Все последние недели я каждый день езжу в маленькие города и села к северо-западу от Киева. C самого первого дня, когда российские войска ушли и все, кто выжил, вышли на нетвердых ногах из подвалов и увидели вокруг себя невероятный ландшафт смерти. До последнего дня, когда все сгнившие российские танки были убраны с дорог и почти все тела из наспех вырытых могил во дворах и огородах были перезахоронены. Все эти недели я храню молчание в моем дневнике. Это молчание – во мне самой. Так же молчаливы пожарные, которые ищут тела под развалинами девятиэтажного дома в Бородянке. Молчат и добровольцы, приехавшие на грузовике забрать уложенные ровными рядами тела в черных пластиковых мешках. Молчание – от невозможности осознать то, что произошло. Осознать, что происходит. Внутри нет места для горя, и даже для гнева. Словно та бетонная стена, что погребла под собой людей в Бородянке, придавила всех нас, тех, кто стал этому свидетелями. Эти последние недели я почти полностью перешла от фотографии к видео. Фотографии как будто недостаточно. Потому что вокруг меня люди, и им нужно говорить. Тем, кто испытал унижение, когда в их дом пришел враг. Враг, наделенный властью казнить и миловать. Я бы хотела обнять каждого из них. Я бы хотела унять их лихорадку. Берлинский друг написал мне: «Уезжай оттуда, ради жизни». Но я не могу уехать. Эта война – не чужая, я не могу уехать и забыть. Где бы я ни была, она останется со мной. Моя собственная история разворачивается вокруг меня. И мне важно ее запечатлеть. Говорить об этом, может быть, я буду потом.
Вечером после Бучи я получаю сообщение: любимый друг погиб в Мариуполе. Мантас. Талантливый, красивый, бесстрашный и удивительно великодушный, любимый женщинами, обожаемый мужчинами. Почти как бог. Боги бессмертны, вот почему он продолжал снимать в Мариуполе до последнего дня.
В эту ночь моя защитная броня разлетелась на куски. Утром я слышу, что Россия объявила фейками фотографии из Бучи. Я собираю осколки брони и просматриваю фотографии мертвых тел на улицах. Мне нужно решить непростую задачу: я должна показать и рассказать о том, что я видела, но мне нужно как-то пощадить тех, кто эти фотографии будет смотреть.
Смерть преследует меня на каждом шагу. Я все еще стараюсь не впускать ее в себя, съеживаюсь в какой-то бесформенный комок с шипами наружу, подобный тем, что лежат нынче на всех дорогах и улицах моей страны. Но как только остается позади последний контрольный пункт перед Киевско-Житомирским трактом, смерть обступает меня со всех сторон, она повсюду, она будто шепчет: «Смотри сюда, не отводи глаз».
Мы едем по узким лесным дорогам на Бучу и Ирпень, едем медленно, среди осколков снарядов, остатков российских танков и останков людей, пришедших на мою землю, чтобы разрушить ее. На въезде в Бучу обрывок рекламного плаката: «Дом вашей мечты в лесу».
Пустые черные глазницы домов смотрят на улицы, по которым движется небольшой автобус с надписью «Груз 200», собирающий тела убитых. Команда «Груза 200» трудится уже несколько дней, но работы впереди еще много.
Убитые русскими люди – повсюду: в квартирах, домах, подвалах, они зарыты в садах и братских могилах, разбросанных по городу. Я иду по улице, держась на расстоянии от убитых, гляжу на позы, в которых их застала смерть, и спрашиваю себя, о чем думали те, кто отнял у них жизнь.
Оставшиеся в живых горожане выходят из своих убежищ, многие радостно улыбаются, как будто уже наступила новая жизнь и все ужасы позади. Берут нас за руки, благодарят за то, что мы приехали, за то, что мы все это увидели, за то, что нам не все равно. Впервые с начала войны у меня нет слов, мне нечего сказать. Людям выдают коробки с едой, и они исчезают. Смерть глядит на меня с обочины, где еще час назад лежало тело женщины с красным маникюром. На ветру скрипят остатки плаката с рекламой недвижимости.
Киев, 31 марта 2022 Кажется, сегодня первый день настоящей весны. И первый день без сирен воздушной тревоги – пока, во всяком случае. Может быть, поэтому на улицах Киева сегодня так оживленно. Девушки на высоких каблуках, велосипедисты – где они прятались весь этот месяц? Город возвращается к нормальной жизни, если слово «нормальный» вообще еще имеет какой-то смысл. Городская администрация только что объявила, что уже завтра, первого апреля, откроются учреждения культуры – включая театры и кино. Правда, было сказано, что в случае возобновления воздушных налетов все зрители должны будут немедленно спуститься в бомбоубежища. Я представляю себе, как, сидя в подвале с Гамлетом, листаю сайты билетных касс.
Уже месяц как идет война. Месяц это 30 дней, и каждый из них приносит со всей страны новости, которые разум отказывается принять. Каждый день я говорю всем кого встречаю в Киеве бессмысленную фразу: «Все будет хорошо!». В этом есть непринятие того, что происходит. Непринятие как инстинкт выживания. Я не могу позволить впустить в себя убитых русскими солдатами детей, я закрываю мозг и душу, чтобы не превратиться самой в пепелище. Каждый день я думаю, что то, что уже случилось, это самое страшное, что могло случится, хуже уже быть не может. И потом наступает новый день.
