дekoder | DEKODER

Journalismus aus Russland und Belarus in deutscher Übersetzung

Spenden

  • 2020: подводя итоги

    2020: подводя итоги

  • Бистро #13: В ЕC — новый механизм защиты верховенства права. Польша и Венгрия против

    Бистро #13: В ЕC — новый механизм защиты верховенства права. Польша и Венгрия против

    Original by Кай-Олаф Ланг on dekoder
    Translation

    Двое против Евросоюза: многие недели Польша и Венгрия блокировали принятие бюджета ЕС на следующий год размером 1,8 триллиона евро, а вместе с ним и пакет помощи для восстановления по итогам пандемии в размере 750 миллиардов евро. На саммите 10 декабря главы государств и правительств достигли компромисса. Бюджет примут, помощь выделят.

    Вообще-то Польша и Венгрия — среди главных получателей европейской помощи. Так почему же они блокировали выделение средств? Причина в том, что одно из условий введения «ковидного пакета» в действие — это право ЕС штрафовать страны за нарушение ими принципа верховенства права. А критики внутри Евросоюза не первый год говорят о так называемой «нелиберальной демократии» венгерского премьер-министра Виктора Орбана и о систематическом демонтаже разделения властей в Польше. 

    Еще в 2016 и в 2017 годах Еврокомиссия активировала против Венгрии и Польши статью 7 договора о Евросоюзе. Польшу подозревают в нарушении принципа правового государства, Венгрию — в отказе от демократических норм и базовых европейских ценностей. Самое жесткое наказание, согласно этой статье, предполагает лишение страны права голоса в общеевропейских органах власти. Однако разбирательство тянется крайне медленно, и это одна из причин, почему в мае 2020 года ЕС решил увязать предоставление своей финансовой помощи с соблюдением правовых и демократических норм. 

    Кто победил в этом споре? Отвечает эксперт по политике Евросоюза Кай-Олаф Ланг — шесть вопросов и шесть ответов, просто листайте.

    1. 1. В чем суть спора?

      Некоторые органы власти Евросоюза — например, Еврокомиссия и Европарламент, — а также ряд стран-членов ЕС критикуют Венгрию и Польшу за то, что в этих странах, по мнению критиков, идет концентрация власти и нарушается принцип верховенства права.

      При этом в обеих странах правительства пришли к власти демократическим путем. Получив на выборах большинство голосов — в венгерском парламенте у них даже конституционное большинство, — они пошли на радикальные изменения. Реформа правовой и судебной системы в Польше привела к тому, что независимость судей оказалась под вопросом. Правительство Венгрии, как считают критики, наступает на свободу слова, подвергая критически настроенные СМИ судебному преследованию. 

      Осенью 2020 года Еврокомиссия впервые представила доклад о ситуации с верховенством права во всех странах-членах организации. Сейчас возникла идея создать механизм, который позволит блокировать европейские дотации в те страны, где правовое государство находится под ударом. Именно этот план и стал причиной спора о финансировании [с Польшей и Венгрией]. 

    2. 2. Речь действительно идет об угрозе базовым ценностям Евросоюза?

      Из [европейских] договоров следуют два принципа, находящиеся друг с другом в некотором противоречии: общность ценностей у всех членов ЕС, с одной стороны, и их суверенитет — с другой. Именно поэтому Евросоюзу нелегко переходить к активным действиям, если в странах-участницах возникают проблемы с верховенством права. Польша и Венгрия утверждают, что не ставят его под сомнение. Но в первую очередь они апеллируют к тому, что Евросоюз не имеет права вмешиваться в вопросы государственного строительства и конституционной системы, поскольку это относится к компетенции самих стран-членов.

    3. 3. Что еще мог бы предпринять Евросоюз, чтобы не допустить разрушения правового государства?

      В Евросоюзе существует целый ряд инструментов, призванных обеспечить соблюдение принципов правового государства. В случае нарушения закона может быть начато разбирательство по специальной процедуре. Решения, принятые Европейским судом в рамках этой процедуры, обязательны к исполнению для стран ЕС. Кроме этого, есть несколько «мягких» механизмов, к ним относятся среди прочего некоторые форматы диалогов. Есть и наиболее мощный инструмент — статья 7 договора о Европейском союзе, на основе которой могут быть даже приостановлены права членства в организации.

    4. 4. Очевидно, в случае Венгрии и Польши статья 7 не сработала. Почему?

      Процедура, предусмотренная в этой статье, не отличается быстротой. Штрафные санкции могут быть очень тяжелыми, поэтому барьеры, которые необходимо преодолеть для их введения, намеренно сделаны очень высокими. Так, нужно заручиться поддержкой ⅘ государств, которые бы признали «несомненную опасность тяжелых нарушений» основополагающих ценностей ЕС в одной из стран — и это только первый шаг. Если затем эти нарушения не устраняются, то в качестве второго шага европейские государства — разумеется, за вычетом той страны, дело которой рассматривается, — должны единогласно признать, что в действительности существует «серьезное» и одновременно «продолжительное» нарушение принципов и ценностей. Только после этого квалифицированным большинством голосов могут быть приняты постановления о санкциях. 

      То есть мы видим, что путь к принятию решений на основании статьи 7 — длинный и трудный. Значение этой статьи, таким образом, скорее символическое — запуск процедуры в соответствии с ней служит сигналом, что ЕС готов прибегнуть к крайним мерам. При некоторых условиях — например, если довольно активная часть общества настроена проевропейски — это может иметь определенное внутриполитическое значение. Но на правительства [Польши и Венгрии] запуск этой процедуры большого влияния до сих пор не оказал.

    5. 5. Каков был план ЕС до встречи в верхах?

      Обе стороны озаботились тем, чтобы их угрозы были наглядны: Польша и Венгрия грозили наложить вето, а в ответ им дали понять, что фонд восстановления экономики можно сделать и для 25 стран ЕС, без их участия. То есть Варшава и Будапешт рисковали остаться без многомиллиардной европейской помощи, столь необходимой в период пандемии. Главы правительств обеих стран понимали, что блокада грозила бы им политическим ущербом — многие страны-члены ЕС не забыли бы о том, как много времени в период глобального кризиса было потрачено на восстановление стабильности и солидарности внутри сообщества.

    6.  6. Что изменила встреча в верхах?

      Перед нами классический образец соглашения в рамках ЕС. Множество составляющих, некоторые пункты, которые только предстоит истолковать, и, конечно, компромиссы с обеих сторон. Текст нового Положения о финансовых условиях для защиты верховенства права остался без изменений. Однако Польша и Венгрия добились принятия дополнительного разъяснения, согласно которому новое Положение сначала должно быть согласовано с Европейским Судом. Процедура займет какое-то время и может продлиться до 2022 или 2023 года. Виктору Орбану это сыграет на руку, поскольку ближайшие парламентские выборы пройдут в начале 2022 года. 

      В целом можно сказать, что, невзирая на противодействие со стороны отдельных стран-участниц, ЕС сможет активировать новый механизм. В таком случае после длительной и сложной процедуры средства ЕС заморозят. Польшу и Венгрию не удастся оштрафовать за любое нарушение принципа верховенства права, но получится — за те, которые могут негативно сказаться на использовании средств, выделяемых Евросоюзом. Для тех, кто требовал решительных действий, этого мало. Но если оглянуться назад, то все же это — новый инструмент, на появление которого многие не рассчитывали. Впрочем, случившееся нельзя назвать поворотным моментом. Споры и борьба за верховенство права будут продолжаться.

      7.  


    Текст: Кай-Олаф Ланг

    24.12.2020

    Читайте также

    Как вывести экономику из «коронакризиса»?

    Пандемия дает Германии и Европе второй шанс на объединение. Часть 1

    Пандемия дает Германии и Европе второй шанс на объединение. Часть 2

    Что пишут: о выборах в США и будущем Запада

    Общество со всеобщей амнезией

  • Германия — чемпион мира по борьбе с парниковым эффектом?

    Германия — чемпион мира по борьбе с парниковым эффектом?

    Original by Антон Химмельспах on dekoder
    Translation

    В конце 2017 года, когда о Грете Тунберг еще никто не знал, в Швеции появилось слово «flygskam» — чувство стыда за совершение авиаперелетов, — которое затем проникло и в другие языки. Это понятие не только описывает новую эмоцию, но и свидетельствует о росте экологической сознательности людей, стремящихся реже пользоваться самолетами. Авиатранспорт генерирует лишь около 3% общемировых выбросов углекислого газа (CO2), однако распространение «авиастыда» говорит о том, что внимание к личному углеродному следу постепенно становится массовым. 

    Парниковые газы считаются основной причиной изменения климата. В 2018 году доля CO2 среди всех парниковых газов достигла 88%. 

    В первые месяцы пандемии казалось, что от нее может быть хотя бы один положительный эффект — снижение выбросов углекислого газа. Но, похоже, даже этим надеждам не суждено будет сбыться. В ноябре 2020 года Всемирная метеорологическая организация опубликовала предварительные расчеты, согласно которым концентрация парниковых газов в атмосфере снова побьет рекорд, установленный за год до этого. Несмотря на снижение экономической активности, в том числе сокращение тех же авиаперевозок. 

    Каждый житель Земли ежегодно генерирует в среднем пять тонн углекислого газа, а каждый житель Германии — около восьми тонн. Это один из самых высоких показателей в мире, при том что «предельно допустимый» объем выбросов, согласно требованиям Федерального экологического ведомства, составляет 2,5 тонны СО2 на человека в год. Получается, что средний немец сегодня потребляет энергетические ресурсы почти в тройном размере. При этом совокупная доля Германии в мировых выбросах углекислого газа составляет всего 2%, а на Евросоюз в целом приходится около 10%.

    На таком фоне в Германии вот уже несколько лет разворачивается активная общественная дискуссия о сокращении индивидуального углеродного следа. Но подкрепляются ли слова делами?

    Почти 85% выбросов парниковых газов в Германии связаны с производством и потреблением энергии: это выбросы энергетических предприятий, жилищно-коммунального хозяйства и транспорта. Энергетический сектор, в том числе электро- и теплогенерация, — основной загрязнитель, отвечающий за 36% всех выбросов CO2, которые в первую очередь образуются из-за сжигания ископаемого сырья, преимущественно бурого и каменного угля.

    Именно на этот сектор сейчас обращает основное внимание федеральное правительство, стремящееся к 2050 году сократить выбросы на 80–95% от уровня 1990 года. Благодаря либерализации энергетического рынка в 1998 году потребители получили право свободно выбирать поставщика электроэнергии, и возникли первые поставщики электричества, полностью полученного из возобновляемых источников (так называемого экотока, по-немецки Ökostrom), такие как Greenpeace Energy и Lichtblick. Их рыночная доля постоянно растет: так, в 2016 году экотоком пользовались 9,7 млн немцев, а в 2019 году — уже почти 12,7 млн. Сейчас доля частных домохозяйств в общегерманских выбросах СО2 составляет примерно 10%.

    Отказ от угля

    Чтобы добиться сокращения выбросов, Германия работает в трех направлениях: развивает возобновляемую энергетику, повышает энергоэффективность и сокращает использование ископаемых источников энергии. Для этого федеральное правительство приняло ряд законов. Так, в 2000 году был принят закон о возобновляемой энергетике: он де-факто предусматривает введение экологической надбавки к тарифу, которую оплачивают почти все потребители электроэнергии. В дополнение к этому Бундестаг решил отказаться от использования угля в производстве электроэнергии к 2038 году. 

