успеха той или иной группы интересов. Лучшим примером тому стало смягчение банковского регулирования (при канцлере Герхарде Шредере), которое в итоге способствовало наступлению большого финансового кризиса. ~~~Seit Kanzler Helmut Kohl, ach was, schon seit Willy Brandt, und später maßgeblich unter Angela Merkel ist der Sozialstaat in Deutschland ausgebaut worden, das zeigt ja die Statistik. Zugleich hat es, ebenfalls unbestreitbar, Privatisierung und Deregulierung gegeben — aber, und jetzt kommt es: nicht als Teil eines Konzepts, sondern eher willkürlich, immer dann, wenn sich mal wieder eine Interessengruppe durchgesetzt hat. Bestes Beispiel sind Lockerungen in der Bankenregulierung (unter Kanzler Gerhard Schröder), die am Ende mit zur großen Finanzkrise geführt haben.[/bilingbox]
Финансовый кризис 2008–2009 годов заставил сторонников неолиберальной экономической политики, считающей приоритетом стимулирование предложения через снижение налогов и сокращение госрегулирования, повсюду перейти в глухую оборону. А консервативная парижская газета Le Figaro присвоила теоретику экономического роста Джону Мейнарду Кейнсу звание «Человека года» в 2009 году, назвав британского экономиста, умершего в 1946-м, «самым живым экономистом мира». Неудивительно, что либеральные экономисты, с их критикой стимулирования спроса (через различные формы поддержки общества), с огромным трудом находили себе аудиторию в западноевропейских СМИ.
В 2020 году классические инструменты стимулирования спроса критикуют уже сами кейнсианцы. В их числе — Себастиан Дуллиен, научный директор Института по макроэкономике и исследованию экономических циклов (IMK) Фонда Ганса Беклера. В интервью газете taz экономист выступает прежде всего против снижения налога на добавленную стоимость (НДС).
[bilingbox]«К сожалению, в краткосрочной перспективе увеличить потребление таким образом не удастся […] Этот «ключевой элемент пакета» будет стоить очень дорого, а польза от него сомнительна. Снижение НДС на 2-3 процентных пункта во втором полугодии обойдется в 20 миллиардов евро. Но потребители вряд ли получат от него какую-либо выгоду. Большая часть денег останется у компаний и не будет стимулировать потребление».~~~Es wird leider nicht gelingen, den Konsum kurzfristig anzukurbeln. […] Dieses „Herzstück des Pakets“ ist sehr teuer und ein bisschen fragwürdig. Es kostet 20 Milliarden Euro, die Mehrwertsteuer im zweiten Halbjahr um 2 bis 3 Prozentpunkte zu senken. Aber bei den Kunden dürfte davon wenig ankommen. Das meiste Geld wird bei den Unternehmen hängen bleiben und den Konsum nicht beleben.[/bilingbox]
Станут ли немцы тратить активнее, зависит от важного индикатора — состояния частных домохозяйств. В конце 2019 года их активы составляли рекордную сумму — около 6458 миллиардов евро. А в 2020 году, согласно недавно проведенному исследованию, увеличатся даже больше, несмотря на ожидаемое падение доходов в результате кризиса. Проблема в том, что доля сбережений в доходах вырастет с 10,9% в 2019 году до 11,9%. Проще говоря, немцы будут экономить больше, а тратить меньше. И попытка федерального правительства увеличить потребление за счет снижения ставки НДС рискует оказаться провальной. Вот как Петер Бофингер — вероятно, самый известный кейнсианец Германии — комментирует эту ситуацию в журнале деловых кругов Capital:
[bilingbox]Особенность этой рецессии в том, что она ударяет по внутреннему спросу. Классические рецессии генерируются в сфере экспорта, инвестиций или жилищного строительства, но не в сфере частного потребления. Тем не менее меры, предпринятые правительством Германии, очень способствуют тому, чтобы к концу года частное потребление вновь стабилизировалось. Однако я не уверен в том, что покупательское настроение потребителей к тому времени снова достигнет докризисного уровня. Ведь пока одни боятся ходить по магазинам в маске, другие боятся потерять работу — и ни то, ни другое не стимулирует потребление. ~~~Das Besondere an dieser Rezession ist, dass sie die Binnennachfrage trifft. Klassische Rezessionen kommen aus dem Export, aus Investitionen oder dem Wohnungsbau, aber nicht aus dem privaten Verbrauch. Mit den Maßnahmen der Bundesregierung ist aber ein wichtiger Beitrag geleistet, dass sich der private Verbrauch bis zum Jahresende wieder stabilisiert. Dass die Kauflaune der Konsumenten bis dahin wieder das Vorkrisen-Niveau erreicht, würde ich aber bezweifeln. Denn ein Teil der Leute ist ängstlich mit der Maske einzukaufen und ein anderer sorgt sich um die eigenen Arbeitsplätze, was die Konsumfreude auch nicht gerade anregt.[/bilingbox]
Поправки к российской Конституции предлагают определить брак исключительно как «союз мужчины и женщины». Так однополые пары лишаются надежды на полное равноправие даже в будущем. На европейском фоне это выглядит почти что узаконенной гомофобией. Но какими правами обладают представители ЛГБТ в самой Европе и какие механизмы существуют для их реализации? Везде ли легализован однополый брак? Какую роль эта тема играет в политической жизни континента? Об этом — социолог, профессор Свободного университета Брюсселя Давид Патернотт. Семь вопросов и семь ответов — просто листайте.
1) Россия собирается внести в Конституцию запрет на гомосексуальный брак, а на Западе тем временем, похоже, представители ЛГБТ добились равноправия. Правда ли, что для однополых пар Европа — земля обетованная?
Прежде всего, нужно различать повседневную жизнь и правовую ситуацию. В целом, если сравнивать с другими частями света, жизнь однополых пар в Европе может казаться более устроенной. Но перепады внутри Европы могут быть огромными. Особенно заметны различия между Западной и Восточной Европой — и эта разница все последние годы росла. Но и на востоке Европы есть страны с очень прогрессивными законами. Словения, Хорватия, Чехия, Эстония и Венгрия дают однополым парам все возможности гражданского партнерства. До того как к власти пришел Орбан, Венгрия нередко служила образцом для всей Восточной Европы.
И наоборот, на Западе есть страны, где права ЛГБТ признаны слабо. Наиболее очевидные примеры — Италия и Греция: эти страны сильно отстают, хотя и не имеют никакого отношения к бывшему Восточному блоку.
Легализация однополых браков в целом распространена довольно широко, и происходила она обычно в два этапа. На первом разрешалось так называемое «гражданское партнерство», что впервые было сделано в Дании в 1989 году. Есть разные формы такого партнерства, оно предполагает разные права, иногда в том числе на усыновление детей. А в 2001 году в Нидерландах был узаконен однополый брак. На сегодня брак — это наилучший способ уравнять в правах однополые пары. Однако в ряде стран, например, в Италии, существует только гражданское партнерство, в то время как другие решили сохранить обе формы — такова ситуация в Бельгии.
И все же правовая ситуация — это не то же самое, что повседневная жизнь. Например, Германия с точки зрения законодательства не будет в лидерах (убедиться в этом можно, посмотрев последнюю версию «Радужной карты Европы», которую выпускает международная организация ILGA). В этом отношении вперед выйдут Исландия или Люксембург. Но всем известно, что качество жизни ЛГБТ в Германии, особенно в Берлине, наверное, выше всего в Европе.
В то же время все больше организаций сообщают о росте гомофобии в последние годы. Трудно сказать, что именно мы наблюдаем: возможно, это реальный рост числа инцидентов. Но, может быть, с изменением отношения к ЛГБТ проявления гомофобии, раньше казавшиеся нормой, начинают восприниматься как неприемлемые и чаще становятся поводом для заявлений. В любом случае, до совершенства явно далеко.
2) Сейчас очень многие — как эксперты, так и рядовые граждане — считают брак устаревшим, консервативным институтом, за который нет смысла держаться. Зачем однополым парам вообще вступать в брак?