В последние дни я много думаю о жизни и о чувстве вины. Я так хочу, чтобы в Киев вернулись люди, я радуюсь как ребенок, встретивший Санта Клауса, когда вижу вновь открывшуюся кофейню в городе. Но вслед за гордостью и счастьем, что жизнь продолжается, на меня накатывает чувство вины. Вина наслаждаться кофе в Киеве, когда в этот самый момент горит дом на окраине моего города. Вина хохотать с друзьями, когда тысячи людей в моей стране рыдают от горя и ужаса. Мои мысли перекликаются с мыслями многих, кто остался здесь. Месяц войны – это очень много. Я чувствую, что лично для меня отказ от сиюминутной радости, принятие правил навязанной мне войны – это унижение, которое невозможно принять. Поэтому я выхожу с утренним кофе на балкон и говорю соседке: «Все будет хорошо!»
Последнюю неделю в Киеве я просыпаюсь от солнца, пробивающегося через малейшие щели, не дающего мне шанса пропустить свидание с утром. Все окна в Киеве наглухо зашторены на ночь, это световая маскировка города, в котором не менее восьми раз на день завывает воздушная тревога, сопровождаемая глухими залпами ПВО. Звук воздушной тревоги вызывает ноющее беспокойство внутри, тревогу, которая появляется где-то на полпути между грудной клеткой и желудком. Я провожу эти дни в Киеве с очень разными людьми – пенсионеркой Ольгой, волонтерами Зоо Патруль, парикмахером Ришадом, и многими другими. Где бы мы ни были, при звуке воздушной тревоги мы замолкаем, смотрим друг другу в глаза, как будто проверяя появление комка тревоги внутри, потом выдыхаем и продолжаем работать дальше. За 26 дней войны этот короткий момент принятия и преодоления тревоги стал нормой, необходимостью для продолжения жизни, для поддержки тех, кому в этот момент сложнее, чем тебе.
Каждый день, в полдень, из динамиков на майдане играет старая песня о любви к Киеву. Иногда звуки песни смешиваются с воем воздушной тревоги. Я смотрю на людей, проходящих мимо под звуки песни, которую знают все, в этот момент они улыбаются своим мыслям. А солнце заливает город, который невозможно победить.
Я ночую в квартире моих киевских друзей, которые в начале войны переехали во Львов и с первых дней войны сумели организовать стабильную систему пожертвований из Израиля, на которые они покупают и распределяют лекарства по больницам и людям по всей Украине. Жека, Сержо, Леха, Юля – мы дружим давно, и хотя стали старше, стиль разговора остался прежним – ежесекундно смеемся: друг над другом, над всеми остальными, и в эту встречу ничего не поменялось.
Утром пьем кофе, сидя на полу крошечной кухни, и тут Жека получает сообщение от своей матери. В телефоне – фотография их дома в Киеве, советская девятиэтажка, российская ракета ударила в него час назад, дом горит. Жека смотрит в свой телефон, я вижу, как ее лицо застывает, она отказывается верить, звонит матери и повторяет «нет, нет, это не наш дом». Я слышу голос ее мамы, тихий и спокойный. «Вот так», говорит мать, «у нас больше нет дома. У нас больше нет прошлого».
Жека не тот человек, чтобы впадать в отчаяние. Она говорит – это ничего, не проблема, победим в этой *** войне и построим себе новый дом. Вечером она достает ящик пива – чей-то очень щедрый подарок, это настоящее сокровище, учитывая, что продажа алкоголя в Украине сейчас запрещена. Мы сидим у них на кухне, мы не думаем о том, что случилось, и мы снова смеемся.
Львов, 14 марта 2022 Никогда не видела Львов переполненными такими толпами, как в эти дни. Внезапно он стал чем-то вроде новой столицы всех событий, всемирным перевалочным пунктом, сюда все приезжают и отсюда все куда-то едут. Это начинается уже на границе, где иностранные волонтеры пешком идут в Украину, а в обратную сторону стоят толпы женщин и детей, ожидая своей очереди перебраться через границу. Приходят поезда с Востока, битком набитые беженцами, и отправляются обратно, груженые солдатами и гуманитарной помощью с Запада. Университетские преподаватели разбирают горы детской одежды и игрушек в городском театре, а модный ресторан тысячами готовит бутерброды для солдат.
Я приехала во Львов немного отдохнуть после напряженных дней в Киеве, но отдыха нет в помине; все, с кем я тут вижусь, заняты, организуют эвакуацию людей с Востока или доставку бронежилетов на Восток, работают в таком темпе и с такой сосредоточенностью, каких сами в себе раньше не подозревали. Это ошеломляет и трогает одновременно, и я чувствую, что оказалась в муравейнике, где каждый знает свою роль, все как один идут к общей цели – положить конец войне.
Киев, 10 марта 2022 Несколько лет назад мои друзья начали необычный для Украины бизнес: они превратили никому не известную деревню возле Киева в лавандовый рай. Начав с небольшого склона возле дома, они каждый год расширялись, учились на ошибках, радовались успехам, и в прошлом году, наконец, реализовали свою амбициозную мечту – открыли Лавандовый Парк, фиолетовыми волнами раскинувшийся на гектарах Васильковских холмов. Этот год обещал быть по-настоящему успешным и должен был вознаградить их за годы работы.