    В период с 1990 по 2016 год доля каменного угля в валовой выработке электроэнергии сократилась почти на 9%, а доля бурого угля — почти на 8%. Устойчивое снижение значимости угля сопровождается развитием возобновляемой энергетики. 



    Однако падение доли угольной генерации до 24% в 2020 году обусловлено совершенно иной причиной: согласно прогнозам, по результатам 2020 года пандемия коронавируса снизит энергопотребление в Германии на 7–12%, а доля ветряной и солнечной энергетики вырастет на 10% в том числе и из-за благоприятных погодных условий. Поскольку хранение электричества из возобновляемых источников энергии крайне дорого, этот ток сразу поступает в сеть и потребляется, а объемы производства угольных электростанций ограничиваются из-за падения спроса. Все это приводит к тому, что объем выбросов СО2 из энергетического сектора в 2020 году упадет на 10–17%. 

    Отказ от атомной энергии

    Европейский Союз считается общепризнанным лидером в сфере защиты климата, однако в решении вопроса о сокращении выбросов парниковых газов члены ЕС избрали разные стратегии. Германия решила отказаться от атомных электростанций после аварии на Фукусиме в 2011 году: последняя АЭС будет отключена от сети не позднее 31 декабря 2022 года. Напротив, во Франции до сих пор работает 56 атомных реакторов (причем некоторые из них — очень старые), развитие возобновляемой энергетики идет медленно, а параллельно продолжают строиться новые «экоустойчивые» АЭС. Эммануэль Макрон защищает право страны на атомную энергию, а также активно продвигает ее на общеевропейском уровне. Он считает, что благодаря атомной энергетике внутриевропейские выбросы парниковых газов должны к 2030 году снизиться минимум на 55% от уровня 1990 года. Иными словами, атомная энергетика, по мнению Макрона, — это «инвестиция в устойчивое будущее», то есть один из инструментов, который поможет Еврокомиссии достичь климатической нейтральности к 2050 году.

    Германия: чемпион мира по защите климата?

    Несмотря на продолжающийся экономический рост, в 2019 году выбросы парниковых газов в Германии составили 805 млн тонн, что на 6% меньше, чем в 2018 году. Это снижение стало крупнейшим за все время наблюдений с 1990 года, если не брать в расчет 2009 год — год глобального финансового кризиса. 

    Из-за влияния пандемии на экономику ЕС снижение выбросов продолжилось и сохранилась динамика, необходимая для 20%-го сокращения выбросов по сравнению с 1990 годом. Но Германия, как и двенадцать других стран-членов, согласно оценкам экспертов, так и не смогла достичь целевых показателей.

    Прогресс в сфере декарбонизации энергетики очевиден, однако этого недостаточно для достижения поставленных целей. Отсюда постоянная критика экологических организаций в адрес федерального правительства: с их точки зрения, отказ от угля происходит слишком медленно, а усилий по стимулированию энергоэффективности и снижению энергопотребления должно быть больше. 



    Графика: Даниель Маркус
    Текст: Антон Химмельспах

    23.12.2020

    Читайте также

    Немецкие «зеленые» — из радикалов в истеблишмент

    Самая немецкая из партий

    Давид Кламмер: Ende Gelände — не дать стране угля

    Садовничать, штопать одежду и передвигаться на лошадях: экологическая утопия Нико Пэха

  • Спрашивали? Отвечаем! Есть ли антисемитизм в сегодняшней Германии?

    Спрашивали? Отвечаем! Есть ли антисемитизм в сегодняшней Германии?

    Original by Катрин Реймер-Гординская on dekoder
    Translation

    Популярный сериал 2020 года «Неортодоксальная» показал сегодняшний Берлин как территорию свободы и всепринятия — в противовес закрытым иудейским общинам, существующим в Америке и Израиле. Но как художественный образ соотносится с реальностью? Стала ли Германия через 75 лет после падения нацизма страной, которая не только стыдится перед евреями за свои преступления, но и приветствует их? И местом, где они могут жить любой жизнью, которой захотят, — традиционной религиозной или современной секуляризованной? 
    Статистика показывает, что все не так просто: в последние пять лет число правонарушений на антисемитской почве стабильно растет и в прошлом году превысило две тысячи. «декодер» поговорил об антисемитизме в современной Германии с Катрин Реймер-Гординской — руководительницей большого исследования Berlin Monitor, посвященного различным формам дискриминации в современном Берлине. В рамках первой части исследования ученые поговорили с евреями, живущими в столице Германии, о том, насколько свободно и безопасно они себя чувствуют там. 

    1. Многим кажется, что в Германии растут антисемитские настроения. Это правда, или на самом деле антисемитизм никогда никуда не девался, просто о нем не любили говорить? 

    2. Антисемитизм распространен только среди правых радикалов или в других кругах тоже?

    3. В 1980-х годах Сьюзан Нейман написала книгу под названием «Slow Fire», где рассказала об отсутствии еврейской жизни в Западном Берлине тех лет. Как обстоят дела с еврейскими общинами в Германии сегодня? 

    4. Как люди воспринимают национальную нетерпимость? Какие формы может принимать дискриминация?

    5. С 1990 по 2010 годы в Германию из бывшего СССР переселились почти 220 тысяч евреев с семьями — так называемые «контингентные беженцы». Как они оценивают существующий сегодня в Германии антисемитизм с тем, который видели в советские годы?

    6. Как люди реагируют на проявления антисемитизма на индивидуальном и коллективном уровне?

    7. Как немцы, не являющиеся евреями, относятся к дидактичности борьбы с антисемитизмом? Мы же иногда слышим от некоторых людей, что они «устали от всей этой драматизации Холокоста».

    1. Многим кажется, что в Германии растут антисемитские настроения. Это правда, или на самом деле антисемитизм никогда никуда не девался, просто о нем не любили говорить? 

    Очень важно понимать, что современная ситуация — это продолжение долгой истории распространения антисемитизма и послевоенной борьбы с ним как на востоке, так и на западе страны. Антисемитизм в ГДР существовал в условиях, когда над проектом новой государственности работали в том числе еврейские репатрианты, в итоге оказавшиеся «и в застенках Штази, и на высших министерских постах», как выразился один из наших респондентов. Новая книга Юны Гроссман еще раз подтверждает, что бытовой антисемитизм в ГДР сохранялся, евреи вначале страдали от антисемитских кампаний позднесталинского времени, а затем — от антисионистских нападок, причем открытое сопротивление было невозможно. Никуда не делся антисемитизм и на территории ФРГ, причем его опасность постоянно преуменьшалась, что видно по недавно опубликованной Роненом Штайнке хронике антисемитских преступлений и знаковых террористических актов, совершенных в период с 1945 года как правыми, так и левыми радикалами. 

    В рамках нашего исследования мы опрашивали активистов, с 1989 года борющихся с юдофобскими проявлениями в Берлине и других городах. Они рассказали, что привлечь внимание демократического гражданского общества к современному антисемитизму удалось лишь в начале 2000-х годов. Широкому осознанию проблемы способствовали научные работы последних лет, в рамках которых сотрудники Европейского агентства по правам и Независимого совета экспертов по антисемитизму [которое было создано в 2009 году для регулярных отчетов Бундестагу] изучали повседневный опыт евреев. 
    Судя по ответам респондентов, проблема антисемитизма становится все острее в том числе и в Германии, но по государственной статистике это незаметно. Отчасти из-за того, что многие бытовые проявления ксенофобии документируются только мониторинговыми центрами в Берлине, потому что это не уголовные преступления. Но и уголовно наказуемые деяния не всегда фиксируются полицией. 

    2. Антисемитизм распространен только среди правых радикалов или в других кругах тоже?

    Как и раньше, многие люди считают, что антисемитизм — это своего рода «добавка» к правому экстремизму и расизму. Важно понимать, что на самом деле вербальные и физические антисемитские выпады могут делать люди самых разных политических и социальных взглядов. Наши респонденты рассказывали, что сталкивались с юдофобскими высказываниями и действиями со стороны праворадикалов и исламистов, либералов и левых, христиан и мусульман. По словам одного из участников исследования, не существует каких-то признаков, позволяющих с ходу распознать антисемита в обычном человеке. 

    Люди, ощущающие свою принадлежность к прогрессивным кругам, особенно болезненно воспринимали нетерпимость, если она исходила от их единомышленников. Многие упоминали, что проявления антисемитизма связаны с конфликтом на Ближнем Востоке и активизируются «волнами», когда местным евреям начинают приписывать ответственность за происходящие там события. Антиизраильская мотивация юдофобии была и остается значимой. 

    Праворадикальный антисемитизм меньше удивляет респондентов, поскольку от них и так ждут «враждебности». Антисемитские идеи — действительно, неотъемлемая часть крайне правой идеологии, а репрезентативные опросы показывают, что соответствующие настроения скорее характерны для людей, относящих себя к традиционным или новым правым. 

    3. В 1980-х годах Сьюзан Нейман написала книгу под названием «Slow Fire», где рассказала об отсутствии еврейской жизни в Западном Берлине тех лет. Как обстоят дела с еврейскими общинами в Германии сегодня? 

    Нынешняя ситуация кардинально отличается от положения дел на момент объединения Германии, когда восточноберлинская еврейская община насчитывала всего 200 человек, а западноберлинская — около 6400. Программа по приему евреев из СССР и СНГ, инициированная восточногерманским Еврейским культурным союзом, оживила и придала многообразия еврейской жизни не только в Берлине, но и по всей стране. Эта программа способствовала тому, что немецкое общество начало ощущать себя мультикультурным. 
    Дополнительное влияние на эти процессы оказали произошедший в 1990-е годы слом этнонациональной парадигмы и изменения законодательства о гражданстве в начале 2000-х годов. Общество стало понимать, что немцем можно стать не только по рождению. Все это сделало Берлин привлекательным местом для мигрантов разных национальностей из всевозможных уголков мира, в том числе для евреев из США и Израиля. Наши респонденты говорят, что Берлин превратился из провинциального города в настоящую урбанистическую метрополию с богатой разнообразной жизнью.
    Еврейская жизнь проходит не только внутри общин, и взаимодействие возможно и в рамках них, и за их пределами. Это открывает возможность для дискуссий и высказывания различных, подчас спорных, мнений. Показательны в этом отношении примеры еврейского журнала «Jalta» или «Радикальных дней еврейской культуры», проходящих параллельно с традиционными. 
    Однако в остальной Германии все совсем не так. На востоке страны общины все еще очень невелики, а во многих небольших городах вроде Штендаля, где я живу, есть лишь несколько евреев, не организованных в общину. В Галле, где в октябре 2019 года в праздник Йом-Кипур произошло нападение праворадикалов на посетителей синагоги, община также сравнительно малочисленна. 

    4. Как люди воспринимают национальную нетерпимость? Какие формы может принимать дискриминация?

