дekoder | DEKODER

Journalismus aus Russland und Belarus in deutscher Übersetzung

Spenden

  • дekoder — первое немецкое СМИ, объявленное в России «нежелательным»

    дekoder — первое немецкое СМИ, объявленное в России «нежелательным»

    Original by dekoder-Redaktion on dekoder
    Translation

    31 мая Генпрокуратура РФ объявила дekoder«нежелательной организацией». «Нежелательная» — это, по сути, синоним слова запрещенная. 

    Немецкая версия заявления

    Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России

     

    Объявив дekoder «нежелательной организацией», российские власти в очередной раз подтвердили, что не могут примириться с информацией, которая расходится с заданной государством линией освещения. дekoder дает немецким читательницам и читателям представление о результатах работы независимых журналисток и журналистов из России и Беларуси, помогая налаживать связь журналистики и науки поверх границ. В свою очередь, русскоязычные читательницы и читатели получают на dekoder.org/ru надежную информацию о Германии, Европе, Беларуси — не прошедшую цензурного фильтра, который бесперебойно работает в российских государственных и квазигосударственных СМИ. Как только новости или аналитика, содержательные дискуссии или профессиональное взаимодействие не поддаются контролю, российский режим начинает воспринимать это как угрозу.

    Список «нежелательных иностранных и международных организаций», который ведет министерство юстиции РФ, включает уже более чем 160 названий, среди которых есть такие известные исследовательские центры, как Центр восточноевропейских и международных исследований (Zentrum für Osteuropa- und internationale Studien) или Немецкое общество изучения Восточной Европы (Deutsche Gesellschaft für Osteuropakunde). Включение в этот перечень призвано осложнить сотрудничество с экспертками и экспертами, остающимися в России или имеющими российское гражданство. Для них сотрудничество с дekoder’ом становится опасным, потенциально  — уголовно наказуемым.

    Нельзя сказать, что решение российской Генпрокуратуры было неожиданным для нашей редакции дekoder’а. Многие российские СМИ, тексты которых дekoder регулярно переводит, давно объявлены «иностранными агентами», а некоторые — «нежелательными организациями». Большинство из них с начала полномасштабного вторжения в Украину работает в изгнании. В свою очередь, статьи из немецких СМИ, которые мы переводим на русский язык, нередко рассказывают о методах работы российской пропаганды в Европе и о ее влиянии на европейское общественное мнение, а также анализируют способы противодействовать тем угрозам, с которыми в эти годы сталкивается либеральная демократия.

    дekoder сделает все, что в его силах, чтобы обезопасить граждан России, с которыми мы работаем, в особенности тех, кто остается в РФ.

    Контекст

    31 мая 2024 года генеральная прокуратура РФ объявила дekoder «нежелательной организацией». Это дискриминационный статус, который делает невозможной легальную работу внутри России. Кроме того, все российские граждане, которые сотрудничают с «нежелательными организациями», считаются нарушителями закона. Первоначально за это грозит административная ответственность, повторно — уголовная, с лишением свободы на срок до четырех лет (и до шести — для «организаторов» такой работы).

    Подобного рода дискриминация направлена против свободы мнений, слова и научного поиска. Ее цель — ограничение информации о действиях российских властей, которая будет доступна в том числе в Западной Европе. Очевидно, что Кремль хотел бы поставить под контроль факты и мнения, доходящие до Германии. Пытаясь разрушить независимое и научно обоснованное освещение событий в России и вокруг нее, Москва расчищает информационное пространство для собственной пропаганды.

    Опубликовано 3 июня 2024 года

    Читайте также

    «Легким движением руки»: как RT обходит европейские запреты

    Российский exxpress из Вены

    Что, если Россия победит?

    Он, путинферштеер

    Чем занят «Русский дом» в центре Берлина посреди войны

    «Кремлю невыгодно, чтобы альтернативные медиа были связаны с ним напрямую»

  • «Внедрять экопроездные — это как торговать наркотиками»

    «Внедрять экопроездные — это как торговать наркотиками»

    Original by Андреас Кни, Кристиане Шульцки-Хаддути on RiffReporter
    Translation by Александра Берлина

    Летом 2022 года немецкие власти решились на смелый эксперимент — ввели единый билет на все виды общественного транспорта, кроме скоростных поездов (и, разумеется, такси и самолетов), по которому можно было передвигаться по всей стране. Сделано это было на фоне всеобъемлющего роста цен из-за разрыва экономических отношений с Россией и войны в Украине, после оскудения пассажиропотоков в период пандемии — и ради уменьшения вредных выбросов в атмосферу. Идея была в том, чтобы пересадить водителей из машин на общественный транспорт.

    В июне, июле и августе 2022 года цена билета составляла 9 евро. В мае следующего года ему на смену пришел Deutschlandticket за 49 евро в месяц. Программа будет действовать, как минимум, до 2025 года, ежегодно она обходится в 1,5 миллиарда евро.

    При этом министерство цифровой инфраструктуры и транспортного сообщения сразу же начали критиковать за новую цену — по мнению оппонентов, она слишком высока для того, чтобы привлечь новых пассажиров из числа владельцев автомобилей. В мае 2024 года Берлин объявил, что вводит собственный городской месячный проездной по 29 евро, за что, в свою очередь, получил порцию критики от федерального министра Фолькера Виссинга — тот обвинил столичные власти в том, что они с большим скрипом соглашались на софинансирование Deutschlandticket, но нашли деньги на более дешевый билет. По мнению Виссинга, подобный демпинг ставит под угрозу совершенно необходимую реконструкцию транспортной сети — и, прежде всего, железнодорожной, которая из-за многочисленных опозданий и поломок в последние годы стала настоящей притчей во языцех.

    В свою очередь, Андреас Кни из берлинского Научного центра социальных исследований давно настаивает на том, что 29 евро — это именно та цена, которая должна быть установлена на Deutschlandticket ради достижения климатических целей. Более того, в него должны входить все виды наземного транспорта. А в пример эксперт приводит Австрию. Даже несмотря на то, что там единый билет существенно дороже. Читайте его интервью изданию Riffreporter в переводе дekoder’а.

    Кристиане Шульцки-Хадути: В Австрии с 2021 года действует «экобилет» — KlimaTicket. Насколько успешно?

    Андреас Кни: KlimaTicket стал настоящей вехой. Только подумайте: всего тысяча евро в год за проезд по всей стране. Железная дорога Австрии смогла договориться с местными транспортными ассоциациями. Это большое дело. Билетом KlimaTicket сейчас пользуется почти 300 тысяч человек — и только у 100 тысяч из них раньше был абонемент.

    Иными словами, благодаря новому билету примерно 200 тысяч человек стало активно пользоваться общественным транспортом. Это, безусловно, большой успех.

    — Действительно, впечатляет. То есть новый билет реально повлиял на то, как люди передвигаются по Австрии?

    — Эффект, может быть, и не гигантский, но ощутимый. Люди больше пользуются общественным транспортом, реже садятся за руль. В общем, в Австрии удалось создать достаточно привлекательное предложение, мотивирующее пересесть из машины в автобус. Это, конечно, касается крупных городов и их окрестностей. Эффект вполне измеримый: собственно, подсчетами сейчас как раз и занимаются две организации: “infas” и “Motiontag”.

    Автомобилей на немецких улицах заметно меньше не стало

    —Ну а немецкий проездной Deutschlandticket можно назвать «экобилетом»?

    — Этот билет приобрели одиннадцать миллионов человек — но всего около 3% из них не пользовались Deutsche Bahn и местными транспортными сетями раньше. Иными словами, автомобилей на улицах заметно меньше не стало. По крайней мере, на данный момент замеров, которые свидетельствовали бы об обратном, нет.

    Около четверти обладателей Deutschlandticket стали пользоваться общественным транспортом чуть активнее, чем прежде. Они рады этой возможности — но вот среди автомобилистов мало кого заинтересовал новый проездной. Их привлечь не удалось.

    — А вот эта четверть сама по себе не внесла существенного вклада?

    — В основном это люди, у которых нет автомобиля и которые и так крайне редко садились за руль. Сейчас они стали мобильнее — скажем, ездят на автобусе шесть раз в неделю, а не три. Почти все обладатели Deutschlandticket и раньше пользовались трамваями и электричками, часто по какому-то другому абонементу. Только у меньшинства из них есть и автомобиль — в первую очередь, у людей, живущих в пригородах.

    — Значит, Deutschlandticket приносит пользу скорее обществу, чем климату?

    — Совершенно верно. Это скорее социальный, чем экобилет. Ездить по всей стране за 49 евро, вот это да, такого еще не бывало!

    Воздействие на общество — это, конечно, тоже хорошо. Мы хотим, чтобы люди с удовольствием пользовались транспортом, чтобы отдельные регионы не оставались в изоляции за пределами транспортной сети. Малообеспеченные люди благодаря новому билету стали мобильнее. Транспорт — это ведь не только вопрос климата, это и вопрос общественного развития.

    — Но вот обеспеченные слои Deutschlandticket не заинтересовал. Интересно, почему?

    — Когда проездной стоил 9 евро, они были тут как тут. Неожиданно именно люди с большими деньгами купили его [из соображений солидарности — дekoder], среди них он пользовался особой популярностью. Даже несмотря на то, что потом они почти им не пользовались.

    Чтобы Deutschlandticket действительно приносил пользу экологии, он должен действовать везде

    — А как же сделать так, чтобы билет приносил пользу не только обществу, но и климату? 9 евро — это явно бросовая цена, на постоянной основе ее не удержишь.

    — Вы совершенно правы. Мы подробно изучили этот вопрос: какая цена привлекла бы автомобилистов, которые считают, что общественный транспорт — дело слишком путанное и сложное? Наш ответ: 29 евро.

    Важно: в эти 29 евро должна входить вся дорога — «от первой до последней мили», то есть в билет должно быть включено что-то вроде такси, которое при необходимости отвезет к остановке и от остановки.

    — На что распространялся бы этот билет за 29 евро?

    — На все. Чтобы Deutschlandticket действительно приносил пользу экологии, чтобы люди пересели из автомобилей на общественный транспорт, он должен действовать везде: в пригородном сообщении, в поездах дальнего следования и на «последней миле» тоже.

    — А деньги на такой проездной у государства нашлись бы?

    — Он обошелся бы дополнительно в 12 миллиардов евро. Эту сумму как раз удалось бы собрать, перестав субсидировать дизель, отказавшись от «привилегии служебных машин» и прекратив компенсировать расходы на дорогу до работы.

    — В Австрии проездной (включая «последнюю милю») стоит примерно 90 евро в месяц. Возникает вопрос: что важнее — цена или удобство? Может быть, в Германии люди садятся за руль в первую очередь потому, что боятся опоздать и считают общественный транспорт ненадежным? Австрийские железные дороги куда пунктуальнее немецких.

    — Этот вопрос мы подробно изучили. Конечно, это тоже важный аспект. Но люди задумываются о нем не в первую очередь. Обычно рассматриваются три критерия в таком порядке: во-первых, цена — «о, дешево!» Во-вторых, простота системы: все включено в одну цену. Этого уже достаточно, чтобы всех убедить. Только на третьем месте — чтобы все надежно работало.

    Но в целом это три критерия, от которых зависит решение. Если все они будут в порядке, вплоть до десяти миллионов человек пересядет на общественный транспорт.

    Это как при торговле наркотиками: когда люди уже «подсели», когда система работает, тогда поднимайте цену

    — Какие расценки вы тестировали?

    — Мы проводили исследование, когда цена была еще 9 евро и обсуждалось, что придет на смену. Большинство респондентов называло цены от 29 до 35 евро. Так что мы уже тогда говорили, что Deutschlandticket за 49 евро не сработает, слишком дорого.

    Чтобы уговорить автомобилистов пересесть на общественный транспорт, их надо по-настоящему впечатлить. В противном случае люди не станут изменять своим устоявшимся привычкам.

    — Вы считаете, что проездной за 29 евро будет привлекателен даже несмотря на проблемы немецких поездов с пунктуальностью?

    — Именно так. Такая цена поможет побороть скепсис: за 29 евро можно и рискнуть. Вот будет транспорт в Германии работать, как в Австрии, а то и в Швейцарии, тогда можно повышать и цену. Это как при торговле наркотиками: когда люди уже «подсели» (в нашем случае — пересели), когда система работает, вот тогда поднимайте цену. Это же понятно. 29 евро — только «первая доза».

    —Будет ли выплачиваться компенсация за опоздавшие и отмененные поезда при цене в 29 евро?

    — Нет. Так было и раньше: когда поезд не пришел, это проще простить, если заплатил за весь месяц всего 9 евро. Или даже 29. Сейчас это была бы самая подходящая стартовая цена для проездного по Германии.

    — Когда будет произведена независимая оценка проекта Deutschlandticket?

    — Министерство [цифровой инфраструктуры и транспортных сообщений] не очень торопится: совсем недавно только объявили тендер на такой анализ. Между тем результат уже налицо — этот билет не мотивирует пересесть из машины в автобус. Это давно ясно и всем известно.

    — Во время пандемии люди стали избегать общественного транспорта и только постепенно начали к нему возвращаться. Что с этим сейчас?

    — Местное сообщение уже вернулось к доковидному уровню. А вот поезда дальнего следования и самолеты заполнены на 20-30% меньше, чем до пандемии.

    — Многие работают из дома, созваниваются по зуму…

    — Да, это новая норма. Есть и конкретные данные: 25% застрахованных работников в Германии работают удаленно 2,5 дня в неделю. В результате по стране ездят меньше.

    Те, кто часто ездит первым классом, замечают, что пропали люди, которые раньше вечно стучали по клавишам ноутбуков. Теперь они делают это из дома — по крайней мере, 2-3 дня в неделю.

    Это создает для железной дороги структурную проблему — возможно, недостаток этих 20-30% так и не будет восполнен в обозримом будущем.

    Кто сегодня ездит на общественном транспорте? Люди с низкими доходами

    — А на автострадах?

    — Автомобили — подлинная экологическая проблема Германии. Количество выхлопных газов не уменьшается. Но сейчас мы и здесь наблюдаем эффект удаленной работы. Люди ездят примерно на 5% меньше, чем до ковида. Этого недостаточно для достижения климатических целей в транспортной сфере, но процесс хотя бы пошел.

    — Почему количество поездок за рулем уменьшилось не так сильно, как по железным дорогам? Получается, что в процентном отношении люди стали еще чаще выбирать машину?

    — Если мы посмотрим на распределение потоков по видам транспорта, то увидим, что доля автомобилей на улицах во время пандемии и после нее практически не изменилась. Что касается общественного транспорта, то тут потери больше — в общей сложности около 15 процентных пунктов по сравнению с допандемийным уровнем.

    — Связано ли это с тем, как работает железная дорога?