Мы приехали в ним, в их дом, пахнущий лавандой, ставший для них крепостью. После взрыва нефтебазы в соседнем Василькове они вывезли детей в Румынию и вернулись обратно. Сергей вместе с соседями каждую ночь патрулирует деревню. У него нет оружия, только очень хороший нож, которым он пока что не умеет пользоваться и то и дело ранит об него руки. Юля занимается нарезкой шампиньонов на дружественной соседской плантации; шампиньоны они отправляют в Киев, туда, где не хватает еды. Света координирует эвакуацию людей из Киева. Вечерами они выключают свет, чтобы не привлекать диверсантов, и при свете свечей читают сводки с фронта. Время от времени над домом что-то пролетает и с запозданием доносится звук. За 14 дней войны мои лавандовые друзья научились различать, что несут в себе эти звуки. Мне очень хочется остаться с ними в этом доме, где очень вкусный кофе, тепло и пахнет лавандой.
Киев, 9 марта 2022 С первых дней в Украине я не выпускала свои чувства наружу, старалась думать, что в будущем все будет хорошо, улыбалась сквозь слезы и пыталась утешить тех, кто в этом нуждался. Я привыкла к звукам налетов и взрывов. Каким-то образом я отстранилась от этой войны, но теперь она медленно проникает в мое тело и душу. Прошлой ночью мне снилось, что я попала под перекрестный огонь – это первый сон о войне с тех пор, как я сюда вернулась. И во сне война ощущалась как что-то, с чем я свыклась.
На следующий день после нашей первой поездки в Ирпень уже тысячи людей собираются под мостом в ожидании возможности перейти через реку. Бои продвинулись к центру города, командир Саша больше не берет трубку. Но город Ирпень еще не взят.
6 марта депутат из Киева сказал нам, что они пытаются договориться о гуманитарном коридоре из города для мирных жителей. Договоренность была достигнута, но несколькими часами позже по группе людей, пытающихся спастись, в черте города ударил минометный снаряд и убил восемь человек.
В вечерних сумерках командир территориальной обороны приехал из города с этой новостью. Мы стояли в нескольких километрах от Ирпеня. Он не мог сдержать слез даже перед камерой, рассказывая о кошмаре, который он только что видел.
7 марта 2022 мы снова приблизились к въезду в город. Выстрелы раздавались так близко, что я не могла подойти к мосту. Машины скорой помощи раз за разом проезжали от Ирпенского моста к окраине Киева, вывозя оставшихся людей.
Мост через речку – самая короткая дорога из центра Киева в лесной пригород Ирпень. Он был взорван украинскими военными на второй день войны. Сейчас это единственный выход из города, в котором живет около 60 тысяч человек. Со всех остальных сторон он окружен русской армией, вежливо напоминающей о своем присутствии ежеминутными обстрелами.
Мы хотим попасть в город, где нас ждет Саша Моркушин, мэр Ирпеня, по совместительству – командир территориальной обороны. Встречу с ним в городе под обстрелом удалось организовать друзьям друзей, потому что сейчас все друзья друзей и твои друзья тоже. Добраться туда непросто. Пройдя десяток блокпостов, ты доезжаешь до разрушенного моста, оставляешь машину, спускаешься под мост, переходишь речку, балансируя по наспех уложенным сосновым доскам, карабкаешься по обломкам бетона и ждешь, когда из города приедет машина с вооружеными людьми. На ней ты приезжаешь в место, из которого хочется поскорее уехать. Мэр-командир с автоматом наперевес оказывается добродушным толстяком, который вместе с начальником ЖЭКа, мебельным мастером и другими людьми приблизительно такой же профессиональной подготовки уже 10 дней держит оборону города.
Звуки взрывов начинают учащаться, и мы поспешно уезжаем обратно к мосту. Из Ровно приехали автобусы, организованные местной баптистской церковью, чтобы забрать людей из города. Многие из тех, кто до этого не думал об отъезде, осознали, что это, возможно, последний шанс бежать.
Количество людей, идущих по сосновым доскам через реку, увеличивается. Люди несут замотанных в шарфы собак и кошек, у кого-то единственный багаж – это ультра-модный велосипед, кто-то тащит несколько огромных чемоданов. Мало времени для принятия решения о том, что взять с собой, мало сил на этот путь, много страха перед неизвестностью. Они перебираются по доскам, ускоряя шаг, постепенно переходят на бег. Я стою совсем рядом, но они меня не видят. Я начинаю ощущать весь ужас того, что происходит здесь и сейчас, и меня пронизывает бесконечная горечь: я не понимаю, за что им – нам – этот ужас.
И меня наполняет ярость по отношению к тем, кто принес сюда этот ужас.
Киев готовится к бою. Все произошло за одну ночь – наутро мы проснулись и увидели баррикады, растущие чуть ли не на каждом углу. Я подхожу к одной из них, здесь работают около сотни людей — быстро, тихо, организованно, как муравьи. Старики вместе с девушками хипстерского вида разливают по бутылкам коктейли Молотова. Другие строят стены из автопокрышек и мешков с песком. Мы разговариваем, смеемся, я обнимаю людей, с которыми только что познакомилась, мы прощаемся и обещаем друг другу скоро увидеться снова. С этой минуты я чувствую себя спокойнее, каким-то образом отступают все мои страхи и мысли о том, что надо успеть спастись из города.