    Наши респонденты рассказывают, что существует некоторый общий, коллективный опыт дискриминации, которая не обязательно коснулась каждого. В нем выделяется несколько уровней нетерпимости, которые могут переплетаться и наслаиваться друг на друга. Первый уровень мы называем «подчеркнуто особым отношением». В этом случае евреи рассматриваются как некие особые, словно «неестественные» представители общества. Пример тому — словосочетание «еврейские сограждане», которое часто используется в публичных заявлениях. Как сказал один из респондентов, приставка «со» сама по себе отличает их от просто «граждан». Другой пример — филосемитизм, то есть подчеркнутое уважение именно к национальной идентичности, не дающее людям быть просто людьми. Бывает так, что человеку приходится думать о том, когда и как рассказывать друзьям и коллегам о своей еврейской национальности, потому что он заранее готовится к какой-то преувеличенно положительной или отрицательной реакции. Второй уровень антисемитских проявлений — это открытая агрессия: вербальная («шутки» или прямые оскорбления) и невербальная (угрозы и физическое насилие). При этом агрессоры пользуются как традиционными, так и современными юдофобскими и антисемитскими нарративами, а встретиться с ними можно где угодно: на работе, дома, на улице или в нееврейских школах. Наконец, еврейские сообщества вынуждены принимать в расчет возможность террористических атак наподобие той, что произошла в Галле в октябре 2019 года. Помимо этого не стоит забывать, что евреев ассоциируют с Израилем, поэтому позиция большинства по израильскому вопросу может привести к подчеркнуто особому отношению или к неприязни, агрессии, а иногда и к насилию. 

    Еще одна крайне сложная тема — это боязнь подъема антисемитских настроений, связанная с приемом беженцев из стран Ближнего Востока и Северной Африки. С одной стороны, следует отметить, что антисемитизм распространен среди немецких мусульман и беженцев так же, как и в других группах населения. С другой, общественная дискуссия может принять неверный оборот, если целую группу людей без разбора записать в «мусульмане», а на тех из них, кто является полноправными гражданами Германии, снова навесить ярлык «другие». Наши респонденты понимают, что необходимо проводить четкие различия, чтобы не помогать в распространении антиисламского дискурса. Это видно по тому, что они стремятся отдельно говорить о проблеме антисемитизма в мусульманских сообществах и отдельно — в исламистских организациях, так, чтобы избежать огульной стигматизации. На семинарах также поднимался вопрос о том, почему некоторые из тех, кто столкнулся с антисемитизмом мусульманской молодежи (точнее, молодежи, которая предположительно исповедует ислам), например пожилые русскоговорящие евреи, переживают его особенно тяжело. Респонденты объясняют это тем, что этот вариант ксенофобии настолько радикален и агрессивен, что воспринимается как нечто значительно более угрожающее, чем, например, антисемитская поэзия Гюнтера Грасса об Израиле. Но и они повторяют, что не стоит транслировать этот опыт на всю социальную группу целиком.

    5. C 1990 по 2010 годы в Германию из бывшего СССР переселились почти 220 тысяч евреев с семьями — так называемые «контингентные беженцы». Как они оценивают существующий сегодня в Германии антисемитизм с тем, с которыми сталкивались в советские годы?

    Наши респонденты особенно чувствительны к так называемой институциональной дискриминации — именно в этой форме антисемитизм существовал в Советском Союзе (например, были негласные национальные квоты). С подчеркнуто особым отношением и вербальной агрессией они научились справляться, а вот вопрос о притеснениях со стороны государства стоит для них особенно остро. Именно поэтому общение внутри сообществ так важно: оно позволяет идентифицировать структурный антисемитизм, то есть случаи, когда сотрудник государственного ведомства пусть и не допускает никаких вербальных юдофобских высказываний, но совершает действия, по сути антисемитские или, как минимум, отрицательно влияющие конкретно на евреев. 
    И здесь важно напомнить о причинах бедности среди пожилых еврейских переселенцев, попавших в жернова немецкой антиинтеграционной мельницы. В частности, первое поколение переселенцев было вынуждено работать на низкоквалифицированных позициях из-за отказа властей признавать их дипломы. Статус контингентного беженца также ограничивал возможности их политического участия. Кроме того, в отличие от так называемых «поздних переселенцев», переехавших в Германию в то же самое время, трудовой стаж контингентных беженцев в СССР не учитывался при расчете пенсии, что в итоге усугубило их бедность. В этой связи мне хотелось бы сказать о том, что инициатива «Цедек» давно лежит в Бундестаге без всякого движения. 

    6. Как люди реагируют на проявления антисемитизма на индивидуальном и коллективном уровне?

    Один из респондентов сказал, что, по общему ощущению, члены еврейского сообщества реагируют на антисемитизм, скорее, от обороны. Между тем умение вовремя прервать коммуникацию или промолчать, не провоцируя конфликт, хоть и кажется защитной реакцией, может говорить об осознанности в решениях и поступках. Ведь перед этим человек анализирует ситуацию, то есть оценивает, каковы намерения другой стороны, имеет ли вообще смысл вступать в спор или это будет напрасной тратой сил и готов ли он сам вести такие дискуссии. В тех случаях, когда окружающие не солидаризируются или не вмешиваются в ситуацию, жертве агрессии остается лишь надеяться на эмоциональную поддержку семьи или общины. 

    Помимо них существуют разнообразные объединения и площадки, где можно в неформальной обстановке рассказать о пережитом, тем самым преобразуя персональный опыт в коллективный. Этот этап мы рассматриваем как подготовку к выходу из еврейских сообществ в публичную сферу, то есть к началу политической борьбы с антисемитизмом. Молодежные сетевые объединения такого рода очень многообразны, внутри них можно обсудить самые разные формы дискриминации: от расизма и антисемитизма до транс- и гомофобии. Так рождается неформальная солидарность. 

    Наконец, благодаря молодому поколению евреев в последние 5–10 лет созданы Федеральная ассоциация отделов регистрации и обзора информации по антисемитизму, а также Центр компетенций при Центральном благотворительном еврейском союзе. Эти ассоциации ведут просветительскую работу и налаживают контакты не только внутри сообщества, но и вне его, а также занимаются исследованиями и распространением информации.

    7. Как немцы, не являющиеся евреями, относятся к дидактичности борьбы с антисемитизмом? Мы же иногда слышим от некоторых людей, что они «устали от всей этой драматизации Холокоста».

    Наши респонденты указывают на очевидный факт: освещение темы Холокоста и освещение темы современного антисемитизма — совершенно разные аспекты, хотя и там, и там нужны изменения. 

    Когнитивно-ориентированная школьная дидактика пытается передать знания о национал-социализме и Холокосте без привязки к личности ученика и истории его семьи. Как говорят мне мои студенты, из-за такого подхода иногда возникает чувство, что сказано достаточно, и пропадает желание заниматься этой темой дальше. Если же уйти с этой протоптанной дорожки как в содержательном, так и в дидактическом смысле, то есть попробовать работать с эмоциями, сформировать персональное восприятие истории Холокоста или критично (в том числе — самокритично) разбирать тему современного антисемитизма во всей ее полноте, то это вызовет куда больший интерес. При этом, как выразилась одна из участниц исследования, важно «не представлять евреев жертвами еще одной агрессии», что происходит при концентрации исключительно на Холокосте и антисемитизме, а рассказывать о еврейской культуре самой по себе, ее прошлом и настоящем. Наконец, нельзя забывать, что просветительская работа ведется в гетерогенном многонациональном обществе, где существуют самые разные мемориальные даты и исторические нарративы о Холокосте. Например, 9 ноября — это День памяти жертв погромов, а 9 мая — День Победы в Великой Отечественной войне. 

    Текст: Катрин Реймер-Гординская

    18.12.2020

    Читайте также

    «Мою работу практически не замечают»

    Обзор дискуссий №8: Новая этика или старая цензура?

    Будет ли меньше расизма, если не говорить о «расах»?

    Бистро #12: Какой геноцид Германия организовала еще до Холокоста?

    «АдГ добьётся того, что Восточная Германия снова себя потеряет»

  • Бистро #12: Какой геноцид Германия организовала еще до Холокоста?

    Бистро #12: Какой геноцид Германия организовала еще до Холокоста?

    Original by Ребекка Хабермас on dekoder
    Translation

    Движение Black Lives Matter напомнило немцам о темной главе их истории — о колониализме. В 1914 году Германия была третьей по величине колониальной империей после Великобритании и Франции, но после Первой мировой войны, согласно Версальскому договору 1919 года, лишилась множества «мест под солнцем» — колоний, находившихся на территории нынешних Бурунди, Габона, Ганы, Камеруна, Намибии, Новой Гвинеи, Нигерии, Руанды, Республики Конго, Танзании, Того, Чада и Центральноафриканской республики. Также в состав Германской империи входили множество островов на западе Тихого океана, в том числе большая часть Папуа – Новой Гвинеи и Микронезии, а также китайский район Цзяо-Чжоу.

    В колониальных практиках Германия ни в чем не уступала другим державам: эксплуатация, рабство и геноцид были неотъемлемой частью жестокой системы. В 1904–1908 годах колониальные войска практически истребили племена гереро и нама в Юго-Западной Африке. Следы той эпохи до сих пор заметны в немецких городах, ведь многие улицы и сегодня названы в честь людей, совершавших подобные преступления, а попытки переименования вызывают споры в обществе — как, например, в случае с берлинской улицей Моренштрассе, в переводе «Улицей мавров», которые в немецкой традиции были почти синонимичны «дикарям».

    Долгие годы эта страница истории была предана в Германии забвению, и сегодня тема колониализма практически отсутствует в коллективном сознании, хотя сейчас в стране живет миллион афронемцев. Однако в последнее время ситуация начала меняться, и история немецкого колониализма начала проникать в публичный дискурс. Почему же о ней так долго не говорили? Какую роль здесь сыграла память о Холокосте? На вопросы  «Декодера» отвечает историк Ребекка Хабермас. Семь вопросов и семь ответов — просто листайте. 

    1. 1. Почему история немецкого колониализма началась так поздно, лишь в конце XIX века? Что послужило импульсом для колониальной экспансии страны?

      В отличие от Великобритании, Франции и других европейских стран, Германская империя как национальное государство сформировалась сравнительно поздно — лишь в 1871 году. Тем не менее некоторые немецкие компании наладили торговые отношения с Африкой и Южной Америкой задолго до этого, создав там полуколониальные режимы. Именно на это и опиралась молодая империя, начиная экспансию.

      Такая экспансия была обусловлена, в том числе, тем, что другие европейские государства уже были колониальными державами: заморские владения считались в некотором роде обязательным атрибутом и позволяли Германии заявить о собственных амбициях на континенте.

      Кроме того, важным был и цивилизационно-миссионерский посыл: немцы тоже хотели нести просвещение миру наравне с другими нациями. Подобные идеи имели под собой религиозную основу, ведь, с точки зрения христианства, колонизаторы освобождали «язычников» от грехов и неверия и наставляли их на путь истинный. 

      И все же основной движущей силой были циничные экономические интересы, и с этой точки зрения немецкая колониальная политика потерпела абсолютный крах, поскольку все колонии оказались хронически убыточными предприятиями. Но предвидеть это было невозможно. 

    2. 2. В 1904–1908 годах в германской Юго-Западной Африке произошел геноцид племен гереро и нама, в результате которого, по оценкам историков, было уничтожено до 75% всего местного населения. Чем была вызвана эта колониальная война?

      Катализатором войны стало восстание местного населения. Выживанию племен гереро и нама, которые в те годы занимались, в первую очередь, кочевым скотоводством, угрожала как свирепствовавшая чума рогатого скота, так и деятельность колонизаторов: земли реквизировались под строительство железных дорог, а также для новых поселенцев. Еще одной причиной восстания гереро и нама стала дискриминация, расизм и постоянные притеснения со стороны немцев, стремившихся построить «расово чистое государство», где правящая верхушка белых колонизаторов должна была господствовать над «черной массой». 