    — В том числе. Кто сегодня ездит на общественном транспорте? Люди с низкими доходами. В сельской местности практически никто. Общественный транспорт сохраняет популярность разве что в крупных агломерациях, среди жителей пригородов.

    — Значит, железная дорога потеряла средний класс и тех, кто выше?

    — Да. Потери здесь значительно выше, чем среди клиентов с низким доходом. Это люди, для которых решающий аргумент — не цена, а комфорт, удобство, пунктуальность.

    И здесь мы возвращаемся к важному для нас нюансу. Билет за 9 евро был гигантским проектом эмоциональной солидарности. Нам нужно снова добиться того же эффекта. И для этого не обязательно понижать цену до 9 евро — достаточно 29. Так мы заполучим людей, у которых действительно много денег и которые скажут: «Да пожалуйста, при такой цене я в деле».

    — Deutsche Bahn сейчас активно ремонтирует пути — дает ли это надежду на улучшения?

    — Увы, нет. Это ремонт по принципу вырубки. Важные линии просто закрывают на целые месяцы. Представьте себе, что так поступали бы при ремонте автобана! Нет, дороги чинят, не перекрывая полностью автопоток. Ощущение, что ремонт путей планировали люди, никогда в жизни не ездившие на поезде.

    — Как временное закрытие маршрутов влияет на людей?

    — Те немногие, кто еще пользуется поездами дальнего следования, будут искать другие варианты, и большинство из этих клиентов не вернется. Будет у нас прекрасно отремонтированная железная дорога без пассажиров — люди успеют найти альтернативу. Но может быть, Deutsche Bahn еще возьмется за ум.

    Читайте также

    Немецкие «зеленые» — из радикалов в истеблишмент

    Германия — чемпион мира по борьбе с парниковым эффектом?

    «Почему в Германии так много бастуют — и будут ли бастовать еще больше?» Спрашивали? Отвечаем!

  • Непроговоренная проблема беларуской оппозиции

    Непроговоренная проблема беларуской оппозиции

    Original by Артем Шрайбман on dekoder
    Translation

    Оказавшись в вынужденной эмиграции, беларуские демократические силы столкнулись со многими классическими проблемами политиков в изгнании. Это и невозможность прямо повлиять на ситуацию в стране, и растущий разрыв между собственным контекстом и жизнью большинства беларусов, и уход беларуского вопроса с мировой повестки дня. 

    Но есть проблема, о которой задумываются и говорят куда реже: кризис политической идентичности. По мнению политического аналитика Артема Шрайбмана, оппозиция должна определиться, интересы какой группы общества она представляет и должна ли в принципе держаться за все более эфемерную связь с избирателем на родине. 

    Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе.

     

    © Fredrik Sandberg/TT Anna Lind-Priset/Imago

    «Беларусы будущего»

    Забегая вперед: разные группы в оппозиции дают разный ответ на вопрос, чье мнение она выражает, иногда претендуя на то, чтобы представлять разную аудиторию в зависимости от конкретной темы. Например, требуя проведения честных выборов, освобождения политзаключенных и прекращения репрессий, демократические силы все еще стремятся к репрезентации того большинства, которое, судя по всему, проголосовало за Тихановскую в 2020 году. 

    Выступая на тему войны в Украине, демсилы пытаются говорить от имени подавляющего большинства общества, утверждая, что беларусы — в отличие, например, от россиян — настроены против войны. Но если оставаться аналитически хладнокровным, это манипулятивное позиционирование. 

    Действительно, лишь незначительное число беларусов, судя по доступным опросам, хочет, чтобы беларуская армия участвовала в войне. Но и уровень поддержки России остается немалым. От трети до 40% беларусов, в зависимости от формулировки вопроса, заявляют о том, что одобряют действия российской армии в Украине и ее размещение на беларуской территории. С одной стороны, это не так много, если вспомнить об уничтожении свободы слова в Беларуси и огромном влиянии российской пропаганды. Но говорить об «антивоенном консенсусе» в такой ситуации можно только в очень узком смысле, касающемся участия беларусов в этой войне. По многим аспектам этой темы беларусы, на самом деле, расколоты, а не едины.

    Если углубиться в то, как эта война, по мнению людей, должна закончиться, то демократы представляют меньшинство беларусов. Более половины респондентов в опросах на эту тему хотят заморозки конфликта прямо сейчас, на сегодняшней линии соприкосновения, а еще четверть желает победы России. Менее 15% горожан (опросы проводятся среди городского населения Беларуси) открыто заявляют, что война должна закончиться только победой Украины. И даже если ввести поправки на часто цитируемый фактор страха, однозначно проукраинские взгляды оппозиции все равно остаются в явном меньшинстве1.

    По другим позициям демократические силы тоже могут претендовать на репрезентацию не большинства беларусов, а, скорее, — лишь активного прозападного меньшинства. Сюда относятся евроинтеграция, выход из всех интеграционных союзов с Россией, предоставление статуса единственного государственного языка беларускому и, наконец, расширение санкций против Беларуси вплоть до торгового эмбарго — вероятно, самой непопулярной из всех перечисленных идей.

    Порой кажется, что по некоторым из этих вопросов оппозиция не то, чтобы сознательно выбирает непопулярные в обществе взгляды, а, скорее, берет на себя историческую миссию: заявить какую-то стратегическую цель сегодня, чтобы в будущем сделать ее позицией большинства беларусов. В этом проявляется амбиция представлять интересы особой группы общества — «беларусов будущего», которые «подтянутся» к позициям сегодняшнего прозападного меньшинства. 

    Наконец, часть активности оппозиции явно направлена на представление диаспоры — будь то идея «паспорта новой Беларуси», строительство альтернативных государственных органов в изгнании или борьба за лучшие условия легализации беларусов на Западе. 

    Фактор Запада

    За всей этой сложной паутиной позиций скрывается еще один, более деликатный элемент, который не принято обсуждать вслух, — интересы западных стран, которые либо дают убежище оппозиции, либо финансируют ее работу через международные фонды. Нет убедительных доказательств, что западные акторы навязывают какие-то позиции демсилам. Но беларуские политики должны учитывать интересы своих внешних партнеров. 

    Порой эти интересы входят в противоречие с запросами подавляющего большинства беларусов — например, в том, что касается мобильности. Беларусы как самые активные до пандемии получатели шенгенских виз в мире (на душу населения) хотят как можно более открытых границ с Евросоюзом. А западные соседи Беларуси, реагируя на пограничные провокации Минска и его соучастие в войне, закрывают переходы через границу и, в случае Литвы, пытаются сократить поток прибывающих беларусов даже путем отмены части автобусных рейсов.

    Для демократических сил это оборачивается конфликтом интересов. Светлане Тихановской и ее соратникам приходится одновременно лоббировать более лояльное отношение к тем беларусам, которые хотят путешествовать в Евросоюз, и оправдывать то, что страны-соседки закрываются от них. Этот шпагат приводит к тому, что внутри оппозиции появляются группы, которые критикуют структуры Тихановской за недостаточную активность в борьбе с «железным занавесом» на западной границе Беларуси. Сразу несколько таких коалиций («списков») пошли на выборы в Координационный совет оппозиции 25-27 мая, обещая сделать своим приоритетом международный лоббизм в вопросе мобильности. 

    Конец ситуативной коалиции

    В рамках демократического строя схожие проблемы решаются выборами: силы, которые замыкаются на себе и теряют связь с массовым избирателем, проигрывают и уходят из власти. Такого механизма ротации у беларуских демсил нет. Сложно полагаться на выборы, которые можно организовать лишь за рубежом. Представители, избранные самой политизированной частью диаспоры, могут оказаться еще дальше от запроса среднего беларуса, чем сегодняшние лидеры. 

    Поэтому каждая политическая структура сама выбирает конкретную аудиторию, интересы которой будет представлять. Правильность их выбора оценит история. Она знает примеры триумфального возвращения из-за рубежа политэмигрантов, которые сделали ставку на работу с активистским ядром и, казалось, потеряли связь с большинством своего народа. Однако эти примеры — скорее исключения из общего правила, которое указывает на то, что более вероятным драйвером перемен в Беларуси будут новые силы, которые появятся внутри страны в следующее окно исторической волатильности. 

    Но эти дилеммы ставят и другой вопрос из области политической философии: до какой степени оппозиция в изгнании должна быть скована колебаниями общественного мнения у себя на родине? Коалиция людей, поддержавших Тихановскую в 2020 году, была во многом ситуативна. Это не был бунт конкретного общественного класса, какой-либо демографической группы или сторонников какой-то идеологии. 

    Речь, скорее, шла о выплеске общественного возмущения в ответ на государственное насилие, ложь и фальсификации на выборах. У общества накопился запрос на более уважительное отношение вместе с усталостью от Лукашенко. Но это была коалиция совершенно разных людей, собранная в конкретный момент в ответ на конкретные действия режима.

    Было бы наивно рассчитывать на то, что поддержку этой пестрой и ситуативной коалиции большинства беларусов можно сохранять вечно. Даже в стране с нормальной политической конкуренцией к новым выборам победителям прошлых пришлось бы пересобрать большинство заново, предлагать людям какие-то новые причины поддержать себя с учетом изменившейся повестки. 

    Но в Беларуси нет и в ближайшее время не ожидается конкурентной политики, борьбы за власть через привлечение на свою сторону большинства. Это значит, что оппозиция даже технически не может собрать новую «коалицию победы». Можно занять сколь угодно популярную или даже популистскую позицию по любому вопросу, от санкций и нейтралитета до экономической политики. Но до восстановления в стране электоральной конкуренции оппозиция не сможет получить от этого выбора никаких политических плодов. У беларусов благодаря этому не появится новых возможностей для политического действия. А само окно этих возможностей не станет исторически ближе от того, что лидеры оппозиции в изгнании начнут провозглашать в своих речах более популярные тезисы. 

    Потерять большинство, сохранить себя

    Как бы парадоксально это ни звучало, не ясно, какие политические дивиденды получит оппозиция, если будет следовать за взглядами сегодняшнего большинства беларусов. А вот представить себе риски такого подхода для устойчивости этих структур в эмиграции, наоборот, несложно. 

    Во-первых, попытка вслед за большинством беларусов быть нейтральными в российско-украинской войне, призвать к перемирию прямо сейчас или выступить против санкций подорвала бы связь оппозиции с проукраинским и проевропейским ядром демократически настроенных беларусов, у которых куда более однозначная позиция по всем этим вопросам. Именно такие люди работают в политических и гражданских организациях в изгнании, редакциях независимых СМИ и составляют диаспору, которая требует от оппозиции представления своих интересов. Иными словами, балансирование в стремлении понравиться медианному беларусу вызывало бы фрустрацию и отторжение со стороны продемократического ядра.

    Во-вторых, следование за самыми популярными внутри Беларуси взглядами сделало бы невозможной эффективную международную политику демократов в ситуации войны и четкого раскола на «своих» и «чужих» в Европе. Условная Светлана Тихановская, которая требует отменить секторальные санкции, или условный Павел Латушко, который призывает к нейтралитету и немедленной заморозке войны в Украине, не смогли бы нормально общаться не только с украинскими, но и с большинством западных чиновников и дипломатов. Само их пребывание в Вильнюсе и Варшаве могло бы оказаться под вопросом. 

    Вероятно, со временем наиболее органичным выбором для оппозиции в изгнании станет переход в нишу моральных авторитетов, лидеров мнений и международных адвокатов Беларуси, не связанных конъюнктурой сегодняшнего общественного мнения на родине. Это позволит им искренне отстаивать свои убеждения, интересы своих сегодняшних сторонников и диаспоры, а не притворяться, что исторически беспрецедентное большинство 2020 года все еще следует за демократическими силами во всех вопросах. Разумеется, такое более скромное позиционирование противоречит идее «правительства в изгнании», которое претендует на выражение интересов всех или большинства беларусов. Но, как минимум, это более честная позиция — по отношению и к международным собеседникам оппозиции, и к реальным сегодняшним сторонникам. 

    Текст: Артем Шрайбман
    Опубликован: 30.05.2024

    1. Исследования оценивают занижение числа проевропейских и проукраинских ответов в диапазоне от 3 до 16 процентных пунктов.↑

    Читайте также

    Новая беларуская оппозиция рискует повторить путь старой

    Светлана Тихановская

    «Беларусы уже не те, что до 2020 года. Воспоминания уничтожить невозможно»

    Лукашенко движется к тоталитаризму. Что может его остановить?

    Секретная служба по спасению беларусов

  • Непереносимость «доказательной политики»

    Original by Дэвид Москроп on Jacobin
    Translation by Владимир Корнев

    В конце марта 2024 года, через год после того, как в Германии были отменены последние коронавирусные ограничения, некоторые СМИ и политики потребовали «проработки» политики властей в период пандемии. Поводом послужила утечка документов Института имени Роберта Коха — главного научного центра, на данные которого немецкое правительство опиралось, принимая свои решения. Критики утверждают, что некоторые из рекомендаций были якобы политически мотивированы и, например, для обязательного ношения масок не хватало научных обоснований. В свою очередь, защитники принятых тогда мер утверждают, что выводы критиков строятся на неправильной интерпретации документов и вырывании отдельных фрагментов из контекста.

    Так или иначе, пандемия была временем, когда влияние ученых на повседневную жизнь и политические решения необыкновенно выросло. Климатический кризис — еще один подобный вызов, который, в отличие от коронавируса, в самом разгаре. Все это происходит в период, который американский ученый Том Николс назвал «смертью экспертизы», когда доверие к академической науке постоянно размывается интернетом и социальными сетями, где влияние приобретается совсем по другим законам. Ситуация дополнительно осложняется тем, что запрос на принятие «профессиональных решений» в обществе очень высок — а вот вера в демократические механизмы, напротив, снижается.

    Этим активно пользуются популисты, которые, с одной стороны, обвиняют ученых в ангажированности, а с другой, обещают простые и решительные действия для улучшения жизни «обычных людей». И они набирают популярность. Что же важнее: рекомендации экспертов или демократические процедуры? Достижим ли здесь баланс? Об этом размышляет политический исследователь Дэвид Москроп в статье для издания Jacobin (оригинал был опубликован по-английски).

    Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе.

     

    Ангела Меркель с министром финансов Олафом Шольцем, который вскоре сменит ее на посту канцлера, в ноябре 2021 года, когда в Германии еще действовал масочный режим, на необходимости которого настаивали эпидемиологи / Фото © Thomas Trutschel /photothek.de / IMAGO

    Рост популистских движений сказывается на политической борьбе вокруг таких судьбоносных проблем, как, например, изменение климата. И вопрос о том, какое место экспертиза и «доказательная политика» (она же — политика, основанная на подтвержденных фактах) должны занимать при принятии решений, становится все более насущным.