Есть что-то очень правильное в этих людях, которые остаются в городе, готовятся к худшему, но твердо надеются на лучшее. Их сила начисто лишена пафоса, их уверенность убеждает. С ними я чувствую себя в безопасности – с теми, кто остался в Киеве, вместе с кем мне, возможно, придется пережить то, что на нас надвигается.
В этот день я встречаю множество самых разных людей – от молодых участников гражданской обороны до членов Рады – и все говорят, в общем, одно и то же. Русские могут разрушить Киев, но невозможно разрушить Украину и украинцев. Никто не хочет умирать, но никто не готов сдаться.
Есть что-то совершенно особенное в этой глубокой внутренней свободе. Почувствовав ее вкус однажды, прожив с ней хотя бы один день, ты уже не сможешь жить без нее.
Я в Киеве, моем родном городе, иду по центральным улицам, где чуть ли не каждый камень – часть меня самой. На улице холодно, и в нормальной жизни я бы свернула в какой-нибудь уютный ресторанчик и позвонила оттуда друзьям, чтобы вместе с ними выпить по бокалу вина. Но сегодня от нормальной жизни не осталось ничего. Я – единственный пешеход на Крещатике, главной улице Киева. Почти все мои друзья спешно покинули город, когда начались постоянные ракетные обстрелы. То, что происходит – немыслимо, мое сознание отказывается это вместить. Началась ВОЙНА, она пришла в мою страну, в мой город.
Решение ехать в Киев я приняла в первый же день войны. Острая потребность быть здесь никак не связана с желанием вести репортажи из горячей точки. Если война пришла в мой дом, мне просто хочется быть дома. И дело вовсе не в фотографии, дело во мне, моем месте, моей истории и истории всего мира, которая в эти дни пишется здесь.
Все мое детство прошло под завораживающие рассказы моей бабушки, которая прожила в Киеве все годы оккупации, с 1941 по 1944, и дедушки, который, будучи военным музыкантом, дошел до Кенигсберга и Манчжурии. Война никогда не была для меня чем-то реальным, но теперь она пришла ко мне. Моя племянница и двоюродный брат, сидя под обстрелом на северной окраине города и плача от страха, позвонили мне на третий день войны, умоляя меня выйти на улицы Берлина, помочь им, защитить их. Тысячи людей во всем мире вышли на уличные протесты, но действительно ли это может как-то помочь?
Я иду по центру Киева, по вымершим улицам военного города. Возле здания городского совета стоит одинокая пожилая женщина. Когда мы подходим к ней, она начинает умолять нас связаться с канцлером Германии; говорит, что она знает, как остановить Путина, она наверняка знает! Мы идем дальше.
Мила Тешаева родилась и выросла в Киеве. С 2010 года она живет в Берлине. С 2004 года она работает над долгосрочными проектами на территории бывшего СССР, в частности, в последние годы она занималась Кавказом и Каспийским регионом. Ее фотографии были опубликованы в различных изданиях, таких как «Courrier international», «British Journal of Photography», «Time Magazine», «Magazine Lightbox» и многих других. Лауреат многих международных премий.
Персональные выставки (выборка): MIT Museum Boston (USA 2018) Museum Europäischer Kulturen (Berlin 2017) Haggerty Museum of Art (USA 2015) Blue Sky Gallery (USA 2015) Museum an der Westküste (Föhr 2014)
В чем особенности научной журналистики, как работать со сложными источниками информации и почему так актуальна профессия «научный редактор»? О тонкостях этой работы и частых ошибках рассуждают журналисты, опираясь на собственный опыт работы и ситуации, с которыми сталкиваются каждый день.
В студии научный редактор dekoder.org Леонид Климов и медицинский редактор «Медузы» Дарья Саркисян.
В середине 90-х в России расследовали громкое уголовное дело об отравлении банкира Ивана Кивелиди. Подкаст «Продолжение следует» в этом выпуске возвращаемся к этой истории, чтобы ответить на важные вопросы об отравлении Алексея Навального. Расследование Романа Шлейнова, в котором сравниваются оба случая, было опубликовано в «Новой газете» и «Важных историях». Текст читает журналистка «Дождя» и соавтор программы Fake News Маша Борзунова.
В 2021 году властный аппарат в Беларуси еще более радикализовался: Александр Лукашенко боролся с независимыми СМИ, представителями гражданского общества, активистами и инакомыслящими путем жестких репрессий. Сейчас в стране уже никто не может быть уверенным, что он не подвергнется атаке силовиков, а тюремный срок грозит даже тем, кто всего лишь написал комментарий или сделал репост в соцсетях. Люди из спецслужб, в том числе из КГБ, заняли ключевые должности в правительстве, науке и администрации.
Почему механизм репрессий работает так последовательно? Как вертикали власти удалось сохраниться в ходе протестов 2020 года и почему государственный аппарат настолько лоялен к Лукашенко? На эти и другие вопросы в очередном «Бистро» отвечает политолог Валерий Карбалевич.
1. Какую роль играет силовой аппарат для Лукашенко?
