Сергей Брушко (1958–2000) был одним из самых известных фотожурналистов Беларуси. В своих работах он не только задокументировал потрясения эпохи перестройки и гласности. Он сохранил в них дух того времени, собрав на своих снимках характеры, судьбы и истории — истории о страданиях, страхе, независимости, надежде и силе новой жизни.
Николай Халезин, ставший позже основателем Беларуского свободного театра, работал в те годы с Сергеем Брушко как редактор. «В каждой его работе была законченная история, на каждом портрете — личность, на каждой фотографии — целая эпоха. Это не пафос. Такова была наша судьба — жить в переломный момент, когда все имеет значение», — говорит он.
Сергей Брушко повлиял не только на белaрускую фотожурналистику, но и на жизненный выбор своего сына. Дмитрий Брушко стал фотографом и фоторедактором. Для него очень важно, что работа отца не была забыта.
Дмитрий составил книгу фотографий Сергея Брушко. Мы публикуем из нее некоторые снимки, а также интервью с Дмитрием о работе отца, борьбе белaрусов за независимость и о временах, которые меняют все.
dekoder: Книга, которую вы составили из фоторабот отца, называется «Змена». Почему?
Дмитрий Брушко: Во-первых, Змена — это дань уважения белaрускоязычной газете Чырвоная Змена, прогрессивной и либеральной редакции времен перестройки. Там отец работал в годы, о которых идет речь в книге. И хотя в народе газету называли Чырвонка, в контексте эпохи слово Змена все же важнее для рассказа о годах, которые подарили Беларуси независимость.
Во-вторых, Зменa переводится как «смена, изменение» и подразумевает состояние перемен, которое наступило в конце 1980-х – начале 1990-х в Беларуси. Шли процессы смены государственного строя, смены поколений в управлении страной, смены экономического строя; страна стала открытой для Запада. Тот период можно назвать переломной эпохой, когда цикл истории Беларуси вышел на совершенно новый виток.
Как возникла идея создания этой книги?
Года с 2017-го пролукашенковские пропагандисты начали убеждать людей через госСМИ, что независимая Беларусь появилась в 1994 году на обломках СССР. Никто не говорил о причинах развала империи и о том, что независимость страна обрела в 1991 году. Власти пытаются вычеркнуть любые воспоминания, не связанные с правлением Лукашенко. Я попытался найти книги или проекты, которые могут рассказать о 1988–1994 годах в Беларуси, и не нашел. Были какие-то отрывки, перепечатки старых газет, пара культурных проектов, но с их помощью нельзя было составить общее впечатление. И тогда я решил сделать фотокнигу, состоящую не из фотографий с хорошей композицией или прекрасным светом … Это фотокнига про эпоху появления совершенно новой страны, которую в своих фотографиях задокументировал отец. Мне хотелось, чтобы язык повествования был максимально приближен к газетному, так как газета тогда была самым доступным способом получения информации. Поэтому в дизайн книги включено много элементов газетной верстки, а вместо текстов с пояснениями я решил разместить серию интервью-воспоминаний о событиях и духе той эпохи. Даже оттенок для страниц книги подбирали такой, чтобы он был ближе к теплому оттенку газетной бумаги.
Как ваш отец стал фотодокументалистом времени, которое было переломным для Беларуси?
Отец закончил школу с отличием и хотел стать геологом. Но ему не хватило одного балла для поступления в университет, и он решил пойти в училище на фотографа. Позже устроился на работу в газету в Солигорске, но ему очень хотелось попасть в большое издание, и он рассылал свои фотографии по редакциям общереспубликанских газет БССР. Его заметили и пригласили на работу в Чырвоную Змену в Минск. Но столица была закрытым городом, работать там можно было либо жителю города, либо по разрешению комсомольской организации. Отцу пришлось давать взятку, чтобы его прописали в Минске. Так он устроился на работу фотокорреспондентом. Он начинал работать во времена перестройки и гласности, но говорить о свободе слова было слишком рано. Все издания находились в государственной собственности и подвергались цензуре. Нельзя было просто принести материал о проблемах с жильем у рабочих или о нехватке обуви в магазинах. Такие материалы приходилось согласовывать в органах коммунистической партии, и не всегда это удавалось. Иногда из-за самой идеологически выверенной темы можно было получить выговор от партийных начальников. Я помню, как отца вызывали на беседу с чиновниками за фотографию с празднования дня Победы 9 мая, на которой ветеран войны с орденами пил пиво. Тот снимок не подходил под образ победителя, который создавался государственной пропагандой.
Ваш отец много фотографировал последствия Чернобыля, уделяя внимание людям, их переживаниям. Это было новаторством?
У папы был логический склад ума, и он прекрасно понимал уровень трагедии, затронувшей республику. Для него это была не техногенная катастрофа, а человеческая драма. Значительную часть жизни он прожил в деревне и неплохо знал психологию сельского человека, а в Беларуси в первую очередь пострадали именно деревни с их жителями. Так сошлись звезды, что в ту эпоху он понял, что его призвание — фотография. Он понимал трагедию людей, и у него была возможность снимать, так как в кармане было удостоверение фотокорреспондента СССР. Как последователь гуманистической фотографии, он просто не мог не работать над этой темой.
Приветствовал ли ваш отец независимость Беларуси?
Конечно, у него было свое мнение о событиях, которые он фотографировал. Он был сторонником независимости Беларуси и считал, что только граждане своей собственной страны могут сделать ее процветающей. Может, такая точка зрения и кажется немного наивной, но между романтизмом и прагматизмом он выбирал первое. На президентских выборах в 1994 году он голосовал за Станислава Шушкевича, считал, что у руля страны должен стоять умный и порядочный человек. Он не дожил до следующих президентских выборов, но был уверен, что Лукашенко или проиграет, или уйдет после второго срока. Реальность показала, что жажда власти не знает границ.
Вдохновлял ли вас пример отца, когда вы сами фотографировали борьбу белaрусов за свою свободу?
Папины фотографии были для меня учебником истории, в котором не было пропаганды. В архивах находятся не только лучшие фотографии, но и рабочий материал, по которому можно понять, что же на самом деле происходило во время перестройки и в первые годы независимости. По сути, архив формировал меня не только как фотографа, но и как человека. Фотографии не дают ответов, что хорошо, а что плохо, но заставляют задавать вопросы и искать ответы внутри себя.
Вы фотографировали переломные времена в Беларуси, протесты 2020 года. Чему вы научились у отца?
Я помню два папиных правила, которых стараюсь придерживаться. Первое: во время работы голова должна быть холодная, а сердце горячим, и ни в коем случае не наоборот. Это правило помогало выжить в самых сложных ситуациях 2020 года. Когда надо было не только снять драматические события, происходящие вокруг, но и выйти целым с целой фототехникой с митингов, которые напоминали бои. И где, в том числе, шла охота на журналистов с камерами. И второе правило: снимай «запахи». Чтобы от фотографии пахло чувством, например свободой, или страхом, или надеждой.
Украинцы переживают тяжелейший момент в своей истории. Об отношении к России в Украине можно не спрашивать — все очевидно. А вот отношение к Беларуси и к ее народу — сложнее. И пока лучше.
Да, для многих украинцев Беларусь стала в первую очередь страной, из которой летят российские ракеты. Но ведь есть история протестов 2020 года, беларуские волонтеры в Украине и беларуские добровольцы на фронте …
Беларусы, которые с 2020 года борются против диктатуры, страдают от репрессий и желают победы Украине, приводят свои аргументы: а знали ли вы, что у нас происходит? Где была ваша рука помощи в 2020 году, кроме «глубокой озабоченности», которая не мешала торговать с Лукашенко?
Украинский социолог, руководитель группы «Рейтинг» Алексей Антипович рассказал «декодеру», как относятся к беларусам как к народу, к стране Беларусь и к Александру Лукашенко, разошлись ли два соседних народа навсегда и смогут ли восстановиться отношения.
— Знают ли украинцы, что происходило в Беларуси, как жили беларусы до 2020 года и в самом 2020-м?