    Недавно канадское правительство, сформированное Либеральной партией, повысило налог на выбросы углекислого газа, что вызвало решительное сопротивление со стороны Консервативной партии Канады — и в то же время послужило поводом для написания открытого письма в защиту правительственных мер за подписью сотен экономистов. Эксперты в области экономики воспользовались случаем «поддержать руководство страны в принятии экономически целесообразных мер, направленных на то, чтобы сократить вредные выбросы при минимальных расходах, снять озабоченность канадцев по поводу приемлемости соответствующих затрат, сохранить конкурентоспособность предприятий и поддержать переход Канады к низкоуглеродной экономике».

    В ответ на что консерваторы заявили, что не намерены прислушиваться к советам «так называемых экспертов». Кроме того, они в очередной раз повторили свой излюбленный тезис о том, что налоги — это плохо вообще, а в условиях продолжающегося кризиса в особенности, каким бы угрожающим ни было изменение климата. Ответ Консервативной партии Канады напомнил риторику Дональда Трампа с его обещанием «Сделать Америку снова великой!» — хамскую, антиинтеллектуальную, нерациональную.

    Важно отметить, что экономисты поставили подписи под открытым письмом, руководствуясь не партийной принадлежностью или стремлением выступить в роли «защитников» правительства. Они подписали этот документ как специалисты, поддержавшие конкретный политический инструмент.

    Там, где есть активное гражданское общество, восприимчивое к качественной информации и готовое ее принимать или оспаривать, экспертное знание в государственной политике приобретает особое значение: речь о предоставлении политикам и их помощникам, ведомствам и/или широкой публике данных, адаптированных для их понимания. Выводы экспертов — необходимая основа для принятия решений везде, где ведется массовая политика. Однако при отсутствии здоровой демократической экосистемы экспертное мнение быстро может привести к появлению сложностям.

    Драматизм на грани паранойи

    Набирающие на Западе популярность правопопулистские силы (в зависимости от их особенностей часть считается искусственно раскрученными по технологии «астротурфинга», часть — авторитарными, часть — низовыми движениями), как правило, с исключительным недоверием относятся к экспертным знаниям и стремлению проводить «доказательную политику». Ведь подобная политика воспринимается как вотчина элит, блюстителей сложившегося порядка — а что они вообще могут знать о проблемах «обычных людей»? Справедливости ради стоит отметить, что эти самые «обычные люди» имеют полное право не доверять элитам, в том числе и представителям левоцентристских элит, которые якобы защищают их интересы. Как правило, подобная защита сводится к коротким вылазкам «на места» с посещениями заводов, за что от «обычных людей» требуется безусловная лояльность к соответствующей партии под угрозой остракизма за неподчинение.

    Было бы неверно уравнивать левый и правый популизм

    Популизм отличается от других политических направлений тем, что делит мир на два лагеря: на сомнительные, мягко говоря, элиты и благородные народные массы. И с чего это вдруг первые должны диктовать вторым, как тем жить? История левого популизма, представители которого давно устали от власти элит и, как следствие, технократии, также уходит корнями в далекое прошлое. И все же было бы неверно уравнивать левый и правый популизм. В противном случае стоило бы предположить, что левые и правые популисты критикуют элиты с одних и тех же позиций — и что их критика одинаково ошибочна.

    На самом деле, разные популисты критикуют разных представителей элит по-разному. Взять хотя бы Всемирный экономический форум, который уже давно подвергается критике со стороны левых, а с недавних пор — и со стороны правых. Для правых популистов ВЭФ — пример глобального авторитарного заговора, причем не так уж редко в основе там антисемитские предубеждения. В то же время левопопулистская критика имеет отчетливо экономический характер и направлена против ВЭФ как элитарного института, стремящегося за счет рабочего класса установить правила, выгодные капиталу. В критике со стороны левых популистов нет драматизма на грани паранойи, столь типичного для правых. По-настоящему структурная критика власть предержащих не практикует теории заговора или попытки сделать козлами отпущения представителей меньшинства.

    «Поверьте на слово, я — эксперт»

    По результатам опроса, проведенного Исследовательским центром Pew в феврале [2024 года], демократия пользуется широкой поддержкой во всем мире, в том числе и в Канаде и США. Однако примерно треть респондентов скептически относится к механизму самоуправления, характеризуя его как «довольно» или «очень» плохой. Зато результаты опроса свидетельствуют о «существенной» поддержке технократии, то есть управления экспертами — в среднем по миру 58% респондентов охарактеризовали такую форму правления как «довольно» или «очень» хорошую. В Канаде 49% респондентов за эту форму правления (против — 47%), а в США — 48% (противников 50%). И это тревожные цифры.

    Экспертное знание может играть в процессе принятия политических решений в развитых странах как прорывную, так и весьма сомнительную роль

    Одобрение технократии свидетельствует, в числе прочего, о том, что люди ждут эффективного решения проблем, но при этом не верят в способность демократии найти его — или же сильно в ней сомневаются. Популистский протест — отражение этого сомнения. Напряженность, возникающая из-за нереализованности общественных устремлений, представляет потенциальную угрозу — в контексте кризиса, который настиг одновременно демократию, систему здравоохранения, жилищную сферу и еще многие другие, включая климат.

    Демократия — это не власть толпы, а избиратели — не стадо баранов. Тем не менее экспертное знание может играть в процессе принятия политических решений в развитых странах как прорывную, так и весьма сомнительную роль. Вопрос заключается в том, как добиться баланса между потребностью в экспертном знании и ключевой задачей демократии, которая состоит в том, чтобы проводить открытую политику по воле и при участии народа?

    По словам политолога Марка Э. Уоррена, в демократическом обществе экспертное знание не должно быть заведомо неоспоримым. Это значит, что принятие политических решений всякий раз требует демократической процедуры и эти решения, как и их результаты, обретают легитимность, только пройдя прямое или косвенное испытание демократией. Недостаточно сказать: «Поверьте мне на слово, я — эксперт», чтобы пройти проверку.

    Кроме того, экспертиза не бывает безусловно точной. Мнения экспертов могут расходиться. Эксперты могут ошибаться. Может случиться так, что в распоряжении экспертов находится неполный объем данных или информации. Эксперты могут менять точку зрения. Тому можно найти множество подтверждений, если вспомнить меры, принятые во время пандемии. Кроме того, вполне возможно, что эксперты пытаются склонить нас к принятию тех или иных мер или отказу от них, а мы можем быть частично или категорически против в силу того, что у нас с экспертом различные — а возможно, даже противоположные — приоритеты или интересы.

    Доказательная политика — это благо. Но она не избавляет от необходимости убеждать избирателей

    Нам необходимо учитывать экспертные знания при разработке политических программ и документов. Нам нужно принимать мнение экспертов всерьез — в особенности тогда, когда среди разных экспертов царит (почти полный) консенсус, как это было в случае с уже упомянутой дискуссией вокруг акциза на выбросы CO2. Политика, основанная на проверенных данных, — это благо. Однако население нужно всякий раз убеждать с помощью аргументов, разъяснений, дебатов и других консультативных инструментов — вплоть до выборов. Если политикам не удастся добиться общественной поддержки и сохранить ее, эта политика — к счастью или нет — будет обречена на неудачу, а избиратели могут с чистой совестью требовать изменений.

    Двойная осторожность

    В общем, эксперты со своими знаниями играют значительную и даже неоценимую роль в процессе принятия демократических решений. Игнорирование их рекомендаций может привести к не вполне оптимальным — или, попросту говоря, плохим — результатам. Тем не менее их мнения и рекомендации должны конкурировать в ходе общественных дебатов. Эту конкуренцию нам остается только приветствовать как демократическую ценность.

    Но совсем другое дело — цинично отмахиваться от мнения экспертов, потому что «ну, это же эксперты», как поступают приверженцы Дональда Трампа или канадские консерваторы. Подобное поведение — одновременно и антипод технократии, и угроза для самоуправления. Экспертные знания жизненно необходимы в поиске ответа на вопрос, что делать и как нам уживаться вместе. Если изначально ни во что не ставить экспертные знания, у общества исчезнет возможность собирать информацию, необходимую для принятия решений о дальнейших действиях.

    Следует с осторожностью относиться как к тем, кто предлагает полностью положиться на экспертов, так и к тем, кто в принципе не готов обращаться к ним за советом. Процесс принятия политических решений — дело хлопотное, по определению комплексное и противоречивое. В нем задействованы конкурирующие группы и отдельные индивиды, стремящиеся заполучить поддержку широкой общественности и сохранить ее за собой.

    Открытость к мнению экспертов идет на пользу здоровому обществу. Отсутствие экспертных знаний, то есть информации о различных феноменах окружающего мира, лишает нас возможности осмыслять острые вопросы. Однако в здоровом обществе сам собой складывается запрос на массовую демократию, в которую глубоко и по-настоящему вовлечены люди — как активные участники процессов самоуправления, а не просто как объекты управления.

    И разумеется, общество сохраняет за собой право заткнуть уши и закрыть глаза. И тогда уже другим людям приходится убеждать его прекратить. Есть в этом что-то обескураживающее и прекрасное одновременно — а еще глубоко демократичное.

    Читайте также

    «Осознанное отношение общества к ухудшениям уже было бы прогрессом»

    Триумф воли Сары Вагенкнехт

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

    «Государствам предстоит в суде доказывать, что они борются с потеплением»

    Парламент — не место для работы

    «Кремлю невыгодно, чтобы альтернативные медиа были связаны с ним напрямую»

  • Парламент — не место для работы

    Парламент — не место для работы

    Original by Анна-Софи Хайнце, Деннис Юджель, Тоббиас Мюллер on TE.MA
    Translation by Дарья Дорничева

    Свою первую фракцию в земельном парламенте (ландтаге) «Альтернатива для Германии» (АдГ) образовала почти десять лет назад, по итогам выборов в Саксонии в августе 2014 года. Всего лишь две недели спустя она добилась аналогичного успеха в Бранденбурге и Тюрингии. На сегодняшний день депутаты от АдГ представлены в парламентах всех немецких федеральных земель, за исключением Шлезвиг-Гольштейна и Бремена (это один из трех немецких городов, имеющий статус субъекта федерации). Самой большой фракцией АдГ располагает в той же Саксонии (38 депутатов из 119), на втором месте — Бавария (32 депутата), но нужно иметь в виду, что общее число депутатов в баварском парламенте более чем в полтора раза выше — 203 человека.

    Однако еще ни разу «Альтернатива» не побеждала на выборах, и поэтому ни в одном из ландтагов она до сих пор не смогла сформировать крупнейшую по численности фракцию. Уже через несколько месяцев это может измениться: осенью очередные выборы состоятся в Тюрингии, Бранденбурге и, опять же, в Саксонии; и везде, по опросам, АдГ лидирует. И если остальные партии не хотят пустить ее во власть, им придется искать сложные и непривычные коалиционные форматы или сформировать правительство меньшинства.

    Даже просто попадая в земельный парламент, депутаты от АдГ, радикально критикующие нынешнюю немецкую политическую систему, существенно влияют на ход его работы и деятельность остальных партий, отмечает политолог Анна-Софи Хайнце в интервью изданию te.ma. Что же будет, если они выиграют выборы?

    Tema: Вы занимались изучением АдГ в четырех немецких ландтагах: в Баден-Вюртемберге, Рейнланд-Пфальце, Саксонии-Анхальт и Тюрингии. Что именно вы исследовали?

    Анна-Софи Хайнце: Предметом моего интереса было то, что происходило в земельных парламентах после появления АдГ на политической арене в 2014 году. Разумеется, меня интересовала деятельность самой АдГ, но прежде всего реакция утвердившихся партий на новую.

    — Почему вас интересовали парламенты именно этих земель?

    — Потому что именно там АдГ впервые была представлена на парламентском уровне и депутаты получили первый опыт взаимодействия с новой партией, которая только в 2017 году попала в бундестаг. Кроме того, исследования показывают, как важно изучать процессы на субнациональном уровне. Здесь часто можно наблюдать те новые тенденции в поведении партий и в формировании коалиций, которые позже могут быть перенесены и на федеральный уровень.

    — Как АдГ приняли другие партии?

    — Начиная с 2014 года шло знакомство. Сегодня эта партия на слуху у всех, и мы сравнительно много знаем о ее членах и позиции. А тогда было известно очень немного. Бьорн Хёке, например, практически не вел избирательной кампании. Было известно, что он учитель из Айхсфельда, но на этом, в общем-то, и все. В тот период поведение утвердившихся партий по отношению к АдГ в разных земельных парламентах сильно различалось. Какой-то единой стратегии не было. Но вот в Тюрингии реакция была довольно хорошо скоординирована. Красно-красно-зеленое правительство под председательством Бодо Рамелова (от партии «Левые») не имело на тот момент однозначного понимания, с кем оно имеет дело в лице АдГ. Тем не менее коалиция сразу же продемонстрировала, что по содержательным вопросам будет держать ее на дистанции. Так, уже на первых парламентских дебатах было объявлено, что на инициативы АдГ будет отвечать только один спикер, тогда как обычно высказывается по одному представителю от каждой фракции. Целью было лишить АдГ внимания. Да, удалось лишь отчасти, но все же это была скоординированная попытка выступить против АдГ единым фронтом. В Баден-Вюртемберге все происходило по-другому.

    Ролики в ютубе для АдГ важнее, чем дебаты в зале заседаний

    — Как именно?

    — Сначала отношение к АдГ в штутгартском ландтаге не было однозначно отрицательным. Новых депутатов приветствовали, с ними обменивались рукопожатиями и поддерживали профессиональные отношения, как и принято между коллегами. Дошло даже до того, что в 2016 году, после избрания нового ландтага, на пленарное заседание был вынесен законопроект, поддержанный всеми фракциями, — об усилении прямой демократии. На самом деле законопроект был разработан еще предыдущим составом, то есть без участия АдГ. Но там есть такой парламентский обычай: определенные законы вносятся совместно всеми партиями. Тем самым подчеркивается, что это не просто позиция правительственной коалиции, а всего парламента в целом. Эту традицию хотели поддержать и пригласили АдГ присоединиться.

    — Что произошло дальше?

    — Когда началось обсуждение на пленарном заседании, АдГ, поддержавшая внесение законопроекта, внезапно изменила свою позицию. Их представитель выступил против законопроекта, резко его раскритиковал и обвинил утвердившиеся партии в несостоятельности. Те отреагировали с недоумением, ведь фракция АдГ могла бы высказать свои сомнения заранее, вместо того чтобы одобрять проект, а затем публично его порицать. В итоге проект был отозван, а утвердившиеся партии зареклись вносить законодательные инициативы совместно с АдГ. В Баден-Вюртемберге это обещание соблюдается до сих пор.

    — Подобное поведение в земельных парламентах типично для АдГ?