Как и в любом недемократическом государстве, в Беларуси роль силовых структур и прежде всего спецслужб гипертрофирована. Они являются центральным государственным институтом, несущей конструкцией правящего режима, важнейшим инструментом удержания власти. Их функции в Беларуси намного шире, чем в демократической стране. Но их главная функция вовсе не защита населения от преступников, не охрана общественного порядка, а защита власти от политических противников. Борьба с оппозицией стала основным направлением деятельности силовых структур. Они не связаны никакими законами, получили право на вседозволенность. В Беларуси отсутствует гражданский контроль над военной сферой, силовыми структурами. Руководители всех силовых структур подчиняются лично Лукашенко, он их назначает и снимает с должности. Все они конкурируют за благосклонность властителя и ведут слежку друг за другом.
2. Изменилось ли что-то в центральном государственном аппарате в ходе протестов?
После массовых протестов 2020 года главным направлением государственной политики стали политические репрессии, поэтому вырос удельный вес силовых структур в системе государственного управления. Происходит эволюция государственных институтов в сторону милитаризации, военно-полицейского режима. Силовые структуры представляют собой системообразующий элемент государства Лукашенко.
Силовики назначаются на ключевые государственные должности. Например, глава Администрации Президента Игорь Сергеенко — генерал КГБ. Министром по чрезвычайным ситуациям назначен генерал милиции Вадим Синявский. Министром юстиции стал генерал милиции Сергей Хоменко. Даже заместителем председателя президиума Национальной академии наук стал бывший заместитель председателя КГБ Олег Чернышов.
Отметим, что в последнее время главным инициатором законодательных изменений в стране является МВД. Оно то предлагает объявить подписчиков «экстремистских» телеграм-каналов членами экстремистских организаций, то хочет лишить гражданства белорусов, которые уехали за границу и негативно высказываются о порядках в Беларуси.
3. КГБ считается одним из важнейших столпов политической системы Лукашенко. Какие именно функции выполняет госбезопасность в Беларуси?
Лукашенко вернул спецслужбам те функции, которые они имели в СССР. Согласно закону, КГБ, как и в советские времена, является одновременно спецслужбой, правоохранительным органом и органом государственного управления. Комитет имеет право издавать нормативно-правовые акты, обязательные для исполнения государственными структурами, может иметь своих представителей в ряде государственных органов, вправе использовать в некоторых случаях силы и средства армии, МВД, пограничных войск. Закон дает право неограниченного вмешательства КГБ в деятельность всех, в том числе негосударственных, хозяйствующих субъектов, партий, общественных организаций, в частную жизнь граждан. После 2020 года роль КГБ возросла, он теперь занимается массовыми чистками в госаппарате, выявлением нелояльных чиновников.
4. Почему протестному движению не удалось оказать сильного воздействия на государственный аппарат?
Важно обратить внимание, что с начала массовых протестов в 2020 году Лукашенко сменил руководителей силовых структур, потому что сомневался в их лояльности. Из чего можно сделать вывод, что в этих органах возникло серьезное брожение, поскольку в такой критический момент перетасовки в правоохранительных органах обычно не производятся. Однако протестные настроения общества, «восстание масс», не превратились в «кризис верхов», не привели к расколу элит, что по всем теориям является необходимым условием победы революции. Ожидания, что под моральным и психологическим давлением народа государственный аппарат начнет разваливаться или перейдет на другую сторону баррикад, не оправдались.
5. Почему эта чрезвычайно лояльная и влиятельная властная вертикаль настолько стабильна?
В Беларуси мы имеем дело с сильным и консолидированным авторитарным режимом. Ни один государственный институт не избирается народом, не подотчетен народу, не контролируется народом. Все они абсолютно очищены от инакомыслия. Для противников режима в госаппарате и политической системе в целом нет точек опоры. Оппозиция четверть столетия находится в статусе внесистемной. Есть жесткая вертикаль власти, которую сверху формирует лично Лукашенко. Государственный аппарат не зависит от народа, а потому не реагирует на его требования, но остается лояльным тому, кто его создал. При этом в Беларуси масштабное присутствие государства во всех сферах общественной жизни. Государство доминирует не только в экономике, но и в социальной сфере (ЖКХ, медицина, образование), СМИ, культуре, спорте и прочих. Государство — основной работодатель. Это позволяет властям контролировать общество. Политические репрессии осуществляют не только правоохранительные органы и спецслужбы, но и все государственные структуры. И именно репрессии, а не выполнение своих обычных функций, сегодня главное занятие всех госучреждений. До и после выборов Лукашенко значительно увеличил финансирование правоохранительных органов. В августе 2020 года сотруднику милиции, участвовавшему в подавлении протестов, платили за каждый день «работы» около 400 долларов, что составляет почти среднемесячную зарплату в Беларуси. Месячная заработная плата сотрудников ОМОНа во время массовых протестов составляла, по разным оценкам, от двух до шести тысяч долларов.
6. Часто можно слышать, что протесты были слишком мирными для того, чтобы сместить властный блок. Могли ли протестующие чего-то достичь путем насилия против вооруженных силовиков?
Во-первых, международная практика показывает, что силовые столкновения на улице сокращают количество протестующих в четыре раза. Во-вторых, против протестующих были выдвинуты не только милиция с водометами и резиновыми пулями, но и военные с автоматами, бронетранспортеры с пулеметами, то есть армия с боевым оружием. Соотношение сил абсолютно не в пользу протестующих. И попытка масштабного силового сопротивления могла привести к массовым жертвам. В-третьих, силовые действия протестующих привели бы к вооруженному вмешательству России, как и обещал Путин, что стало бы повторением украинского сценария. В-четвертых, победа над диктатурой с помощью насилия заложила бы в фундамент нового режима силовой компонент политической борьбы. Силовое противостояние между разными политическими силами приобрело бы перманентный характер.