— Отвечу отрицательно. Вряд ли украинцы были полностью информированы о том, как живут беларусы. Десятилетиями было представление, что в Беларуси порядок, качественные продукты, нет коррупции, Батька правит праведно и он молодец. Но что касается политического аспекта, то украинцы знали, что происходило. Возьмем динамику отношения украинцев к беларусам и к Лукашенко. В 2018 году к беларусам позитивно относятся 3/4 опрошенных (73%), четверть нейтрально, негатива практически нет. В 2021 году, после выборов и протестов, позитивно относится 2/3 (67%), четверть нейтрально и 4% — негативно … Небольшое ухудшение, но совсем мало. Что происходит с мнением о Лукашенко? В 2014–2019 годах около 2/3 опрошенных (63–67%) относились к нему скорее позитивно, и только около 14% — негативно. После 2020 года ситуация резко ухудшилась, стало 45% позитивного отношения и 42% — негативного. И дальше от замера к замеру — все хуже … В начале 2022 года, до войны, мы фиксировали 29% позитивного отношения и 64% негативного. Так что украинец следил за тем, что происходило в 2020 году в Беларуси, и дал свою оценку Лукашенко. А вот отношение к беларусам осталось практически таким же хорошим, как и было. Но это все изменила война.
— Как?
— Сравняла отношение украинцев к Лукашенко с их отношением к Путину. Негативно относится к Путину 98%, к Лукашенко 95–96%. Эти два персонажа для нас — враги номер один. К беларусам отношение тоже ухудшилось, но не так, как к россиянам. К жителям России у украинцев на апрель 2022 года осталось только 8% позитивного отношения, а еще в 2018 году было 50%. К беларусам позитивное отношение в апреле было у 22% украинцев. Это в 2,5 раза больше, чем к россиянам. Сейчас, думаю, к россиянам 3%, а к беларусам 10%. При этом к Беларуси в марте 2022 года было 85% негативного отношения, люди считали ее вражеской страной. За последние месяцы, думаю, «вражеская» оценка увеличилась … Россию же все 100% украинцев считают вражеской страной.
— Получается, есть разница в том, как относятся украинцы к беларусам как к народу, к стране и к Лукашенко.
— Да, и отношение к стране «подтягивается» к оценке Лукашенко. Есть «Лукашенко — Беларусь» и беларусы. Еще важно то, что 22% позитивного отношения к беларусам в апреле и 10% позитивного отношения в августе, которые я называл — это снижение с уровня 60-70%. Но не все ушло в негатив — есть еще и нейтральное отношение. А негативное, холодное отношение к беларусам сейчас у 52% украинцев. Когда-то было ноль, после выборов 2020 года стало пару процентов, сейчас — половина … Это если не враги, то уже точно не друзья. Украинцы понимают, что решения в Беларуси принимает Лукашенко.
Окопы на границе, колючая проволока, визовый режим для россиян и беларусов — это нас ждет, и надолго.
— Есть беларусы, которые живут и работают в Украине, волонтерят или даже воюют … Как к ним относятся?
— Прямых цифр нет, но к беларусам, которые волонтерят или воюют на стороне Украины, украинцы относятся точно позитивно, это я и без социологии скажу. Что касается отношения как к народности, которая живет в Украине, — у нас нет межнациональных конфликтов. Даже к русским по национальности, которые живут в Украине, только четверть негативного отношения, а ведь идет война. К беларусам, думаю, отношение еще лучше.
— У белaрусов, которые против Лукашенко, есть лидер — это Светлана Тихановская. Какое отношение к ней у украинцев?
— Мы, к сожалению, не измеряли. Предположу, что если к Лукашенко после выборов 2020 года и до войны было 50 на 50 позитивного и негативного отношения, то большинство людей, которые негативно относятся к Лукашенко, могли бы позитивно относиться к Тихановской. Это моя гипотеза. С другой стороны, с начала войны мы не видим и не слышим Тихановскую. Как она помогает Украине? Борется ли она с режимом Лукашенко настолько сильно, чтобы удержать Беларусь от вторжения? Ответа нет. Поэтому мы обращаем внимание на других лидеров. К Шольцу улучшилось отношение, к Макрону ухудшилось (на июнь).
— Готовы ли украинцы к разрыву с властями Беларуси и налаживанию отношений с оппозицией?
— Ответ «да», но что значит «налаживание отношений»? У нас линия фронта в огне, каждый день обстрелы, на это нет времени. Наверное, стратегически надо прокладывать дороги и к российской оппозиции. Но мы боремся за выживание, нам не до этого. Мы общаемся с теми, кто может подать руку помощи — оружие, деньги. Готовы ли мы к возобновлению отношений с Беларусью? Окопы на границе, колючая проволока, визовый режим для россиян и беларусов — это нас ждет, и надолго. Украинец слишком много страдает сейчас, чтобы потом по-дружески относиться к людям, которые пропустили танки со своей территории. Мне трудно такое представить.
Сравнивать Херсон и Беларусь — слишком притянуто
— Что должно произойти, чтобы беларусы и украинцы снова относились друг к другу по-дружески?
— Мы ставили вопрос об отношениях украинцев и россиян. В апреле 2022 года 60% украинцев говорили, что никогда не смогут возобновить отношения с россиянами. Еще около четверти говорили, что на это понадобится 20–30 лет. Это поколение. То есть для нынешнего поколения украинцев ответ «нет» составляет 80–85%. И с беларусами будет то же самое. Пока что к ним лучше отношение, но оно тает. Они не свергли Лукашенко, не остановили российские танки. Никакого бунта, перекрытий дорог … Да, были разовые акции, события проскакивали в нашем информационном поле. Но разовые. Что беларусам делать? Более активно отстаивать свои гражданские права.
— Вижу в соцсетях такое сравнение: на оккупированных территориях, в Херсоне больше нет ни флагов, ни митингов — они невозможны. Это как в Беларуси, где тоже ничего невозможно.
— Мы боремся за освобождение этих территорий. Да, люди там митинговали, но эта ситуация не меняется митингами. В Херсоне войска России. Как их свергать? Только войсками. Сравнивать Херсон и Беларусь — слишком притянуто. Мы хотели свергнуть Януковича, стояли на Майдане и нам было все равно, сколько ОМОНа напротив нас. Мы выстояли, граждане против власти. Не хочу никого обижать, но факт есть факт. У нас получилось, у вас не получилось. Сравнивать ситуацию в Беларуси с Херсоном? Не дай бог, чтобы беларус узнал, как это — жить под оккупационной властью … Если к вам когда-то придут, будете вспоминать Лукашенко, что он был плохой, но он был наш плохой. А эти [россияне — Авт.] — орда.
— К каким странам или народам улучшилось отношение украинцев?
— Если насчет национальностей и народов, то как было в основном позитивное ко всем, так и осталось. А вот что касается стран, то зависит от их реакции на войну. Разделилось примерно так. Есть два врага — Россия и Беларусь. Есть страна, к которой нейтральное, непонятное отношение — это Китай. У украинцев к ней примерно столько же негативного, сколько и позитивного отношения. Есть «друг из последних сил» — это Венгрия. Она еще дружественная, но уже на грани. Показатель ближе к негативному, но еще позитивный. Потом идут Германия, Грузия, Франция … Серединка — это Словения, Румыния. Турция там же, посерединке, хотя отношение скорее позитивное. Ну а наибольшие друзья — это Польша, Литва, Великобритания и США.
Уже лет 10 было видно, что нам с россиянами не по пути
— Какое у украинцев сейчас отношение к победе? Что понимают под ней?
— Украинец сейчас воспримет победу только в виде возобновления границ 1991 года. Возвращение оккупированных территорий, так называемых ЛНР/ДНР и Крыма. Но если война затянется надолго (а полгода — это еще не долго), то от развития событий будет зависеть, будем ли мы готовы к компромиссам. Я как аналитик могу признать, что если будет патовая ситуация, никто не сможет наступать и так продлится годы, то поле для компромиссов найдется. Но русские делают все, чтобы этого не было. Удары по мирным жителям, зверства, казни военнопленных … Хочется стереть оккупантов со своей земли, а не разговаривать. Украинец уверен, что если мы не победим, а пойдем на переговоры, Россия через 2-3 года вернется. Поэтому будем воевать столько, сколько нужно, чтобы не вернулась.