    — Да. Пример Штутгарта явно показывает стремление АдГ использовать парламент как сцену. Этой партии важно не вносить конструктивный вклад в законотворчество, а привлекать к себе максимальное внимание и готовить почву для мобилизации вне парламентских стен. Ролики в ютубе, которые их медийщики выкладывают по материалам пленарных заседаний, для партии важнее, чем аргументированные дебаты в зале. Они прибегают к целенаправленным провокациям и нарушают неписаные правила, чтобы поднять медийный шум. Это отличает АдГ от более ранних ультраправых партий, таких как НДПГ, ННС или «Республиканцы». Те тоже не стремились к конструктивному диалогу, но в известном смысле вели себя как одиночки. Они высказывались с парламентской трибуны, получали отпор от других партий — и ничего больше, как правило, не происходило.

    — Изменились ли со временем подходы демократических партий к взаимодействию с АдГ?

    — Действия утвердившихся партий стали более самостоятельными. Скажем, они больше не дают так легко спровоцировать себя и лучше понимают, когда АдГ пытается просто помешать парламентской работе. Однако единой стратегии по-прежнему нет. В земельных парламентах время от времени происходит точечное сотрудничество. Например, в Саксонии-Анхальт в 2017 году ХДС, будучи частью «кенийской» коалиции, поддержала предложение АдГ, находившейся в оппозиции, о создании комиссии по расследованию левого экстремизма. Когда фракция, входящая в правительство, сотрудничает с оппозиционной АдГ — это особенно опасно.

    Крайне правые идеи все больше воспринимаются как норма

    — Почему?

    — У фракций, входящих в коалицию большинства, нет необходимости искать поддержки оппозиции. Вместе с союзниками у них больше половины депутатских кресел, то есть они должны быть в состоянии самостоятельно продвигать свои инициативы. «Кения» в Саксонии-Анхальт не была браком по любви: на тот момент она просто была единственным политически и арифметически возможным вариантом коалиции без участия АдГ. Ни СДПГ, ни «Зеленые», ни ХДС не были от нее в восторге. Но если решение о формировании коалиции все же принято, это накладывает определенную ответственность на ее участников. Очевидно, что в рамках коалиции невозможно реализовать все свои проекты. То, что СДПГ и «Зеленые» не поддержат создание комиссии по изучению левого экстремизма, не должно было серьезно удивить никого в рядах ХДС. И в этой ситуации, по моему мнению, ХДС следовало отказаться от этой инициативы, несмотря на то что она вписывается в их политическую линию. Вместо этого они рискнули коалицией и повысили статус АдГ.

    — В Тюрингии в 2020 году председатель СвДП Томас Кеммерих с помощью голосов АдГ был избран министр-президентом.

    — Это было, безусловно, самым значимым нарушением табу. СвДП и ХДС заявляли впоследствии, что были обмануты АдГ, хотя к тому времени они уже должны были знать, что «Альтернатива» использует подобные уловки — например, не голосует за своего кандидата в третьем туре. И даже если это было для них совершенно неожиданно, Кеммерих не должен был принимать результаты выборов — за что его активно критиковали все последующие дни. Но и после отставки Кеммериха мы то и дело наблюдали сотрудничество с АдГ. Растущая радикализация партии и признание ее тюрингского регионального отделения «явно правоэкстремистским» не сделали так называемый «брандмауэр» мощнее. Мы по-прежнему видим, что ХДС и СвДП в Тюрингии время от времени сотрудничают с АдГ. Например, в феврале 2023 года, объединившись с «Альтернативой», они отменили решение правительства красно-красно-зеленого меньшинства и приняли поправку к местному закону об игорных залах.

    Без уступок со стороны левых партий ничего не получится

    — Часто в подобных ситуациях можно услышать: «Мы не можем перестать отстаивать свои политические убеждения только потому, что АдГ согласна с некоторыми из них». Что вы думаете об этой логике?

    — Никто не хочет, чтобы партии били сами себе по рукам. При этом нужно понимать, что совместные голосования с АдГ — даже по таким вроде бы неполитическим вопросам, как закон об игорных залах, — в долгосрочной перспективе способствуют нормализации партии, а значит, и ее радикальных позиций. В Баварии и Гессене перед последними земельными выборами 85 и 80% избирателей АдГ соответственно заявили, что их не беспокоит тот факт, что часть партии признана правоэкстремистской. Лишь бы она поднимала нужные темы. Подобные цифры наглядно демонстрируют: крайне правые позиции все в большей степени воспринимаются как норма. Этот процесс ускорится, если политика будет проводиться совместно с АдГ.

    — Это ведь ставит ХДС/ХСС в особенно сложное положение: если они будут постоянно участвовать в левых коалициях, то рискуют потерять свою идентичность, правда ведь?

    — Тут определенно есть о чем поговорить. Они действительно в непростой ситуации. И есть про что спросить у партий слева от центра. Если ХДС/ХСС чувствует, что в таких коалициях их постоянно игнорируют и не принимают в расчет, как это было в Саксонии-Анхальт, это приводит к понятному разочарованию. Без уступок со стороны левых партий ничего не получится. Недостаточно просто без конца угрожать ХДС, что, если он не подчинится и откажется от сотрудничества, это усилит «Альтернативу». Однако в связи с предстоящими осенью выборами в земельные органы власти в любом случае встает вопрос о том, не нужно ли партиям кардинально пересмотреть свои подходы к формированию коалиций. В частности, решение того же ХДС не сотрудничать ни с АдГ, ни с «Левыми» может в долгосрочной переспективе лишить его возможности прийти к власти и в таких землях, как Тюрингия. ХДС часто нуждается в поддержке левоцентристских партий, поэтому не должен полностью отторгать их.

    Надежда на то, что присвоение идей АдГ вернет другим партиям избирателей, — не что иное, как глубокое заблуждение

    — Какова была бы идеальная стратегия взаимоотношений с АдГ в стенах парламентов?

    — К сожалению, универсального рецепта не существует. В любом случае, демократическим силам следовало бы строго изолировать АдГ на процедурном уровне, например, отказавшись от любых совместных инициатив или законопроектов. Кроме того, важно осознать, что идея, будто присвоение позиций АдГ вернет избирателей, — это не что иное, как глубокое заблуждение. Исследования показывают, что подобная стратегия, скорее, легитимизирует и нормализует радикальные установки и подходы. В долгосрочной перспективе партии крайне правого толка оказываются от этого в выигрыше. Например, если Олаф Шольц в контексте растущей поддержки АдГ требует наконец начать массовую высылку [из Германии мигрантов], или Фридрих Мерц безосновательно утверждает, что из-за беженцев немцы не могут попасть на прием к стоматологу, то это постепенно делает «Альтернативу» все более приемлемой для общества.

    — Как другие партии могут работать с темами, на которых играет «Альтернатива»?

    — Они должны четко формулировать свою позицию и проводить однозначную границу между собой и АдГ. То есть вступать в политическую дискуссию, при этом не перенимая, но и не игнорируя выдвигаемые «Альтернативой» тезисы. Эти темы нельзя полностью вытеснить. Допустим, что произойдет, если АдГ начнет распространять расистские или антисемитские лозунги? Демократические партии не могли бы оставить это без внимания. Если такие вопросы, как миграция, волнуют людей в Германии, то они, разумеется, должны обсуждаться. Однако весь вопрос в том, как именно они обсуждаются. Выше мы уже говорили о примерах, как происходит частичное заимствование идей АдГ вместе с их риторикой. Похоже, что это отчасти вызвано неуверенностью утвердившихся партий. Порой возникает ощущение, что у партий нет однозначного понимания, в чем их собственная позиция по тем или иным вопросам. Это серьезная проблема. Особенно учитывая, что перед партиями стоит задача вернуть избирателей. Для достижения этой цели необходимы позитивно сформулированные предложения, которые возможны только тогда, когда партия занимает активную позицию. А это все еще редкий случай.

    — Иными словами, демократические партии должны думать в первую очередь не о стратегии борьбы с АдГ, а о себе самих?

    — Именно так. За последние десять лет «Альтернатива» многократно извлекала выгоду из слабости других партий. Вместо того чтобы гнаться за темами АдГ, те должны задуматься, а каковы их собственные. Каждая из этих партий должна критически осмыслить, что она в состоянии сделать, чтобы снова вызывать отклик у людей, как может убедить их в своей предвыборной программе и, прежде всего, в ценностях либеральной демократии. Эти партии должны вернуть доверие граждан. Это относится и к политике на муниципальном уровне. Мы видим, что «Альтернатива» все чаще выигрывает высшие должности на местном уровне, все чаще назначает бургомистров и ландратов. Это у нее получается везде, где другие партии слабы и недостаточно активно действуют. Именно здесь нужно что-то поменять.

    Читайте также

    Треснувший брандмауэр

    «Если партия угрожает 24 миллионам — значит, она угрожает каждому»

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

    А если «Альтернатива для Германии» и правда придет к власти?

    Демонстрации силы

  • Как криминальная статистика создает моральную панику

    Как криминальная статистика создает моральную панику

    Original by Бернд Белина on Geschichte der Gegenwart
    Translation

    Первым из немецких СМИ, которое получает от полиции отчеты о состоянии преступности за прошедший год, многие годы становится правоконсервативная газета Die Welt . За ней, как правило, следует таблоид Bild, входящий в тот же медиахолдинг "Axel Springer". В апреле нынешнего года после нескольких лет относительного затишья они вышли с громкими заголовками о резком росте числа насильственных преступлений, а также о необычайно высокой, превышающей половину от общего числа, доле преступных деяний, которые совершили иностранцы. Заголовки в том же духе разлетелись по другим, прежде всего региональным, СМИ и соцсетям, тему подхватывали политики: от «Альтернативы для Германии», в очередной раз потребовавшей ужесточения миграционной политики, до правящей СДПГ. И даже разъяснения самих представителей полиции о том, что публикуемые сведения следует рассматривать именно как отчет о ее работе, а не как объективный анализ преступности в стране, и что в категорию «иностранцев» попадает множество разных групп (не только мигранты, но и, например, туристы), лишь отчасти сбили медийную волну. Справедливости ради стоит отметить, что почти одновременно появились и статьи, объясняющие, как читать полицейские доклады так, чтобы в преддверии парламентских выборов 2025 года не ставить рост преступности в ряд многочисленных трудностей сегодняшней Германии. Профессор социально-экономической географии (географии человеческой деятельности) Франкфуртского университета Гете Бернд Белина, в сфере научных интересов которого лежит также критическая криминология, рассказывает об этом в статье для Geschichte der Gegenwart.

    9 апреля 2024 года МВД Германии представило актуальную статистику о состоянии преступности за 2023 год. И если в последние двадцать лет это ежегодное мероприятие удостаивалось лишь нескольких сообщений в СМИ, то в этот раз вокруг публикации разгорелась острая дискуссия. Тон задала министрка внутренних дел, заявившая на презентации документа о планируемых «жестких мерах» и «нулевой терпимости». Именно к этому — в особенности когда речь заходит об «иностранцах» и «молодежи» — призывают многие СМИ и политики (особенно правые). Что же случилось?

    Сам по себе рост зарегистрированных уголовных правонарушений не должен был вызывать столь острую реакцию, по крайней мере, если взглянуть на более широкий контекст. С 1993 года, когда была впервые опубликована единая статистика уголовных правонарушений по всей объединенной Германии, и до 2000-го уровень преступности понемногу снижался; затем, до 2004 года, слегка рос. Потом, с 2004-го по 2010-й, упал более чем на 10 процентных пунктов (п.п.), а до 2016 года снова медленно рос, оставаясь при этом на относительно стабильном уровне в течение нескольких лет. Наконец, с 2016-го по 2021-й показатели постоянно снижались, в общей сложности более чем на 20 п.п. На этом последнем этапе снижение на 2,3 п.п. в 2020-м и на 4,9 п.п. в 2021 году можно объяснить специфической ситуацией во время пандемии коронавируса. Однако в три предшествовавших года, то есть в «нормальных» условиях, показатели преступности снижались еще более заметно. В 2022 и в 2023 годах они снова подросли, но уровень преступности в прошлом году был по-прежнему ниже, чем на любом аналогичном отрезке с 1993-го по 2016-й. И если смотреть не на абсолютные числа зарегистрированных уголовных правонарушений (в конце концов, в 1993 году население Германии составляло 81,3 миллиона человек, а в 2023-м его численность оценивалась в 84,7 миллиона), а на их частотность, то картина будет схожей.

    В политических дискуссиях и в СМИ ежегодный отчет полиции трактуется именно как объективный показатель количества преступлений

    Тем не менее дискуссии, начавшиеся после презентации статистики за 2023 год, могли создать впечатление, что случилось нечто из ряда вон выходящее. В этой статье предпринята попытка разобраться в контексте и объяснить, что же такое статистика преступности (а это не более чем отчет о деятельности полиции), и показать, для чего она используется в настоящее время, — а это не что иное, как нагнетание моральной паники.

    Что попадает в статистику преступлений?

    Немецкий Индекс состояния преступности (нем. Polizeiliche Kriminalstatistik —PKS), так же как его одноименный эквивалент в Швейцарии, а также отчет Uniform Crime Report (UCR) в США, включает все уголовные правонарушения, регистрируемые полицией. Крайне важно понимать, что полиция сама решает, какие заявления регистрировать и как классифицировать то или иное деяние. Поэтому данные PKS и UCR основаны не на обвинениях, подтвержденных в суде, а на сообщениях третьих лиц или на том, что сама полиция обнаруживает в ходе своих проверок (например, незаконное хранение наркотиков или нарушение правил пребывания в Германии). Несмотря на то, что Федеральное ведомство уголовной полиции из года в год подчеркивает, что статистика PKS не отражает реального состояния преступности, в политических дискуссиях, так же как и в СМИ, ежегодный отчет регулярно трактуется именно как объективный показатель количества преступлений — и этот год не стал исключением.

    Прежде чем попасть в статистику PKS или UCR, то или иное деяние проходит четыре стадии оценки. Во-первых, на наличие закона, который был бы нарушен. Только в этом случае деяние можно трактовать как «объективно преступное». И не само по себе, а в контексте уголовного права. Будет ли, например, «причинение смерти» считаться уголовным правонарушением, зависит, помимо прочего, от того, было ли оно совершено в рамках самообороны, защиты отечества или из «низменных побуждений». В Германии по-прежнему спорными остаются, например, вопросы о том, как расценивать изнасилование в браке или хранение марихуаны, причем за последние десятилетия правовая ситуация в этих сферах существенно изменилась.

    Во-вторых, чтобы включить «объективно преступное» деяние в статистику, оно должно быть расценено кем-то как уголовное правонарушение, то есть оказаться и «субъективно преступным». Драка в баре, вынос канцелярских принадлежностей с рабочего места или употребление запрещенных наркотиков превращаются в причинение телесных повреждений, кражу или нарушение законодательства об обороте наркотических средств только в том случае, если хотя бы один человек воспринимает их именно так, а не как частное дело, незначительный проступок и т. п.