7. Как выглядит взаимодействие русских и белорусских силовых ведомств и имеет ли Кремль какое-то влияние на властный аппарат Лукашенко?
Сотрудничество силовых структур Беларуси и России достаточно тесное. После 2020 года оно укрепилось. На первом месте по масштабу связей находится армия, Министерства обороны обеих стран. Значительная часть белорусских офицеров прошла обучение в российской военной академии. Активно сотрудничают спецслужбы, КГБ Беларуси и ФСБ России. Если говорить о влиянии России на силовиков и силовой аппарат Беларуси без ведома и через голову Лукашенко, то оно небольшое. Нынешнее поколение офицеров сделало карьеру в условиях независимой Беларуси. К тому же белорусские спецслужбы и силовые структуры следят друг за другом. В последние месяцы в интернет вбрасываются записи переговоров, в том числе телефонных, генералов и офицеров различных структур. Выяснилось, например, что прослушивался телефон министра МВД и заместителей министра.
8. Могут ли западные страны оказать давление на систему Лукашенко? И что должно произойти, чтобы вертикаль власти потеряла свою устойчивость?
Давление со стороны Запада маловероятно. В 2020 году прошла радикальная чистка всех силовых структур, и она продолжается до сих пор. Все сотрудники, заподозренные в нелояльности, были уволены. Оставшиеся находятся под постоянным контролем: проверяются их телефоны (чтобы не было подписки на оппозиционные телеграм-каналы), используется полиграф для проверки на лояльность, им запрещен выезд за границу. Любая неблагонадежность жестоко карается. Те немногие офицеры, которые ушли в отставку в 2020 году в знак протеста против политики Лукашенко, сидят в тюрьме. Поэтому госаппарат, и в первую очередь силовые структуры, стал более монолитным и консолидированным.
Для того чтобы система потеряла устойчивость, должен разразиться острый политический кризис, угрожающий правящему режиму. Это может случиться в результате новых массовых народных протестов, жесткого давления России, социального и экономического коллапса под влиянием западных санкций и так далее. Также это может произойти в результате ухода Лукашенко с поста президента или возникновения двоевластия. Но такие ситуации сложно прогнозировать.
Гуманитарный кризис на границе Беларуси с Польшей, Литвой и Латвией стал одной из главных европейских тем 2021 года. Как минимум 21 человек погиб. До полного разрешения ситуации далеко: многие мигранты по-прежнему ждут в приграничной полосе, несмотря на морозы.
Тем временем тысячи польских солдат сосредоточились на границе, охраняя ее от беженцев, вновь и вновь оттесняя их обратно в Беларусь. Белорусские же пограничники снова гонят беженцев в сторону Польши.
Активисты польского правозащитного объединения Grupa Granica сообщают, что на пике кризиса, к 11 ноября 2021, более пяти тысяч человек смогли перейти границу и обратились за помощью к активистам и волонтерам. Лишь нескольким сотням из этих людей удалось запросить политическое убежище в Польше.
Варшавский фотограф Енджей Новицки отправился в приграничные районы, чтобы зафиксировать гуманитарную катастрофу.
10.10.2021. Подляское воеводство, Польша. Группа неизвестных беженцев задержана польскими пограничниками.
Европейские политики не сомневаются: миграционный кризис на белорусско-польской границе – это «гибридная агрессия» против Евросоюза. Польша расценивает роль Александра Лукашенко в этом кризисе как «государственный терроризм», бывший министр иностранных дел Германии Хайко Маас называет его «боссом государственной сети контрабандистов». Новая руководительница МВД Германии Нэнси Фезер характеризует нелегальную переброску мигрантов к границе между Беларусью и Польшей как «бесчеловечные» действия автократа Лукашенко.
24.09.2021. Крынки, Подляское воеводство, Польша. Забор из колючей проволоки на польско-белорусской границе.
Политики решают, что делать, и обещают ввести новые санкции против режима Лукашенко. А тем временем на границе толпы мигрантов подолгу выжидают решения своей участи.
Большинство стремится не в Польшу, а Германию. К 8 декабря немецкая федеральная полиция зафиксировала за 2021 год 10 846 случаев несанкционированного въезда в Германию, так или иначе связанных с Беларусью.
По утверждению активистов Grupa Granica, в декабре ежедневно ровно сто мигрантов преодолевали границу Польши. За первые недели 2022 года, по данным польских пограничников, в страну с территории Беларуси проникли 550 человек. Тысячи людей все еще ждут своего шанса оказаться в Европе.
Мигранты все чаще сообщают о том, что белорусские части принуждают их идти через границу и применяют насилие. Польские врачи подтверждают факты насилия.
7 декабря активисты нашли в лесу рюкзак, очевидно брошенный при бегстве или задержании, с паспортами и белорусской визой, полученной всего лишь пятью днями ранее.
По сообщению одного из беженцев, найденный мертвым 20 октября девятнадцатилетний сириец Ахмад аль-Хасан был сброшен в реку белорусскими пограничниками.