— Вам как социологу было до войны понятно, что зреет в России?
— Что нам с россиянами не по пути, было видно минимум лет десять. И уж лет 7-8 социологам было понятно, что наши общества развиваются по разным лекалам. Мы идем в Европу, а они идут не просто в Азию, а уходят в какое-то … не знаю, как назвать. Деградация российского общества была видна. И разворот Украины в сторону Европы был очевиден. Наверное, с этим и связано желание Путина оккупировать Украину.
— А с Беларусью еще было по пути?
— Сейчас точно нет, а дальше все зависит от беларусов. Мы знаем, куда идем, и нас никто не остановит. Захотят ли беларусы в Европу? Вопрос к ним. Предыдущее отношение было дружественным. Хотя украинец плохо знал, как реально живет беларус, но нам хотелось порядка, чтобы не разворовывали страну … Жить мы хотели, как в Европе, а порядок — как у Лукашенко! Такое раздвоение в головах: у власти нужна диктатура или авторитаризм, но так, чтобы они не наступали на свободу слова, передвижений. Хотя это невозможно. Если как в Европе, с демократией, то ты сам контролируешь коррупцию как гражданское общество. А если надеешься на автократа, то рано или поздно он тебе запретит говорить. Сейчас ответ очевиден: не по пути нам ни с беларусами, ни с россиянами, пока все это длится и пока есть Россия с Путиным и Беларусь с Лукашенко.
Беларусь называли «IT-страной», а сфера высоких технологий бурно развивалась и была гордостью и надеждой экономики. Но в 2020 году все начало рушиться: сначала из-за коронавируса, а потом из-за протестов, всколыхнувших страну после президентских выборов. Айтишники приняли в них активное участие, помогая технологиями, жертвуя деньги, выходя на уличные митинги.
В глазах властей они из «надежды» превратились в «предателей», зазвучали предложения отменить льготы для резидентов Парка высоких технологий.
Ситуация ухудшилась с началом полномасштабной войны в Украине, в которой беларуская власть является соучастницей. Люди начали бояться мобилизации, появились новые санкции, некоторые международные партнеры решили больше не размещать заказы в Беларуси.
Беларуские IT-компании, которые раньше процветали, начали релоцировать сотрудников и переносить головные офисы за границу.
Что сейчас происходит в Беларуси, почему и куда уезжают беларуские айтишники и какое будущее ждет IT-сектор — в материале журналистки Анны Волынец.
Как появились беларуские IT и какую роль они играют в экономике
Прибыльная, успешная и перспективная отрасль — таким в последние годы был образ беларуского IT-сектора, сектора высоких технологий. Он вырос из сообществ умелых инженеров и радиолюбителей и основанных ими в 2000-х годах бизнесов. Предприятия начали получать заказы из-за границы, добились для себя налоговых льгот и со временем превратились в крупные международные компании с беларускими корнями. Среди них можно назвать, к примеру, Epam Аркадия Добкина и Wargaming Виктора Кислого.
Облегченный налоговый режим существует в стране с 2018 года для всех, кто зарегистрирован в Парке высоких технологий (ПВТ).
Существовало множество программ и пространств для развития бизнеса, таких как стартап-хаб Imaguru, где зародились стартапы, получившие мировую известность, а также была собственная ассоциация венчурных инвесторов.
Среди IT-стартапов из Беларуси, например, компания Masquerade Technologies. Она сделала приложение для редактирования фото MSQRD, которое купил Facebook. Стартап по созданию видео Vochi был куплен интернет-сервисом Pinterest. Инвестиции в сервис для работы с документами от PandaDoc уже превышают миллиард евро.
Айтишники начали играть все большую роль в жизни общества. Краудфандинговые платформы собирали деньги на социальные и культурные проекты, на которые у государства средств не нашлось. IT-сообщество было важнейшей поддержкой для благотворительной медиаплатформы «Имена», где собирали деньги для организаций, решающих социальные проблемы: помощь бездомным, сиротам, людям с инвалидностью. В стране стало больше людей, готовых вкладываться в развитие общества. Например, выступать меценатами в конкурсе социальных инноваций Social Weekend или вкладываться в другие социальные проекты.
Среди IT-работников есть как люди с инженерным образованием, так и гуманитарии. «В 2013 году считалось, что айтишникам повезло: они могли уехать работать в Америку… Теперь айтишник может получать в 3-4 раза больше, чем в среднем по Беларуси, — и это уже в начале карьеры», — говорит Геннадий Шупенько*. Он пришел в IT с госпредприятия и с 2016 года работает в крупной аутсорсинговой компании. «Постепенно сложилось мнение, что можно зарабатывать большие деньги и в Беларуси. Не надо уезжать. Ты просто офисный клерк, и тебе нормально платят».
У айтишников в Беларуси сложилась репутация отдельной социальной группы: богатые, стильные, современные молодые люди. Считалось, что они готовы тратить деньги внутри страны и тем самым финансировать сферу развлечений, строительство нового жилья и страховую медицину.
IT-сектор в Беларуси быстро рос: в 2019 году его доля в ВВП была 6,5%. Это ненамного меньше, чем доля традиционного для страны лесного или сельского хозяйства. К 2022–2023 годам министерство экономики ожидало рост доли IT-сектора до 10% ВВП.
Ожидания не оправдались. Сначала случилась пандемия, затем — массовые протесты 2020–2021 годов, в которых многие айтишники активно участвовали. Повлияло и вторжение России в Украину.
В итоге доля IT-сектора в ВВП в первом квартале 2022 года составила 8,1%. При этом IT остались единственной отраслью, доля которой в ВВП страны продолжает расти. Но, как отмечают специалисты из Центра экономических исследований BEROC, уже не так стремительно, как раньше.
Логотип белaруских «Киберпартизан» / Screenshot
Как и почему изменился IT-сектор в Беларуси
2020 год стал отправной точкой для процессов, которые изменили IT-бизнес: случились пандемия коронавируса с переформатированием рынка труда, президентские выборы в Беларуси и последовавшие за ними протесты.
Во время пандемии активисты из IT-сферы закрывали вопросы, с которыми не справилось государство: информировали людей, собирали деньги и средства защиты для больниц.
Во время президентской кампании айтишники помогли организовать альтернативный подсчет голосов и создали платформу «Голос», которая показала наличие фальсификаций. Приложение «Марш» координировало протестующих. Работники и владельцы IT-компаний помогали разочаровавшимся силовикам уйти в IT и собрали более 2 миллионов долларов на помощь пострадавшим от репрессий.
Отдельно нужно сказать про технических специалистов, которые объединились под названием «Киберпартизаны» и с 2020 года противостоят Лукашенко. Они взламывали государственные сайты и публиковали служебную информацию силовиков. Сейчас в группу входит около 60 человек, они занимаются разработкой и поддержкой «партизанского» Telegram. Также «Киберпартизаны» активно участвовали в «рельсовой войне», когда беларусы пытались не пустить российскую технику в Украину через территорию страны.
IT-сообщество сыграло роль в протестах не только через свои структуры, но и на индивидуальном уровне — многие вышли на митинги лично. «Айтишники и ИП были в авангарде протестов в 2020 году. Я собственными руками создавал ПВТ, поддержал развитие ИП. И почему они вывалились на улицы?», — недоумевал Лукашенко.
Многих из них избивали, задерживали и арестовывали. История проектного менеджера Виталия Ярощика* в чем-то типична. С 10 августа 2020 года он провел несколько суток в изоляторе на Окрестина, где людей пытали. Потом было несколько судов по административным статьям. Его счета заморозили из-за пожертвований на оплату штрафов репрессированных через фонд BY_help, а Виталия сделали свидетелем по уголовному делу фонда. Поначалу он скрывался, а в 2021 году уехал из страны. Все это сильно сказалось на работе: «Моя производительность упала процентов на 80. С конца апреля и по август 2021 года я толком не работал. Потребовался почти год, чтобы переехать и восстановиться», — говорит Виталий.
Уезжали и отдельные люди, и целые компании. Одним из первых, после ареста топ-менеджеров, за пределы страны переместился стартап PandaDoc. «Невозможно вести инновационный бизнес в стране, в которой твоих сотрудников могут в любой момент взять в заложники», — откровенно говорит Никита Микадо, основатель PandaDoc.