    В-третьих, об этом «субъективно преступном» деянии должны сообщить в полицию. И, наконец, в-четвертых, полиция решает, как классифицировать деяние. В том случае, если сотрудники полиции сами стали свидетелями преступного деяния или выявили его в ходе надзорных мероприятий, то третья и четвертая стадии совпадают со второй (с «субъективной оценкой» деяния).

    На каждой стадии фиксации систематически происходят искажения и возникают лазейки для целенаправленного вмешательства в то, как составляются показатели преступности. На первой стадии — это изменения законодательства, криминализирующие или декриминализирующие определенные действия. На второй стадии определенную роль играют индивидуальные, а также распространенные в обществе паттерны мышления — иными словами, зачастую предрассудки и/или личные интересы. Например, восприятие человека как малообеспеченного или приезжего повышает вероятность, что его действия другие люди истолкуют как «преступные». На это можно повлиять и идеологизированной продукцией, и целенаправленным нагнетанием моральной паники, маркируя, например, детей и подростков или всех «иностранцев» сразу как «криминогенные» группы.

    Готовность жертв и свидетелей сделать заявление значительно выше, если предполагаемые преступники явно не немцы

    На третьей стадии фиксации решающее значение имеет поведение граждан, то есть их готовность обращаться в полицию. Это, в свою очередь, сильно зависит от таких факторов, как место происшествия, возраст, пол потенциальных заявителей, их принадлежность к той или ной социальной группе, правовые основания для пребывания в стране, а также наличие или отсутствие у них миграционных корней. Дополнительную роль играет уровень доверия к полиции и системе правосудия, степень нанесенного ущерба, наличие времени и возможности сообщить о преступлении. Нередко подача заявления в полицию зависит от того, есть ли у пострадавшего страховка (например, в случае кражи велосипеда). Опросы потерпевших в Германии показали, что в полицию сообщали примерно в половине случаев, имевших признаки преступления. При этом готовность жертв и свидетелей сделать заявление была значительно выше, если предполагаемые преступники явно не были немцами.

    Статистика и политика

    Важнее всех, однако, четвертая стадия, на которой полиция принимает заявления и классифицирует их. Полицейское ведомство может использовать высокий уровень преступности в качестве доказательства недостатка у себя ресурсов, а низкий — как подтверждение своей качественной работы. К любой из интерпретаций можно прибегнуть в зависимости от политической ситуации в качестве аргумента для предоставления дополнительных средств. Не последнюю роль могут играть и карьерные соображения. После того как в 1983 году рассмотрение краж велосипедов в Бремене было передано из уголовного розыска в полицию общественной безопасности, среднегодовое количество зарегистрированных случаев снизилось на 7,5 процентных пункта — вопреки общенациональной тенденции. Бывший глава бременской уголовной полиции позже объяснил это тем, что заявления попросту игнорировались, поскольку считалось, что снижение количества зарегистрированных краж будет вознаграждено начальством.

    Политики могут использовать как рост, так и стабильно высокий уровень преступности для оправдания новых законов и мер, а иногда — как доказательство неустанной работы полиции: мол, если открывается такое количество «дел», то контроль и надзор, значит, налажены. Противоположная динамика дает основания говорить о хорошей работе полиции, которая успешно предотвращает преступления, или наоборот — служит аргументом в пользу расширения штатов, чтобы сотрудники активнее заводили дела.

    Показатели преступности используются и в конкуренции между городами. В прощальной речи на посту мэра Нью-Йорка в 2001 году Рудольф Джулиани, только что ставший «Человеком года» по версии журнала Time за работу с последствиями 11 сентября, использовал данные UCR для высмеивания (либеральной) стратегии полиции Бостона, чтобы превознести успех «своей» (репрессивной) стратегии нулевой толерантности. Как неоднократно демонстрировали исследования ученых-криминологов, стратегия эта, помимо прочего, заключалась в преследовании явно малоимущих (и, в основном, чернокожих) людей за незначительные или выдуманные правонарушения, в сокрытии данных и, по всей видимости, в отклонении заявлений об изнасилованиях.

    Классификация правонарушений также имеет значение. Более того, это, вероятно, самый существенный способ повлиять на статистику исходя из конкретных интересов. Если деяние классифицируется как «неиндексное» в США или как «административное правонарушение» в Германии, оно не включается в соответствующие статистические отчеты этих стран (UCR или PKS) — помогая сформировать представление, что уровень преступности снижается. Если, наоборот, то же деяние учтут как «индексное» в США или как «уголовное правонарушение» в Германии, это повлияет на статистический рост преступности. Когда поступает сообщение о драке в баре, полицейские сами решают, считать ли это попыткой непреднамеренного убийства, нанесением тяжких телесных повреждений или причинением легкого вреда здоровью. В первом случае это правонарушение появится в PKS в общей сборной категории «Преступления убийства», в которой суммируется все: и преднамеренные убийства, и покушения на убийство, и причинение смерти по неосторожности, которое в СМИ часто приравнивается к убийству. Если же полицейские классифицировали драку как причинение легкого вреда здоровью, то, например, в США это событие в UCR не окажется вовсе, поскольку в индекс попадают только те случаи, где имеются тяжкие телесные повреждения.

    Cтатистика — это просто способ использовать конструкт под названием «уровень преступности» в политической игре

    Из-за таких особенностей классификации следует с осторожностью относиться к историям успешной борьбы с преступностью. В Чикаго с 1991 по 1998 годы число «индексных» преступлений сократилось на 19 процентных пунктов, в то время как число «неиндексных» правонарушений выросло на 17,8 п.п. Основной причиной роста последних стали деяния, связанные с оборотом наркотиков. Полиция интерпретировала обе тенденции в свою пользу: якобы органы правопорядка не только предотвращали серьезные преступления, но и активнее преследовали даже мелкие правонарушения. Альтернативное объяснение, которое напрашивается само собой, заключается в том, что деяния, число которых было более или менее стабильным, классифицировали иначе только для того, чтобы рассказать об этой истории успеха.

    Подводя итог, следует отметить, что с учетом многочисленных факторов, влияющих на производство статистики, публикуемые данные не позволяют делать какие-либо выводы о реальном уровне опасности в стране или городе. Скорее, такая статистика — это способ тем или иным образом использовать конструкт под названием «уровень преступности» в политической игре, чтобы изменить соотношение заинтересованных сил или реализовать какие-то планы. В реальности статистика преступности — не более чем очередной отчет о деятельности полиции, где сообщается, какие заявления были приняты в работу.

    Нагнетание паники

    Тем не менее статистические отчеты о состоянии преступности неоднократно использовались для разжигания паники. И сегодня мы вновь становимся свидетелями этого. В последний раз похожая ситуация в Германии наблюдалась в конце 1990-х годов, когда «преступления, совершаемые иностранными гражданами», и «молодежная преступность» также были главными внутриполитическими темам. В те времена правящая СДПГ пыталась изобразить себя партией закона и порядка, чтобы отбить нападки по этому поводу со стороны партии ХДС/ХСС, традиционно уделявшей этим вопросам особое внимание.

    Получится ли представить «молодежь» и «иностранцев» как угрозу для Германии, чтобы затруднить миграцию, вызвать у населения страх и отвлечь его внимание от других проблем?

    Презентация PKS на протяжении нескольких лет была важным днем в предвыборной борьбе партий, в ходе которой они с завидным упорством пытались превзойти друг друга в требованиях «жестких действий» и «нулевой терпимости», часто со ссылками на якобы успешную полицейскую стратегию Нью-Йорка. После нескольких лет подобных разговоров, обернувшихся в ряде случаев ужесточением законодательства, в нулевые и десятые полемика о «преступности» и ее статистике несколько утихла — в конце концов, не было никакого существенного роста, который можно было бы обсуждать. Начиная с 2010-х годов в общественных дискуссиях даже стала звучать осторожная критика политики «закона и порядка», вплоть до призывов к частичной декриминализации. В 2020 году, после протестов Black Lives Matter, по обе стороны Атлантики на первый план вышла проблема расизма в полиции. Однако одновременно и АдГ , подъем которой с середины 2010-х годов в значительной мере основан на сочетании расизма и идей «закона и порядка», и ХДС/ХСС после Меркель, и пришедшая к власти СДПГ вновь начали играть на страхах населения по поводу «иностранцев» и «молодежи». В таком контексте дебаты о немецкой полицейской статистике 2023 года ставят на повестку вопрос, получится ли (в очередной раз) представить «молодежь» и «иностранцев» как угрозу для Германии, чтобы затруднить миграцию, вызвать у населения страх и отвлечь его внимание от других проблем. А их достаточно: бедность, стоимость жилья и энергии, социальное и территориальное неравенство в стране, а также резкий рост благосостояния меньшинства во время пандемии коронавируса.

    Читайте также

    «Крайне правые в Германии — союзники или агенты Кремля?» Спрашивали? Отвечаем!

    «Осознанное отношение общества к ухудшениям уже было бы прогрессом»

    «Если партия угрожает 24 миллионам — значит, она угрожает каждому»

    Что пишут: о «частичной легализации» марихуаны

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

  • Без двух ног легитимный режим

    Без двух ног легитимный режим

    Original by Петр Рудковский on dekoder
    Translation

    Даже автократам, чтобы управлять страной, нужна легитимность, то есть некое обоснование их власти в глазах большинства граждан. 

    Беларуский режим был не в состоянии имитировать избирательный процесс в 2020 году и не смог дать обществу ощущение растущего благосостояния в последующие три года. 

    В итоге две из четырех главных опор режима поражены кризисом легитимности, и хотя по-прежнему работает официальная идеология и харизма лидера, в целом ситуация стала куда менее устойчивой. Подкреплять власть приходится жестокостью и репрессиями. 

    Подробнее о том, зачем диктаторам легитимация своей власти, почему Лукашенко будет недостаточно одного насилия и как он пытается вернуть утраченные позиции, пишет беларуский политолог Петр Рудковский.

    Автократы, как правило, достаточно аморальны, чтобы не брезговать любыми формами насилия ради удержания власти, но также и достаточно умны, чтобы понимать, что без легитимации их власть будет ненадежной. 

    Немного упрощая, легитимация — это ответ на вопрос «Почему этот лидер или эта группа людей руководят страной?». Важно, чтобы большинство граждан по тем или иным причинам считало, что автократ или правящая группа руководят страной не случайно, а потому, что это действительно правильно, законно или целесообразно. 

    Удерживать власть без легитимации могут позволить себе, например, похитители людей, но это возможно лишь потому, что заложников берут на короткий срок и эта относительно скоротечная ситуация затрагивает лишь немногих. Если цель состоит в подчинении миллионов на годы или десятилетия, то ставка исключительно на силовое воздействие (репрессии) крайне ненадежна. Вот почему легитимация играет огромную роль практически в любой автократии. 

    Виды легитимации 

    Самый, пожалуй, удобный способ — это создать иллюзию демократической легитимации, то есть создать видимость избирательного процесса и политического плюрализма. Если имитация достаточно убедительна, то и внешним, и внутренним оппонентам сложно опровергнуть заявления представителей режима о том, что «мы управляем страной на тех же основаниях, что и в любой демократической стране». Такой тип легитимации принято называть процедурным. 

    Есть и другие способы легитимации. Лидер (или группа) может делать упор на то, что руководит страной, поскольку: 

    • эффективно обеспечивает безопасность, порядок и экономический рост — это эффект-ориентированная легитимация; 

    • остается единственным защитником важных для общества ценностей и культурных традиций — идеологическая легитимация; 

    • обладает необычными политическими, организационными и духовными качествами — харизматическая легитимация. 

    Сломанная легитимность Лукашенко

    Легитимация — довольно тонкая материя, которую сложно измерить и представить в точных количественных данных. Тем не менее шведский Институт Varieties of Democracy (V-Dem) занимается, среди прочего, составлением индексов разных форм легитимации в большинстве стран мира, основываясь на оценках нескольких экспертов (как правило, пяти).

    Ситуацию в Беларуси проект V-Dem отслеживает с момента запуска в 2014 году. Индексы за 1991–2014 годы составлены ретроспективно (на базе анализа прошлых событий и процессов), начиная с 2015-го — по итогам систематических наблюдений за событиями предыдущего года. 

    Согласно оценкам V-Dem, вплоть до 2019 года режим Александра Лукашенко вполне успешно использовал все четыре формы легитимации. По шкале от 0 до 4 почти все они были оценены выше 3, за небольшим исключением: процедурная легитимация в 2019 году — на 2,7 (что все равно довольно высоко). Это можно увидеть на Графике 1.

     

    О том, что произошло после 2020 года, более чем красноречиво рассказывает график ниже.

    После 2020 года беларуский режим переживает кризис легитимности одновременно на двух ключевых уровнях: процедурном и эффект-ориентированном. Власть оказалась не в состоянии имитировать избирательный процесс в 2020-м, а в последующие годы не обеспечила обществу ощущение, что его благосостояние растет.

    Крушение сразу двух форм легитимации, как это произошло в Беларуси, — случай довольно редкий. Несложно найти автократии, где атрофирована одна из форм легитимации. Но сложно найти такие, где атрофированы обе, и еще сложнее — примеры, когда радикальный упадок двух форм легитимации произошел так быстро. 

    В чем конкретно выражается это падение и чем оно вызвано — отдельный вопрос. Мы сосредоточимся подробнее на сохранившихся составляющих легитимации: харизматической и идеологической. 

    Хоть Прометей, хоть Зевс, но точно не Дэн Сяопин

    Беларуский режим уже больше четверти века остается одним из самых ярких примеров персоналистской системы, где государственная власть сосредоточена в руках одного человека. Это не могло не отразиться на стратегии легитимации системы, в которой с самого начала ключевую роль играет образ харизматичной личности, способной вывести страну из хаоса и обеспечить ей процветание.

    В первые годы правления харизматическая легитимация Лукашенко была сконструирована на ассоциации с Прометеем — энергичным и бесстрашном титане, который защищает «простых людей» от произвола чиновников, бандитов, олигархов, а также недругов в большом мире, таких как НАТО или МВФ. Но проблема с образом Прометея в том, что его легко поддерживать в первые месяцы (реже — годы) нахождения во власти, но со временем он теряет убедительность. «Сейчас-то ему кто мешает?» — в течение последних 20-25 лет такой вопрос часто звучал, в том числе от избирателей Лукашенко. Если у тебя вся полнота власти, а все «плохие боги» повержены, какой же ты Прометей? 

    По мере усиления личной власти Лукашенко и ликвидации практически всех сдержек и противовесов имидж Прометея начал вытесняться имиджем Зевса — всесильного и решительного хозяина страны. Почти все встречи с чиновниками, трудовыми коллективами или журналистами организовывались таким образом, чтобы Лукашенко был пространственно и символично «отделен» от остальных. Примерно с конца 1990-х его харизма — это харизма небожителя, который видит все, что происходит «на земле», и время от времени нисходит на эту землю, как правило, с карающей миссией.