Тем временем польские правозащитники все чаще критикуют также действия своих пограничников, солдат и полицейских. В стране принят закон, который, вопреки общеевропейским нормам, позволяет высылать целые группы мигрантов, а не решать вопрос о депортации индивидуально.
3 декабря 63 польских правозащитника обратились к председателю Европейской комиссии Урсуле фон дер Ляйен, протестуя против готовящегося в ЕС смягчения законов о предоставлении политического убежища. На практике поправки могут привести к тому, что мигрантам придется проводить больше времени на границе, а депортировать их станет легче. Ответ пока не получен.
Взгляд на карту Европы показывает большую разницу между западом и востоком в показателях привитых: Португалия и Испания ведут, а ниже всего доля привитых (если брать только Западную Европу) оказывается в Германии, Австрии и Швейцарии. Внутри самой Германии отстают федеральные земли на востоке и юге страны. В Румынии и Болгарии дела обстоят примерно так же плохо, как в России и Украине. В Швейцарии итало- и франкофонные кантоны показывают лучшие результаты, чем немецкоязычные. А в Италии по прививкам плетется в хвосте Тироль, где говорят по-немецки.
Как это объяснить? Почему Альпийский регион особенно отстает? Почему запаздывают постсоциалистические страны? Почему немецкоязычные? Православные? В чем различия, нет ли общих черт? dekoder изучил научные данные и публикации в СМИ и собрал различные тезисы по этой теме.
Лейпциг, суббота, начало ноября 2020 года, число заболевших в Германии составляет 133 на 100 тысяч человек. Два журналиста Süddeutsche Zeitung отправляются на демонстрацию противников вакцинации и сталкиваются с удивительным фактом: «Пока мы шли недлинной дорогой в центр города, успели услышать пять разных диалектов швабского».
Очередной анекдот о швабах?
Швабы как противники прививок, свихнувшиеся на конспирологии? Это что, очередной анекдот о швабах? Если посмотреть на показатели привитых на карте Германии, видно, что Бавария и Баден-Вюртемберг действительно отстают, и только в восточных землях картина еще хуже. Совпадение? Социолог Оливер Нахтвей в последнее время часто отвечает на такие вопросы. Вместе с другими коллегами по Университету Базеля он изучает ковид-протесты в Германии, Австрии и Швейцарии. В интервью газете Die Zeit он проводит такое различие: «Кверденкеры [ковид-отрицатели] на юго-западе не такие, как на востоке Германии. Доля избирателей АдГ на востоке гораздо выше, чем в Баден-Вюртемберге. Среди протестующих на юго-западе вдвое больше бывших избирателей партии зеленых и Левой партии. В Саксонии протесты гораздо больше связаны с идеологией крайне правых и гораздо меньше подвержены влиянию эзотерики».
Связь между неприятием прививок и правым экстремизмом в Германии имеет давнюю историю. «Еврейская медицина», как заявляли национал-социалисты, «отравляет народное тело». Истоки этой теории заговора прослеживаются еще в XIX веке. Об этом в интервью телеканалу ZDF рассказал историк медицины Мальте Тисен. Уже тогда Дрезден и Штутгарт были столицами антипрививочников: «Вокруг Дрездена и Штутгарта концентрировались все течения так называемой „жизненной реформы“ (Lebensreform). Это и альтернативная медицина, лечение природными средствами, и эзотерика, и антропософия. Все это движение есть своего рода мобилизация против наступления эпохи модерна, против индустриализации и урбанизации, которые так резко изменили образ жизни». «Назад к природе» — девиз тех дней, сопротивление новым временам, яркой приметой которых как раз и были прививки.
Может ли и сейчас неприятие прививок быть проявлением общего неприятия современности?
Генрих Август Винклер известен, среди прочего, своей двухтомной историей Германии под названием «Долгий путь на Запад». Историк критически относится к любым попыткам дать общее объяснение различиям в успехах вакцинации в разных странах Европы. В интервью газете Frankfurter Allgemeine Zeitung он делает попытку выделить некоторые возможные причины и параметры их возникновения. Глядя на Россию, Беларусь, Украину, Болгарию и Румынию, он говорит: «Возможно такое объяснение меньшего количества привитых: клирики многих православных церквей могут питать предубеждение против современной науки. <…> Прививка как попытка вмешаться в Божий промысел», — суммирует историк эту позицию. Другим объяснением этому феномену может быть, как думает Винклер, и то, что «десятилетия коммунистической диктатуры в странах за железным занавесом ослабили доверие к институтам государства».
Действительно, слабое доверие к институтам можно связать с историческим опытом, но есть много аргументов в пользу того, что недоверие к государству связано с недостаточным качеством самих институтов: в тех странах, о которых говорит Винклер, эффективность институтов, в том числе и системы здравоохранения, так же снижается от запада к востоку, как и успехи прививочной кампании.
Правда, в Западной Европе географическая логика действует небезупречно: Португалия и Италия лучше прививаются, чем Германия или Швейцария — однако в последних эффективность институтов явно выше. Здесь Винклер и Тисен усматривают особую причину: «Шоковый эффект событий начала эпидемии для южноевропейцев».