      Конфликтный потенциал запрограммирован в любой колониальной модели: попытки пришлого меньшинства поработить коренное большинство чаще всего наталкиваются на сопротивление. Восстания случались и в других колониях, но в германской Юго-Западной Африке оно произошло из-за того, что Лотар фон Трота, командующий кайзеровскими войсками, в октябре 1904 года издал «Приказ об уничтожении», в котором сообщил гереро, что его солдаты отныне будут открывать огонь на поражение, в том числе по женщинам и детям. Оценки количества погибших в ходе этого конфликта разнятся, однако в 2015 году председатель Бундестага Норберт Ламмерт назвал совершенные тогда преступления геноцидом. Племена гереро и нама уже много десятилетий пытаются добиться от ООН, чтобы их признали жертвами геноцида.

    3. 3. По Версальскому мирному договору Германия лишилась всех своих колоний. Какую роль колониальная политика играла в Веймарской республике и гитлеровской Германии?

      В Веймарской республике эта тема играла существенную роль, потому что в тогдашней Германии многие возмущались «ложью о колониальной вине». В годы Первой мировой войны Англия и Франция в пропагандистских целях активно продвигали идею об особой жестокости немцев по отношению к колонизированным народам, особенно гереро и нама (и отчасти — но только отчасти — я готова согласиться, что это была правда). Державы-победительницы использовали жестокость немецких колонизаторов в качестве аргумента, чтобы прописать в Версальском договоре отказ Германии от колоний. В Веймарской республике всеобщее неприятие вызывал не только сам факт заключения договора, но и конкретно эти его положения. Немцы утверждали, что многого добились в рамках своей «цивилизационной миссии», и пытались бороться с «лживыми россказнями» союзников. На этом фоне распространились ревизионистские настроения, которые поддерживались на государственном уровне, — например, путем издания проколониальной литературы.

      В гитлеровское время колониальный вопрос также фигурировал в государственной идеологии и риторике: планы по возвращению прежних владений существовали, однако никаких конкретных действий в этом направлении предпринято не было.

    4. 4. Сегодня в Германии живет почти миллион афронемцев, а геноцид племен гереро и нама войсками Германской империи — общепризнанный исторический факт. И в то же время тема колониализма практически отсутствует в коллективном сознании. Это часто называют «колониальной амнезией». Вы согласны с таким определением?

      Послевоенная Германия совершенно закономерно выстроила свою мемориальную культуру вокруг темы национал-социализма, что, однако, отодвинуло более ранние события на задний план. Например, в немецких школах тема колониальной истории прежде вообще никак не затрагивалась, в отличие от Франции и Англии, где она играла существенную роль (пусть зачастую подавалась искаженно и однобоко): французские и британские колониальные владения были значительно обширнее, а события тех лет оставили видимый след в повседневности. Напротив, Германия, по вполне понятным причинам, в это время была занята осмыслением национал-социалистического прошлого, и лишь к 2018 году обратила внимание на колониальные страницы своей истории.

    5. 5. Получается, что колониализм ждал своей очереди 73 года, потому что мемориальный нарратив был монополизирован эпохой национал-социализма?

      Холокост воспринимался в Германии как нечто более значимое, в том числе из-за того, что многие свидетели нацистских преступлений и сами преступники еще были живы. Это делало эту тему значительно более осязаемой. Кроме того, параллельно разворачивался и процесс осмысления наследия ГДР. Еще одной причиной того, почему колониальная история Германии оказалась в забвении, стало то обстоятельство, что голос жертв немецких колонизаторов был почти не слышен: у них нет такого количества ресурсов и средств, чтобы поставить свои исторические и политические претензии на общегерманскую повестку дня. И тем не менее Германия совсем не новичок в том, что касается проработки собственной истории. Напротив, если угодно, нашу страну можно назвать чемпионом мира по мемориальной культуре. Именно поэтому мне кажется логичным, что немецкое общество постепенно начинает обращать внимание на собственное колониальное прошлое.

    6. 6. Вы сказали, что другие европейские страны добились больших успехов в осмыслении своей колониальной истории. Можете привести какие-то примеры?

      Действительно, Франция, Англия и Бельгия поначалу с трудом признавали ошибки своего колониального прошлого, и это при том, что в повседневной жизни этих стран следы колониализма заметны значительно больше, чем в Германии, а потомки жителей бывших колоний составляют существенную часть населения. Тем не менее в последние годы общественная дискуссия о колониализме охватила и эти нации, а недавний снос памятников в Англии или споры о переименовании улиц в Германии – лишь отдельные проявления общей тенденции. 

    7. 7. Как вы считаете, идущие сейчас споры об осмыслении колониального прошлого — это удел небольшой группы людей или уже часть широкой общественной дискуссии?

      Сейчас меня как раз занимает вопрос, насколько глобальна эта тенденция и как она связана с движением Black Lives Matter.
      В университете я замечаю, что студенты все больше интересуются этим вопросом. Получение высшего образования в Германии, как и раньше, скорее свидетельствует о принадлежности к привилегированному классу, однако я уверена, что нынешнее поколение займется осмыслением колониальной истории. После школы многие молодые люди отправляются путешествовать по разным континентам и начинают смотреть на мир совершенно иначе — не так, как это было принято раньше. Мне кажется, что они не смогут так быстро забыть об этой истории, поэтому я бы предположила, что уже в следующем поколении тема колониального прошлого окажется в центре общественной дискуссии. 

      Сегодня европейцы вообще стремятся актуализировать порядком забытые страницы прошлого, а колониализм — такая же составляющая европейской истории, как и изобретение книгопечатания. Он определяет нашу европейскую идентичность, и мы должны принять историю колоний как часть нашей собственной.


    Текст: Ребекка Хабермас

    11.12.2020

    Читайте также

    «Мою работу практически не замечают»

    «Церковь должна обозначить границы допустимого»

    Сносить памятники глупо, еще глупее их ставить

    Будет ли меньше расизма, если не говорить о «расах»?

    Михаэль Даннер: Migration as Avant-Garde

    Что пишут: об исламизме в Европе и «ведущей культуре» в Германии

  • Ингмар Бьёрн Нолтинг: Measure and Middle

    Ингмар Бьёрн Нолтинг: Measure and Middle

    Original by Редакция декодера on dekoder
    Translation

    Обращаясь к нации в самом начале пандемии, канцлер ФРГ Ангела Меркель заявила, что при принятии карантинных решений необходимы «умеренность» и поиск «золотой середины» — по-немецки «Maß und Mitte». Это был конец февраля, и трудно было даже представить, как быстро вирус распространится по всей Европе. Но уже через несколько недель, к концу марта, Германия закрылась на полный локдаун. Фотограф Ингмар Бьерн Нолтинг объехал всю страну, чтобы увидеть — и запечатлеть — жизнь страны на карантине. Удалось ли людям сохранить общность или одиночество стало неизбежным? Каково было самым незащищенным людям? Нолтинг проехал 9 тысяч километров и назвал серию фотографий словами Меркель — «Measure and middle», то есть «Maß und Mitte», «Умеренность и поиск середины». 

    Сегодня, когда Германию накрыла вторая — гораздо более мощная — волна пандемии, Нолтинг продолжает свою работу, за которую получил много престижных премий, например, Getty Images Reportage Grant. А пока что «Декодер» публикует снимки, сделанные весной 2020 года.

    18 апреля 2020 года. Граница между немецким городом Констанц и швейцарским городом Кройцлинген в период карантина. До пандемии граница была открыта, после вспышки коронавируса на ней вначале было установлено одно ограждение, а через две недели — еще одно, для предотвращения физических контактов, подобных запечатленному на снимке. © Ingmar Björn Nolting/laif 

    Как это было — в начале этого года ты услышал о коронавирусе, сел в машину и тут же отправился в путешествие?

    В январе я прочел в газете сообщение, что где-то в Китае у людей участились заболевания легких. В феврале я снимал на Колыме, в Сибири и узнал, что ситуация в Китае постоянно накаляется. Когда вернулся в Германию, все равно не мог даже подумать, что вирус может стать проблемой для всей Европы, и Германии в том числе, — мне кажется, тогда многие так думали. А потом все стало развиваться очень стремительно. Серьезность положения я осознал 18 марта 2020 года, после телеобращения Меркель. Тут я понял, что за месяц эта штука не пройдет, ведь в Италии к тому времени все уже было очень плохо. Стало ясно, что происходят исторические события, которые серьезно повлияют на нашу жизнь. Потом в маленькой газетной заметке я прочел, что на карантине дома сидит половина населения земного шара. Мне показалось, что это совершенно невероятно, раньше я такого даже представить себе не мог.

    Когда ты решил начать свой фотопроект?

    Через несколько дней после обращения Меркель. Вначале из Лейпцига доехал до юга Германии, до родителей, чтобы взять у них машину. Можно было путешествовать и на поезде, но я подумал, что это будет слишком легкомысленно, да и неудобно, потому что в результате я колесил по стране туда-сюда. Машина дома стояла без дела, родителям она была ни к чему, потому что их тоже перевели на удаленку. Честно говоря, меня удивило, что они мне ее отдали: вокруг пандемия, а сыну захотелось покататься по Германии — так себе идея. Многие мне сразу сказали: если намотаешь 9 тысяч километров, точно станешь суперраспространителем вируса. Поэтому я принял строгие меры предосторожности: контактировал с минимумом людей, ходил в маске, соблюдал дистанцию — все это видно по фотографиям.

     

    4 апреля 2020 года. Военнослужащие бундесвера возводят временный госпиталь в выставочном центре Ганновера. © Ingmar Björn Nolting/laif
    8 апреля 2020 года. Пенсионерка в городе Минден в период карантина. Она больна раком, поэтому не покидала свой участок с начала пандемии и проводит много времени у себя в саду. Дочь привозит ей продукты и оставляет у двери. © Ingmar Björn Nolting/laif
    25 марта 2020 года. Врач в центре тестирования на COVID-19 в больнице города Людвигсбург. По сравнению с другими странами в Германии делается достаточно много тестов. © Ingmar Björn Nolting/laif
    19 апреля 2020 года. Прогулка в лесу близ Элленберга в период карантина. Лукас живет в доме для людей с ментальными нарушениями. Родственникам вначале запретили посещать его в течение всего карантина, однако он начал страдать от депрессии, поэтому его матери удалось получить специальное разрешение выходить с ним на прогулку один раз в неделю. © Ingmar Björn Nolting/laif

    Проехав 9 тысяч километров, ты побывал в разных федеральных землях, в каждой из которых действовали свои ограничительные меры. Различается ли отношение к пандемии в зависимости от региона?

    Я, скорее, заметил разницу в отношении у городских и сельских жителей. До сельской местности вирус практически не дошел, эта тема не всплывает в разговорах, она никак не влияет на поведение людей. Угроза здесь воспринимается совсем по-другому. 

    Если посмотреть на результаты опросов, то большинство немцев поддерживают ограничительные меры, а некоторые даже требуют их ужесточения. Мне хотелось бы, чтобы ограничения были бы более точечными, но, по-моему, сейчас, во вторую волну, этому начинает уделяться больше внимания. Поначалу все было направлено на то, чтобы не допустить второй Италии, а теперь больше говорят об экономических последствиях и так далее — все стало не так просто.