    Во второй половине 2010-х в номенклатурных кругах, а порой и в бизнес-сообществе участились попытки создать Лукашенко имидж «просвещенного автократа» вроде Ли Куан Ю (лидер Сингапура в 1965–1990 годах) или Дэн Сяопина (лидер Китая в 1978–1989). Но этот имидж не прижился. Лукашенко демонстративно пренебрегал принципами рационального менеджмента, предпочитая показушные «разносы» чиновников, вульгарную манеру общения («Ты посмотри на эту скотину, она же вся обос*анная!») и эмоциональные «распоряжения» в духе «Умри, но сделай!». 

    После 2020 года V-Dem зафиксировал небольшое падение роли харизматической легитимации беларуского режима. Возможно, эксперты V-Dem посчитали, что некоторое переформатирование системы, включающее ограничение полномочий президента и сроков его правления, как-то изменило в ней роль лидера. Эксперты могли также принять во внимание последствия так называемой «тайной инаугурации», которую даже российские сторонники Лукашенко восприняли как проявление его, как минимум, слабости. На практике, однако, падение роли харизматической легитимации, если вообще имело место, то было незначительным. Наряду с идеологической она по-прежнему остается главной. Это все еще легитимация «Зевса» — отделенного от элит и народа всесильного хозяина. 

    Харизматическая легитимация, в принципе, по природе своей хрупка и изменчива, а легитимация через образ «Зевса» еще и сильно зависит от физической и психической формы лидера. Усугубление проблем Лукашенко со здоровьем, особенно в такой чувствительной области, как голос, приведет к постепенному (а то и резкому) упадку этой формы легитимации. Даже среди его ярых сторонников заметно ожидание: в мае 2023 года провластный эксперт Александр Шпаковский написал в соцсетях, что «в ближайшие годы завершится эпоха Лукашенко, который стал создателем беларуского государства». 

    Вертикаль вместо последовательности

    Беларусь — одна из немногих в мире стран, где идеологическая легитимация оформлена институционально и носит особое название «идеологии беларуского государства». Видимо, ощущая ненадежность имитационных выборов и понимая, что не может гарантировать населению стабильный рост доходов, режим уже в 2003 году — несмотря на возражения части элит — запустил процесс создания «идеологической вертикали». 

    Идеологическая вертикаль — это иерархическая структура, во главе которой стоит замглавы администрации Лукашенко по идеологии. В его подчинении находятся заместители ректоров и директоров по идеологической работе, замы руководителей по идеологической работе госорганизаций, начальники управлений по идеологической работе в шести облисполкомах и в Минском горисполкоме, а также главные редакторы республиканских и областных государственных СМИ. 

    Начальникам областных управлений по идеологической работе подчинены редакторы районных СМИ, а также заведующие отделами по идеологии горисполкомов и райисполкомов. Отвечающие за это работники лицеев, колледжей, училищ — тоже. 

    В свою очередь, заведующим районных отделов подчинены ответственные за идеологию в начальных, базовых и средних школах, а также в местных госорганизациях и сельхозорганизациях. 

    За двадцать лет существования этого института менялись как содержание, так и функции идеологии. Она никогда не была связной и последовательной системой идей. 

    Не стала она последовательнее и после 2020 года. Например, усилившийся нарратив об историческом единстве беларуского и российского народов сосуществует с нарративом о Великом княжестве Литовском (ВКЛ) как «беларуском государстве» несмотря на то, что ВКЛ никогда не было союзником Москвы, зато как минимум десять раз с ней воевало. Традиционный нарратив о «миролюбивости беларусов» сосуществует с апологетикой российской агрессии против Украины, а нарратив о «христианских ценностях» — с восхвалением атеистической советской эпохи. Но идеология — не научная система, поэтому противоречивость ей не слишком вредит. 

    Новые идеологические доминанты

    В последние четыре года беларуский режим значительно усилил культивирование своего имиджа как защитника «традиционных ценностей» и борца с «реабилитацией нацизма». Последнее в большей степени направлено на то, чтобы демотивировать участников протестов 2020 года, чем на поддержание собственной легитимности. Основной смысл «борьбы с реабилитацией нацизма» — быть идеологическим фоном для юридического преследования политических оппонентов. Здесь важно активировать цепочку ассоциаций: нацисты напали на Беларусь, некоторые коллаборационисты использовали бело-красно-белый флаг, современные сторонники перемен тоже выступали под бело-красно-белым флагом — значит, они «неонацисты». 

    Более серьезную роль для легитимации режима играет риторика защиты «традиционных ценностей». Она имеет как минимум две сильные стороны. Во-первых, хорошо соответствует широко распространенным настроениям в беларуском обществе. По данным последней волны опросов Всемирного обзора ценностей, проводившихся в 2017–2022 годах, в Беларуси 67% респондентов указало, что «не хотели бы жить по соседству с гомосексуалами». Это даже больше, чем тех, кто не хотел бы жить рядом с «больными СПИДом» (61%), причем тенденция к снижению не наблюдается. Скорее наоборот: в нулевых доля тех, кого не устраивало соседство с гомосексуалами, составляла 63%.

    Во-вторых, риторика «традиционных ценностей» хорошо соотносится с антизападным и пророссийским (или проевразийским) компонентом идеологии, который по понятным причинам был усилен после 2020 года. Несмотря на продемократическую мобилизацию, беларусы по-прежнему остаются довольно евроскептичными и ориентированными на Восток, даже по сравнению с такими странами, как Армения или Азербайджан.

    Ввиду проблематичности собственно национальной идентичности беларусы пытаются идентифицировать себя на других уровнях. «Традиционные ценности», привязанность к русскому культурно-языковому пространству, евроскептицизм (точнее, дистанцирование от западного мира) — все это становится частью ответа на вопрос «Кто мы?», важным компонентом самоидентификации. Лукашенко и его режим эксплуатируют все это для поддержания своей политической легитимации. 

    Уязвимое место

    После 2020 года беларуский режим переживает кризис легитимности на двух ключевых уровнях, но созданная в 2003 году «подстраховка» легитимности Лукашенко в виде идеологической вертикали оказалась как нельзя кстати. Поскольку у режима нет партии власти (ее начали создавать лишь в 2023 году), без нее было бы сложно быстро наладить идеологическую обработку населения. Некоторые компоненты этой легитимации, как, например, риторика «традиционных ценностей» и антизападничество, относительно успешно выполняют свои функции.

    Тем не менее идеологическая легитимация довольно шатка и ненадежна, так же как и харизматическая. Даже в условиях информационной закрытости опора на идеологию переставала работать по мере ухудшения условий жизни (вспомним страны коммунистического лагеря второй половины 1980-х). Сегодняшняя Беларусь функционирует в условиях информационной открытости: более 80% населения пользуются интернетом, а режим не в состоянии существенно ограничить доступ к нежелательному контенту. 

    Таким образом, легитимация — по-прежнему очень уязвимое место беларуского режима. Осознание этой проблемы — скорее всего, основная причина, по которой в феврале 2022 года режим организовал конституционный референдум и начал процесс переформатирования системы.

    Текст: Петр Рудковский
    Опубликовано: 10.05.2024

    Читайте также

    «Беларусы уже не те, что до 2020 года. Воспоминания уничтожить невозможно»

    Путинская Россия уже похожа на Третий рейх?

    Лукашенко движется к тоталитаризму. Что может его остановить?

    «Революция невероятных»

    Диктатуры. Перезагрузка

  • Демонстрации силы

    Демонстрации силы

    Original by Давид Бегрих on Blätter
    Translation

    В последние недели демонстрации против правого экстремизма и партии «Альтернатива для Германии» (АдГ), проходившие по всей Федеративной республике в первые месяцы 2024 года (поводом послужило расследование о секретной встрече, на которой функционеры партии обсуждали высылку из страны миллионов людей с миграционными корнями), стали более редкими и уже не столь многолюдными. В небольших городах Восточной Германии они, впрочем, даже на пике редко собирали больше нескольких сотен человек — и, по мнению наблюдателей, дело не только в общей численности населения, но и в том, что на здешних улицах тон годами задают сторонники правых взглядов. В таких местах обычное дело, что через дорогу от митинга противников экстремизма сторонники АдГ организуют собственную акцию — как правило, со сравнимым, а то и большим числом участников. В отличие от мегаполисов крайне правые здесь более чем заметны и не склонны скрывать своего агрессивного настроя в отношении мигрантов, феминисток или представителей ЛГБТК-сообщества.

    Намеченные на осень выборы в земельные парламенты (ландтаги) Тюрингии, Саксонии и Бранденбурга предоставляют АдГ исторический шанс провести людей соответствующих взглядов в региональную власть. Спад протестной волны увеличивает эту вероятность, поскольку, как показывают исследования, чем дальше подобного рода митинги отстоят от даты голосования, тем меньше влияния они оказывают на его результаты. Пока «Альтернатива» уверенно лидирует в Тюрингии и чуть менее — в других землях, где пройдут выборы.

    Давид Бегрих, сотрудник фонда “Miteinander” (эта НКО занимается продвижением демократических ценностей в земле Саксония–Анхальт на востоке Германии), в статье для Blätter размышляет о том, могут ли уличные акции против АдГ лишить эту партию ореола непобедимости.

    Тысячи людей неделю за неделей выходят на улицы и площади своих городов, чтобы выступить в защиту демократии и против партии АдГ. Демонстрации идут по всей Германии, не только в Берлине, Мюнхене или Гамбурге, но и в менее крупных, а также в совсем небольших городах на востоке ФРГ: в Гримме, Грайце, Ашерслебене, Альтенбурге и во многих других. Впервые со времен так называемого мигационного кризиса 2015 года, который вызвал мобилизацию расистского свойства, в начале этого года образовался импульс для того, чтобы поколебать гегемонию «Альтернативы», прежде всего, в Восточной Германии.

    Значимость происходящего для восточногерманской демократической культуры невозможно переоценить. Массовость митингов и демонстраций наносят АдГ и тяготеющим к ней правоэкстремистским политическим группам удар гораздо более болезненный, чем такие же демонстрации в крупных городах на западе страны. Потому что именно в восточных землях они ставят под вопрос притязания АдГ на гегемонию. Особенно в тех средних и небольших городах Восточной Германии, где эта партия привыкла чувствовать себя как дома благодаря широкой поддержке избирателей, задавая тему и тон общественным дискуссиям. За прошедшие годы в некоторых из этих городов привычным фоном стал некий антидемократический шум, который становился особенно гулким по понедельникам в силу манифестаций, ставших почти традицией: то против беженцев, то против коронавирусных ограничений и, в целом, вообще против «всех, кто наверху». Голоса несогласных были едва слышны. Гадать о причинах не нужно: открыто выступить против АдГ в небольшом городке на востоке ФРГ — значит подвергнуть себя большому риску: социальной изоляции, угроз или даже реальной физической расправы. Причем небезопасен даже близкий круг. Живя в небольшом городе, не получится избежать встречи с крайне правыми, если просто держаться подальше от определенных районов или улиц.

    Нормализация АдГ в восточных землях связана с десятилетиями постепенного роста гегемонии правых идей в повседневной жизни: среди водопроводчиков, в пекарне, в детском саду. Не стоит забывать, что все это — наследие «эпохи бейсбольных бит» 1990-х, следствие распространившейся именно тогда, после объединения Германии, в восточных землях ультраправой молодежной субкультуры, а также результат многолетней целенаправленной деятельности Национал-демократической партии на уровне городов и поселков в 2010-е годы. На что политики земельного и федерального уровня реагировали короткими вспышками активности, никогда не занимаясь последовательной поддержкой и укреплением демократических сил на местах1. Кроме того, демографические изменения и отток из регионов демократически настроенных, образованных людей, а также структурная слабость крупных институтов гражданского общества, таких как партии, профсоюзы и церковь, иногда даже местного спортивного общества — все это создало вакуум в общественной и политической жизни, который так охотно заполняют ультраправые.

    Те, кто молчал, наконец сказали свое слово

    Демонстрации в Восточной Германии не смогут положить конец многолетнему доминированию АдГ в политической повестке, но впервые с 2015 года в публичном пространстве можно услышать кого-то кроме «рассерженных граждан» с правого фланга, к которым слишком долго прислушивались консервативные политики на муниципальном и земельном уровне, говоря в свое оправдание, что это якобы обеспокоенные избиратели, говорящие от имени большинства.

    Уже самим фактом своего проведения демонстрации прошедших недель, безусловно, расширили горизонты дискуссий об АдГ. Еще недавно эта партия шла от успеха к успеху, лидируя в опросах, побеждая на выборах, определяя ход дискуссии, задавая тон на бесконечных ток-шоу, где ее представители насаждают ненависть к миграции, защите климата и наслаждаются всеобщим вниманием. Наступление, выглядевшее неостановимым, заставляло закрывать глаза на реальные поражения АдГ. Только вот прошедшие месяцы показали, что победы на выборах бургомистров и ландратов, в которых АдГ почти не сомневалась, далеко не гарантированы.

    Да, в конце января в районе Заале-Орла (Тюрингия) кандидат от АдГ сумел во втором туре выборов получить голоса новых избирателей, но еще одного символически значимого успеха, как в прошлом году в районе Зонненберг, «Альтернатива» все равно не добилась. Неудача Уве Трума в борьбе за пост ландрата  района Заале-Орла — это еще и поражение руководителя земельной организации АдГ в Тюрингии, идейного лидера ультраправых Бьорна Хёке. Вот уже многие месяцы он молчит про то, в каком же районе Тюрингии он попытается получить прямой мандат. Поскольку ожидается, что на выборах в земельный парламент (ландтаг) в сентябре этого года АдГ получит большое число прямых мандатов, то было бы неразумно и рискованно полагаться на первое место в земельном списке партии, ведь при распределении мандатов до общего списка дело может просто не дойти. Теперь, когда будто бы дававший железные гарантии район Заале-Орла больше не может гарантировать ничего, Хёке, вероятно, придется искать себе другое место.

    Тем острее реакция крайне правых на демонстрации против них. В Саксонии и Тюрингии правоэкстремистские группировки призывали к ответным выступлениям и даже пустили в ход угрозы в адрес демократических активистов и прибегли к слежке за ними. С самого начала АдГ пытается представить дело так, будто общенациональными протестами верховодят власти, цель которых — заткнуть рот единственной оппозиционной партии в Германии. Будто бы эти демонстрации сродни последним отчаянным всполохам пропаганды ГДР осенью 1989 года, и так же, как и тогда, эти попытки — не что иное, как музыкальное сопровождение неминуемого разрушения политической системы. То, что «Альтернатива» бросает такие огромные пропагандистские ресурсы на дискредитацию протестов, подтверждает их значимость — для партии это нечто гораздо более существенное, чем небольшие препятствия на пути ее победоносного шествия. В конечном счете эти выступления демонстрируют, что вопреки тому, что охотно внушает сама АдГ, ее ширящиеся успехи на всех уровнях отнюдь не запрограммированы.