Беларусь методично теряет пункты в рейтингах стартап-экосистем по миру и в регионе. Ситуация усугубилась с началом полномасштабной войны в Украине. Уехало еще больше людей, главными причинами стали страх боевых действий и мобилизации в Беларуси. Количество польских IT-виз в мае 2022 года превысило количество гуманитарных.
Большинство компаний хочет релоцировать хотя бы часть команды. Опрос почти двух сотен компаний в апреле 2022 года показал, что таких бизнесов 74%. В ноябре 2021 года их было 52%. Доля компаний со штаб-квартирой в Минске составила 57% (было — 68%).
«Война спровоцировала вторую волну отъездов. Мой знакомый не уехал, даже когда на него завели уголовное дело за протесты. Но с началом войны сказал, что ничего хорошего тут не будет… Сейчас он в Польше, — рассказывает айтишник Андрей*, тестировщик из среднего размера аутсорсинговой компании. — Была волна краткосрочной миграции — люди уехали на эмоциях «хоть куда», потом вернулись, но часть готовится к постоянной релокации».
Сам Андрей остается в Беларуси из-за семьи и детей.
Другой пример — рендер-программистка Майя* из компании Wargaming. Майя в IT полтора года и планирует переезд в ЕС, потому что ситуация в Беларуси ее страшит. «Пугают фразы в духе “нужно взяться за айти-сектор”. Ходят слухи о подготовке закона, ограничивающего выезд граждан, среди них могут оказаться и работники IT-сферы. Мы хотим зарабатывать и жить на свободе», — говорит она.
Вот красноречивые цифры: чистый отток кадров из беларуского IT-сектора только за семь месяцев 2022 года составил более 10 тысяч человек.
Куда переезжает белaруский ІТ-сектор
Компании увозят свои офисы в Польшу, Литву, Эстонию, Грузию, Узбекистан, Казахстан и другие страны. Среди них — такие гиганты, как EPAM, IBA, Wargaming, A1Q1, стартапы Flo и Wannaby и многие другие.
Учитывая огромный спрос на IT-специалистов, соседние страны часто помогают им с переездом. В Украине упростили айтишникам сложную процедуру получения ВНЖ. Туда уехали сотни, если не тысячи беларусов. С началом войны многие релоцировались снова.
Польша в сентябре 2020 года начала выдавать рабочие визы по программе Poland.Business Harbour (PBH) специалистам из IТ-сектора, которые хотели уехать из Беларуси. В результате, по данным польского МИД на август 2022 года, более 44 тысяч беларусов получили визы PBH для релокации специалистов и семей.
В Литве и Латвии начали открывать офисы беларуских компаний. В Министерстве экономики и инноваций Литвы в марте 2022 года шли переговоры о релокации с 60 компаниями, в основном — беларускими.
А что же те, кто остался?
«По нашим наблюдениям, ІТ-компании сохраняют юрлица и центры разработки в Беларуси, но в ряде случаев релоцируют топ-менеджмент и сотрудников. Основанием для полной релокации может стать отказ всех западных клиентов от сотрудничества и отмена льгот для резидентов ПВТ», — говоритЕлизавета Капитанова, руководитель сообщества Belarus IT Companies Club.
Иностранные заказчики отказываются работать с компаниями внутри Беларуси из-за высоких рисков, начиная от возможных арестов сотрудников и заканчивая санкциями. В частности, из-за санкций в направлении Беларуси ограничены денежные потоки, а финансовая система стала менее стабильной. На практике это может выглядеть и как банальный запрет на доступ к проекту с территории страны.
Отрасль от этого страдает, и власти пытаются ее сохранить, ориентировать айтишников на внутренний рынок.
Некоторым бизнесам подходят условия работы в Беларуси: «Уровень рисков не отличается от других стран, они приемлемы. С каждым днем законы становятся адекватней, упрощаются административные процедуры. Единственное, что не поменялось, — сложно чего-то добиться, если возникают нестыковки с госорганами, — считает Дмитрий Нор, директор небольшой компании по веб-разработке SkySoft. — У нас условия для бизнеса всегда были неплохие. Есть такой нюанс — стали требовать исполнения законодательства и уплаты налогов. Раньше было не так строго, и те, кто не готов, могут сейчас закрываться».
Что будет с беларуским IT-сектором?
«Ближайшее будущее Беларуси как места для ведения бизнеса крайне печально», — сказал в интервью в марте 2022 года предприниматель и венчурный инвестор Юрий Мельничек, создатель приложения Maps.me.
В этом контексте Юрий рассуждает о Парке высоких технологий: его налоговая привлекательность падает. Хотя многие компании все же остаются резидентами, в ПВТ входит более 1000 компаний.
Что Беларусь теряет, кроме денег? Человеческий капитал: из страны уезжают лучшие специалисты, отмечают в IT-компаниях. «Статус кво Беларуси — неперспективное и нестабильное место. Жаль начинающих — меньше возможностей, условия хуже. На рынке осталось мало адекватных организаций. Будущее беларуского IT подорвано, и на данный момент кажется, что безвозвратно», — считает Илья*, который работает с 2019 года в IT как программист и менеджер в филиале крупной российской компании.
Ценность уезжающих не только в их профессиональных качествах, уверена Ирина Марчук*, главная специалистка по коммуникациям в беларуской аутсорсинговой IT-компании.
«Это люди, которые очень много вложили в свое образование и развитие. Люди думающие, передовой отряд бизнеса и общества в Беларуси», — говорит она.
Выехало уже около 40% айтишников, а еще 25% опрошенных планируют переезд, по данным опроса 5175 человек, который летом 2022 года провела редакция специализированного медиа Devby. При этом беларусы работают над тем, чтобы объединяться за границей, создавать бизнес-диаспору, которая после смены власти могла бы вернуться в Беларусь.
«Какие сейчас тенденции? Все уезжают из Беларуси и выводят активы, — говорит Ярослав Лихачевский, сооснователь стартапа Deepdee и один из основателей фонда BYSOL, который поддерживает пострадавших от репрессий. — Продуктовое направление (стартапы, делающие собственный продукт. — Авт.) уничтожено, никто в здравом уме сейчас не инвестирует в беларускую компанию. Аутсорсинг тоже, многие клиенты не готовы работать с командами внутри Беларуси. Беларуское IT сейчас, как и культура, журналистика, общественная жизнь, будет восстанавливаться и развиваться за границей. Вопрос в том, сохраним ли мы комьюнити или растворимся в новых странах».
* изменены или сокращены имена героев публикации, которые живут в Беларуси или опасаются за безопасность родственников.
Юля Артемова – писательница, родилась (1985) и выросла в Беларуси. В своем романе «Я и есть революция» (2021) она рассказывает «очень искреннюю, очень женственную и очень злую историю: о революции и любви, о братстве и сестринстве, о крушении иллюзий и взрослении как выборе». Название эссе, которое она написала специально для проекта декодера «Беларусь: заглянуть в будущее», иронично отсылает к Году исторической памяти, объявленному Александром Лукашенко. Юлия Артемова, живущая сейчас в Украине, размышляет в нем об эскалации насилия, произошедшей в регионе после исторических протестов 2020 года в Беларуси и после начала захватнической войны России против Украины. И задается вопросом, могут ли люди возвращаться в те места, где столкнулись с жестокостью и насилием, и как им жить дальше с памятью об этом.
Этот текст я могу написать только от первого лица. По-хорошему, я бы не стала его никому показывать – дневниковые тексты не предназначены для чужих глаз, а этот текст больше всего похож на дневник. Но нам (не)повезло — мы живем в такое время и в таком месте, когда наши воспоминания становятся дневниками, а дневники — документами. Наши балконы и окна превращаются в трибуны, наши тела становятся свидетельствами и доказательствами преступлений. Буквы, которые ты давишь из себя через силу, потому что у тебя, как и у многих, адняло мову, твой голос охрип, но он все еще есть и поэтому он должен, обязан звучать. А значит, я не могу не опубликовать этот текст.