А как же тогда объяснить тот факт, что на севере Италии ниже доля привитых, чем в среднем по стране, хотя опыт первых месяцев пандемии в Северной Италии, где было много смертельных исходов, оказался гораздо страшнее, чем на юге страны? Какова же связь между численностью привитых во всем Альпийском регионе — она всюду ниже, чем в среднем по каждой стране или в среднем в Западной Европе? (Примеч. пер.: альпийские провинции есть у Италии, Австрии, Франции, Швейцарии и Германии.)
Возможно, объяснение этому есть у Михаэля Блюме, исследователя течения кверденкеров (от немецкого Querdenker), конспирологических мифов и антисемитизма. Историк религии и уполномоченный земельного правительства Баден-Вюртемберга по вопросам антисемитизма в интервью газете Süddeutsche Zeitung говорит о том, что в Альпах сильны традиции федерализма, демократии и самоуправления. С продвижением централизованного государства, а с ней письменности и науки, в горы начались конфликты с местным самоуправлением. В Альпах огромное множество диалектов, представители центральной государственной власти в этих регионах попросту не находят с жителями общего языка. В конечном счете там зародилась идея федерального государства, модель, которая и в Германии проложила себе дорогу после окончания тоталитарного национал-социалистического режима.
Кроме того, говорит Блюме, в Альпийском регионе исторически сильно притяжение мифических теорий заговоров: здесь всегда был силен антисемитизм, здесь развивались идеи австрофашизма и итальянского фашизма, и сама партия национал-социалистов НСДАП (национал-социалистическая партия Германии) возникла в Баварии.
Традиция спиритуальной эзотерики
К этому можно добавить, что на юге Германии, а также в Австрии и Швейцарии всегда были сильны эзотерические движения. Стоит вспомнить возникновение антропософии: первая вальдорфская школа основана в Штутгарте, а центр общества антропософов построен в швейцарском Дорнахе. Многие ученые говорят о том, что эта традиция спиритуальной эзотерики сохраняется до сего дня, и Блюме также видит связь между спиритуализмом и тем фактом, что большинство сторонников партии кверденкеров «Ди Базис» (Die Basis) живет в Южной Баварии и в окрестностях Боденского озера в предгорье Альп.
Таким образом, мотивы противников прививок в Альпийском регионе чрезвычайно разнообразны: от традиций самоуправления и связанным с этим недоверием к центральной власти — через романтику природы и спиритуальность, которые часто совмещаются с неприятием эпохи модерна — до самых нелепых теорий заговора. Наряду с высокой вариативностью мотивов для Блюме очевидна также и двойственность идеи свободы:
У нас есть свобода нести ответственность, но, к сожалению, и свобода верований в мифические заговоры
Практически ни одно исследование кверденкеров и других антипрививочников не обходится без косвенных указаний на то, что они путают свободу мнений со свободой фактов. Часто при этом вспоминают эффект Даннинга–Крюгера, с помощью которого психологи описывают когнитивные искажения самооценки «некомпетентных людей», которые слишком высоко оценивают собственные знания и умения. Это и контекст высказывания известного судебного психиатра Хайди Кастнер о том, что сейчас на подъеме глупость. В интервью Süddeutsche Zeitung она цитирует Чарльза Буковски: «Проблема в том, что умных людей переполняют сомнения, а дураков — уверенность».
Вообще обобщение индивидуальных психологических особенностей в науке считается недопустимой, но большинство исследований обходят этот запрет. Многие научные и популярные статьи упоминают многофакторные взаимосвязи мотивов противников прививок, — но конкретная динамика различных мотиваций до сих пор остается в тени, им не уделяется внимание.
И наконец, есть еще и базовая проблема того, что невысокая готовность прививаться в немецкоязычных СМИ нередко смешивается в одну кучу с позицией антипрививочников. Но это утверждение не выдерживает критики: согласно опросу общественного мнения, результаты которого опубликованы в газете Die Tageszeitung, примерно половина тех, кто до сих пор не привился, не хотят этого делать просто потому, что ощущают чрезмерное давление. Для них дело не в скептическом отношении к государству, не в сопротивлении эпохе модерна и не в теориях заговора. Своей неготовностью прививаться они оказывают противодействие нарастающему общественному давлению. И еще один фактор: опубликованное в октябре исследование федерального министерства здравоохранения по поводу мотивации непривитых называет главное препятствие — страх. Три четверти опрошенных заявили со всей определенностью, что не прививаются потому, что считают вакцину «недостаточно тщательно проверенной».
Страх
Страх и противодействие давлению могут быть связаны со склонностью к конспирологии и недоверием государству и/или науке, но причинно-следственную связь еще следует доказать. Поэтому, например, тезис о том, что сопротивление прививкам укоренено в характере жителя восточногерманских земель (или Альпийского региона) не выдерживает критики. Верно то, что многое указывает на социально-географические причины недоверия к прививкам. И у историков много сведений в пользу факторов, предопределяющих веру в теории заговоров.
Вполне может оказаться верным и то, что недоверие к государству имеет исторические корни и связано с недостатками институтов. И все же, при всех этих убедительных трактовках, данных о причинах недоверия к прививке и антивакцинаторских позиций сейчас недостаточно. До сих пор недостаточно исследованы социально-структурные взаимосвязи и влияние дезинформации на нежелание прививаться. Такие мотивации, как страх и противодействие давлению, остаются в тени, да они, по всей вероятности, и будут всегда слишком вариативны для того, чтобы быть надежно исчисленными.