    С другой стороны, ожидания, что нынешняя волна протестов убедит преданного сторонника АдГ отказаться от ее поддержки, также иллюзорны. По-настоящему успешной эту волну можно будет назвать в том случае, если она сподвигнет хотя бы колеблющихся избирателей проголосовать за любую другую партию, кроме АдГ. Но главной целью протестов должно быть усиление демократического лагеря — и желательно надолго. Эти мощные протесты стали важным опытом политической самоорганизации. Но для долгосрочного воздействия нужны и другие формы политической активности: гражданская инициатива, выдвижение кандидатов в местные органы власти, участие в группах за сохранение местного кинотеатра или молодежного клуба, сбор денег на проведение летних праздников улицы или района. Те люди, которые на местах строят демократию, никуда не делись. Но они были вынуждены уйти в тень, пока все прошедшие годы шла длительная мобилизация правых сил. Поддержка очагов культуры, сохранение мест встреч, развитие центров политического образования требует много сил. А отстраивать их заново — еще труднее.

    Вывести демократию из тени

    Что нужно людям, которые в этих непростых условиях занимаются общественной работой в Восточной Германии, — это чтобы общество замечало их не меньше, чем все прошедшие годы интересовалось деятельностью «Альтернативы» и близких к ней кругов. Демократические активисты нуждаются в том, чтобы оставаться в фокусе внимания, даже когда спадет вал новостей об их успехах в противостоянии с АдГ. Тихая, но деятельная поддержка из Берлина или Мюнхена, скажем, демократической молодежной инициативы в Саксонии в долгосрочной перспективе принесет больше пользы, чем спешно созванная пресс-конференция федерального политика.

    Уже сейчас понятно, что традиционные форматы политических кампаний не позволят сдержать натиск АдГ на предстоящих в этом году выборах, — а на кону стоит гораздо больше. «Альтернатива» создала для себя в Восточной Германии площадки для взаимодействия с обществом — и они недоступны для других партий. В особенности это касается стратегической коммуникации на таких платформах, как тикток и инстаграм: здесь демократическим партиям необходимо срочно усилить свое присутствие2.

    Тем временем стоило бы изменить и ситуацию в сельских районах и небольших городах Восточной Германии, чтобы не повторилась до боли знакомая картина прошлых лет — когда в преддверии выборов на улицах были видны почти исключительно плакаты АдГ, а демократические партии бросили все силы на большие города. Причины, почему так случалось, понятны: ни одной партии, кроме АдГ, не хватало ресурсов и людей для предвыборной борьбы на местах, просто на повышение собственной видимости, не то что для физического присутствия. Здесь демократическим партиям очень помогла бы активная и эффективная поддержка из всех федеральных земель.

    Кроме того, нужно гораздо больше обращать внимание общества на те поражения и неудачи, которые то и дело переживает «Альтернатива». Ведь немалая доля притягательности АдГ связана с тем, что в медийной среде непрерывно обсуждают ее якобы не прекращающиеся победы. Нанести ей психологически чувствительное поражение было бы очень важно, чтобы лишить этой ауры непобедимости. И еще: внимательное изучение политической программы «Альтернативы» не должно ограничиваться проверкой фактов, его нужно вести на уровне эмоций. Например, на земельных выборах 2019 года АдГ со своим слоганом «Завершим объединение» успешно апеллировала к культурной памяти восточных немцев. Правые успешно сыграли на распространенном на востоке Германии кризисном сознании, чтобы мобилизовать избирателей на поддержку ультраправой политики. Этому нужно активно и настойчиво противодействовать — цифр и фактов тут недостаточно.

    Если же все усилия ни к чему не приведут, то после выборов в Бранденбурге, Саксонии и Тюрингии в сентябре мы можем, к сожалению, стать свидетелями того, как «Альтернатива» начнет формировать политическую повестку в этих землях, даже без непосредственного участия в правительстве. АдГ надеется, что по итогам выборов получит возможность парализовать политику земельных властей. Например, нельзя исключить, что у «Альтернативы» в Тюрингии будет блокирующее меньшинство, а это значит, что бюджет не получится принять без ее одобрения. Возможный успех на выборах в Тюрингии так называемого «Союза ценностей» во главе с бывшим руководителем Федеральной службы защиты конституции Хансом-Георгом Маасеном может резко усилить правый поворот. Это, возможно, не принесет «Альтернативе» места в правительстве, но создаст условия, при которых правительство меньшинства во главе с ХДС будет вынуждено учитывать позицию АдГ.

    Остановить распространение пожара

    Пока все мы, как завороженные, ждем исхода выборов в парламенты трех восточных федеральных земель, нельзя забывать и о предстоящих уже в мае-июне муниципальных выборах. Уже понятно, что они укрепят позиции АдГ в муниципалитетах и принесут этой партии новые кресла бургомистров и ландратов. То влияние на общественный климат в коммунах и регионах, которое эти должности имеют, часто недооценивается, хотя именно на этом уровне принимаются решения по конкретным вопросам ежедневной жизни, идет ли речь об общественном транспорте или об озеленении территорий.

    К тому же местная политика для АдГ — это полигон для наращивания собственного политического профессионализма. Тех, кто успешен на этом уровне, кто завязывает ценные контакты, делает себе имя, приобретает навыки политика, партия двигает выше. Пока что «Альтернатива», за несколькими исключениями, не может похвастаться ни широким присутствием в органах местного самоуправления, ни укорененностью в институтах власти. Но в Тюрингии, Саксонии и Бранденбурге партия уже давно собирает под свое крыло разнообразных внепарламентских крайне правых деятелей, с которыми она поддерживает самые тесные связи.

    Демократическим партиям придется найти такую форму взаимодействия с АдГ, при которой, не уступая натиску правой повестки, они в то же время не допустят, чтобы принятие решений на местном уровне было парализовано. Нащупать такой баланс будет очень нелегко, он потребует в каждом отдельном случае взвешенных решений и разумных договоренностей, которые бы при этом в качестве побочного эффекта не усилили «Альтернативу». Пресловутый брандмауэр, который защищает от угрозы справа, нужнее всего в тех местах, где сейчас он есть только на бумаге и требует немедленных ремонтных работ.

    2024-й со всеми намеченными выборами — без преувеличения, важнейший для Восточной Германии год со времен демократического подъема в 1989-м и 1990-м. Сможет ли АдГ продолжить свой триумфальный марш на востоке, зависит не только от демократических протестов в мегаполисах, таких как Кельн, Берлин или Гамбург, хотя и они, конечно, могут повлиять на многое. И все-таки важнейшее дело — это поддержать в противостоянии с АдГ гражданское общество в самих восточных землях. И эта конкретная деятельная поддержка нужнее, чем бесконечные разговоры об опасности «посиневшего Востока». Ясно одно: чтобы потеснить «Альтернативу» и отстоять там демократическую культуру, нужно запастись терпением, сконцентрировать все силы и не бояться нестандартных стратегий и альянсов. В противном случае результаты выборов могут стать дурным предзнаменованием и для запада, которому тоже грозит постепенное выхолащивание демократии справа.

    1. См., среди прочего: Begrich D. „Spaziergänger“ in Ostdeutschland: Nazis als Bannerträger // Blätter, 2022, №2, S. 9–12 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2022/februar/spaziergaenge-in-ostdeutschland-nazis-als-bannertraeger (доступ 04.05.2024)); Pichl M. Von Aufklärung keine Spur: 20 Jahre NSU-Komplex // Blätter, 2018, №1, S. 110–120 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2018/januar/von-aufklaerung-keine-spur-20-jahre-nsu-komplex (доступ 04.05.2024)); Lühmann M. Ostdeutsche Lebenslügen // Blätter, 2017, №11, S. 59-64 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2017/november/ostdeutsche-lebensluegen (доступ 04.05.2024)); Mängel A., Ganz normal rechts // Blätter, 2006, №11, S. 1295-1298 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2006/november/ganz-normal-rechts (доступ 04.05.2024)). ↑
    2. См. Hillje J. Social Media: Die digitale Dominanz der AfD brechen! // Blätter, 2024, #2, S. 13-16 (URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2024/februar/social-media-die-digitale-dominanz-der-afd-brechen (доступ 04.05.2024). ↑

    Читайте также

    «Альтернатива для Германии»

    Треснувший брандмауэр

    Триумф воли Сары Вагенкнехт

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

    А если «Альтернатива для Германии» и правда придет к власти?

    «Не все было напрасно»: чем похожи и чем отличаются ностальгия по СССР и «остальгия» в Германии

  • «В немецких СМИ разница между числом хороших и плохих новостей значительно меньше, чем в американских»

    «В немецких СМИ разница между числом хороших и плохих новостей значительно меньше, чем в американских»

    Original by Йоахана Бернклау, Микаэла Майер on Übermedien
    Translation by Александра Берлина

    В середине 2010-х годов, в самый разгар череды кризисных ситуаций, которую американский экономист и историк Адам Туз впоследствии назвал «поликризисом» в немецких СМИ получила определенную популярность концепция «конструктивной журналистики». Считается, что она берет начало в скандинавских странах, и, как многие другие направления современной журналистики, она призвана повысить эмоциональную связь читателей, слушателей и зрителей с медиа по сравнению с той, которую создают традиционные, сухо изложенные «объективные новости».

    Сторонники «конструктивной журналистики» считают, что авторы и редакторы в своих текстах и передачах должны не просто излагать информацию — часто тревожную и крайне негативную, — а предлагать ответ на вопрос, что c этой информацией делать и как, по возможности, обратить ее себе на пользу. Этот подход (по крайней мере, с точки зрения его адептов) отличается от так называемой «позитивной журналистики», сосредоточенной на «хороших новостях». Но критики все равно упрекают сторонников «конструктивной журналистики» в том, что те стремятся отретушировать непритягательную реальность и не столько излагают факты, сколько выступают лоббистами различных общественных инициатив. Представители направления отвечают, что традиционная журналистика, особенно таблоидная, заточена на поддержание тревожного интереса через создание негативной картины окружающей реальности.

    Специалистка по психологии коммуникации, профессорка Технического университета Рейнланд-Пфальца Микаэла Майер в интервью изданию Übermedien рассказывает о том, действительно ли в СМИ есть перекос в сторону негативных новостей.

    Übermedien: Госпожа Майер, на какой заголовок скорее бы кликнули: «В Турции началась война» или «Наконец-то на Ближнем Востоке мир»?

    Микаэла Майер: Говоря в общем и целом, вероятнее кликнули бы на заголовок о войне, чем о мире, — отрицательные новости привлекают больше внимания, чем положительные. Но при этом надо понимать, что, в принципе, человек настроен скорее оптимистично и предпочитает позитивные темы. Если наблюдать, записывать и анализировать вашу речь в течение дня, почти наверняка окажется, что вы сказали куда больше хорошего, чем плохого. И вот именно на фоне этого позитивного настроя особенно выделяются отрицательные события. Эволюция научила нас, что такие события могут угрожать жизни: война, пандемия, энергодефицит и так далее. Человек остро реагирует на такие информационные стимулы; они заставляют его быть в тонусе. Поэтому отрицательные новости при прочих равных привлекают больше внимания.

    — В любой момент времени?

    — Зависит от того, какие новости человек за день успел прочесть, увидеть и услышать. Часто плохого успевает накопиться больше — и тогда, если под конец программы звучит хорошая новость или если вдруг можно кликнуть на положительный заголовок, то именно позитивность оказывается нетипично привлекательной. И если в обычной ситуации положительная информация — это менее значимый новостной фактор, то в таких обстоятельствах человек может почувствовать обратное: это меня удивляет, это ново, пойду-ка по этой ссылке.

    — Что за «новостные факторы» и кто их определяет?

    — «Новостные факторы» — это критерии, на которые журналисты ориентируются при выборе тем. Например: в какой стране происходит событие? Участвуют ли в нем известные люди? Насколько оно неожиданно? Ну и, собственно, можно ли назвать его позитивным или негативным? У событий всего около двадцати критериев, на которые реагируют люди. Чем больше критериев соответствуют тому или иному событию и чем в большей степени, тем больше журналистского внимания они привлекают. То есть будут ли о событии вообще писать и говорить, и если да, то как долго и как подробно. Двадцать лет назад мы проводили опрос о том, какие новости люди помнят из вчерашней передачи Tagesschau. И люди действительно вспоминали события с высоким новостным фактором, на который ориентируются журналисты, — что подтверждает важность этих критериев для человеческого внимания. Редакции, разумеется, тоже понимают, какие новостные факторы они должны учитывать, чтобы успешно продать свой продукт.

    В немецких СМИ разница между количеством плохих и хороших новостей куда меньше, чем в американских

    — Так или иначе, на плохие новости великолепно кликают. Эксплуатируют ли медиаконцерны эту внутреннюю склонность человека сильнее реагировать на отрицательное?

    — Не знаю, подходит ли тут слово «эксплуатировать». Но, конечно, некоторые — не все — используют это знание в своей стратегии. Каждый медиаконцерн уделяет особенно сильное внимание определенному типу новостей, избегая других. Чем сильнее конкуренция на рынке СМИ, тем выше и потребность генерировать внимание к собственному продукту.

    — Может быть, самый важный вопрос: в общей сложности плохих новостей больше, чем хороших?

    — Да, в США проводились лонгитюдные исследования, суммировавшие новости за месяц в целом, и результаты показывают, что за последние 30 лет около 90% публикаций были негативными. Но здесь стоит присмотреться к различиям между странами — в Германии разница между количеством плохих и хороших новостей куда меньше. Отрицательная информация и тут доминирует, но в любых СМИ можно найти и значительную долю положительных сообщений.

    — Почему же тогда у людей создается ощущение, что все новости — плохие?

    — Дело в эволюционно присущем нашему мышлению «эффекту негативности» — склонности уделять больше внимания отрицательной информации. Из-за этого и плохих новостей в СМИ больше, и каждая из них в среднем получает больше внимания: в состоянии нервного возбуждения мы охотнее тратим свои когнитивные ресурсы. Чем более убедительной представляется экзистенциальная угроза, которую несет содержание новости, тем интенсивнее человек ее воспринимает и тем лучше запоминает. Вообще говоря, более чем ожидаемо, что мы выработали привычку обращать внимание на угрозы.

    — Иными словами, в том, что на нас так сильно действуют плохие новости, виновата человеческая психика?

    — Именно так.

    — Как именно все эти плохие новости воздействуют на нас?

    — Конечно, они нас огорчают — но и информируют о важных вещах, происходящих в мире. Поэтому мы смотрим и читаем новости, если способны с ними психологически справляться. Но есть и люди, которые этого делать не могут или не хотят и полностью отказываются от СМИ. В среднем пожилые люди менее готовы потреблять отрицательную информацию, чем молодежь. Чем человек старше, тем он больше задумывается о том, что жизнь коротка, — и тем больше ему хочется тратить время на хорошее.