    Как люди на тебя реагировали?

    Люди не доверяют фотографам, особенно в Германии. Многие почему-то думают, что съемка может повлечь для них негативные последствия. Но в самом начале пандемии многие охотно соглашались фотографироваться, когда понимали: это нужно для освещения коронавирусных событий. Хотя, конечно, организовывать съемки в официальных учреждениях в такой ситуации достаточно сложно.

    Ты побывал в том числе и в Бундестаге …

    У меня было письмо от газеты Zeit о том, что я их фотокорреспондент, с просьбой оказывать содействие. В Бундестаге я получил аккредитацию как представитель СМИ — понятно, что это было не очень просто, но в итоге все получилось.
     

    27 апреля 2020 года. Производство масок в городе Минден в период карантина. Компания поставляет маски в том числе в крупные больницы, например, в берлинскую «Шарите». © Ingmar Björn Nolting/laif
     
    9 апреля 2020 года. Супермаркет в городе Минден в период карантина. Каждый покупатель должен взять на входе тележку, чтобы обеспечить соблюдение дистанции. В магазине одновременно может находиться ограниченное число людей. © Ingmar Björn Nolting/laif
    23 апреля 2020 года. Депутаты Бундестага слушают речь Ангелы Меркель в Берлине в период карантина. © Ingmar Björn Nolting/laif
    29 апреля 2020 года. Тетя фотографа у зубного врача в городе Флото в период карантина.
    © Ingmar Björn Nolting/laif

    Ты сделал очень много снимков на тему закрытых границ — это сильно бросается в глаза. Наверное, люди твоего поколения таких картин вообще и не помнят.

    Для меня это было каким-то абсурдом. Я родился в 1995 году и, сколько себя помню, границы никогда не закрывали, да и они никогда не были физически ощутимыми, они сделались такими только во время пандемии. Мы всегда ездим отдыхать в деревню в регион Алльгой, там граница с Австрией находится в 200 метрах от дома — и вдруг выясняется, что ее нельзя пересечь. Вообще, вся эта история показала, насколько быстро может измениться то, что ты всю жизнь считал незыблемым: всего три недели прошло, и — бац! — закрылись все границы, которые раньше всегда были открытыми. Это позволяет понять, насколько уязвимы все те структуры и принципы, на которых мы строим свой мир.

    Для моего поколения истории о кризисных ситуациях всегда были историями из жизни других людей: скажем, эбола или горячие точки на Ближнем Востоке… Все это было где-то далеко от нас. А если вдуматься, достаточно высокомерно считать, что кризисы и катастрофы случаются только с другими. В эпоху глобализации все в мире взаимосвязано, поэтому беда может внезапно постучаться в твою дверь и затронуть лично тебя. Многие люди моего поколения, наверное, до недавнего времени были уверены, что такого никогда не случится.

    Как ты считаешь, наше общество хорошо справляется с этой бедой?

    Мне кажется, что вполне уверенно. Если судить по газетам, то иногда может показаться, что все обозлены, однако, по-моему, большинство людей пытается извлечь максимум из ситуации и смотреть в будущее. После всего, что мы пережили, это внушает оптимизм. По-моему, СМИ чересчур сильно нагнетают атмосферу всеобщего недовольства.

    Получается, что за время путешествия ты не встретил большого количества недовольных или ковид-отрицателей?

    Почему же, они были, я их снимал, но радикалов в действительности не так уж много. На демонстрации в Берлин съезжаются сумасшедшие со всей страны, там их, скажем, 25 тысяч — ну и хорошо. Но это совсем не большинство.
     

    18 апреля 2020 года. Закрытая германо-австрийская граница в период карантина. © Ingmar Björn Nolting/laif
    10 апреля 2020 года, Страстная пятница. Богослужение в автокинотеатре Дюссельдорфа в период карантина. Церкви на тот момент еще были закрыты. © Ingmar Björn Nolting/laif
    19 апреля 2020 года. Трубач и валторнист в деревне Эссинген (Баден-Вюртемберг). Музыканты духового оркестра не могут собираться вместе, поэтому играют каждое воскресенье в 10:30 в разных точках деревни. © Ingmar Björn Nolting/laif
    27 марта 2020 года. Беженцы в приюте города Зуль в период карантина. Мохаммед и Салех приехали из Сирии. Приют на 500 человек был закрыт на карантин после того, как у одного из проживающих нашли коронавирус. В результате в приюте произошли беспорядки, в которые была вынуждена вмешаться полиция. © Ingmar Björn Nolting/laif
    26 марта 2020 года. Пограничный контроль на границе Германии и Франции в период карантина. Разрешено движение только грузового транспорта, всем остальным для пересечения границы нужно предоставить веское обоснование. © Ingmar Björn Nolting/laif

    На твоих снимках почти нет публики: трубачи играют посреди огромного пустого поля, на автомобильной церковной службе не видно прихожан. Как ты сам чувствовал себя в это время? Стала ли пандемия для тебя периодом одиночества?

    На это можно смотреть и с другой стороны: люди сидят в машинах, и, на первый взгляд, кажется, что они, действительно, разделены. Но это не означает, что они не чувствуют связь друг с другом.

    На фотографии с трубачом он как бы играет сам для себя — или для пары деревьев, — но на самом деле для него это совсем не так. В этой деревне жители договорились играть хоралы по воскресеньям в 10:30, не собираясь вместе, потому что это было невозможно. Получается, что они все равно чувствовали единение посредством музыки, потому что играли не для себя, а вместе со всеми.

    Мне это показалось любопытным, это очень нестандартный выход из ситуации, который показывает, как можно подстроиться под правила, а не запираться дома и не вылезать из-под одеяла. Эти меланхоличные, на первый взгляд, фотографии при внимательном рассмотрении могут оказаться рассказом о несгибаемости и жажде жизни.

    Как ты находил такие сюжеты? Это была чистая случайность?

    Нет, я заранее готовился. У меня был целый список тем, который я постоянно дополнял по мере того, как я узнавал все новые подробности. Кроме того, я хотел посетить знакомые мне места, которые затронула пандемия, например, побережье Балтийского моря, где я раньше часто проводил лето. 

    Еще я поснимал своих родных, потому что запечатлеть изменения в собственном окружении тоже интересно: раз пандемия затронула пенсионеров, зачем искать кого-то, если моя бабушка изолировалась и вот уже несколько недель сидит дома — вот ее и фотографировал. Многие начали присылать мне свои истории: сюжет с трубачами мне подсказал отец, он сам играет в этом оркестре.

    Вообще проект еще продолжается, просто я теперь фотографирую не так много. Летом я активно снимал, как люди почти вернулись к нормальной жизни, и тут началась вторая волна. Долгосрочные последствия пандемии я тоже буду освещать.

    Ты уже представляешь, как изменится общество после пандемии?

    Нет, и это хорошо, иначе было бы не так интересно.
     

    8 апреля 2020 года. Молодежь на берегу реки Везер в городе Минден в период карантина. Ограничения позволяют выходить на улицу при соблюдении дистанции в 1,5 метра друг от друга. © Ingmar Björn Nolting/laif

    Фото: Ингмар Бьёрн Нолтинг/laif
    Интервью: редакция «Декодера»
    Бильд-редактор: Анди Хеллер
    опубликован: 20.11.2020

    Читайте также

    Михаэль Даннер: Migration as Avant-Garde

    Фотопроекты

    Генрих Холтгреве — Фотохроники карантина

  • Бистро #11: Во всем виноват «Тройханд»?

    Бистро #11: Во всем виноват «Тройханд»?

    Original by Маркус Беик on dekoder
    Translation

    Данные социологов показывают, что даже сейчас, через тридцать лет с начала приватизации, последовавшей за распадом СССР, большинство россиян остаются недовольны ее результатами. В 2017 году больше 70% опрошенных ВЦИОМ оценивали их негативно, от 31% до 43% выступали за пересмотр ее итогов. До сих пор в России приватизация ассоциируется с обесценившимися ваучерами, невыплатой зарплаты, массовыми увольнениями, финансовыми пирамидами и резким расслоением общества. 

    В Восточной Германии после объединения с ФРГ тоже прошла приватизация. И опросы сегодняшних немцев лишний раз доказывают, что негативная оценка передела собственности — не чисто российский феномен. Те же 70% жителей бывшей ГДР полагают, что Ведомство по управлению госсобственностью, которое в начале 1990-х годов было уполномочено заниматься приватизацией, справилось со своей задачей не лучшим образом. Больше половины уверены, что из-за этого восток Германии до сих пор живет хуже запада.

    «Декодер» попросил историка Мартина Беика объяснить, в чем сходства и различия приватизации в России и в Германии. Семь вопросов и семь ответов — просто листайте.

    1. 1. Приватизация 1990-х годов связана для многих россиян с очень тяжелыми воспоминаниям. Что о своей приватизации думают немцы?

      В Германии люди очень по-разному воспринимают этот период: в сознании западных немцев и молодежи, родившейся после 1990 года, он практически отсутствует, однако имеет очень большое значение для пожилых жителей востока страны. В их памяти сохранились массовые увольнения, закрытия предприятий и отток населения в 1990-х годах. Эти воспоминания предопределяют зачастую крайне негативное восприятие тех лет, а Ведомство по управлению госсобственностью, сыгравшее ключевую роль в реформе экономики, напрямую ассоциируется со всеми этими неприятными событиями. Это недовольство в ходе недавно прошедших в Восточной Германии выборов в ландтаги, пытались использовать как левые, так и правопопулистские партии. Существующие до сих пор различия востока и запада в уровне достатка, средней зарплаты и представленности на управляющих должностях подогревают миф о том, что капиталистический Запад «распродал» или вообще «колонизировал» ГДР. Все это привело к большой общественной дискуссии о достижениях и ошибках, допущенных в ходе объединения страны. Эта дискуссия началась в 2015 году и идет до сих пор. 

    2. 2. Было ли в Германии что-то аналогичное российской ваучерной системе? Как именно там было реализовано государственное имущество?

      Предложение о ваучеризации действительно обсуждалось в феврале 1990 года в ходе Центрального круглого стола ГДР, на котором представители оппозиции вели с членами коммунистического правительства переговоры о переходе к демократии. Опасаясь, что «народное имущество» могут захватить западные капиталисты или восточные партийные «бонзы», представитель оппозиции Вольфганг Ульман предложил как можно скорее создать «орган по доверительному управлению». В его функции должно было входить, во-первых, управление всей промышленностью ГДР, то есть почти 8500 заводами, на которых трудились четыре миллиона человек, а во-вторых, выдача населению Восточной Германии паевых сертификатов для демократизации системы «народной собственности». Члены последнего коммунистического правительства под председательством Ханса Модрова подхватили эту идею и создали Ведомство по управлению госсобственностью, но отказались от выдачи сертификатов (ваучеров), потому что хотели сохранить промышленный потенциал страны, чтобы использовать его как весомый аргумент в переговорах с правительством ФРГ.  

    3. 3. Какой способ приватизации был в итоге выбран?