Кажется, это был февраль двадцать первого. Февраль, точно февраль? Январь? А может март? Или это было в декабре? Я точно помню, что шел снег — но и это сомнительный ориентир. Мало ли в Беларуси невыносимых серых слякотных снежных месяцев? Или просто всё в те дни сплелось, слилось, слепилось, как снежный ком, в один долгий месяц-ожидание? Но это тот самый случай, когда хронология и документальная точность совершенно не важны. Ну, пусть будет февраль. Так вот, в феврале двадцать первого, я слонялась вечером по городу, попутно решая бытовые будничные дела. На обратной дороге мне нужно было зайти в банкомат. Я посмотрела в приложении адрес ближайшего и пошла туда. На полпути меня накрыло. Отбросило взрывной волной в недавнее прошлое. Полгода назад мы встречались у этого самого банкомата с моим другом Колей. Банкомат оказался просто удобным и понятным ориентиром. Суббота, 15 августа, в 12:00 – мы собирались вместе пойти на прощание с Александром Тарайковским.
Именно тогда, вечером, стоя под февральской метелью я поняла — моего города детства, города, где я прожила большую часть жизни, больше нет. В Минске не осталось магазинов, лавочек, дворов, заборов, кафе. Он весь покрылся сеткой шрамов — вот тут убегали — и убежали; тут прятались в подъезде; тут стояли и смотрели, как бьют и разгоняют людей и сами не могли даже пошевелиться; тут след от светошумовой; тут ходили женским маршем; тут взяли моего мужа Женю, и каждый раз — правда, каждый — проезжая мимо этого места, он повторял «вот тут меня задержали»; тут был зимний дворовый марш с соседним районом; тут стояли в цепи солидарности вместе с Ромой и другими ребятами с нашего двора. А вот тут убили Рому. Я закрываю глаза — на карте города не осталось слепых пятен, не осталось чистых мест, не осталось воспоминаний из дореволюционной жизни. Удивительно работает память — она ложится слоями, как штукатурка. И каждый новый слой будто размывает, перекрывает, отменяет предыдущий. А что там на предыдущем слое? Улицы, по которым гуляла я, шестнадцатилетняя и влюбленная, с одной и той же кассетой в плейере. Парк в десяти минутах от дома, куда в детстве меня водила мама. Двор, где мы любили сидеть с моей лучшей подругой, катаясь на каруселях и попивая дешевое красное вино прямо из горлышка одной на двоих бутылки. Даже школа, в которую я ходила девять лет — превратилась в соседний с моим избирательный участок, а мои учителя — в членов избирательной комиссии, которые подписали сфальсифицированный протокол. Будто и не было больше меня шестнадцатилетней. Личное это политическое. Мое личное было стерто грубым ластиком с карты города за три дня с 9 по 11 августа. Дни пыток. Наше 9/11.
И если бы только город. Даже самые обычные вещи внезапно поменяли свое значение, им переприсвоился новый смысл. Мы были огромной людской рекой в августе-сентябре-октябре двадцатого. Как речка Немига, которую загнали когда-то в бетонную клетку. Когда наши марши окончательно вытеснили с улиц — обычные лавки, заборы, деревья, лифты, остановки стали превращаться в плакаты, в холсты для политических высказываний. Стены заброшек и обычных панелек замироточили — не забудем, не простим. Эти слова, написанные красным, проступали вновь и вновь через несколько слоев белой краски. К тому времени, когда слоев становилось слишком много и буквы уже не проглядывали сквозь краску — все вокруг знали, что скрывается за белыми прямоугольниками.
***
Июньское утро субботы, центр Варшавы. Мы сидим на летней веранде кафе с моей школьной подругой (она всегда была просто школьной подругой, а потом стала той самой подругой из Ирпеня, которая десять дней с мамой и котом выживала в обстреливаемом городе). Здесь, в Варшаве, совершенно не чувствуется война, пусть и украинских флагов много, очень много. Я задаю подруге вопрос, который давно крутится в моей голове: «Ты хочешь вернуться в Украину?». И она говорит: «Я, знаешь, хотела бы приезжать туда иногда, скажем, махнуть на неделю-другую во Львов или Киев, съездить в Одессу или Карпаты. Но возвращаться… Я не знаю. Я не знаю, как мне теперь жить в Ирпене, если в нашем парке с дизайнерскими лавочками хоронили людей».
Она говорит, говорит, а я слушаю ее внимательно, не перебивая, она говорит, а я запоминаю, она говорит и я понимаю — она отвечает за нас обеих, она отвечает на мой собственный вопрос, который я каждый раз боюсь задавать, потому что тогда придётся быть честной с самой собой. Хочу ли я вернуться в Минск? Хочу ли я каждый день видеть из своего окна двор, где убили моего соседа Рому? Хочу ли я пить кофе на детской площадке, которая превратилась в мемориал? Хочу ли я ходить по улицам, где били людей, где стреляли в людей, где кидали гранаты в людей?
Невозможно хотеть жить в городе, где парки превращаются в братские могилы, а детские площадки — в мемориалы.
Так, спустя год после отъезда, сидя в солнечной утренней Варшаве я окончательно понимаю — ты не можешь вернуться в Минск, того города просто не существует, он есть лишь в памяти, он сшит из образов-воспоминаний, как чудовище Франкенштейна. Мы хотели переписать его, но у нас не получилось. Теперь это город-черновик, брошенный неумелым писателем на середине. И все же, и всё же это город, в жилах которого течёт Немига нашего протеста. Я снова открываю дневник и зачитываю запись оттуда:
Прошлым летом мы с мужем поехали кататься на велосипедах. Мы выехали через стелу на проспект Победителей. Год назад по воскресеньям эти места выглядели совсем иначе и мы так надеялись, что победители это мы. Повсюду красно-зелёные флаги, их так нарочито много, больше, чем людей. И люди. Люди, равнодушные, гуляющие как ни в чем ни бывало. Словно и правда перевернули страницу. Мне было горько — год назад здесь текла бело-красно-белая река. Мы сели на лавочку рядом со зданием, на котором было написано «Минск — город-герой». Я уткнулась носом в телефон, чтобы отвлечься. На соседнюю лавочку присели молодой отец с маленьким сыном. И я случайно услышала их разговор, я не могла его не услышать — они говорили на беларускай мове. Это было как маленькое чудо. Будто в минуты, когда ты теряешь надежду, твой город подмигивает тебе.
Минска нет – он существует лишь в нашей коллективной памяти. Минск есть – он существует в нашей коллективной памяти. И пока мы все помним, есть шанс. Есть шанс пересобрать город заново, перекрыть шрамы татуировками, предать местам новые смыслы. Выйти на улицу, вернуть себе город. Не перевернуть страницу, а переписать ее набело, начисто. Сделать мемориалы там, где было по-настоящему больно. Не забыть и не простить. Дать улицам правильные имена. Выпустить Немигу из трубы.
***
Есть еще одна вещь, которая надолго поселилась в нашей коллективной памяти. В 2020 году беларусы обнаружили в себе удивительную силу, которая стала нашей национальной идеей. Тогда никто не мог дать этой силе правильного названия, никто не мог эту идею сформулировать. Беларусы – невероятные? Это звучало слишком восторженно и наивно. И вот сейчас, когда наши соседи украинцы так самоотверженно сражаются за свою свободу, иногда упрекая нас в слабости и трусости, нам особенно тяжело не принимать это близко к сердцу, не обвинять и не стыдить самих себя. Мы бесконечно сравниваем. И сравнение каждый раз выходит не в нашу пользу. Но мы хоть и близкие, но совсем другие. Пока украинцы говорят «Борiтеся — поборете!», мы говорим «Не забудем, не простим». Эти слова мне кажутся самыми честными и острыми из всех лозунгов и слоганов, рожденных нашей несостоявшейся революцией-2020. Эти слова идут из каждого израненного сердца. Эти слова и про 9-11, и про Тарайковского, Бондаренко, Шутова, Ашурка. Эти слова про Завадского, Гончара и Захаренко. Эти слова про 1309 политических заключенных. Эти слова про 30 репрессированных журналистов. Эти слова про 28 лет без выбора. Эти слова про Диму Стаховского, 17-летнего парня, который покончил с собой из-за уголовного преследования за участие в протестах. Эти слова про Андрея Зельцера. Эти слова про сотни ракет, летящих с февраля на Украину с территории моей страны. Эти слова про Куропаты. Эти слова про Быкова, про Короткевича, про Купалу и Коласа. Эти слова про ночь расстрелянных поэтов.