    — А все ли плохие новости для нас действительно экзистенциально важны? Не следует ли СМИ самим устанавливать какую-то границу?

    — В нашем глобализированном мире поставить такого рода предел очень сложно. При том множестве новостей, которое ежедневно должны отбирать СМИ, негативность служит очень важным фактором. В итоге нашему вниманию предлагается весь спектр отрицательной информации со всего мира. В этом нет ничего сверхъестественного. Но нормально и то, что мировые события нас удручают. В конечном счете каждый сам решает, когда груз новостей становится невыносимо тяжким.

    В состоянии нервного возбуждения мы охотнее тратим свои когнитивные ресурсы

    — СМИ могли бы как-то повлиять на этот избыток негативности?

    — Можно изменить количественный баланс новостей, скажем, в передаче или в газете, а также уделяемое им время и место. Часто в конце новостной программы переходят к более «теплым», приятным темам, чтобы не завершать ее на грустной ноте. Наука объясняет это тем, что зрители, которых программа оставила в плохом настроении, могут не захотеть включать ее снова. Таким образом, в систему встроен внутренний механизм коррекции. Кроме того, журналистам приходится и самим выносить груз новостей, так что они представляют себе эмоциональную реакцию аудитории — и обеспечивают какой-то процент позитива, чтобы мы могли справляться с потоком информации.

    — Тогда давайте и я, тоже полная надежд под конец, задам вопрос: в какой степени «конструктивная журналистика» может помочь не перегружать новости негативом?

    — Мне кажется, «конструктивная журналистика» может действовать как амортизатор, защищая от перегрузок. Все больше людей не справляются с количеством негатива в СМИ; им не хватает психической устойчивости. «Конструктивная журналистика» может построить для них мост к информационному обществу — сделать так, чтобы они не отказывались от просмотра и прочтения новостей в принципе. Я думаю, людей, которым «конструктивная журналистика» могла бы помочь, на свете очень много.

    Читайте также

    Журналист не должен становиться активистом. Даже во время войны

    «Осознанное отношение общества к ухудшениям уже было бы прогрессом»

    В сетях пропаганды

    Верят ли немцы своему телевизору?

    Он, путинферштеер

    Что пишут: о поляризации и расколе немецкого общества

  • «Государствам предстоит в суде доказывать, что они борются с потеплением»

    «Государствам предстоит в суде доказывать, что они борются с потеплением»

    Original by Сабрина Вайс on Republik
    Translation

    9 апреля Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) в Страсбурге вынес решение по иску швейцарской общественной организации «Климатические пенсионерки» (нем. KlimaSeniorinnen Schweiz). Более двух тысяч ее участниц обвиняли правительство Швейцарии в том, что своей климатической политикой оно нарушает их базовые права. Судьи поддержали швейцарок почти по всем пунктам и постановили, что власти страны не выполнили свои обязательства по двум статьям Европейской конвенции по правам человека: об уважении частной и семейной жизни (статья 8) и о праве на справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок (статья 6.1).

    В первом случае суд пришел к выводу, что Конвенция требует от государства, подписавшего его, гарантировать гражданам защиту их здоровья. Нынешний швейцарский климатический закон не дает таких гарантий пожилым истицам, поскольку большинство предусмотренных в нем мер по борьбе с климатическими изменениями, на это здоровье влияющими, будут реализованы только после 2031 года. Во втором случае ЕСПЧ решил, что швейцарские национальные суды отказали истицам в рассмотрении дела на крайне сомнительных и игнорирующих научные данные основаниях, среди которых, например, утверждение, что климатический кризис еще не вступил в критическую фазу.

    Противники решения ЕСПЧ (они есть и среди швейцарских политиков, и среди международных экспертов) указывают на то, что суд создал сразу два опасных прецедента: во-первых, чрезвычайно расширительного толкования Конвенции по правам человека, а во-вторых, вмешательства в компетенцию национальной законодательной власти, деятельность которой в случае Швейцарии была дополнительно легитимирована прямо выраженной волей граждан страны. Дело в том, что действующий закон, который судьи нашли недостаточно гарантирующим права «Климатических пенсионерок» и потребовали дополнить механизмами по их обеспечению, был принят парламентом и одобрен на референдуме в 2023 году. Наиболее радикальные критики ЕСПЧ даже предлагают Швейцарии выйти из Совета Европы.

    Решения суда обязательны к исполнению, хотя на практике страны иногда их игнорируют. Для граждан и правительств других стран-участниц этой организации (а это все страны Европы, кроме Беларуси и России) вопрос теперь состоит в том, станет ли решение суда прецедентным и будет ли он и в дальнейшем так внимательно следить за климатической политикой.

    Со швейцарским изданием Republic поговорила немецкая юристка Рода Ферхейен, которая специализируется на делах об обеспечении «климатических прав» европейцев.

    Republic: Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) во вторник, 9 апреля, вынес решение против Швейцарии в связи с тем, что государство делает недостаточно для защиты климата, нарушая тем самым права человека. Что это означает для Швейцарии?

    Рода Ферхейен: Ну, я надеюсь, что Швейцария не хочет отказываться от основополагающей идеи защиты прав человека, а значит, и от соблюдения Европейской конвенции по правам человека и решений соответствующего суда. То есть теперь придется что-то менять. Придется пересмотреть закон 2023 года и представить программу защиты климата, основанную на количественных ограничениях: проще говоря, принять эмиссионный бюджет СО2.

    — То есть Федеральный совет и парламент Швейцарии засядут за работу над ошибками и будут менять законодательство?

    — Решение суда предписывает не просто принятие какого-то конкретного закона или формулировку целей, но и гарантии их выполнения. В Швейцарии должна появиться целая система контроля над проектами, сроками и порядком финансирования — как в других странах, например в Германии. Одного закона недостаточно.

    — На ваш взгляд, это правильно, что политиков принуждают к таким действиям с помощью суда?

    — В задачи судов входит контроль над административной и законодательной властью — в зависимости от того, как сформулирован принцип разделения властей в той или иной конституции. Суд в Страсбурге всего лишь рассматривал вопрос о том, соблюдает ли Швейцария ратифицированную ею Конвенцию по правам человека. И суд принял решение: нет, не вполне. Соответственно, теперь в связи с данным решением суда политики вынуждены действовать.

    — Означает ли решение ЕСПЧ, что швейцарские суды не выполнили свою работу должным образом, в свое время отклонив жалобу «Климатических пенсионерок»?

    — Швейцарские суды, действительно, устроили неразбериху. Так дела не делаются. Мне довелось видеть много разных судебных решений, но заключение суда последней инстанции Швейцарии в 2020 году правда было будто из параллельной вселенной. Речь там шла о том, что, мол, «у мира еще много времени в запасе». Страсбургский суд это мнение однозначно отверг. Но, впрочем, не мне это комментировать, это не моя юрисдикция и я не была задействована в процессе.

    — ЕСПЧ не только постановил, что Швейцария делает слишком мало для защиты пожилых людей от последствий изменения климата, но и указал на необходимость обеспечить справедливое судебное разбирательство. Почему?

    — Статья 6 Европейской конвенции по правам человека гарантирует право на справедливое судебное разбирательство. Когда человек обращается в суд, необходимо дать ему возможность надлежащим образом изложить свое дело. Швейцарские суды отклонили и личные заявления этих пожилых людей, и жалобу, поданную их ассоциацией «Климатических пенсионерок». Однако ЕСПЧ постановил, что ассоциация имеет право подавать судебные иски и защищать права человека. Швейцарская судебная система отказала им в этом праве. Соответственно, справедливое судебное разбирательство не было гарантировано.

    — Решение, принятое в Страсбурге, станет прецедентом?

    — Это судебное решение не только закрепляет право на подачу таких исков, но и переносит бремя доказывания на другую сторону: подавая жалобу на государство, ни человек, ни организация (как, например, в данном случае — пожилых людей) не обязаны пояснять, что именно требуется. Наоборот, это государство должно доказать, что принимает достаточные меры для борьбы с глобальным потеплением, что у него есть общая концепция, основанная на четких количественных ограничениях выбросов парниковых газов. Я всегда говорила, что защита климата — это одно из прав человека. На сегодня этот факт уже подтвердили многие суды мира, будь то на основании Конвенции по правам человека, Основного закона Германии или Африканской хартии прав человека и народов. По-настоящему новым в деле против Швейцарии стало то, что по этим жалобам было реально вынесено решение и установлены два факта нарушения прав человека.

    — Решение Страсбургского суда изначально обязательно для исполнения только Швейцарией. Тогда какое это имеет значение для остальных 45 членов Совета Европы? Можно ли ожидать новой волны жалоб по вопросам климата?

    — Новый механизм коллективной защиты прав человека теперь применяется повсеместно. Таким образом, двери для такого рода жалоб широко распахнулись. Однако будут ли подаваться иски в национальные или международные суды, во многом зависит от того, что уже делают отдельные государства в области защиты климата. Вообще, хорошо бы в новых исках вовсе не было необходимости. ЕСПЧ принял три конкретных решения: во-первых, ассоциации и организации могут подавать иски; во-вторых, существует право человека на защиту климата, основанное на статье 8 [Конвенции по правам человека] «Право на уважение частной и семейной жизни». В-третьих, это право человека должно быть реализовано разумным и последовательным образом. Суд даже предлагает ряд критериев для этого.

    — Значит, дело прояснено окончательно?

    — Нет, некоторые вопросы остаются без ответа, и это уже стало поводом для критики. В любом случае все страны-члены Советы Европы обязаны соблюдать эти три основополагающих решения. В каждом государстве действуют свои внутренние правила, предусматривающие, что Европейская конвенция по правам человека и решения ЕСПЧ должны приниматься во внимание при толковании национального законодательства. Поэтому хотя данное решение было вынесено только в отношении Швейцарии, оно имеет реальное значение для всех членов Совета Европы.

    — То есть теперь любая общественная организация сможет подавать против своего государства иски в национальные или европейские суды и требовать защиты климата как неотъемлемого права человека?

    — В некотором смысле именно в этом заключается революционность принятого решения. Ранее подобные иски от частных лиц, утверждавших на основании статистики, что, например, волны жары особенно сильно влияют на их здоровье, и говоривших, что они лично пострадали, судом не принимались. А вот иск от организации принят был. На мой взгляд, истцы совершили по-настоящему альтруистическое коллективное действие. Ассоциация вправе подать иск, даже если ее члены не могут этого сделать. Это уже признано на основании Орхусской конвенции. Наверное, можно сказать так: либо частным лицам, либо ассоциациям национальные суды должны гарантировать доступ к правосудию. Так или иначе — по мнению ЕСПЧ — необходимо обеспечить возможность подачи иска о праве на защиту климата.

    — В тот же день ЕСПЧ вынес еще два решения: первое — по иску бывшего мэра одного из французских городов против своего государства, второе — по иску молодых людей из Португалии против Швейцарии и еще 31 европейской страны. Обе жалобы были отклонены. Почему эти истцы потерпели неудачу?

    — Мэр Дамьен Карем не проживает в соответствующем муниципалитете, поэтому его лично проблемы данного муниципалитета уже не затрагивают. В связи с этим его заявление было отклонено. Иск, поданный шестью молодыми людьми из Португалии против собственного и других государств, — тоже. Прежде всего потому, что молодые люди не имели права подавать такого рода иск о нарушении прав человека другими государствами — таким образом, здесь возобладал традиционный взгляд на защиту прав. Что очень жаль. Против Португалии иск, в принципе, легитимен, но не в этом случае, поскольку не было предварительного обращения в судебные инстанции внутри страны. То есть истцы не исчерпали средства правовой защиты у себя дома.

    — Вы сами приняли участие в жалобе, поданной ассоциацией пожилых людей Швейцарии: составили заявление в ЕСПЧ и присутствовали на слушаниях в Страсбурге в 2023 году. Почему вы этим занялись?

    — Решения Страсбурга влияют на все суды, в том числе и на те, в которые я сама обращаюсь. В настоящее время я подаю иски как в немецкие, так и в европейские суды. Я считаю, что необходимо доводить до сведения ЕСПЧ опыт, накопленный на уровне национальных судов, и вносить соответствующие предложения, в частности, относительно того, как реализовать право на защиту климата.

    — В настоящее время вы сами судитесь с рядом компаний, среди которых энергоконцерн RWE и автопроизводитель Volkswagen. Чего вы надеетесь добиться?

    — Нам необходимо столько всего сделать. Нельзя отдавать все это на откуп государству. Каждая крупная корпорация оказывает огромное влияние и на то, что творится за пределами конкретной страны. Именно на этом основаны корпоративные иски. Они могут касаться непосредственно производственной деятельности фирмы, как мой иск против энергетической компании RWE в связи с ее вкладом в изменение климата, либо же производимой ею продукции, которая распространяется по всему миру, как в случае с Volkswagen. Теперь это подтверждено и решением ЕСПЧ: необходимо принимать во внимание влияние на атмосферу в ее полных физических границах. Это касается как государств, так и компаний.

    — Вы настроены столь же оптимистично, как и в случае с иском пожилых людей против Швейцарии?

    — Я всегда говорила, что иск этой ассоциации пожилых людей будет в Страсбурге удовлетворен. Так что я выиграла сразу несколько пари, чем очень довольна. Но с исками всегда нужно быть готовой к тому, что какие-то вы выиграете, а какие-то проиграете. Это логично. Но я бы сказала, что на данный момент выигранных исков по вопросам климата больше, чем проигранных. Часто возникает вопрос, не служит ли подача таких климатических исков исключительно политическим целям. Я подаю только те жалобы, в которых, на мой взгляд, есть шансы на победу. Вероятно, так поступает каждый юрист, обращающийся в суд. Выиграю ли я на самом деле или проиграю — не мне решать.

    — Почему потребовалось так много времени, чтобы удовлетворить первые иски по вопросам климата? Иначе говоря, что изменилось?

    — Первые климатические иски были поданы, наверное, в 1990-х годах, но с момента подписания Парижских соглашений в 2015-м их количество значительно возросло. После того как в 2018 году Межправительственная группа экспертов по изменению климата (МГЭИК) опубликовала специальный доклад о последствиях глобального потепления на 1,5 градуса Цельсия по сравнению с 2 градусами, количество исков выросло еще больше. Научные данные стали точнее и надежнее, а Парижское соглашение теперь стало всеобщим ориентиром. Кроме того, сегодня эта проблема стала гораздо острее. Все больше людей ощущают на себе последствия изменения климата

    Читайте также

    Немецкие «зеленые» — из радикалов в истеблишмент

    Экологическая политика в Германии

    Евроимперия — это будущее Евросоюза?

    Проработка прошлого. Неоднозначный опыт Швейцарии

    Садовничать, штопать одежду и передвигаться на лошадях: экологическая утопия Нико Пэха