Действительно, существует представление о том, что однополый брак консервативен, потому что основан на моногамной модели. Я не думаю, что брак сам по себе консервативен, хотя и воспроизводит только одну из возможных моделей семьи.
В США, да и в некоторых европейских странах, семейное положение очень важно для получения доступа к социальным правам или к системам социального обеспечения. «Коронакризис», охвативший многие страны, наглядно демонстрирует, что люди, не состоящие в законном браке или гражданском партнерстве, попадают в очень трудное положение: карантин разлучает неформальных партнеров, вне зависимости от их сексуальной ориентации. Отношения, не получившие легализации, не признаются.
Кроме того, в Европе брак — для многих единственный способ воссоединения семьи. Если у вас есть легальный статус, вам легче перевезти партнера к себе. В некоторых случаях супружеский статус необходим для признания родительских прав. Есть страны, где если лесбийская пара не зарегистрирована, то за небиологической матерью не признаются никакие родительские права. Она вынуждена проходить долгий и сложный процесс усыновления или удочерения своего собственного ребенка, как если бы она была ему посторонним человеком.
3) Какие страны Европейского союза разрешили однополые браки и усыновление детей, а какие нет?
Впервые однополый брак был разрешен в Нидерландах в 2001 году. Вскоре примеру последовали Бельгия и Испания, а затем и многие другие страны. Сейчас список стран, которые проголосовали за однополый брак, включает Францию, Великобританию, Германию, скандинавские страны, Ирландию (через референдум), Португалию, Австрию, Люксембург и, совсем недавно, Мальту. Что касается усыновления и удочерения, тут ситуация разнится. Взять, к примеру, Австрию: там усыновление и удочерение были разрешены раньше, чем брак. В Бельгии наоборот: брак разрешен в 2003, усыновление и удочерение — в 2006 году. Многие страны пошли по этому же пути, и там заключение брака стало обязательным условием усыновления/удочерения. Во Франции оба права гарантированы с 2012 года, в Германии с недавних пор тоже. В каждой стране свои особенности, но в целом, обычно, если однополой паре разрешено вступать в брак — то разрешено и усыновлять или удочерять детей. И наоборот.
4) Существует ли регулирование прав ЛГБТ на уровне Европейского Союза? И какие органы надзора и регулирования следят за исполнением этих правовых норм?
Прежде всего, страны, желающие войти в состав Совета Европы, обязаны декриминализировать однополые отношения, внеся соответствующие изменения в свое законодательство. Так было, например, в Румынии в начале 1990-х годов. Наверное, это одна из причин, почему Турция, пока она остается в составе Совета Европы, не криминализирует однополые отношения — что сильно отличает ее от других исламских стран.
Кроме того, в 1997 году уже Евросоюз принял так называемое Амстердамское соглашение, в котором провозглашается принцип недискриминации по многим критериям, включая сексуальную ориентацию. Это налагает на все страны Евросоюза строгие обязательства принять законы против дискриминации на рабочем месте, а также создать государственное ведомство по равноправию, ответственное за выполнение этого закона.
Это касалось всех стран, присоединившихся к ЕС (балканских, например). Для Польши это стало проблемой на многие годы, потому что ведомство по равноправию слишком сильно зависит от государства и не в состоянии должным образом расследовать случаи дискриминации — в том числе внутри собственной организации.
Членство в ЕС не накладывает на страну обязательство вводить у себя однополый брак. Но оно создает давление для легализации статуса однополых пар и равноправных условий для них. В Италии гражданское партнерство было узаконено под воздействием Европейского суда. Но Италию не обязывали разрешать однополые браки, а люди, состоящие там в однополых гражданских партнерствах, довольно сильно ограничены в правах — например, у них почти нет прав в сфере усыновления и опеки.
5) Какую роль тема прав ЛГБТ играет во внутриевропейской политике?