Сегодня, находясь в Украине, я каждый день вижу, как жизнь прорастает даже на самой неплодородной почве. Прорастает несмотря ни на что, среди боли, войны и ужаса. Я знаю – это то, что лучше всего умеет мой народ, в этом и есть национальная идея беларусов – не биться, а прорастать травой сквозь асфальт, несмотря на суровую холодную зиму, прорастать там, где больше ничего другого не растет. Выжить, жить и помнить, помнить, помнить. Не забыть, не простить. … не разбiць, не спынiць, не стрымаць.
Согласно большинству соцопросов, причем и государственных, и независимых, подавляющее большинство россиян поддерживает так называемую «специальную военную операцию» в Украине. У многих россиян нет сомнений в том, что ответственность за происходящее лежит на Западе. Как интерпретируют результаты российских социологических исследований западные ученые, действительно ли США и Европа игнорировали интересы России и стоит ли будущей, послевоенной России чему-то учиться у Германии с ее опытом осмысления национал-социалистического прошлого? На эти и другие вопросы отвечает немецкий исследовать Ханс-Хеннинг Шредер.
1. Большинство россиян поддерживает так называемую специальную военную операцию в Украине. Это так?
В первую очередь я должен предупредить, что не был в России с начала пандемии коронавируса, поэтому могу рассуждать только на основании информации из интернета, социальных сетей и газет. То есть у меня попросту нет по-настоящему полного представления о том, что думают люди в Москве, Новосибирске или в какой-нибудь российской деревне.
О том, что из-за страха респондентов социологические опросы в условиях авторитаризма не всегда отражают истинную картину общественного мнения, написано уже много. Но есть и свидетельства того, что многие люди в России действительно поддерживают войну. Как это объяснить? На мой взгляд, есть три причины.
Во-первых, это, конечно, связано с доступом к информации. Большинство россиян узнают о новостях из государственных или связанных с государством источников. Там эта захватническая война представляется как война оборонительная, как российская военная операция по защите от нападения со стороны Запада. Согласно этой версии НАТО и Запад используют Украину, чтобы подготовить удар по России. В течение восьми лет «русофобский Запад» систематически притеснял русских на Донбассе, а теперь пришло время дать отпор — такая картина рисуется в СМИ.
Во-вторых, безусловно, усиливаются репрессии. Гайки закручиваются все больше. Сейчас на вас могут завести уголовное дело даже за одиночный пикет с романом Толстого «Война и мир» в руках. Это звучит как бред, но тем не менее это запугивает людей, они просто боятся и предпочитают молчать.
В-третьих, в сложившейся ситуации общество испытывает эффект сплочения: многие в России верят в то, что страна окружена неприятелем и ей грозит нападение со всех сторон. На таком фоне растет поддержка собственных лидеров. То есть внешний мир воспринимается как враждебный, и люди объединяются в борьбе против этого общего врага.
Все эти факторы в совокупности могли привести к тому, что большинство россиян действительно поддерживают войну.
2. В какой все-таки степени в этой войне виноват Запад?
Я не буду утверждать, что «Запад» (кстати, кто это конкретно?) не несет никакой ответственности, но все разговоры о расширении НАТО и якобы окружении России западными военными базами не имеют под собой основания. В 1989 году бундесвер состоял из трех корпусов, 12 дивизий, около 3,5 тысяч танков. Сегодня бундесвер восстанавливает две боевые дивизии и имеет около 300 боевых танков, значительная часть которых не боеспособна. Военная мощь всех западных соседей России значительно сократилась после 1989 года. Британцы вывели свою Рейнскую армию, французские войска также покинули Германию. Американцы сохраняют в Европе в основном командные структуры и пункты снабжения. Одним словом, по сравнению с 1989 годом военные угрозы практически отсутствуют.
Фактически России не угрожало ничего; другое дело, что Россия, очевидно, сама хотела бы ощущать себя под угрозой нападения. Вступление бывших союзников (Польши, Чехии и Венгрии) в НАТО — это, скорее, мнимая угроза, реальная же ситуация практически не изменилась. Если взглянуть на военно-стратегическую динамику после 1989 года, можно сказать, что за последние 30 лет никакой реальной военной угрозы для России не было.
Зато такой угрозой в глазах российских властей стали демократия и права человека. Поэтому Украина вызывает раздражение Кремля: смена власти через выборы, растущий плюрализм, система сдержек и противовесов, формирование активного гражданского общества — украинский пример наверняка выглядел угрожающим для российской политической элиты. Ведь если и в России политический процесс будет развиваться так же, то власть клептократической российской элиты окажется под угрозой.
3. Допустим, военной угрозы со стороны Запада не было, но разве Запад не совершал других ошибок, особенно в 1990-е годы? Многие политологи утверждают, что Запад в то время действительно обходился с Россией оскорбительным и унизительным образом, и именно это чувство обиды путинская система инструментализовала с помощью пропаганды.
Начнем с того, что нанести оскорбление какой-либо стране невозможно, это нонсенс. Можно оскорбить отдельных людей — например, нашего канцлера, наших писателей или журналистов, но не страну: нельзя обидеть Альпы, Рейн или Боденское озеро, а также нельзя оскорбить население в целом.
Мне понятен травмирующий опыт краха общества в 1990-е годы: то, что произошло после 1989 года, многие восприняли как катастрофу. Гиперинфляция, бедность, развал экономики и системы здравоохранения стали для большинства населения экзистенциальной угрозой. Параллельно с этим стремительно уменьшалась и роль страны на международной арене. До 1989 года СССР был сверхдержавой, на одном уровне с США; после 1989 года конкурентоспособность России снизилась и ее перестали бояться — именно это казалось многим важной проблемой… И, действительно, многие люди интерпретировали это как унижение.
4. Какую роль играет признание независимости Косово в формировании образа враждебного Запада в России?
Что касается Косово, здесь действительно есть проблемы. Ни США, ни НАТО нельзя назвать невинными агнцами, строго соблюдавшими международное право в Ираке, Афганистане или Югославии.
Ситуация в Югославии оказалась такой тяжелой, потому что после распада государства населявшие его этнические группы вели друг против друга гражданскую войну. Отношения между Косово и Сербией были крайне сложными. Попытка создать миротворческую миссию ООН провалилась бы из-за ожиданий, что Россия наложит вето в Совете безопасности.
Сербы тем временем усиливали натиск на Косово. В связи с этим войска НАТО применили против Сербии военную силу без мандата ООН. Это, несомненно, было нарушением международного права. Кроме того, это нарушало и внешнеполитические интересы России. Министр иностранных дел Примаков, летевший в Нью-Йорк, развернул свой самолет над Атлантикой, когда узнал, что силы НАТО вошли в Косово.
Я думаю, что для всего российского руководства это был действительно травмирующий опыт, ведь стало ясно, что НАТО больше не воспринимает Россию всерьез. Косово — прецедент, который российские политики и эксперты теперь упоминают в каждой дискуссии о европейской безопасности.
5. Похоже, что Россию все-таки унизили: сначала проигнорировав вероятное вето, а затем признав независимость Косово.
Тот факт, что западные страны не посчитались с позицией России, можно, конечно, назвать «унижением». Однако важную роль здесь играет контекст: я считаю, что члены НАТО действовали прагматично с целью предотвратить массовое убийство косовских албанцев. Конечно, с точки зрения международного права операция «Союзная сила» была весьма спорной, но, вероятно, она спасла жизни этих людей. Так что, если очень хочется использовать именно эту формулировку, то да — альянс НАТО «унизил» Кремль (но не Россию!), чтобы спасти множество жизней.
6. В продолжение темы «унижений»: какое значение для Кремля имело заявление Обамы о том, что Россия — это региональная держава?