      Через несколько месяцев было принято решение о создании валютного и экономического союза с ФРГ, то есть была выбрана другая схема: восточные немцы получали желанную западногерманскую марку в обмен на введение «социальной рыночной экономики», а для этого необходимо было немедленно приступить к приватизации государственного имущества. Эта задача была возложена на Ведомство по управлению госсобственностью, которым с лета 1990 года стали руководить опытные западногерманские управленцы и предприниматели во главе с Детлевом Роведдером. Девиз Роведдера гласил: «Приватизация — самый эффективный способ оздоровления». Именно поэтому Ведомство быстро принялось за работу, начало сокращать рабочие места и к концу 1992 года продало почти 80% всех предприятий — преимущественно западногерманским инвесторам. 

    4. 4. В России в результате приватизации возникла прослойка людей, которых стали называть олигархами. Было ли что-то подобное в Восточной Германии? Кому отошла «народная собственность»?

      Многие восточногерманские предприятия пребывали в состоянии экзистенциального кризиса: за долгие годы централизованной плановой экономики они стали слишком большими и неповоротливыми, наносили вред окружающей среде, страдали избыточностью штата и низкой производительностью труда, а ассортимент их продукции устарел. Вдобавок летом 1990 года они испытали еще одно финансовое потрясение: создание валютного и экономического союза привело к полному исчезновению внешнего и внутреннего рынка сбыта. Жители ГДР переключились на новые западногерманские продукты, а привычные торговые партнеры в Восточной Европе оказались неплатежеспособны из-за распада Советского Союза. В результате менеджеры Ведомства сделали ставку на быструю приватизацию, в первую очередь ориентируясь на известных инвесторов из ФРГ. Поэтому олигархический имущественный класс в Восточной Германии не только не сформировался, а скорее, наоборот: силы были неравны, восточным немцам не хватило ни капитала, ни идей, так что до 80% всех промышленных предприятий оказались в руках западных концернов.  

    5. 5. К каким последствиям привела такая приватизация?

      Она, конечно, способствовала уверенности в том, что Запад «скупил» ГДР, сделав многие восточные предприятия своими филиалами и руководя ими из старой штаб-квартиры. Восточные предприятия и сегодня менее заметны на рынке, хотя многим бизнесменам родом из ГДР все же удалось добиться впечатляющего успеха и в объединенной Германии. 

    6. 6. В России тема приватизации до сих пор одна из самых болезненных. А в Германии она тоже раскалывает общество?  

      Такие темы, как деятельность Ведомства по управлению госсобственностью, экономические реформы и события начала 1990-х годов, долгие годы не поднимались ни в науке, ни в обществе, ни в политике. Более того, складывалось впечатление, что в истории Германии 3 октября 1990 года случился хэппи-энд, хотя эту картину, конечно, портили многочисленные разочарования и ошибки. Интерес общества и ученых к этим вопросам резко возрос в 2015 году — прежде всего под влиянием правых популистов из партии «Альтернатива для Германии»,на востоке страны. Сохраняющиеся различия между востоком и западом сегодня уже невозможно объяснить исключительно особенностями истории ГДР, поэтому участники дискуссии все чаще обращаются к последующим событиям 1990-х годов и к историям тех, кто пережил эту переломную эпоху. 

    7. 7. Насколько политизированной остается эта тема? Применим ли к ней беспристрастный научный подход? 

       Для науки очень важно, что архивы постепенно открываются, а молодые историки все чаще обращаются к темам, которые долгое время находились как раз вне поля общественного внимания. Например, сейчас начинается публикация архивов Ведомства по управлению госсобственностью, а это 35 километров документации. Таким образом, в ближайшие годы нас ждет активная исследовательская работа, которая не должна ограничиться изучением истории Восточной Германии первой половины 1990-х годов. Важной задачей будет найти новые подходы к проблеме и продемонстрировать ее взаимосвязь с другими процессами, шедшими параллельно в Западной и Восточной Европе. Подобная научная рефлексия может внести свой вклад в преодоление границ между востоком и западом, сохраняющихся в общественном сознании. 

      8.  


    Текст: Маркус Беик

    17.11.2020

    Подготовка этой публикации осуществлялась из средств Федерального фонда проработки диктатуры Социалистической Единой Партии Термании (Bundesstiftung zur Aufarbeitung der SED-Diktatur)

    Читайте также

    «Лучший результат воссоединения — это посудомоечная машина»

    «Восточные немцы — это тоже мигранты»

    «АдГ добьётся того, что Восточная Германия снова себя потеряет»

    Исторический обзор прессы: падение стены в 1989 году

    Мы были как братья

  • Бистро #10: Сколько исламистов среди чеченцев, живущих в Европе?

    Бистро #10: Сколько исламистов среди чеченцев, живущих в Европе?

    Original by Марит Кремер on dekoder
    Translation

    10 ноября, через несколько недель после терактов в Вене, Париже и Дрездене, лидеры правительств стран ЕС решили усилить меры по борьбе с исламистским терроризмом: они включают в себя более активный контроль в интернете, дополнительную защиту европейских границ, а также отслеживание контактов европейских мусульман с радикальными проповедниками из-за рубежа. В центре внимания — в том числе чеченская диаспора: выходец из Чечни совершил убийство французского учителя Самюэля Пати в Париже, по подозрению в соучастии в венском теракте задержано несколько чеченцев. Что представляет собой чеченская диаспора в Германии, куда жители республики начали бежать в годы первой чеченской войны, а особенно активно — в 2000–2001 годах? Мы спросили об этом у социолога Марит Кремер. Шесть вопросов и шесть ответов — просто листайте.

     

    1. 1. Террорист, обезглавивший парижского учителя Самюэля Пати, был чеченцем. Федеральная служба по защите Конституции заявляет о том, что от исламистов с Северного Кавказа исходит высокая потенциальная опасность. Насколько распространен исламизм в чеченской диаспоре?

      Чеченская община очень неоднородна — как и все группы иммигрантов и почти любое сообщество. В Германии живет в общей сложности 40–50 тысяч людей чеченского происхождения, часть из них уже получили немецкое гражданство. Большинство хорошо интегрированы и ничем не выделяются. Лишь крохотное меньшинство можно отнести к числу исламистов. По данным Федеральной службы по защите Конституции за 2019 год, в Германии проживает «среднее трехзначное число» исламистов со всего Северного Кавказа. Из 735 так называемых потенциальных исламистских террористов в общей сложности 35 человек имели российское гражданство. 

    2. 2. Вы сказали, что чеченская община неоднородна. На какие группы она делится?

      Разнородность чеченского сообщества определяется такими факторами, как время прибытия в Германию и возраст мигрантов: первые беженцы, прибывшие в начале 2000-х годов, социализировались в советском обществе; религия в их самоопределении часто играла второстепенную роль. После распада СССР религия в Чечне приобретала все более существенное значение, и это сказалось на убеждениях и воззрениях мигрантов из Чечни, приехавших в Западную Европу позже. Причем религиозность нередко носит декларативный характер, а на деле религиозные познания часто очень поверхностны. Обычно лишь мигранты во втором поколении начинают осознанные религиозные поиски и решают, принимать вероисповедание и приобщаться к религиозным практикам — или нет. 

    3. 3. Когда происходит радикализация, если вообще происходит, — уже в диаспоре или еще на родине?

      В целом чеченская диаспора по своей структуре и развитию сопоставима с другими группами мигрантов из традиционных обществ. Первое поколение приехало в Германию уже во взрослом возрасте. Ему с трудом удается встроиться в общественную жизнь, особенно сложно найти работу на первичном рынке труда. Представители второго поколения провели в Чечне лишь ранние годы жизни и социализировались уже в Германии. Эта когорта часто проходит через классический, с точки зрения исследователей миграции, конфликт между ценностями страны, где они родились, и того общества, в котором они поселились и живут. Часть этой когорты усиленно дистанцируется от ценностей страны происхождения и особенно активно отвергает отвергает религиозные заповеди и адаты, воспринимая их как посягательство на свою свободу принимать решения. Другая часть, наоборот, подчеркнуто ориентируется в своем образе жизни на традиционные ценности своих родителей и дедов, одновременно принимая базовые установки либеральной демократии. Например, человек из этой группы может спокойно воспринимать добрачные партнерские отношения своих друзей, но для себя не считает возможным пользоваться такими свободами. Наконец, еще одна часть когорты пытается угодить обеим сторонам — традиционно настроенным родителям и либеральному западному обществу. Такие попытки требуют больших затрат сил и во многом обречены на неудачу. 

    4. 4. Поворот к радикализированной форме ислама — это тоже следствие конфликта ценностей?

      Это не то чтобы неизбежное следствие, но в ряде случаев желание обязательно быть принятым и признанным в обоих лагерях ведет к избранию сомнительного курса на некую третью систему ценностей, которая ставится выше первых двух. Так человек обрекает себя на новый ценностный конфликт: до самой перестройки в чеченском обществе разногласия между людьми регулировались адатами — неписаными законами, доминировавшими над исламом. Чеченские войны разрушили этот баланс. Влияние исламских и исламистских течений из арабского мира привело не только к плюрализации, но и конкуренции ценностных ориентиров. Возникла борьба за право решать, какая система ценностей имеет статус обязательной для всех чеченцев. Эта борьба очень жестко ведется в Чечне, и ее отголоски проявляются и в диаспоре. Фундаменталистские толкования Корана и связанные с ними образцы повседневной жизни кажутся способом преодолеть обремененную конфликтами дилемму идентичности. Но на практике результатом становится социальная изоляция и от других групп чеченской общины, и от либерально настроенного большинства общества. 

    5. 5. Что мешает интеграции некоторых чеченцев в западноевропейское общество?

      Повторюсь, большинство мигрантов из Чечни хорошо интегрированы и не выделяются на общем фоне. Но интеграции может помешать как пережитое во время войны, так и выраженная приверженность предысламским традициям и шариату, которые в ряде вопросов идут вразрез с либеральными ценностями Европы. Социальные работники и работницы наблюдают высокий потенциал насилия в чеченских семьях. Причиной этого, вероятно, становится недостаточно проработанный с начала первой чеченской войны опыт насилия. На это накладывается чувство бесправия и потери контроля в ходе получения статуса беженца и недостаточное участие в жизни общества. Результатом может стать насилие, обрушивающееся на самых слабых членов семьи. 

      Помощь социальных служб нередко воспринимается как вмешательство государства в частную жизнь. К тому же многие так же ошибочно cчитают выполнение государством обязанностей по заботе о детях — в частности, при угрозе их благополучию — атакой на чеченскую общину в целом. Препятствует интеграции и то, что в это сообщество плохо проникают идеи равноправия мужчин и женщин, права на самоопределение, то есть вообще весь дискурс, согласно которому человек может принимать решения, определяющие его жизнь. Зато внутри чеченского сообщества высок уровень общественного контроля, нацеленного на то, чтобы избежать отклонения от традиционного набора ценностей. А если такие отклонения случаются, отступник может быть предан общественному остракизму. 

    6. 6. Что должен сделать ЕС, чтобы улучшить ситуацию? 

      Среди препятствий к интеграции в первую очередь нужно назвать систему предоставления убежища в ЕС. Тянущаяся годами неопределенность относительно долгосрочных перспектив в принимающей стране, во-первых, угрожает здоровью, а во-вторых, ограничивает участие в общественной жизни и, при наихудшем развитии, ведет к полной изоляции от общества. Получив весь этот негативный опыт при взаимодействии с административными инстанциями, человек ощущает себя в Германии непрошенным гостем и довольно отчужденно относится к европейским ценностям. 