Изначально на стороне ЛГБТ выступали партии левого крыла: «зеленые» (там, где они были), социалисты и социал-демократы, поскольку у них были сильнее связи с ЛГБТ, феминистками и другими социальными движениями. В либеральных же партиях часто случались серьезные внутренние конфликты по этим вопросам. Очень интересно получается, когда права однополых пар включают в свою повестку правые партии. Правые — что бы это ни значило в каждой отдельной стране — в определенный момент начали поддерживать и продвигать права геев. Обычно христианские демократы скорее против, но вот, например, Христианские демократы и фламандцы в Бельгии выступили за однополый брак в 2003 году, аргументируя уже знакомым нам образом: брак — это консервативный институт. Дэвид Кэмерон подхватил эту идею несколькими годами позже, а в Германии Меркель некоторое время была против — но в конечном счете препятствовать не стала.
Но вот крайне правые партии — совершенно точно противники однополого брака. И все же лет пять-десять назад некоторые из них заигрывали с идеей свобод для ЛГБТ. Часто для них это было способом задеть мусульман. То есть они не боролись за реальные изменения законодательства в сторону больших свобод для ЛГБТ — скорее, это был инструмент дискурса. Мне неизвестна ни одна страна, где бы крайне правые голосовали за однополый брак. По-моему, такого еще не было.
Гораздо интереснее та игра, которую ведет Путин и другие, сделав права ЛГБТ синонимом Европы и Евросоюза. В результате права однополых пар стали инструментом в руках различных сил внутри и за пределами Европы. Некоторые политики ЕС усиливают эту риторику, изобретенную Путиным. Возражая ему, они до бесконечности повторяют, как важны эти права, насколько существенное место они занимают в самом сердце европейского проекта. Ответная риторика правых сводится к тому, что они в принципе за Европу, но против такой Европы. Такая Европа часто описывается при помощи законов об иммигрантах и о правах ЛГБТ.
6) Как вы думаете, что больше всего помогло продвижению прав однополых пар в Европе? Какие кампании были наиболее успешными?
Лучшие результаты принесла низовая, массовая работа. Дело в том, что любые законы, спускаемые сверху, любое давление сверху за права отдельных групп опасны тем, что могут вызвать сильное противодействие. В Польше удалось сильно продвинуться к признанию ЛГБТ, когда местные активисты сумели сделать проблемы этих людей понятными всем. Они провели кампанию, построенную на идее, согласно которой представители ЛГБТ ничем не отличаются от остальных людей. Это были билборды по всей стране, на них были изображены пары ЛГБТ — обычные люди, как ты и я. Эта кампания очень помогла общественному осознанию и принятию однополых пар.
Не хочу сказать, что законодательное давление не работает вовсе. Но если в руках только закон, а поддержки снизу нет, то ситуацию легко использовать против ЛГБТ. Достаточно запустить популистскую идею, что все это инициатива, навязанная брюссельскими элитами, которые в своей башне из слоновой кости давно оторвались от людей.
7) Как на правовое и общественное положение ЛГБТ влияет религия, распространенная в тех или иных европейских странах? Есть ли существенная разница между католическими и протестантскими странами, или странами с большим или меньшим количеством атеистов?
Это очень сложный вопрос, потому что сначала надо определиться с тем, что такое религия. Что мы имеем в виду под этим понятием: людей, которые ходят в церковь, — или доступ религиозных групп к власти?
Первыми ввели у себя гражданское партнерство протестантские страны: государства Скандинавии и Нидерланды. Однако возможно, что дело тут не в протестантской религии, а в том, что эти страны в большей степени секуляризированы и церкви там мало участвуют в процессе принятия политических решений. Но если посмотреть на однополые браки — первыми их узаконили страны католические: Австрия, Бельгия, Испания, Франция, Германия (в которой примерно поровну католических и протестантских земель), Ирландия, Люксембург, Мальта, Португалия…
Так что трудно провести прямую связь. Что действительно важно, так это использование властью религиозной повестки для того, чтобы противостоять продвижению прав ЛГБТ. Религия сама по себе не становится ключевым фактором — пока у нее не появляется доступа к власти. Ни Путин, ни Сальвини, например, не отличаются пламенной религиозностью. Но для своих целей они успешно пользуются религией, понимая, что она может послужить орудием строительства национальной идентичности — и средством укрепления их собственной власти.