Конечно, это было ошибкой, политику нельзя говорить таких вещей. Эти слова, однако, базировались на реалистичной оценке ресурсов, которыми располагает Россия. Население намного меньше, чем в США или ЕС. Ее экономическая мощь примерно соответствует показателям Италии — такую экономику нельзя сравнивать с Китаем или США. Фактически единственным ресурсом влияния России был и остается ее ядерный потенциал. Канцлер Германии Гельмут Шмидт однажды назвал СССР «Верхней Вольтой с баллистическими ракетами» — развивающейся страной с чрезмерно большим военным потенциалом. Эта экономическая и демографическая слабость России и стала предпосылкой для заявления Обамы. Но он не должен был произносить это вслух. Если бы я был советником, я бы сказал: «Молчи, так нельзя». Это высказывание привело к осложнению диалога между руководством России и США.
7. После Первой мировой войны многие немецкие политики и интеллектуалы говорили об «унижении Германии». Некоторые историки считают, что инструментализация этого ощущения помогла Гитлеру прийти к власти. После Второй мировой войны союзники старались не повторять прежних ошибок. Может ли Россия извлечь что-нибудь из опыта Германии, после того как закончится сегодняшняя война? И каким будет отношение к российскому обществу после войны?
Большинство немцев либо голосовало за НСДАП и Гитлера в 1933 году, либо поддерживало его режим и принимало участие в войне: миллионы служили в вермахте, миллионы работали в военной промышленности. В 1945 году рейх ждала катастрофа. Все было кончено, и каждый нацист, каждый группенфюрер в какой-нибудь деревне на севере Германии понимал это: мы потерпели поражение и весь этот политический путь был ошибочным.
Настоящей люстрации в послевоенной Германии не было, хотя большинство взрослых граждан все же прошли через процедуру денацификации. Кроме того, союзники проводили политику перевоспитания: в итоге те же люди, которые еще десять лет назад были ярыми сторонниками Гитлера, в 1950-е годы восстановили города, провели реформы и добились так называемого экономического чуда. Я рос и ходил в школу в 1950-е годы, окончил — в 1960-х. Тогда в пивной можно было услышать рассказы взрослых о войне — у всех было какое-то свое прошлое в Третьем рейхе. Но в то же время они поддерживали развитие демократии в Западной Германии. Получается, что за полтора-два десятилетия произошла колоссальная смена ценностей!
С введением демократии в нашей стране улучшилась и экономическая ситуация: отстраивались города, у всех была работа, люди получали неплохие зарплаты, мы ездили за границу, отец купил машину. И для меня, и для многих других демократия воспринималась как нечто позитивное.
В России же демократия не ассоциируется с процветанием. Напротив, введение демократии в России в 1990-е годы совпало с массовой бедностью. Для значительной части российского общества опыт 1990-х годов оказался травматичным, и многие связывают эту травму именно с демократическим режимом: демократия виновата в «проклятых 1990-х». Это представление закрепилось в сознании многих людей.
Сложно сказать, чем закончится война между Россией и Украиной. Я не могу представить себе однозначную победу какой-либо из сторон. Когда силы будут истощены, начнутся переговоры о прекращении огня, которые вполне могут занять месяцы или годы. Для России это обернется продолжением санкций, а значит, прежняя модель российской экономики — продажа энергоресурсов за рубеж — уйдет в историю. Социально-экономическое положение останется тяжелым. Я не уверен, что в России произойдет какая-то смена режима. В некое эффективное массовое перевоспитание, как в Германии после 1949 года, я не верю. Не в этой ситуации.
Когда прошел первый шок от российского вторжения, в Украине задумались: что делать с футболом? Чемпионаты сезона 2021/2022 заморозили, а решение о проведении новых созрело лишь в конце весны. Сомнений было много: опасность для команд, финансовые возможности клубов, разбитые стадионы …
Решение принималось на уровне президента Владимира Зеленского. В воюющей стране решили провести Премьер-лигу и играть матчи дома. Для старта выбрали символичную дату — 24 августа, День независимости. Даже количество команд будет все тем же — 16, хотя два «новичка» заменили команды, выбывшие из-за разрушенных домашних арен.
Но принять решение играть и реально возобновить чемпионат в воюющей стране — разные вещи.
О том, как играют в футбол во время войны и почему Премьер-лига под авиаударами так важна для спортсменов и болельщиков, пишет украинский спортивный журналист Юрий Конкевич.
24 августа, несмотря ни на что, стартует Украинская премьер-лига. Ее игры пройдут на домашних стадионах. Но состав и самой лиги, и команд изменится, а условия проведения игр адаптировали к реалиям военного времени. «Трудно представить, как мы будем играть. Ракета может прилететь в любую точку Украины в любой момент. Ты можешь и до бомбоубежища не добежать», — у футболиста Александра Кучеренко есть право на такие размышления. Все лето он провел за рулем буса — ездил на восток Украины раздавать гуманитарную помощь, собранную с помощью друзей, болельщиков и футболистов. «Но и без футбола нельзя. Две мечты: чтобы начался сезон и чтобы мы выгнали оккупанта из нашей страны», — добавляет Кучеренко.
Такого же мнения и тренер Юрий Вернидуб. 24 февраля его «Шериф» из Молдовы играл матч Лиги Европы с португальской «Брагой». Узнав о войне, тренер собрал вещи, вернулся в Украину и отправился на фронт артиллеристом. В июне Вернидуб возобновил карьеру тренера, но уже в Украине.
Игроки собирают деньги, фанаты воюют. Но некоторые футболисты предпочли Россию
Кучеренко — один из немногих футболистов, которые не только деньгами помогают фронту и гражданским, но и сами влились в волонтерское движение. Даже когда его «Ингулец» готовился к сезону, Саша помогал армии.
Сначала шок, потом — действие, так живут украинцы после 24 февраля. Болельщикам понравилась реакция на войну практически всех селебрити от футбола. Именитые легионеры из топ-клубов Европы — Руслан Малиновский, Андрей Ярмоленко, Роман Зозуля, Александр Зинченко, Роман Яремчук — собрали миллионы евро для Украины и армии.
Андрей Шевченко стал послом президентского фонда, собирающего донаты за границей. «Динамо» и «Шахтер» сыграли десятки товарищеских матчей в Европе, одновременно тренируя игроков сборной Украины для матчей плей-офф ЧМ и собирая средства на армию.
Многие из ультрас воюют с 24 февраля, есть среди них и погибшие. На благотворительном матче ветеранов «Волыни» в Луцке (запад Украины), первом с ноября 2021 года, в секторе для ультрас было не более десяти фанатов. На той игре собирали деньги на дроны для армии.
Но самыми эмоциональными стали матчи национальной сборной за границей. Сине-желтые прошли в плей-офф Шотландию, но уступили Уэльсу, а также сыграли три игры в Лиге наций. Болельщики съезжались со всей Европы.
На фоне такой единодушной реакции особенно вызывающим стало поведение нескольких оставшихся в России игроков. Бывший игрок «Шахтера» Иван Ордец продлил карьеру в московском «Динамо», рекордсмен сборной Украины по количеству матчей (144) Анатолий Тимощук ни слова не сказал о войне, продолжает жить в Питере и работать в «Зените». Чемпиона Европы U-19 Виталия Виценца с позором выгнали из «Кривбасса» за антиукраинские высказывания. Он быстро трудоустроился в «Арсенале» из Тулы.
При этом Ярослав Ракицкий, которого критиковали за отсутствие патриотизма (футболист принципиально не пел гимн во время матчей сборной), через несколько дней после начала войны собрал вещи и уехал из России.
Матчи под бомбами: с перерывами на воздушную тревогу и вблизи укрытий
Когда прошел первый шок, в Украине задумались, что делать с футболом. Профессиональные лиги в Украине всегда были тесно связаны с бюджетами олигархов, и на фоне масштабных разрушений и финансового коллапса президенты клубов начали отказываться от расходов на футбол.
Из-за разрушения домашних арен исчезли из Украинской премьер-лиги «Десна» из Чернигова и «Мариуполь». В Мариуполе россияне разбили «Азовсталь» — металлургический комбинат, которым владел Ринат Ахметов, собственник украинского гранда — донецкого «Шахтера».