      Часто по биографии детей отчетливо видно, когда именно семья получила постоянный вид на жительство: начиная с этого момента у ребенка происходит рывок в изучении языка и растет успеваемость. 

      Первые годы в Германии определяют успех интеграции и не должны растрачиваться на бездействие в ожидании статуса беженца. Помимо уже существующих программ поддержки силами государства и гражданского общества необходима действенная работа для разъяснения структуры и устройства общественной системы Федеративной Республики. Это может помочь избежать недоразумений и трений, которые приводят к растущему отчуждению по отношению к принимающей стране. 


    Текст: Марит Кремер

    13.11.2020

    Читайте также

    «Церковь должна обозначить границы допустимого»

    Будет ли меньше расизма, если не говорить о «расах»?

    Михаэль Даннер: Migration as Avant-Garde

    Что пишут: об исламизме в Европе и «ведущей культуре» в Германии

    Убийство как объявление войны

    «Вполне возможно, что мы немного уменьшим градус наших эмоций»

  • Норман Хоппенхайт: «Ощущение «серого на сером» исчезло»

    Норман Хоппенхайт: «Ощущение «серого на сером» исчезло»

    Original by Редакция декодера on dekoder
    Translation

    Фотограф Норман Хоппенхайт родился в Восточной Германии, провел в ней свое раннее детство, и уже после объединения вместе со своими родителями переехал на Запад. Возвращаясь в родной город — Шверин — он каждый раз видел его новыми глазами. В 2017 году Хоппенхайт сделал целый цикл снимков о жизни в своем бывшем районе в Шверине. dekoder поговорил с ним о том, что такое «типичный» Восток Германии и как он изменился за 30 лет, прошедшие с воссоединения.

    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт

    Ты родился в 1984 году, вырос в городе Шверин, в районе под названием Дреэш. В 1990 году переехал с родителями на запад, в Шлезвиг-Гольштейн, как и многие другие жители Дреэша. Насколько хорошо ты помнишь свое детство?

    Самые ранние воспоминания — это прекрасные летние дни середины 1980-х, которые я проводил с соседями и их детьми. Для того времени, когда мы переехали в Дреэш, этот район был совершенно особенным. Все было еще совсем новое, жизнь там кипела, и я часто играл на улице. 

    Но мои воспоминания, как и любые детские воспоминания, скорее связаны с определенными моментами и ощущениями. Маленький человек совершенно иначе воспринимает мир, и все кажется каким-то большим и увлекательным. 

    Для моих родителей, для мамы, переезд в Дреэш тоже стал началом новой жизни с новой работой по соседству. Инфраструктура была рассчитана на большое количество людей, и недостатка ни в чем не было. 

    В 1990 году, после воссоединения страны, мы переехали на запад, в Шлезвиг-Гольштейн, но очень часто навещали здесь знакомых. С каждым приездом мне тут нравилось все меньше, потому что панельные дома по сравнению с нашим новым деревенским домом уже не казались такими красивыми. В школе меня тоже дразнили «осси», поэтому мне хотелось поскорее дистанцироваться от всего этого. Сегодня это слово вызывает у меня улыбку.

    Ты бы назвал Дреэш типичным Востоком? И если да, то что это вообще значит?

    Земли и города бывшей ГДР сильно изменились с момента воссоединения и сейчас не отличаются от городов на западе. Ощущение «серого на сером», которое я помню еще из 1990-х, исчезло. Тем не менее понятие «Восток» до сих пор играет важную роль, особенно для людей старшего поколения. Они до сих пор постоянно сравнивают себя с западными немцами и подчеркивают, что жили во времена, полные лишений и ограничений. В этом смысле Дреэш — действительно своего рода реликт. И все же следы коммунистической эпохи постепенно стираются. Типичного Востока почти нигде больше нет, он сохранился в первую очередь в воспоминаниях.

    В 2017 году ты взял фотоаппарат и снова приехал в Дреэш. Как ты выбирал сюжеты и героев? Было ли в этом что-то личное? Попытка вернуться в детские годы и вновь обрести себя?

    Я фотографировал давно знакомые места и ситуации, которые напоминали мне о детстве. Частично это постановочные фото, а частично — случайные моменты, пойманные в объектив. Герои фотографий быстро поняли, что этот проект стал для меня чем-то очень важным и личным. Я фотографирую на пленку, и большинство людей, в первую очередь молодые ребята, оказались незнакомы с этим процессом, поэтому съемка стала интересным опытом и для них тоже.

    Эти снимки для меня — не только попытка взглянуть на часть собственной истории, но и способ выразить себя. Проект в Дреэше дал мне очень многое, что сегодня отличает меня как фотографа и художника. Изначально эта серия задумывалась для того, чтобы зафиксировать сегодняшнее состояние района, но со временем она превратилась в мое личное путешествие в прошлое. Этот опыт мне хотелось бы развивать и в своих будущих работах.

    Примирило ли тебя это фотопутешествие по местам юности с Дреэшем и с тем временем, когда тебя дразнили «осси»? 

    Когда в 2017 году я начал работать над проектом, многое в районе еще было таким же, каким я его помню. Даже старый универсам, куда мы ходили с мамой, еще стоял. Его как раз сносили, когда я приезжал в Дреэш снимать. Получается, я выбрал удачный момент, чтобы застать знакомые с детства вещи и места перед тем, как они исчезнут. Сейчас район в очень плохом состоянии и мало населен. Наш дом еще стоит, но там теперь живут не молодые семьи, которым повезло получить квартиру, а социально незащищенные люди. 
    И в то же время из разговоров с жителями я понял, что многие действительно ощущают себя частью района, и я сам все больше проникался симпатией к Дреэшу. Пока я снимал, неприятие прошлого сменилось пониманием и теплыми чувствами, и именно их мне хотелось передать на фотографиях.

    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт

    Эллен, 54 года

    «Тогда, 34 года назад, получить квартиру в Дреэше было невероятной удачей. Центральное отопление, отдельная ванная и встроенная кухня — все это было настоящей роскошью. Инфраструктура тоже была прекрасная: до школы, садика, универсама и трамвая всего несколько минут ходьбы. Машина была ни к чему. В панельных домах в основном жили молодые семьи с детьми, поэтому моим детям всегда было с кем поиграть, да и вообще — мы почти все были знакомы друг с другом, потому что квартиры по большей части распределялись на предприятии. Арендная плата была смехотворно низкая, по-моему, я платила 50 восточных марок за 56 квадратных метров. В общем, у нас были хорошие, добрососедские отношения со всеми жильцами и уютный дом. В соседнем доме был очень большой универсам, и у нас на столе были все продукты, которые только продавались на Востоке. Во всех универсамах ассортимент и цены были одинаковыми, но у нас в районе был еще и магазин деликатесов. Там продавали дорогие продукты — импортные или, наоборот, шедшие на экспорт, — например, гусиный паштет или венгерскую салями. Для Восточной Германии жизнь была действительно неплохой».

    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт

    Лена, 16 лет

    «Дреэш очень изменился в худшую сторону. Раньше здесь можно было спокойно ходить по вечерам, не чувствуя, что тебя кто-то преследует. Лично со мной еще ничего плохого не случалось, но как раз сейчас в Дреэше поселилось много беженцев, и с тех пор полицейские сирены не смолкают. Здесь жестоко обращаются с детьми и часто бывают драки. Когда окончу школу, очень хочу уехать отсюда, но пока не знаю — куда».

    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт

    Ронни, 55 лет

    «У нас в старом доме в самом центре Шверина была неплохая квартира, только туалет находился в коридоре, а отопление было исключительно печное. Возможностей помыться было мало: не было ни душа, ни полноценной ванной. Родители очень радовались, когда в 1973 году нам выделили квартиру на две с половиной комнаты в районе Дреэш. […] Во дворах мы сидели с друзьями, играли в футбол и болтали. Трамвайная остановка была недалеко, поэтому можно было доехать куда угодно. В Дреэше я прожил почти 20 лет, поэтому могу позволить себе сказать, что сейчас я бы туда не переехал. Застройка там очень плотная; сейчас мне такое уже совсем не нравится».

    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт

    Деннис, 15 лет

    «Дреэш — такой же район, как и все другие. Кто-то очень любит его, а кто-то поносит на чем свет стоит. Мне Дреэш нравится таким, какой он есть, хотя отремонтировать дома не помешало бы. Мне тут хорошо, я здесь вырос, получается, что я местный. Мне не нужно, как другим, лезть из кожи вон и переделывать себя, потому что если ты тут вырос, то это сразу видно по одежде и поведению. Настоящие жители Дреэша не любят район, а живут им. Индекс 19063 — это навсегда. В будущем я хочу работать в доме престарелых. Учебу в этом году я полностью профукал, но в следующем возьмусь за ум. Я просто вообще забил на свою новую школу и сейчас понимаю, что это хреново. Зато буду пахать в следующем году».

    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт
    © Норман Хоппенхайт


    Фото: Норман Хоппенхайт
    Текст: редакция dekoder
    Бильд-редактор: Анди Хеллер
    опубликован: 01.10.2020

    Читайте также

    «Восточные немцы — это тоже мигранты»

    Исторический обзор прессы: падение стены в 1989 году

    Мы были как братья

    Ost places — lost places

    Прошлое, которое не спрятать

    Как я полюбил панельку

  • Спрашивали? Отвечаем! Достигнуто ли в стране Меркель гендерное равенство?

    Спрашивали? Отвечаем! Достигнуто ли в стране Меркель гендерное равенство?

    Original by Полина Аронсон on dekoder
    Translation

    В 2005 году Ангела Меркель стала первой женщиной на посту канцлера ФРГ — и была с тех пор трижды переизбрана. Министр обороны в Германии тоже женщина — соратница Меркель по ХДС Аннегрет Крамп-Карренбауэр. Означает ли такой успех женщин в политике — в особенности на традиционно «мужских» должностях, — что проблемы гендерного неравенства в Германии полностью решены? Стала ли родина Клары Цеткин и Розы Люксембург страной победившего феминизма?

    На самом деле, именно с присутствием женщин на руководящих должностях в Германии дела обстоят хуже всего: Меркель и Крамп-Карренбауэр — это исключения. В Бундестаге, в советах директоров крупных фирм, в земельных парламентах женщины составляют лишь треть от общего состава. Существенные различия есть и в сфере занятости: женщины чаще мужчин работают на неполную ставку и на плохо оплачиваемых должностях. В целом, по индексу гендерного равенства Германия занимает 12-е место из 28 стран ЕС.

    Возможно, самым удивительным может показаться то, что объединение Германии и уничтожение социалистической диктатуры в какой-то степени ухудшило ситуацию с равноправием полов. Во всяком случае, так считает Кристен Годси — профессор Университета Пенсильвании (США) и автор книги «Почему у женщин при социализме секс лучше. Аргументы в пользу экономической независимости». dekoder поговорил с ней о том, чего смогли добиться немецкие феминистки, а чего — нет?

    1. Что случилось с немецким феминизмом? 100 лет назад всемирное движение за права женщин во многом формировалось немецкими активистками — Розой Люксембург и Кларой Цеткин в их числе, — а сейчас феминистский дискурс в основном экспортируется из США.

    2. В чем основные различия между эмансипацией в Западной и в Восточной Германии?

    3. Как воссоединение Германии повлияло на права женщин?