Из-за финансовых проблем собственников или разбитой инфраструктуры вторая и третья лиги Украины остались без 20-30% клубов. Некоторые владельцы заявили, что замораживают участие в профессиональном футболе, но будут поддерживать детский, чтобы вернуться в Профессиональную лигу Украины или Украинскую премьер-лигу (УПЛ) после победы.
Чемпионаты сезона 2021/2022 заморозили, а решение о проведении новых созрело в конце весны, когда российскую армию отогнали от Киева и с севера Украины.
Часть владельцев клубов, которые планировали сыграть в еврокубках, требовали провести чемпионат в Польше или Турции. Были голоса тех, кто не понимал траты на футбол, если деньги нужны армии. Президент «Агробизнеса» (вторая лига) Олег Собуцкий распустил команду «до победы». Около 10 футболистов и сотрудников клуба служат в ВСУ.
Спортивный директор львовского «Руха» Игорь Дедышин менее категоричен. Он отсылает противников футбола под бомбами к опыту Хорватии. «В начале 1990-х годов, когда в стране шла война, они 4 года играли в футбол … Это было проявлением поддержки своей страны, морального духа Хорватии», — заявил Дедышин.
Президент Владимир Зеленский на встрече с главой Украинской ассоциации футбола (УАФ) Андреем Павелко настоял на проведении чемпионата в Украине из-за патриотических мотивов и намекнул, что не разрешит массовый выезд за границу футболистов — мужчин призывного возраста. «Мы говорили о том, какой силой обладает футбол, помогая людям думать о будущем … Поэтому приняли решение с президентом, что возобновим чемпионат Украины в августе», — сказал Павелко.
Для старта УПЛ выбрали символическую дату — 24 августа, День независимости Украины. В Премьер-лиге появились 16 команд, как и до войны. «Минай» из Ужгорода, который должен был вылететь в низший дивизион, вытащил счастливый билет и остался в УПЛ, а «Десну» и «Мариуполь» заменили «Металлист» (клуб, возрожденный усилиями миллиардера Александра Ярославского) и «Кривбасс», опекаемый властью и бизнесом Кривого Рога — родного города Владимира Зеленского.
Но принять решение играть и реально возобновить чемпионат в воюющей стране — разные вещи.
Под удары армии РФ попал домашний стадион «Десны» в Чернигове, от взрывной волны досталось «Металлисту» в Харькове, несколько разрывов было на стадионах вблизи Киева — в Гостомеле и Бородянке. Россияне разбомбили футбольный манеж в Мариуполе, в Бахмуте и Волновахе уничтожены все спортивные сооружения … И это не полный список.
Власти разрешили восстановить футбол без зрителей на 10 стадионах в условно безопасных регионах: Киеве и области, Львове и на Закарпатье, ввели протокол безопасности для проведения матчей.
Все причастные к проведению чемпионата освобождены от военной службы. Матчи проводят на стадионах, в пределах 500 метров от которых есть бомбоубежище. На игру допускают не более 280 человек. Во время воздушной тревоги матч останавливают, все отправляются в укрытие. Если продолжительность тревоги превышает 60 минут, матч доигрывают в другой день. Если меньше, футболисты получают до 10 минут для разминки и продолжают игру.
Футбол во время войны: меньше легионеров и больше шансов для молодежи
Этим летом иностранцы во второй раз после 2014 года массово покинули УПЛ. Уехали не только легионеры, но и украинцы, которые на начало войны были на сборах за границей. Кому повезло — устроился в Европе, но были и варианты с экзотическими в плане футбола странами Азии, Канадой, Индией. Кто-то вместо футбола занялся торговлей криптовалютами.
Скептики прочат крах футболу в Украине, оптимисты считают войну неким шансом и предсказывают расцвет детско-юношеского футбола.
Правда где-то посередине, считает главный тренер «Колоса» Ярослав Вишняк. В Украине после 2014 года появились клубы, умеющие работать с молодежью. Многие молодые игроки стали основными в клубах УПЛ или уехали за границу. Как пример — контракт 18-летнего Егора Ярмолюка с клубом Английской премьер-лиги «Брентфордом».
«Из Украины многие уехали, но посмотрите, какие тренеры остались: Юрий Вернидуб, Роман Григорчук, Мирча Луческу, Игорь Йовичевич, Виктор Скрипник. Они умеют работать с молодежью, поэтому скоро появятся новые игроки, которыми мы будем гордиться», — считает Вишняк.
Он тренер клуба-середняка Премьер-лиги из села Ковалевка под Киевом. Эксперты прочат, что матчи его «Колоса» и еще 7-8 клубов станут определяющими для интереса украинцев к футболу во время войны. Его качество может упасть, поэтому на первый план выйдут не стоимость и класс футболистов, а решения тренеров и менеджмента.
«В Украине существенно уменьшились зарплаты, увеличился спрос на качественных футболистов-украинцев, а самые дальновидные менеджеры понимают, что даже во время войны можно выращивать игроков для продажи после войны», — считает футбольный комментатор Виктор Вацко.
Чемпионат скандалов во главе с «вечным Павелко»
Но даже сейчас украинский футбол сохранил довоенную черту — скандальность.
В марте болельщиков разгневали боссы «Динамо» — братья Игорь и Григорий Суркисы. СМИ писали, что они вывезли в своих авто из Украины более 17 млн долларов, гражданку России и двух мужчин призывного возраста. Впоследствии Григорий вернулся, но только чтобы забрать коллекцию часов.
Летом ответил скандалом и «Шахтер» — вместо итальянца Роберто Де Дзерби команду возглавил хорват Игорь Йовичевич, до этого заявлявший о верности «Днепру-1».
А еще «Шахтер» решил судиться с ФИФА в Спортивном арбитраже из-за 50 млн евро компенсации. Виной всему новое трансферное правило для УПЛ. ФИФА после 24 февраля позволило легионерам приостанавливать контракты с клубами и менять команду посреди сезона. Это ударило по клубам, делающим акцент на иностранцах, один из которых как раз «Шахтер». В феврале там на контракте были 14 иностранцев, с которыми клуб вынужден был расстаться, потеряв деньги. «У нас не было времени для продажи игроков. Потенциальные покупатели, а также агенты игроков могли просто дождаться 30 июня, чтобы не платить клубу», — объяснил причину иска гендиректор «Шахтера» Сергей Палкин.
Все эти вызовы войны могут отбросить футбол в Украине на десятки лет назад. Как никогда нужна быстрая реакция Украинской ассоциации футбола.
Украинским футболом с 2015 года руководит Андрей Павелко. Он возглавил его на фоне требований болельщиков реформировать футбол — убрать коррупцию и уменьшить влияние олигархов.
Вместо этого Павелко удалось укрепить свою власть. Он долго совмещал управление футболом страны с должностью главы бюджетного комитета парламента от партии экс-президента Петра Порошенко. За это время Павелко сменил руководителей региональных ассоциаций на своих ставленников. После победы Владимира Зеленского футбольный глава стал лояльным и к новому президенту.
5 марта должны были состояться новые выборы главы УАФ, но из-за боевых действий Конгресс ассоциации отменили. Впрочем, интриги не будет — альтернативного Павелко кандидата никто не выдвинул. Из-за изменений в уставе УАФ, чтобы начать процедуру внеочередных выборов или выдвинуть кандидата на пост президента, необходимо согласие 2/3 участников Ассоциации. Сейчас это нереально.
«Павелко — наш Лукашенко», — шутит украинский журналист Михаил Спиваковский. Его коллега Роберто Моралес убежден, что проведение выборов нужно Павелко, чтобы остаться членом исполкома УЕФА. Если его не переизберут до декабря, есть риск лишиться должности.
Между тем Россия использует футбол для воплощения имперских идей. В июле замминистра спорта РФ Одес Байсултанов рассказал о намерении создать футбольный чемпионат для клубов из оккупированного Крыма, так называемых республик Донбасса, оккупированных частей Херсонской и Запорожской областей, а также самопровозглашенных Абхазии и Южной Осетии. Россияне понимают, что могут нарваться на санкции УЕФА, поэтому анонсируют отдельную лигу для «дружественных республик» без участия россиян.
Проведение первого такого турнира планируется на 2023 год, но для этого россиянам придется «получить разрешение» у украинской армии.