    4. Вы бы назвали сегодняшнюю Германию феминистской страной? Удалось ли здесь ликвидировать гендерное неравенство?

    5. Ваша самая нашумевшая книга называется «Почему у женщин при социализме секс лучше». Что нам делать, чтобы секс у нас был так же хорош, как при социализме?

    1. Что случилось с немецким феминизмом? 100 лет назад всемирное движение за права женщин во многом формировалось немецкими активистками — Розой Люксембург и Кларой Цеткин в их числе, — а сейчас феминистский дискурс в основном экспортируется из США.

    Для ответа на этот вопрос необходимо вспомнить одно фундаментальное обстоятельство. Еще в середине XIX века сформировались две ветви феминизма: либеральная и социалистическая. Либеральный феминизм всегда ставит во главу угла самореализацию и автономию. Он очень индивидуалистичен: его интересует «мое» право голосовать, «мое» сексуальное удовольствие, «мое» право работать, «мое» право не подвергаться преследованиям и домогательствам. Есть в нем, конечно, и группы повышения осознанности и тому подобное. Но в конечном счете в центре внимания всегда отдельная женщина, стремящаяся расширить свои возможности, улучшить свою жизнь и отношения.

    Исторически феминизм в Германии всегда относился к другому типу, он зародился внутри или вместе с социалистическим и социал-демократическим движением. Для него всегда было важнее создание общества, справедливого для всех — в том числе и для женщин. Здесь всегда отводилась значимая роль государству и всегда продвигалась идея обобществления женского домашнего труда. Неизменным оставалось убеждение, что женщины и мужчины должны иметь в обществе равный статус и могут вносить в общественную жизнь равный вклад. В то же время это течение феминизма исходит из того, что вклад этот должен различаться в силу биологических различий между мужчиной и женщиной. Либеральные феминистки с этим не согласны, они хотят видеть мужчин и женщин равными на основании общей для людей способности мыслить.

    Борьба между этими двумя течениями продолжалась на всем протяжении истории феминизма, но во время холодной войны это противостояние приобрело новый смысл. Восточная Европа, верная социалистической традиции, продолжала твердить: «У нас получилось лучше». И некоторое время американское правительство, состоящее из белых гетеросексуальных мужчин, было очень обеспокоено тем, как восточный блок мобилизовал женщин на рынок труда и тем самым повысил свою производительность.

    Однако после крушения восточного блока в середине 1990-х годов американцам удалось перезапустить историю феминизма — в либеральном духе. От социалистического подхода не осталось и следа. В определенном смысле это был классический американский интеллектуальный культурный империализм. Я была свидетельницей того, как в Соединенных Штатах глубоко и широко институционализировались женские исследования. Разрабатывались учебные программы, на их основе постепенно строились аналогичные курсы по всему миру. Весь теоретический багаж был принесен из Америки, так что феминизм другого толка оказался за бортом. В 2017 году я вела курс о сексе и социализме в университете Пенсильвании. На одном из последних занятий ко мне подошла молодая женщина, студентка, и сказала: «Подумать только, я уже заканчиваю обучение, мне скоро предстоит получить диплом по гендерным исследованиям, а о Кларе Цеткин слышу в первый раз!».

    2. В чем основные различия между эмансипацией в Западной и в Восточной Германии?

    Во-первых, право на работу. До 1958 года женщины Западной Германии не имели права работать вне дома без разрешения мужа. В ФРГ с 1958 по 1977 год статья 1356, пункт 1 Гражданского кодекса (BGB), регулирующая разделение труда между супругами, гласила: «1] Женщина ведет домашнее хозяйство на свое усмотрение. 2] Она имеет право работать по найму постольку, поскольку это совместимо с ее обязанностями в браке и семье». Лишь в 1977 году феминистки сумели добиться исключения из закона положения, согласно которому женщина имела право работать по найму только при условии, что это не помешает ей выполнять домашние обязанности. Тем временем в Восточной Германии почти сразу после войны и в начале 1950-х годов шла мощная пропагандистская кампания по привлечению мужчин и женщин к работе с введением равных условий для тех и других.

    Во-вторых, законодательство об абортах на Востоке было гораздо либеральнее. В 1972 году Восточная Германия приняла закон, самый прогрессивный в Европе, который признавал безусловное право женщины на аборт до 12-й недели беременности. Западная Германия приняла более консервативную версию такого закона в 1974 году, но на следующий год Конституционный суд признал его не соответствующим Основному закону. На практике это означало, что, согласно статье 218 Уголовного кодекса ФРГ, аборт оставался преступлением, за которое в тюрьму на 10 лет могли сесть и женщина, и врач (статья осталась со времен нацизма). Западные немцы ввели специальные комиссии, где женщина была обязана получить согласие двух врачей и пройти консультации у лицензированного специалиста. Аборты разрешались в случае изнасилования, инцеста и при угрозе здоровью матери. Врачи также могли разрешить аборт по причинам социального характера, но это куда чаще случалось на протестантском севере, чем на католическом юге Германии.

    В-третьих, в Западной Германии детские сады были гораздо менее доступны. На востоке предполагалось, что каждый ребенок пойдет в детский сад, и места действительно были. До сих пор заметна разница в количестве детей до трех лет в детских садах и яслях: в 2017 году в землях на территории бывшей ГДР в ясли ходил 51% детей, а западных — примерно 30%.

    И наконец, образование. В 2018 году было опубликовано исследование «Математика, девочки и социализм», в рамках которого изучался гендерный разрыв в стандартизованных тестах по математике. В нем участвовали дети из всех стран ЕС. Так вот, спустя 30 лет после воссоединения Германии на востоке разница в знаниях по математике между мальчиками и девочками все еще меньше, чем на западе.

    3. Как воссоединение Германии повлияло на права женщин?

    Однажды в Штутгарте я познакомилась с одной женщиной, она работает в издательском бизнесе. И она мне сказала: «Знаешь, своей карьерой я обязана женщинам из Восточной Германии. В Штутгарте не было детских садов. После объединения восточные немки появились у нас, начали рожать и организовывать детсады, так что мой ребенок пошел в сад, а я сумела сделать карьеру». Можно сказать, что объединение помогло равноправию женщин в Германии, потому что две разные модели феминизма встретились, и внезапно им пришлось находить общий язык.

    Но объединение Германии как таковое чуть было не уперлось в проблему законодательства по абортам. Очень трудно было гармонизировать очень разные законы — консервативный западный и либеральный восточный. Договор об объединении предусматривал превалирование законов Западной Германии, и женщины Восточной Германии страшно возмутились. За две недели в июле 1990 года более 100 тысяч человек подписали петицию к министру здравоохранения с требованием сохранить восточногерманский закон. В итоге западногерманское законодательство все равно победило, и теперь все женщины тоже должны проходить так называемую «консультацию для беременных в конфликтных ситуациях» в специальных центрах с государственной лицензией. Без свидетельства о прохождении такой консультации прервать беременность невозможно.

    В то же время переход к капитализму в таких странах как Венгрия, Восточная Германия, Чехия привел к появлению законов и правил, ведущих к возвращению женщин из трудовой жизни в семью. Женщины теряли работу — и им было предложено сидеть дома, заняться йогой и домашним хозяйством.

    4. Вы бы назвали сегодняшнюю Германию феминистской страной? Удалось ли здесь ликвидировать гендерное неравенство?

    Германия, несомненно, отличается и от Соединенных Штатов, и от бывших социалистических стран. Немецкие женщины не сталкиваются с такой дискриминацией, как женщины в других развитых странах. У вас нет столь очевидного реакционного отката в гендерных вопросах, который мы видим, например, в Болгарии, Польше или Венгрии — если не смотреть на законы. И все же я думаю, что сохраняется невероятный перекос в сфере заботы. Именно на женщинах лежит львиная доля заботы о детях и о пожилых, а также все то, что можно назвать общественной заботой. По статистике ОЭСР, немецкие женщины выполняют в день до 242,3 минут неоплачиваемой работы по дому, а мужчины — до 150,4 минут. Значит, на долю женщины приходится на 10,72 неоплаченных рабочих часа в неделю больше. В год это 557,5 часов.

    Немецкий подход предполагает, скорее, изменения сверху. Например, начиная с 2016 года, 30% мест в советах директоров ряда крупнейших акционерных обществ Германии должны занимать женщины. Другой пример — попытки на законодательном уровне заставить муниципалитеты гарантировать места в детских садах. В Германии есть такие партии, как СДПГ и «Левые», а значит, есть кому продвигать эти элементы социализма в экономике и в домашнем хозяйстве. Правила и практики, существовавшие в ГДР, сама история Восточной Германии, можно сказать, не дают немецким политикам забыть о себе — а политики других стран Восточной Европы не отягощены этими напоминаниями и пошли гораздо более правым популистским курсом.

    5. Ваша самая нашумевшая книга называется «Почему у женщин при социализме секс лучше». Что нам делать, чтобы секс у нас был так же хорош, как при социализме?


    Во-первых, нужно поддерживать общественные движения, направленные на обобществление труда заботы. Недостаточно привлечь мужчин к помощи по дому. Это классический прием либерального феминизма: чтобы уравнять в бытовых и карьерных возможностях мужчин и женщин, якобы нужно добиться, чтобы мужчины больше времени проводили в уходе за детьми или чаще готовили обед. Наверное, это неплохое краткосрочное решение, и есть данные, подкрепляющие эту идею. В Германии проведено долгосрочное исследование 1338 гетеросексуальных пар, живущих вместе пять или больше лет. Исследование показывает, что пары чаще и с бо́льшим удовольствием занимаются сексом, если им кажется, что домашняя работа распределена более равномерно. Но в долгосрочной перспективе я считаю, что нам нужно радикально расширить мыслительные перспективы и думать за рамками гетеросексуальной, патриархальной нуклеарной семьи. Дети, особенно в странах со стареющим населением, — это общественное достояние, ценный вклад в общество, они — будущие работники и налогоплательщики. Забота и ответственность за этих детей не должна полностью лежать на плечах родителей. Недостаточно менять динамику индивидуальной ответственности — необходимо строить общество, которое более доброжелательно относится к семьям и оказывает им более существенную поддержку. 

    Во-вторых, мы живем в эпоху неолиберального капитализма, который пытается монетизировать наши эмоции, сделать наши увлечения и наше внимание товаром. А если тебе платят за эмоциональную реакцию, то твоя способность выражать чувства свободно, по любви, снижается. Так что главный способ улучшить нашу сексуальную жизнь — это не позволить превратить себя в товар. Не позволить сделать свои чувства, влечения, сексуальность еще одним полем, в котором капитал работает над повышением рентабельности. Нам нужна, скажем так, аффективная автономия от рынка — наши чувства должны быть независимыми от рыночных условий. Эти наши ресурсы требуют защиты. Вот смотри: ты со своим партнером решаешь провести день под одеялом. Стоимость этой транзакции стремится к нулю. Вмешательство рынка тут не требуется. Нужны кровать, белье, возможно, одеяло — но, главное, вы можете просто проваляться в постели от обеда до ужина, и капиталистическая экономика ничего на этом не заработает.

    Текст: Полина Аронсон

    25.09.2020

    Читайте также

    «Без клубов Берлин перестанет быть Берлином»

    Мама, хватит!

    Альтернативный империализм

    Протесты в России: спецпроект dekoder.org

    Удовольствие женщины — в план пятилетки!

    Маркс и Россия